Текст книги "Шелесты имён"

Валерий Семенихин
Шелесты имён

Солнце поющих будд

 
Радость летящей птицы,
Солнце поющих будд.
Некуда торопиться:
Всё навсегда тут.
 
 
И лёгкие жизни качели,
И смерти пустые глаза —
Это на самом деле
Светлая полоса.
 
 
Исчезновенье в нирване
Иль грубая поступь дней —
Отблеск самосознания,
Сон золотых камней.
 
 
Незачем торопиться
Ною в потопный год:
Ничто никогда не случится,
Никто никогда не умрёт.
 

Океан

 
Когда проплывал под мостом я по быстрой реке,
Держа узелочек со счастьем в горячей руке,
Пограничные крысы бумажному вслед кораблю
Кричали о паспорте, кляли кого я люблю.
 
 
Та река унесла меня в голубой Океан:
Он солнечно чист, в нём отсутствует малый изъян.
В нём скорби, надежды и всё остальное – слова,
Как рябь на поверхности мозга, как чучело льва.
 
 
Развязаны счастья, лихого несчастья узлы.
И злые попутчики вдруг оказались не злы.
И нет паспортов в этом сердце во веки веков:
Один Океан вне времён и смешных берегов.
 

Умри. Замри. Лети

Странствуя, ночуя у чужих…

В. Набоков

 
Есть несколько мгновений на Пути,
Солдаты Разума, всё победит «прости».
Парламентариев не будет в этих снах,
Ведь только ум играет в жизнь и страх.
 
 
Есть несколько мгновений на Пути
Осознавания, что некуда идти.
Кто от себя свободен в этих снах,
Ночуя у чужих, в иных мирах?
 
 
Но Гамлет прав был: всё одни слова.
Из алфавита тянется трава.
Безмыслием вычёркивался мир,
Желаньем новым вырастал Памир.
 
 
Есть несколько мгновений на Пути —
И это всё. Умри, замри, лети.
Будь тем, чем хочешь. Всё разрешено.
Для птиц рассыпано заветное пшено.
 

Светотени

 
Мой лучший друг, я плачу
От созерцания величия и простоты
Движенья светотени на полу.
Конечно, это трудно, и никак
Не связано со сметой, калькуляцией и проч.
Тем более – со счётом в банке.
И всё же это так необходимо,
Как вдох и выдох, как в пустыне дождь.
Напрасно говорить о том, о сём,
Кто более из нас наказан, кто…
Ведь это всё пустяк.
Я плачу, друг мой Никогда,
О том, что пусто навсегда и так
Вещественно на ощупь и на взгляд,
Что обмануло всех и вся и будет
Обманывать и впредь. О Майя,
Слепящая, прекрасная жена,
Служанка, мир тебе. Прощай.
 

Высокое время

 
Я ветер, ищу красоту там, где трепетны крылья.
Я Солнце, ищу пустоту внутри говорящих.
Высокое время отпущено в изобилье —
Освобождать светлячков в этих чащах.
 
 
Как будто услышу ещё, что доселе не слышал.
Как будто ещё охвачу неохватное взглядом.
Я полдень, болтаю ногами на крыше
Меж голограммами рая и ада.
 
 
Но знаешь, что б ни случилось в светлых
                                     иль плотных мирах,
Великим Блаженством изнизано это Сознание:
Бог, Одиночество, живущее в собственных снах,
Которому снятся свидания.
 

Счастливые люди

 
Счастливые люди: у них есть море,
Утренний бриз сегодня и завтра,
За щекой карамель, пустота в разговоре
И лёгкие боги на завтрак.
 
 
У меня есть Ты, и это глубже.
Это просто, как мурашки по коже.
Это сильнее любых оружий.
Это мощнее, поскольку тоньше.
 

Цепь

 
Мои возлюбленные дети:
В той жизни те, а в этой – эти.
Былая цепь наследств и рас
Присутствует незримо в нас.
 
 
И знать, что ты, помимо воли,
Рождён к какой-то новой роли:
Случайность неслучайна там,
Где разум – боль, где разум – храм.
 
 
От жизни к жизни чётче Цель,
Что укорачивает цепь.
И якорь виден над водой,
И Свет разлит над головой.
 

Здравствуй

 
Здравствуй, Цель всех Писаний.
Здравствуй, находящееся за буквой Писаний.
Здравствуй, То, что может быть достигнуто.
Здравствуй, Недостижимое.
Привет, то, что рождается и разрушается,
О Нерождённое, Неразрушимое.
Здравствуй, То, что Есть,
Вечное Ничто из того, что здесь.
 

В тени священной статуи

 
Спал старый кот. Спал я
В тени священной статуи и видел
Доныне сделанное, тлен,
Гремушки речи – скорлупу яиц,
Где имя лишь ярлык пустой.
И всё здесь временно и чисто,
Как выметенный утром храм.
И стало будничным терять
Стихи, поступки, им не придавая
Значенья вовсе. Я теперь
В последних городах сновижу —
Четвёртом Риме, Вавилоне —
С рекламной плахой вместо звёзд,
С их стыдной кухнею кумиров,
С подсла́щенной пилюлей зла
И жадиной животной жизни.
В той светоносной Тишине,
В восходах сердца, там все вы —
Пылинки светлых сновидений
И тёмных сновидений пыль.
И я желал вам чистоты,
Свободы – маленьким игрушкам,
Бессильным что-то удержать,
Пока неведение длится,
Пока мы все нездешнее спим,
Спит старый кот, сплю я
В тени священной статуи…
 

Облако в небе

 
На границах земного убогого счастья
Тихий голос шептал мне: «Умрёшь».
Я искал человеков, закидывал снасти,
А в ладонях блистала ложь.
 
 
Я не смог удержать вас, друзья– подруги,
И цеплялся за воздух, острый, как нож.
Вещи носят страданье в себе. Эти звуки,
Эта видимость снова и снова – ложь.
 
 
Извлекать ли мораль из игрушки факира,
Расплатиться ли сном за увиденный сон?
Не участвуйте в авторстве этого мира:
Как зыбкое облако в небе он.
 
 
День, как память, пройдёт по часам настенным:
Ни часов, ни стены, ни прошедшего нет.
Бессмертное никогда не становится тленным.
Почтенье Тому, Кто выводит на Свет.
 

Дервиш

 
Забудь про ярлыки и ранги
И в стаде не ходи, мой ангел.
И, если тело вам дано
Такое, как у всех, давно
В космическом разумном банке
Вам выдали его – взамен
Свободы, – узкую клетушку
Почти мгновенных перемен…
Под голову кладу подушку
И посещаю иногда
Века иные, города,
Никем не виденные страны,
Где всё придумано и странно.
В Сознании тотальном я
Всего лишь точка ощущений,
Взгляд отраженья на Себя
В Потоке вечных обновлений:
Фрагменты Ангелов и стад
И жернова Планет далече,
Микроскопический уклад
Пчелиных царств и человечьих,
Где малых и великих нет, —
Есть Жизнь – смешливый чистый дервиш.
И ты, входящий в этот Свет,
Есть только то, во что ты веришь.
 

Рыба

 
В огромном магазине я увидел
Рыбу.
Цветной аквариум был для неё
Весь мир:
Ни в стороны, ни вверх, ни вниз —
Нельзя.
Глядели друг на друга мы
Сквозь толстое стекло,
И вдруг,
Порезав плавником, она вошла
Мне в грудь.
И онемели тело и язык
От сострадания.
Я отошёл, и мысль дрожала
Неотвязно:
«Чем ты лучше?»
 

Чай

 
В «галактике невыносимых миров»,
В пустоте, называемой миром,
На Планете Страдания,
В одном из домов
Я стою у окна
С белой кружкой в руке.
Эта тотальность и имманентность —
Одновременно —
Воистину необъяснима!
Я пью чай.
Внутри у меня небо.
 

Покров

 
Весёлый бог желает проявиться
Здесь и сейчас, смеяться свысока
И сострадать несчастным, облака
Ловить, лепить из них то птицу,
То башенку, то человечка, то
Галактику тоскующих миров,
Игрой Своею хочет насладиться,
Как будто умереть – и раз, и сто,
И миллионы раз, святой Покров
Бросая на творение слепящий,
Где всяк живёт, как будто настоящий.
А это бог весёлый видит сны,
Бессмертный, примеряет смерти.
Возрадуемся, дети, вы вольны,
Когда Его послушны Воле, дети.
Когда с тобой играет Он в вой ну,
К вой не готовься: неисповедимы
Пути и сроки. Пустота ранима,
А Океан не знает про волну.
 

Шелесты имён

 
Не сам ли ты себе сказал:
«Иди, играй в своё искусство», —
Любовью ослепил глаза
И выдвинул наружу чувства?
 
 
И запорхал, как мотылёк,
Взлелеянный полубогами,
Не помня собственный Исток,
Повелевающий мирами.
 
 
Святое знание дано
Уму и сердцу соразмерно.
Увидев небеса и дно,
Глаза искали что нетленно.
 
 
И, если ты себя искал
И не нашёл в попытках честных,
Один останется причал —
Святое То. А «я» исчезло.
 
 
И виртуальный силуэт,
Похоже, держит только имя.
Внутри, как и снаружи, Свет.
Творенья не было в помине.
 
 
Воистину, здесь спящий Бог,
Во сне Себя забывший даже,
Не помнящий, что Он – Исток,
Повелевающий мира́жем.
 
 
Проснись средь солнечных икон,
Живи и не забудь отныне:
В пространстве – Свет, в воде – огонь,
И шелесты имён – в пустыне.
 

Джек пшеницы дома

Вот дом,

Который построил Джек…

С. Маршак

 
Вот дом,
Который построил Джек.
А это пшеница,
Которая в тёмном чулане хранится
В доме, который построил Джек.
А это земля, на которой родиться
Тебе довелось и этой пшенице,
Которая в тёмном чулане хранится
В доме, который построил Джек.
А вот Планета
С тысячами таких земель,
Где сеют и собирают пшеницу,
Которая после в чулане хранится
В доме, который не строил Джек.
А вот Галактика
С миллионом таких планет,
На которых тысячи земель,
Где живительный Свет
Созревать помогает пшенице,
Которая где-то в чулане хранится
В доме, который построил Джек.
А вот Существо
С миллиардом галактик внутри Себя
И Высшее Существо,
Собравшее этих Существ в ожерелье Своём.
А вот Солнце,
В чьих лучах появляются
Тысячи Высших Существ.
Это Солнце Сознания.
В Свете Его бесчисленные вселенные —
Тонкая пыль,
Точно такая же, что странно струится
В тёмном чулане, где держат пшеницу
В доме, который построил Джек.
 
 
В этом Свете
Случается всё, что случится.
И как бы реально всё то, что длится.
Но дом неотличен от спелой пшеницы.
И от этих двоих неотличен Джек.
 

Зеркало

 
Сердце моё, раньше ты боль отражало,
Роскошь страстей из красок заведомо двух,
Так нынче молчанье недвижного камня
Над буйною прытью ума – твоя гладь.
 
 
Теперь в нём закаты, звёзды, светлая пыль
Электрическая от моли мгновенной,
И образы внешних предметов бессчётных
Торжественней и величавей плывут.
 
 
Ведь чем яснее, чище зеркало– сердце,
Тем призрачней жизнь, тем прозрачнее смерть,
Туманнее дали, светлее оковы,
И в детские дудки гудят палачи.
 
 
Реже глядятся в него красные девы,
Всё меньше всплывает имён со значеньем,
Всё больше связующая беспричинность,
Всё чаще Твоя в нём улыбка, Господь.
 

Падает снег

 
Падает снег. Я стою у окна.
Это лишь снег. Удивительно просто.
Удивительна этого льна белизна.
Это просто, как жизнь, как преддверие сна,
Солнечный луч – от зари до погоста.
Между миром и Небом только одна
Красота. Удивительно просто.
Падает снег. Я стою у окна.
 

Снимок

 
Я вижу небо голубое.
Узорная разлита тишь.
Где нам не быть уже с тобою,
На снимке у реки стоишь.
 
 
Запечатлённое мгновенье
Убогой радости моей —
Во сне подслушанное пенье
Нездешних белых голубей.
 
 
Нет ничего, что можно было
Остановить, сберечь, вобрать.
Течения святая Сила
Не оборачивает вспять.
 
 
Непостижимы люди, вещи,
Непостижимы небеса,
Ушедшее, что стало вещим,
И будущие голоса.
 
 
Ничто – вот имя мирозданью.
Кто и кому здесь говорит?
Расскажет полное молчанье.
Недвижность камня – объяснит.
 

Бродяга-царь

В. Набокову

 
Звезда живая, как свеча,
Стояла над земным трактиром.
Вдруг вспомнил, как лохмотья мира
Меня учил не замечать
Поэт. Классическая лира
Его звучала в унисон
Душе моей. Прошло, как сон,
Полвека – пуст сей небосклон:
По пальцам можно перечесть,
Кто честь изволил предпочесть,
Ходил среди двуногих прямо,
И нищету берёг, как меч,
И русскую лелеял речь,
А не арго продажной дамы.
Из списков родины изъят
Был временно тот эмигрант.
Он умер и теперь далече.
Не помню даже, был ли рад
Мурашкам по спине от встречи
Фантомной. Только днём одним
В проулке я столкнулся с ним.
Он мало изменился. Плечи,
Пожалуй, чуть сутулей… Миг
Растянут был и словно вечен.
Он растревожил Муз моих.
Восстановил поток и связь,
Нездешним символом светясь,
Мой карандаш (читай: перо).
Ничто, полночное зеро
В прожилки света, ритм и звук
Перетекло с прозрачных рук,
Зачем и для чего – неясно.
И так красива, так напрасна
Была та музыка… Поклон
Царю, бродяге: это он
Меня учил лохмотья века,
Как в полусне, не замечать,
И радость на лету ронять,
И в человеке Человека
Под мишурою узнавать.
 

Мостик

 
Я перекинул через реку мостик
Стихов – и вот уже брожу
Вдали от городов, случайно
Рождённых, гибнущих, сокрытых
В пустотах атомных, в прожилках сна.
И птицы дивные поют —
Поют без дела и совсем без цели,
И всходит Солнце, просто всходит Солнце —
Без «почему» и «как», и всё волшебно,
Непостижимо в каждом встречном миге,
Непостижимо с каждым новым вдохом,
Пронизано Блаженством необъятным
То, Нечто, что за гранью слов.
 

Поезд имён

 
У Борхеса есть строчка, о которой
Не вспомню никогда. Есть у Верлена
Строка, которую не вспомнит Борхес, —
Преемственность беспамятного плена —
В знак памяти о том, что поезд
Имён и слов в пути, – опорой
Не стать мельканью букв и лиц.
Слова провейте через крылья птиц,
Через времён жестоких решето,
И что останется, и будет то —
Поэзия.
 

Зима

 
Мир солнца, море и песок.
Кусок скалы, и дальше – небо.
Мой сон по-прежнему высок:
Ни революции, ни крепа,
Ни вечно длящейся войны,
И пляски смерти не видны.
Беспечно бродит скорпион,
Достойный жизни, по ладони.
Львы с овцами – в одном загоне.
И, в бархатном увязнув лоне,
Шмель дегустирует пион…
Кто ж суетится, лжёт за двух,
Как рёк поэт? Продажный дух
В животных выветрился вдруг…
Красиво, правда. Иногда
Я думаю, что это правда. Да,
Воображение, друг мой…
Пляж смыт волшебною волной.
Всё это выдумано мной.
Я в зимнем городе живу,
Где души просто дежавю.
И чайка не качнёт камыш.
И, если море вдруг приснится,
Я улыбаюсь: это лишь
Тень майи на моих ресницах.
 

В мире цветочных брызг

 
В мире цветочных брызг,
Тайных радуг и мотыльков,
Забывания и реприз,
Возвращения прежних оков,
Где не знаешь ты ничего,
Открываешь себя, ничто,
На коленях или ничком,
Непонятное «кто» или «что».
Среди этих цветочных брызг,
Тайных радуг и мотыльков,
Где всё Бог – и море, и бриз,
Потолок и вне потолков, —
Кроме Милости, что здесь пить?
Что увидеть, кроме Него?
Чем душе человечьей жить,
Если Он – в дыханье её?
 

Плётка

 
На днях была вой на. Всходило солнце,
Блистало сельдью в заводях стекла.
Обычная, привычная текла
Жизнь адыгейца, каталонца.
И в новостях переливали кровь,
И не было бескровного канала.
Под плёткой слов, незримая, стонала
Лишённая всех тайн своих любовь,
Лишённая величия любовь,
Лишённая возмездия любовь.
 

Степь

 
Дорога, древняя, как этот мир.
Седые камни, выбитые ветром
На неоглядном веере пространств.
Полыни терпкой сизые кусты
Под царственным осенним солнцем.
И музыка цикад. И тишь.
Людей не надо здесь.
 

Вопросник о счастье

 
Милое детство моё,
Не ведающее Ангелов,
Беззаботное нечто,
Просто не верящее,
Что за солнечной занавеской
Воскресного дня
Притаилась жизнь
С её коготками,
Локтями, оскалами злости.
И там,
В старом списке событий,
Расписано, что однажды
Ты родился,
Однажды умрёшь.
Милое детство моё.
 

Космический танец

 
Таинственно, что всё не так:
Кто видит свет, кто – только тени.
И зренье лишь условный знак
Недооткрытых откровений.
 
 
Но, если Время отстоится
В сердцах, как в солнечных прудах,
Святому зрителю приснится
То, что незримо в трёх мирах.
 
 
Он сможет видеть, как, рисуя
Миры Движением одним,
Мать тёмно– синяя танцует
Пред Господом Своим.
 

Океаничность

 
Расписан день и час того, что не случится.
Примерит Океан сандалии Басё.
А жизнь и смерть лишь поменяют лица.
И это всё.
 

Солнечные терема

 
Я забываю, что я знаю.
Мы суть и сон, вода и кровь.
Стиха стихия огневая —
Души таинственный покров.
Мы суть и сон. Ничто не тщетно,
Хотя живём наоборот.
Изнанка жизни незаметна,
И смысл в трагедиях не тот.
Всё предстоит опять. Комета
Возникнет там, где ждут её.
Никто другой не видит это
Таким же… Старое ружьё,
Давно прописанное в сцене,
Должно бы выстрелить уже,
Но ты молился об отмене,
И все забыли о ружье.
И это очень просто, просто:
Я суть и сон, и в этом сне
Быть сутью трав, быть сутью в звёздах,
Быть Этим, когда То – во мне.
Ни тяжести, ни дна, ни тела,
Где тяжесть, дно и грозди тел.
Ничто не тщетно. Нет предела,
Когда его ты не хотел.
Ни тяжести, ни дна, ни тела —
Светящийся простор ума,
Молчание в противовес пределу.
И солнечные терема.
 

Весной, когда так хочется дышать

 
Весной всегда так хочется дышать,
Как будто мы уже не помним
О собственном бессмертии. Мы гоним,
Как тот ямщик, сердца свои опять,
 
 
Как лошадей, вперёд, а кто-то – вспять,
Камелии дробим в каменоломне.
О спешка жить и спешка умирать!
Но кто же жил, кто умер здесь? – Не помним.
 
 
Мне иногда всё кажется таким
Постыдно мелким, царственным абсурдом,
Что, если б ведал я, куда сбежать,
 
 
Я рассказал об этом бы другим —
Молчаньем полным – майским утром,
Весной, когда так хочется дышать.
 

Обычная жизнь

 
Сновали слуги бога Смерти,
И ближние внезапно покидали
Свои тела,
А я… что ж, я опять увидел
Величие и Красоту,
Казалось бы, обычной жизни.
На опрокинутой листве
Так видишь тонкие прожилки —
Сеть Жизни, что скрепляла то,
Что навсегда неуловимо.
И задохнёшься от восторга,
От паутинки, блика, мига,
От чуда сна, прикосновенья
Ножа и женщины к тебе,
Остолбенев от осознания,
Что можешь говорить
С себе подобным.
 

Видимость

Вечное возвращение…

Ф. Ницше

 
Как бы ни был красив Пилат,
Чем бы ни был вот этот сад,
Мир всё время течёт назад —
В изначальный покой цикад,
К изначальному свету Солнц,
К точке сдвига недвижных поз.
Там рожает пенье цикад
Причинно-следственный ряд:
Ум – желанье – время – длина —
Жадность – деньги – товар – война,
Деревянный разум солдат,
Колесо убогих услад,
Возвращение духов дна
Повторяющегося сна.
Эта видимость вознесена
До нетронутых зыбей Дна.
Чем бы ни был вот этот сад,
Он зашит сто веков назад
В подсознанье Менад, Гекат,
В просветлённых теряя яд.
Эта видимость чётче сна,
Где прощёное – вновь вина,
И повтор отошлёт назад —
В деревянный разум солдат,
В колею убогих услад,
Где вопрос задаёт Пилат
С той же мимикою стократ.
Чем бы ни был его вопрос
В обрамлении римских роз,
Иудейских высоких ваз,
Это движет нынешних нас.
Пусть внимателен будет взгляд,
Чем бы ни был вот этот сад.
 

Трансцендентность

 
Таинственно жить с постоянной болью,
Осознавая, что боли нет.
Попробуй владеть величайшим царством,
Осознавая, что всё – мираж.
И, каждым утром падая в тело,
О небоподобии не забывай.
Сжимая незримую трансцендентность
До малого «я», смиренно войди
В здешнюю лавку… Старый сапожник,
Пропахший столетьями, обновит
Стёртые пряжки твоих сандалий.
 

Овидий – Овидию

Под римским небом, на ночной веранде…

М. Цветаева

 
Текучий берег над недвижною водой.
«Любовницы читают ли, Овидий?»
Фрагменты снов, космических событий —
В словах и ритмах, пепел золотой —
Такой не нужный вам, простите.
Вот мне до вас – подать рукой,
Но самый близкий – глух, закон такой:
«Любовницы читают ли, Овидий?»
Текучий берег над недвижною водой.
Слова пусты. Весома нить наитий.
Не бойся говорить с самим собой —
Здесь рядом никого, Овидий.
 

Расширение

 
Это были секунды, золотые секунды,
И не зрение глаз, не касание рук —
Ощущение Сущности, длящейся будто
В Бесконечность, громада Того вне разлук.
 
 
Это было огромно, это было живое
Сознающее То, что проникло везде,
Для Которого ты, или я, всё иное —
Только точки Любви, ощущение Здесь.
 
 
Пространственное Сознанье – вслепую —
Заполняло тела, проходя через них,
Не касаясь, воля, направляя любую
Вещь к эпилогам нечитанных книг.
 
 
Это были секунды, прошли поколенья,
Я видел в страницах нечитанных книг
Как мало это тело, смешны откровенья,
Как незнание свято последних святых.
 

Угощение

 
Это стриж моё сердце обвил,
А не смерть предлагает груши.
Знаешь, здесь заповедник любви —
Не отнять его, не нарушить.
 
 
И я не плотный совсем,
А просторный, как свет небесный.
Не смотри, что я груши ем, —
Это только телу полезно.
 
 
Всё хочу я припомнить, как
Точка Света отяжелела,
Как с дождями проникла в злак,
С хлебом – в женское тело.
 
 
Как всё стало плотным таким —
Убогим, тёмным и дробным,
Неспособным сказать другим
О Царстве одноутробном.
 
 
Просто люди, снующие тут,
Искали под пеплом ханств
Провинциальной Планеты приют
Среди бескрайних пространств.
 
 
Жаждой жизни себя связав,
Бессмертья не смеют сметь.
И боятся поднять глаза,
Когда угощает смерть.
 

Мир твой

 
Мне нравится мир Твой – охапка соломы,
Мир Твой – дом и отсутствие дома,
Видимость видимости – до надлома
Печенья, бровей, судьбы невесомой.
Мне нравится мир Твой – охапка соломы,
Маленьких кукол инсульты, истомы,
Усмешка трагедий, комедии стоны,
О Светлый Пастух виртуальных овец,
О Поядающий Огнь, мой Отец.
Я соглашаюсь с непостоянством
Дома, друзей, телесности, дома.
Я благодарен за непостоянство
Женщин, счастья, охапки соломы.
Принимаю, не придавая значенья,
Фантомы секунд и стихотворенье,
Изъятие несуществующих будней.
И удивляюсь серьёзности судей,
Листающих многотонные томы
О свежести виртуальной соломы.
Мне нравится мир Твой – охапка соломы,
Мир Твой – дом и отсутствие дома,
О Светлый Пастух виртуальных овец,
Бог мой Любовь, Огонь, мой Отец.
 

Симфонии

 
И тайный знак. И внутренний восторг
Движения, сближений и агоний
Незримых трепетов, субатомных симфоний,
По-детски не осознающих торг, —
Не ведающий сделок бог.
 
 
Смешно искать Бескрайнему края.
И, кроме Радости, нам нет предназначенья
В придуманных мирах, что так пусты,
Где с ветром, сном отождествленье
Теперь испытываю я,
Сейчас испытываешь ты.
 
 
Когда темно, надежду принесёт
Рассвет. И ты благодари всечасно
За то, что есть и что произойдёт:
Всё для тебя – падения и взлёт.
Дай силу видеть это всё
Прекрасным.
 

Счастливый вздор

 
Зелёный гравий, мелкий сор,
Хрустящие песчинки луж,
Луч солнца, зрелый помидор,
Ещё не умерший Борис,
Лепечущий о царстве душ,
Ещё ты видишь верх и низ,
И отражает лёгкий взор
Чудесный мир, и пыль, и вздор,
Где связи – ничего ни с чем —
Ни у богов, ни у созвездий,
Довлеющих над нами вместе
С рожденьем, кармой, камнем тем…
Где предпочтение творит
Твоё величие иль мизер,
Несуществующий пиит
О верхе говорит и низе.
Собрать на вдохе все грехи
Живущих, умерших снаружи,
На выдохе поймать стихи
Любви, свободы, верха, низа,
Хрустящие песчинки луж,
Зелёный гравий, мелкий сор,
Луч солнца, зрелый помидор
С ещё не умершим Парисом,
Ненужный и счастливый вздор
Внутри…