Текст книги "По следам «Персидских мотивов» Сергея Есенина"

Возвращение в Россию

Сергей Есенин вернулся в Россию из заграничного свадебного путешествия с большими впечатлениями, но поездка его утомила, а любовный союз с Айседорой, который длился полтора года, нанес ему много эмоциональных ран. Он вернулся на родину совершенно сломленным и издерганным. Внешне он выглядел словно европейский денди, менял костюмы по несколько раз в день, но это был уже другой человек. «Какая-то непроницаемая тьма, – писал Мариенгоф, – окутывала его слабое сознание». Да и Россия уже была другой со своей новой революционной идеологией. Большого успеха на Западе у Есенина не было. Несколько сборников, которые были изданы в Париже и Берлине, нимало его не радовали. Стало быть, в творческом, да и в ином плане, время было упущено, и надо было восстанавливать и подтверждать свою роль первого поэта России.

После разрыва брачных отношений с Дункан Есенину негде было жить. Хлопоты по поводу получения собственного жилья оказались безрезультатными. Поэт съехал с Пречистенки и поселился у Бениславской. Галя стала его гражданской женой, нянькой, секретарем, хранительницей его архива. Все без исключения мемуаристы пишут о преданности и жертвенности Бениславской по отношению к Есенину, но этого редкого и единственного настоящего друга Есенин недостаточно ценил.

Вопрос с поездкой в Персию временно отошел на второй план, но Есенин не терял его из виду. А пока надо было решать более важные дела: восстановить связи с друзьями – поэтами, любителями поэзии и литературными критиками. Он поделился с Яковым Блюмкиным идеей создания собственного журнала, куда он собирался привлечь группу крестьянских поэтов. Блюмкину это понравилось, и он по собственной инициативе организовал встречу Сергея Есенина с Львом Троцким, надеясь тем самым привлечь поэта к решению политических задач, стоящих перед большевиками. Эта встреча заинтересовала и Есенина, который тоже искал связи с властью, надеясь на признание его первым поэтом России и на получение разрешения на поездку в Персию.

И вот через две недели после приезда из-за границы Есенин был приглашен в Кремль для беседы с Троцким по поводу издания альманаха крестьянских писателей. К тому времени Троцкий уже знал о заграничных скандалах поэта и о его пренебрежительном высказывании: «Не поеду в Россию, пока там правит Лейба Бронштейн» (таковы настоящие имя и фамилия Льва Троцкого. – В.С.). Но Троцкий понимал, что Есенин – один из ведущих поэтов в России, и очень важно узнать его взгляды на политическую ситуацию. Для Есенина эта встреча тоже была важна. В своем стремлении стать первым поэтом России он во многом рассчитывал на поддержку Льва Троцкого.

Встреча прошла в теплой и доброжелательной обстановке. Лев Давидович с большим вниманием отнесся к строптивому поэту, а Есенин получил предложение издавать журнал «Россиянин» под его политическую и финансовую ответственность. Однако Есенин подумал, поблагодарил наркома и отказался. Брать на себя такую ответственность он не захотел, ссылаясь на то, что не силен в финансовых делах и не хочет «зарабатывать себе на спину бубнового туза».

Почему Есенин отказался от такого предложения? Дело не в финансовых вопросах. Он чувствовал, что ему не будет предоставлена полная свобода действий – печатать все, что он захочет. Однако в письме к Дункан 29 августа 1923 года в Кисловодск, где проходили её гастроли, поэт сообщает о своем успехе: «Был у Троцкого. Он отнесся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство».

После встречи с Троцким Есенин изменил свое отношение к нему. «Мне нравится гений этого человека», – искренне написал поэт. Вдохновленный встречей, он в один присест написал статью «Железный Миргород» об Америке для «Известий», а несколько дней спустя, 21 августа, состоялось публичное выступление Есенина в Политехническом музее, где он читал свои самые пронзительные стихи, вошедшие потом в книгу «Москва кабацкая». Несмотря на отрицательное отношение официальной советской критики, стихи эти сделали Есенина подлинно народным поэтом. Вышедшая в июле 1924 года небольшим тиражом «Москва кабацкая» быстро разошлась. Стихи эти – боль поэта, отзвук «Стойла Пегаса» и всего увиденного, услышанного и пережитого им за границей, за трагическую судьбу своих соотечественников, которые в силу разных причин оказались после революционного переворота на чужом эмигрантском берегу.

Замысел «Москвы кабацкой» зародился у Есенина весной 1923 года, и уже в том же году первые четыре стихотворения этого цикла вошли в берлинский сборник стихов под тем же названием. Работа над темой продолжалась после возвращения на родину, где стихи периодически публиковались в журнальном формате, а в конце 1923 года поэт вел переговоры об издании сборника «Москва кабацкая».

Героиня есенинских строк Шаганэ Тальян как-то в письме литературоведу В. Белоусову сообщила со слов Сергея Есенина, что книга «Москва кабацкая» была издана благодаря содействию А.В. Луначарского, который поставил перед Есениным условие: порвать свои отношения с группой имажинистов. Здесь Шаганэ что-то перепутала за давностью лет, или Есенин ей так преподнес, но сказанное ею наводит на мысль, что поэт, очевидно, обсуждал с Луначарским вопрос издания своей книги. И хотя на тот момент он фактически отошел от имажинизма, но на сделку с Луначарским не пошел. Средства на издание книги были получены от творческого вечера С. Есенина, проведенного в начале 1924 года в Петрограде, а книга печаталась в типографии Госиздата, хотя позиционировалась как авторский сборник и оплачивалась самим Есениным.

Однако некоторые творческие успехи не приносили удовлетворения поэту. Он искал новые пути и контакты. Есенин объединил вокруг себя старую группу крестьянских поэтов – Клычкова, Орешина, Ганина, но это не удовлетворяло его. Есенин стал часто напиваться. Возникали скандалы, драки, неприятности с окружающими его людьми, приводы в милицию, судебные дела. Но его популярность, тем не менее, росла. Ибо в этой непростой ситуации поэт находил, может быть тот единственный, но верный путь, который приводил его к успеху. Тут уместно вспомнить слова А. Воронского: «Есенин был дальновиден и умен. Он никогда не был таким наивным ни в вопросах политической борьбы, ни в вопросах художественной жизни, каким он представлялся иным простакам. Он умел ориентироваться, схватывать нужное, он умел обобщать и делать выводы. И он был сметлив и смотрел гораздо дальше своих поэтических сверстников. Он взвешивал и рассчитывал. Он легко добился успеха и признания не только благодаря своему мощному таланту, но и благодаря своему уму».

В этот период Сергей Есенин знакомится с артисткой Московского камерного театра Августой Миклашевской. Эта талантливая актриса первой половины двадцатого века стала одной из муз Сергея Есенина, которой поэт посвятил прекрасные поэтические строки – семь стихотворений цикла «Любовь хулигана» из сборника «Москва кабацкая».

Познакомила их жена его друга Мариенгофа, тоже актриса Камерного театра Анна Никритина. Встретились они на Тверском бульваре, где в присутствии Мариенгофа Никритина представила Августу Есенину. И очень символично то, что встреча эта состоялась на месте, где сейчас стоит памятник Сергею Есенину. Случайная ли была эта встреча или специально подстроенная друзьями, чтобы помочь Есенину выйти из тяжелого психологического кризиса, в который он попал – не столь важно. Главное – встреча состоялась, и Есенин нашел женщину, которая на тот момент ему была очень нужна. Можно считать это божественным даром или подарком судьбы для поэта, но через несколько дней уже появились первые поэтические строчки, посвященные Миклашевской:

 
Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали,
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
 
 
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.
 
 
Поступь нежная, легкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
 
 
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил,
Только б тонкой касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
 
 
Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали…
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
 

По воспоминаниям соотечественников, Августа Миклашевская была тихой женщиной с необыкновенной магией красоты. Статная и грациозная, она привлекала к себе внимание. Мужчины заглядывались на нее, женщины с завистью обмеривали ее глазами. «Не полная, не тонкая. Античная, я бы сказал. Ну, Афродита, что ли. Голова, нос, рот, уши – точёные. Глаза, поражающие в своем широком и свободном разрезе, безукоризненном по рисунку. Волосы цвета воробьиного крыла (впоследствии Есенин их в стихах «позолотил»)». Такой представлялась она другу Есенина Анатолию Мариенгофу. Добавим к этому, что у нее была очаровательная улыбка, вернее, полуулыбка, и грустные, задумчивые глаза. Как отметил Есенин: «Видеть глаз злато-карий омут».

Они встречались почти каждый день. Много бродили по Москве, ездили за город. Есенин читал свои стихи, написанные накануне и посвященные ей, и многие другие. Впрочем, Августа Миклашевская оставила нам свои воспоминания:

«Он был счастлив, что вернулся домой, в Россию. Радовался всему, как ребенок. Трогал руками дома, деревья. Уверял, что все, даже небо и Луна, другие, чем там. Рассказывал, как ему трудно было за границей./…/ Я поняла, что никакая сила не могла оторвать его от России, от русских людей, от русской природы, от русской жизни, какой бы она ни была трудной… Мы часто встречались в кафе поэтов на Тверской. Сидели вдвоем. Тихо разговаривали. Есенин трезвый был даже застенчив. Много говорили о его грубости с женщинами. Но я ни разу не почувствовала и намека на грубость…

Однажды он ждал меня у кафе «Стойло Пегаса», чтобы подарить мне новые стихи, опубликованные в одном из лучших журналов той поры – «Красной нови». Помню, что был очень холодный день. Поэт стоял у входа в кафе – в темном длинном пальто и летних модных ботинках. Шею окутывал широкий красный шарф, похожий на вспыхнувшее пламя. В руках он держал нежные, еще не до конца распустившие розы и журнал со стихами. Несмотря на то, что я опоздала на целых сорок минут, – не смогла прийти вовремя из-за того, что была на репетиции, – все равно Сережа был рад, что я пришла. Он ничуть не роптал, а вручил мне изумительные цветы и журнал, тихо, почти шепотом, сказал: «Там стихи о тебе». Цикл открывался стихотворением «Заметался пожар голубой…». Мы вошли в кафе. Сели за столик. Тут же нас окружили знакомые поэты, актеры и художники. Потом началась шумная застолица. Сергея просили читать стихи. Декламировал превосходно, как говорится, «поймал кураж». Аплодисменты были долгими, все время просили читать и читать. Ушли из кафе только на рассвете».

Спустя пару дней Есенин вновь договорился с Августой о встрече в «Стойле». Когда она пришла, он впервые при ней был нетрезв. И впервые при ней был скандал. «За соседним столом что-то громко сказали, Есенин вскочил, – продолжает свои воспоминания Миклашевская. – Человек в кожаной куртке схватился за наган. К удовольствию окружающих, начался скандал. Казалось, с каждым выкриком Есенин все больше пьянел. Я очень испугалась за него. Вдруг неожиданно, неизвестно откуда, появилась его сестра Катя. Мы обе взяли его за руки. Он посмотрел нам в глаза и улыбнулся. Мы увезли его и уложили в постель. Есенин заснул, а я сидела возле него».

Тем не менее, общение со знаменитым поэтом России Августе очень нравилось и отвлекало от разных проблем, свалившихся на ее голову в тот период. Когда она вместе с Есениным сидела в кафе, то бутылок на столе не было. Миклашевская оберегала его от алкоголя, скандалов и мнимых друзей. Они могли часами сидеть и разговаривать, не обращая внимания на посетителей кафе. Сергей говорил Августе нежные слова, рассказывал о поэзии, читал свои стихи. Августа его внимательно слушала, вглядываясь в его голубые глаза, понимала его и чувствовала магическую музыку его стихов. В такие минуты она была вместе с ним, в мире его чувств, мыслей и переживаний. Она понимала, что перед ней первый поэт России, который посвящает ей стихи. И то, что происходит сейчас с ним и в нем, потом выльется в стихи. И стихи эти, хочет она или нет, войдут в историю. Такое необычное внимание со стороны неординарного человека, сопричастность к его поэзии, его ухаживания были весьма лестны для молодой женщины. Это вдохновляло и окрыляло ее в такое сложное для нее время, поднимало ее престиж в глазах окружающих. И самого Есенина преображало высокое чувство к Августе Леонидовне. И как написал он в стихах, ему «Разонравилось пить и плясать / И терять свою жизнь без оглядки». Его восхищали в ней «поступь нежная, легкий стан», «волос стеклянный дым и глаз осенняя усталость». И даже имя ее удивляло поэта: «Что ж так имя твоё звенит, словно августовская прохлада». Есенин сам удивлялся самому себе. В нем вновь появилась нежность, чувство уже позабытое и неожиданно к нему пришедшее.

Миклашевская вспоминает, как в день своего рождения (3 октября 1923 года – В.С) вымытый, приведенный в порядок после бессонной ночи, Есенин вышел к ней в крылатке и широком цилиндре, какой носил Пушкин. Вышел – и сконфузился. «И было в нем столько милого, детского. И ничего кичливого, заносчивого. Взял меня под руку, чтобы идти, и тихо спросил: «Это очень смешно? Но мне так хотелось хоть чем-нибудь быть на него похожим»…»

Поэт и актриса хорошо понимали друг друга, но оба были, по-своему, одиноки. Несмотря на всю сложность своего характера, Есенин хотел видеть в Августе свою жену и друга: «…ты одна сестра и друг, могла быть спутницей поэта». Но она не могла ответить Есенину взаимностью. Первого своего мужа она не любила, и лишь однажды, потеряв голову, полюбила танцовщика и балетмейстера Большого театра Льва Александровича Лощилина, известного созданием ансамбля «Березка». Жизнь с ним не сложилась, но она продолжала любить этого профессионального танцора, который по выражению Мариенгофа, был ей «приходящим мужем». К Есенину у нее было особое теплое чувство, его невозможно было не любить, не восторгаться им, и она любила его по-своему, но романом назвать их отношения было нельзя. Это был «роман без романа». И Августа ничего не могла поделать с собой. Ее сердце было занято. Она была «выпита другим». Вот и Есенин об этом:

 
Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось,
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость.
 

Их встречи становились все реже и реже. Есенин куда-то пропадал, а потом неожиданно появлялся. Августа понимала его состояние: неустроенность, мнительность, взрывной характер – и хотела ему помочь, но это было не в ее силах. Нуждался ли Есенин в ее помощи? Трудно ответить на этот вопрос. Скорее нет, чем да. Она стала его музой, любовью (без любви такие пронзительные стихи не напишешь), и он предлагал ей «…под кротким взглядом слушать чувственную вьюгу», Но Августа не откликнулась на его зов. Она не хотела случайной связи. Это была женщина другой закваски, в ней текла дворянская кровь.

Как-то, увидев Августу на улице, Есенин соскочил с извозчика и подбежал к ней:

– Прожил с вами всю нашу жизнь. Написал последнее стихотворение:

 
Вечер черные брови насупил.
Чьи-то кони стоят у двора.
Не вчера ли я молодость пропил?
Разлюбил ли тебя не вчера?
…
Пусть я буду любить другую,
Но и с нею, с любимой, с другой,
Расскажу про тебя, дорогую,
Что когда-то я звал дорогой.
 

Тихо прочитал все стихотворение, сделал паузу и повторил:

 
Наша жизнь, что былой не была…
 

В начале сентябре 1924 года Есенин уехал на Кавказ, а незадолго до отъезда поэта в Ленинграде была издана его книга «Москва кабацкая». В ней весь цикл под названием «Любовь хулигана» был напечатан с посвящением А. Л. Миклашевской. Сохранился экземпляр «Москвы кабацкой» с дарственной надписью: «Милой Августе Леонидовне со всеми нежными чувствами, которые выражены в этой книге. С. Есенин. 24.Ш.25 г.».

Нетрудно заметить, что лирика Есенина этого периода приобретала оптимистическую окраску. Поэт искал душевного покоя, и сборник его лирических стихов «Любовь хулигана» явился как бы предвестником создания широко известных стихотворений, вошедших в цикл «Персидские мотивы».

Августа Миклашевская прожила долгую жизнь и пережила Сергея Есенина более чем на полвека. Вскоре после смерти поэта она уехала работать в Брянский театр. Затем работала в Рязани, а потом переехала в Ижевск, где несколько сезонов выступала на сцене Русского драматического театра. В 1943 году вернулась в Москву и продолжила свое выступление в Камерном театре, где стала заслуженной артисткой РСФСР. Известны также несколько фильмов с участием Миклашевской.

О есенинской музе знали все, и это вызывало к ней особый интерес. Публика шла в театр посмотреть на Миклашевскую, полюбоваться ею, восхититься ее великолепной игрой. А Камерному театру очень повезло. Там всегда был аншлаг, там играли две знаменитые актрисы: Алиса Коонен и Августа Миклашевская.

В любви к этой женщине Есенин пытался найти спасение от неурядиц, уйти от окружающих его друзей-прилипал, вернуться к обычной спокойной жизни. На некоторое время ему это удалось. Но потом все вернулось на круги своя. Несколько судебных дел, открытых на Есенина, включая известное «Дело четырех поэтов», получившее в то время большой резонанс, настолько потрепали нервы поэта, что его пришлось поместить в санаторий для нервнобольных, что находился на Большой Полянке, 52.

Лежавший рядом с ним в санатории Ф. Гущин оставил свое впечатление о поэте: «Впервые Есенина в санатории на Б. Полянке я увидел в прекрасно отутюженном сером костюме. Это был статный блондин со светло-голубыми глазами. Больше всего в нем подкупали его необычайная скромность и простота и умение сказать ласковое и доброе слово любому больному».

А. Миклашевская и С. Есенин.

Знакомство с П.И. Чагиным

В феврале 1924 года Сергей Есенин познакомился в Москве с Петром Ивановичем Чагиным, работавшим в то время в Баку вторым секретарем ЦК КП Азербайджана и редактором газеты «Бакинский рабочий». Знакомство это сыграло существенную роль не только в жизни поэта, но и в его творчестве.

Поэт с жадностью слушал рассказы о Баку, о том, что в «этом городе еще много «золотой дремотной Азии», но «опочила» она на нефтяных вышках…». Между Чагиным и Есениным завязалась большая дружба, и Чагин пригласил Есенина в Баку. Поэт вспомнил свою первую поездку на Кавказ и, конечно, в Туркестан, – и Персия вновь всплыла в его мечтах. Ведь оттуда, из Баку, до нее, как говорится, рукой подать. Затеплилась надежда: «А Персию покажите?». Чагин обещал показать и Персию, а если захочет, то и Индию.

После этой встречи у Есенина еще несколько месяцев пролетело в делах и заботах. Уже в середине февраля он попал в Шереметьевскую больницу (ныне институт имени Склифосовского) с диагнозом «рваная рана левого предплечья» (соскочил с извозчика вслед за улетевшей шляпой и спьяну ударился в окно какой-то мастерской, сильно порезав руку). В больнице появились представители уголовного розыска для ареста Есенина. Но профессор Гернштейн заявил, что поэту якобы грозит заражение крови, и он должен находиться в больничных условиях. Милиционеры ушли, взяв с врача обязательство предупредить, когда Есенина будут выписывать. Врач рассказал об этом Бениславской.

В этот период трогательную заботу о Сергее Есенине проявила Анна Абрамовна Берзинь, редактор отдела крестьянской литературы Госиздата, знакомая со всеми литературными группами и с ответственными работниками ВЧК-ОГПУ. Женщина незаурядная, интересная, широкой души. Как-то Анна Абрамовна со своим спутником посетила кафе «Стойло Пегаса», где впервые увидела Сергея Есенина. Его бесцеремонное поведение ей не понравилось, но она увлеклась поэзией Есенина, а как поэт он был нужен большевикам в борьбе за новую идеологию. История взаимоотношений Сергея Есенина и Анны Берзинь не совсем ясна. Из сохранившейся переписки можно сделать вывод, что их доверительные отношения выходили за рамки деловых. В своих же «Воспоминаниях о Есенине» Анна Абрамовна писала: «Из женщины, увлеченной молодым поэтом, быстро минуя влюбленность, я стала товарищем и опекуном, на долю которого досталось много нерадостных минут». Анна Берзинь стала не только товарищем и опекуном Есенина, она много внимания уделяла его издательских делах, познакомила со своим другом, увлекающимся поэзией, Илларионом Вардиным, заведующим сектором ЦК РКП(б) и редактором журнала «На литературном посту». Благодаря ее хлопотам Есенина перевели в Кремлевскую больницу, куда милиция не могла проникнуть, а вместе с Вардиным они закрыли заведенное на Есенина уголовное дело.

В Кремлевской больнице Есенина навестила писательница Софья Виноградская, которая оставила свои впечатления о психологическом состоянии поэта. «Есенин рассказывал про Шереметьевскую больницу, где ему полюбился какой-то беспризорник, хорошо распевавший песни, потом стал читать стихи. Последним он прочитал стихотворение «Годы молодые с забубенной славой». Он не читал, он хрипел, рвался изо всех сил с больничной койки, к которой был словно пригвожден, и бил жесткую кровать забинтованной рукой. Перед нами был не поэт, читающий стихи, а человек, который рассказывал жуткую правду своей жизни, который кричал о своих муках.

Ошеломленные, подавленные, мы слушали его хрип, скрежет зубов, неистовые удары рукой по кровати и боялись взглянуть в эти некогда синие, теперь поблекшие и промокшие глаза. Он кончил, в изнеможении опустился на подушки, провел рукой по лицу, по волосам и сказал: «Это стихотворение маленькое, нестоящее оно…».

После завершения лечения, с 20 марта 1924 года, Сергей Есенин некоторое время прожил у Иллариона Вардина, где была спокойная и здоровая атмосфера. Вардин очень хорошо относился к Есенину и старался вырвать его из круга дружков – любителей выпить за его счет. «Он чудный, простой и сердечный человек, – характеризовал Есенин Вардина в письме к сестре Екатерине от 17 сентября 1924 года. – Все, что он делает в литературной политике, он делает как честный коммунист. Одно беда, что коммунизм он любит больше литературы». Для Есенина же поэзия была смыслом его жизни, его опорой. Он не представлял себе одного дня без стихов, жил и мыслил ими. «Есенин мог потерять и терял все, – пишет Мариенгоф в своей книге: «Мой век». – Последнего друга, и любимую женщину, и шапку с головы, и голову в винном угаре – только не стихи. Стихи были биением его сердца, его дыханием».

В этот период Галина Бениславская хлопочет об отправке Есенина в Крым, на лечение, а он неожиданно уезжает в Ленинград. Ему не нужен Крым. Он хочет работать, а не лечиться. В Ленинграде у друга Сахарова просторная квартира, большая библиотека, и, следовательно, отличные условия для творчества. 12 апреля Сергей Есенин приехал в Ленинград, где спустя два дня в концертном зале Лассаля должен был состояться его авторский вечер. В тот день бывший зал Городской думы был переполнен публикой. Лишние билеты выпрашивали на подходах к залу. К началу вечера поэт запаздывал, но публика терпеливо ждала Есенина. Время шло, обстановка накалялась с криками и требованием начать выступление. Поднялся шум. В этот момент за кулисами появился Есенин. Но в каком виде! Хмельной поэт еле держался на ногах. Его, как могли, привели в порядок, и вот он на сцене. Неуверенно держась, он начал свой рассказ о том времени, когда впервые приехал в Петербург, о встрече с А. Блоком, о своем творчестве… Это, возможно, кому-то было интересно, но не всем. Публика начала шуметь, раздавались крики: «Читайте стихи, стихи!». Когда дело стало подходить к скандалу, Есенин крикнул: «Я буду читать стихи!». Зал мгновенно замолк, наступила мертвая тишина, и поэт тихо произнес:

 
Годы молодые, с забубенной славой,
Отравил я сам вас горькою отравой…
 

Хмель быстро прошла, он стал трезвым, выпрямился, четко и ясно произносил каждое слово. Голос его окреп, и он вновь был в своей стихии и владел аудиторией. «Широко раскрытыми неподвижными глазами глядели слушатели на певца и ловили каждый его звук, – пишет в своих воспоминаниях В. А. Пяст. – Они не отпускали его с эстрады, пока поэт не изнемог. Когда же он не мог уже выжать больше ни звука из своих уст, толпа схватила его на руки и понесла, с шумными восклицаниями хвалы, – вон из зала, по лестнице вниз, до улицы… Я стал свидетелем триумфа волшебства есенинской поэзии…».

И так было не раз, когда пьяные выходки Есенина, на грани срыва его творческих вечеров, завершались в конечном итоге огромным успехом его поэзии. Чем же можно объяснить такое поведение Есенина? Ответ на этот вопрос дает его близкий друг из числа имажинистов Рюрик Ивнев: «Он сжигал свою жизнь для того, чтобы видеть себя в огне самосожжения и петь певучее и убедительнее. Про него можно сказать, не рискуя впасть в преувеличение, что он сознательно приносил себя в жертву своему творчеству. Жег, коверкал, сжигал себя для того, «чтобы ярче гореть». Здесь Рюрик Ивнев привел строчку из есенинских стихов: «И похабничал я и скандалил / Для того, чтобы ярче гореть».

Можно ли поверить в такое быстрое перевоплощение поэта, если даже его стихи действовали на него самого отрезвляюще? Вряд ли. Скорее всего, Есенин не бывал до такой степени пьяным, как это казалось, а лишь немного подвыпившим, под хмельком. Это была его игра, его представление. Вот так частенько и среди друзей, и в общественных местах он устраивал «пьяные» спектакли.

На следующий день состоялось еще одно выступление Сергея Есенина в Доме самодеятельного театра. Здесь атмосфера была иная, более интимная, преобладала театральная молодежь. И опять прихода Есенина ждали долго. Но вот друзья под руки провели его по залу между рядами. Он был в шубе, в руках цилиндр. Публика встретила его овацией. Он много читал, и вечер прошел с большим успехом.

Городская дума Петрограда в начале ХХ века. Здесь 14 апреля 1924 года, в концертном зале Лассаля, состоялся творческий вечер С.Есенина.

Пятнадцатого мая в Москве безвременно ушел из жизни близкий друг Есенина поэт А. В. Ширяевец. Есенин очень остро переживал эту смерть, принял деятельное участие в гражданской панихиде у гроба покойного, в поминальном вечере и в похоронах на Ваганьковском кладбище. «И восхищало его, что бурный спор в речах над могилой Ширяевца закончился звонкой и долгой песнью вдруг прилетевшего соловья», – вспоминает С. М. Городецкий. На смерть друга поэт опубликовал стихотворение «Мы теперь уходим понемногу…» под заглавием «Памяти Ширяевца».

Июнь и июль 1924 года Есенин провел в Ленинграде. Несколько раз побывал на родине в Константинове. И вообще, в творческой работе, в пирушках с друзьями и в жизненной круговерти о поездке на Кавказ как-то не вспоминалось. А между тем, прошло полгода после встречи Сергея Есенина с Петром Чагиным. Что мешало поэту отправиться на Кавказ, если он так к этому стремился? Сборник «Москва кабацкая», который отнял у него много физических и моральных сил, наконец, издан. Есенин завершил в Ленинграде все дела и вернулся в начале августа в Москву. За три дня написал «Поэму о 36» и выехал в Константиново. А время шло… Со слов Чагина, он «уж отчаялся ждать Есенина в Баку». Но поэт не спешит с отъездом. И как знать, отправился бы он на Кавказ в ближайшее время, или неизвестно когда, но тут произошло одно событие, которое открывало новые возможности для поэтического творчества Сергея Есенина.

Борис Пастернак как-то рассказывал, что в конце августа 1924 года в Кремль для встречи со Сталиным были приглашены три самых популярных поэта: Пастернак, Есенин и Маяковский. И с каждым из них Генеральный секретарь отдельно беседовал. В связи с чем состоялись эти встречи, и о чем шла беседа? На тот момент в Грузии была сложная политическая обстановка, и вызвана она была тем, что Сталин хотел обеспечить вхождение Грузии в состав Закавказской Федерации, против чего восстал весь ЦК грузинской компартии. Чтобы исправить положение, Сталин решил привлечь на свою сторону грузинскую интеллигенцию, в том числе представителей грузинской литературы.

Неизвестно о чем конкретно шла речь в беседе Сталина с Есениным, но, по всей видимости, о взаимосвязи поэтов разных национальностей, о том, что необходимо перевести на русский язык современных грузинских поэтов, о совместных диспутах и творческих встречах. Наверняка говорили и об имажинизме, ибо уже 31 августа в газете «Правда» было опубликовано «Письмо в редакцию» С. А. Есенина и И. В. Грузинова о роспуске группы имажинистов. Это не было вынужденным шагом со стороны Есенина. К имажинизму он охладел намного раньше, когда группа была ослаблена внутренними распрями и находилась на грани распада. По сути, само течение имажинизма держалось на популярности Есенина и лишь благодаря ему вечера имажинистов собирали толпы народа. Но в 1921 году между имажинистами возникли идейные разногласия. А после того, как Мариенгоф и Шершеневич устроили издевательский скандальный вечер памяти Блока, Есенин вышел из их объединения. Порывая с имажинизмом, Есенин заявил со всей определенностью: «Сейчас я отрицаю всякие школы. Считаю, что поэт не может держаться определенной какой-нибудь школы. Это его связывает по рукам и ногам. Только свободный художник может принести свободное слово». Но и Есенина никто не затаскивал в имажинизм. Это был его сознательный выбор и дальновидный расчет, чтобы уйти «из деревенщины в мировую славу», как сказал С. Городецкий.

И вот Есенин собирается выезжать на Кавказ. Настроение у него как никогда хорошее. Он, если еще не первый, то в числе трех популярных поэтов России. С ним считаются, ему доверяют. И нужно быстрее уезжать из надоевшей ему Москвы, где он оклеветан как «скандалист, хулиган и пьяница». Анне Берзинь он сообщает: «Милая, любимая Абрамовна! Прости, прости. Уезжаю – года на два. Не ищи. Только помоги. Люблю тебя, люблю. Прощай. Сергей».

Планы у него большие. Впереди главная цель – Тифлис, где предстоят встречи и общения с грузинскими писателями и поэтами. Но по пути в Тифлис надо остановиться в Баку, чтобы встретиться с Петром Чагиным и решить вопрос с поездкой в Персию. Чагин обещал помочь в этом деле, и Есенин ему верил. Баку станет для него воротами в Персию!