Текст книги "Николай Грозный. Блеск и величие дворянской России"

ГЛАВА 11.
ЭХО НА ЮГЕ

Восстание Черниговского полка

В Зимнем дворце весь день 14 декабря прошел в страшном напряжении. То привезли распоряжение готовить эвакуацию. То видели из окон промчавшуюся конницу. Потом ворвавшуюся во двор толпу солдат – и узнали, что это были мятежники. Жена государя мысленно повторяла молитвы: «Услыши меня, Господи, в моей величайшей нужде…» Они с Марией Федоровной посылали офицеров и сановников узнать обстановку. Но те не возвращались, получая от царя и его помощников другие поручения.

А новые лица, появляясь во дворце, приносили самые противоречивые слухи. Одни успокаивали, но толком ничего не знали. Принц Вюртенбергский сеял панику, внушал императрицам, что «все обстоит плохо», «большая часть войск отказывается повиноваться» и «полки отпадают один за другим». Когда сообщили о проехавших пушках, Александра Федоровна с сыном упала на колени, вспоминала потом: «Ах, как я молилась тогда – так я еще никогда не молилась» [33]. Наконец, прибыл Адлерберг с известием от царя – все кончено. Но самого Николая еще долго не было.

Он оставался на улицах. Бенкендорфу и Орлову с конницей велел прочесывать город, вылавливать смутьянов. Распределял войска для патрулирования и оцеплений. Петербург превращался в воинский лагерь. Опустевшие улицы с цокающими копытами конных разъездов. Заставы солдат, греющихся у костров. Пушки, перекрывшие мосты. Жена с сыном встретили Николая на дворцовой лестнице. И… ей показалось, что она видит другого человека. Что-то в нем неуловимо изменилось. Он был такой же – и уже не такой. В нем появилась и как бы сконцентрировалась – власть. Уходил просто любимый муж. А вернулся Царь. Маленький Саша почему-то расплакался. Отец пристыдил его и вывел во двор, к караулу Саперного батальона. Сказал: «Я не нуждаюсь в защите, но его я вверяю вашей охране». Старые солдаты обнимали царевича, кричали «ура!».

Молебен, назначенный на 14 часов, начался с пятичасовым опозданием. Царская чета уже не успела переодеться. Александра Федоровна была в утреннем платье, муж в парадном измайловском мундире – в чем провели весь день. Опустились на колени, и торжественно звучало многолетие «благочестивейшему императору Всероссийскому Николаю Павловичу», «да подаст ему Господь благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение, и на враги победу и одоление!» Царь весь день оставался голодным, поесть смог лишь в восемь вечера. А спать ему в эту ночь не довелось вообще.

Поступали доклады от командиров оцеплений, Бенкендорфа, Орлова. В первые же часы после разгона мятежников они задержали 500–600 разбежавшихся солдат и присоединившихся к ним простолюдинов, в большинстве пьяных. Отвели в Петропавловскую крепость. Офицеров доставляли в Зимний дворец. Их допрашивал сам Николай, в помощь себе он взял генерала Толя. Первым привели Щепина-Ростовского. Его считали руководителем восстания, но быстро стало ясно, что он всего лишь пешка. От задержанного Бестужева услышали имя настоящего руководителя – Сергей Трубецкой. Дома его не оказалось, но при обыске в ящике стола нашли бумагу, написанную его рукой. Черновик плана действий на 14 декабря с распределением обязанностей.

Вскоре узнали, что Трубецкой укрылся в австрийском посольстве – посол, граф Лебецельтерн, приходился ему свояком. К нему отправили управляющего Министерством иностранных дел Нессельроде с требованием выдачи. Посол сперва пытался протестовать. Но Нессельроде настоял на своем. Доставленный к царю, Трубецкой запирался. Его предупредили об уликах. Нет, он твердил, будто ничего не знает. Предъявили черновик – сразу сломался. Упал на колени перед Николаем, ползал в его ногах. Но у государя были и другие дела. Допросы он поручил генералу Левашову. Хотя о задержанных и результатах допросов велел докладывать себе лично.

В городе было тихо. А большинство нижних чинов, участвовавших в восстании, просто… возвратились в казармы. Сожалели, что поддались на обман. Царь решил, что держать войска под ружьем больше нет нужды. Прежде чем распустить их, велел построить. Объехал полки, вставшие на Дворцовой, Адмиралтейской, Сенатской площадях, Английской набережной. Благодарил их за верность долгу, за проявленное усердие. Здесь же по распоряжению Николая был построен бунтовавший Флотский экипаж. Но он пошел на Сенатскую за своими офицерами, а потом первым, в полном составе, раскаялся. Николай проявил поистине царскую милость. Простил матросов. Возвратил им знамя, и экипаж тут же привели к присяге.

А во дворец привозили все новых задержанных. Некоторые приходили сдаваться сами. Но поведение тех, кто намеревался ниспровергнуть империю и династию, строить какую-то новую Россию, до сих пор вводит в шок исследователей. Они сдавали своих целыми пачками! Сыпали именами сообщников, чуть ли не наперегонки. Цеплялись за надежды спасти шкуры, писали покаянные письма императору, предлагая услуги по раскрытию «всех сокровенных сторон заговора».

Вот тогда стали всплывать связи с очень крупными фигурами. Царь писал брату Константину: «Все это восходит до Государственного совета, именно до Мордвинова». В разговоре с Карамзиным упомянул, что и Сперанского «не сегодня, так завтра, может быть, придется отправить в Петропавловскую крепость». Большие подозрения падали на сенатора Сумарокова, на начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома и командира Финляндского полка Моллера – фактически устранившихся от подавления мятежа.

17 декабря Николай учредил для расследования Особый Комитет (Следственную Комиссию), в него вошли военный министр Татищев, великий князь Михаил Павлович, Голицын, новый генерал-губернатор Петербурга Голенищев-Кутузов, генерал-адъютанты Бенкендорф и Левашов. Но… сам же царь определил принцип работы. Не искать виновных. Каждому заподозренному давать возможность оправдаться. Из-за этого даже декабристов Якубовича и Назимова, нагло отвергавших обвинения, отпустили на свободу. Хотя вскоре добавились новые улики, и они вернулись за решетку. А для Сперанского, Мордвинова и других высокопоставленных лиц вроде бы не нашлось достаточных доказательств виновности. Они остались при своих чинах и должностях.

20 декабря царь провел первый прием дипломатического корпуса. Сделал заявление, что мятеж ни в коем случае не был династической междоусобицей. Это был результат заговора группы офицеров, заразившихся заграничными революционными учениями. Солдат они повели за собой обманом, «а потому восстание это нельзя сравнивать с теми, что происходили в Испании и Пьемонте. Слава Богу, что мы до этого еще не дошли и не дойдем никогда». Николай подчеркнул, что пример нашей страны, вскрывающей и зачищающей гнойник, оказывает тем самым большую услугу для всей Европы. Благодарил Бога, что «в России нет данных» для революции [34].

Конечно, перед иностранными дипломатами государь сгладил картину. Он чувствовал, откуда «ветер дует», и брату Михаилу сказал более откровенно: «Россия на пороге революции, но, клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока Божьей милостью я буду императором» [35]. Сгладил и кровавые последствия восстания, чтобы не омрачать начало царствования. Число жертв не называлось и неизвестно до сих пор. Исследователи оперируют данными некоего чиновника министерства юстиции Н. Корсакова. Но при внимательном анализе они представляются недостоверными. Очевидно, это фальшивка.

Согласно этим данным, всего погибло 1271 человек, из них 1 генерал (умерший Милорадович), 1 старший офицер (Стюрлер), 17 младших офицеров, нижних чинов 321, посторонних людей 903 (в том числе 79 женщин и 150 детей). Такие цифры вызывают недоверие хотя бы из-за 17 младших офицеров. Среди заговорщиков не было убитых и даже раненых. Об этом с удивлением писали сами декабристы. Значит, из правительственных войск? Но это была Лейб-гвардия, где служил цвет дворянства, аристократы. Замолчать гибель 17 офицеров было никак невозможно. А таковых не зафиксировано ни одного.

Среди простонародья были жертвы от пальбы мятежников. Потом площадь очищали, и вокруг восставших скапливались лишь самые буйные. В такой обстановке более чем сомнительно, чтобы на Сенатской осталось столько женщин и детей. Когда заговорили пушки, и толпа ринулась спасаться, многие пострадали в давке. Но все равно 903 погибших представляется крайне завышенным числом. Очевидно, пропагандистским, для дискредитации «царизма». Хотя здесь-то чего на «царизм» пенять? Чужой кровью оплачивались амбиции и ложь. Ведь ни солдаты, ни чернь так и не знали истинных целей заговорщиков! А Николай говорил брату Михаилу: «Самое удивительное, что нас не убили». Впрочем, беда все же задела его семью. Для царицы переживания 14 декабря обернулись тяжелой нервной болезнью, которой она страдала всю жизнь.

Но трагедией на Сенатской площади попытка смуты еще не завершилась. Оставалось «Южное общество», многочисленное и лучше организованное, чем «Северное». Даже арест Пестеля не парализовал его. Руководство взяли на себя командир батальона Черниговского пехотного полка Сергей Муравьев-Апостол и его брат Матвей. Наметили захватить Киев, соединиться с поляками. Штаб Черниговского полка располагался в городке Василькове на Киевщине, подразделения были разбросаны по окрестным селам. Муравьев-Апостол с братом отправились в Житомир, договорились о совместном выступлении с командирами Ахтырского и Александрийского гусарских полков. Но братья отчалили назад, а в Житомир пришло известие о разгроме столичного мятежа. Гусары сразу передумали бунтовать.

А в Васильков в это время приехали жандармы с предписанием командиру полка Гебелю арестовать Муравьева-Апостола. Его не было. Между прочим, хорошая иллюстрация, насколько разболталась дисциплина в армии при Александре I. Командир батальона куда-то делся, и командир полка не представляет, куда и надолго ли? Полковник Гебель с жандармским подпоручиком выехали искать его. Но и заговорщик Михаил Бестужев-Рюмин помчался предупредить своих. Обогнал Гербеля и перехватил Муравьевых на дороге. Свернули в село Трилесы, там стояла рота их сообщника, поручика Кузьмина. Но и Гебель 29 декабря случайно заехал к Кузьмину – узнать, не видал ли он Муравьевых. Застал у него братьев, объявил арестованными, велел сдать оружие. Однако те предложили полковнику перед дорогой попить чаю, он легкомысленно согласился.

А братья как раз ждали на совещание других заговорщиков. Появились штабс-капитан Соловьев, поручики Щепилло, Сухинов, Кузьмин. Стали кричать на Гебеля, что он хочет «погубить Муравьевых». Щепилло схватил у караульного ружье и ударил полковника штыком. Взялись за ружья и его товарищи. Гебель выскочил во двор, его настигли, стали колоть. Нанесли 14 ранений в грудь, в живот, в голову, в спину, сломали руку прикладом и бросили умирать. Но все же ранения оказались не смертельными, полковника спас рядовой Максим Иванов. Перевязал и увез от убийц.

А они взбунтовали роту. Двинулись по селам, собирая подразделения своего полка. 30 декабря вошли в Васильков, захватили оружие и полковую казну, 17 тыс. рублей серебром и 10 тыс. ассигнациями. Муравьев-Апостол беззастенчиво лгал. Своего младшего брата Ипполита представлял солдатам, как курьера от «императора» Константина, приехавшего с приказом идти в Варшаву. Уверял, будто он, Муравьев-Апостол, назначен командиром полка вместо Гебеля. Будто на сторону Константина перешла вся дивизия, и вскоре вся армия присоединится.

Майор Трухин пробовал вразумить солдат, его избили. А «верность» подчиненных подогревали деньгами, как раз на это пошла полковая казна. Те напивались, дисциплина стала разваливаться. Предводители хотели идти на Киев, взбунтовать там гарнизон, а заодно и крестьян, горожан. Рассчитывали на поддержку соседних полков, гусар. 31 декабря выступили к ним, на Житомир. Добрались до Мотовиловки и узнали, что никто их не ждет, никто не восстал. Повернули на юг, на Белую Церковь – туда помчался подпоручик Вадковский, обещал поднять свой полк, 17–й егерский.

Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин пытались придать восстанию идейный характер. В Мотовиловке зачитывали перед солдатами составленный ими «Православный катехизис»: откровенно еретический и масонский. Провозглашалось – Бог создал человека, «чтобы он был свободен и счастлив», «Почему же русский народ и русское воинство несчастно? – Оттого, что цари похитили у них свободу». Делались выводы, что «Бог создал всех нас равными», а цари «прокляты от Него как притеснители народа», «присяга царям богопротивна». Дескать, «святой закон» повелевает русскому народу и воинству «раскаяться в долгом раболепии», низложить «неправду и нечестие тиранства» [36].

Но извращения Священного Писания ничего хорошего не дали. Мало того, они противоречили изначальной лжи об «императоре Константине». А признание всех «равными» и отрицание присяги вызвали полную анархию. Нижние чины стали выходить из-под контроля, грабить. Первым делом искали спиртное. В той же Мотовиловке разгромили трактир и израсходовали 360 ведер «водки и прочих питий»! Упивались, обливали водкой друг друга. Врывались в дома. Забирали вино, любые вещи, какие приглянулись. Впоследствии комиссия, опрашивая пострадавших, составила огромный перечень похищенных кожухов, шапок, рубах, исподнего, даже женских юбок и чулок. Били хозяев, насиловали баб.

Всего за несколько дней «освободительного похода» полк превратился в буйные непросыхающие толпы. Офицеры не осмеливались прекратить безобразия, чтобы подчиненные хоть как-то слушались их. Самые здравомыслящие солдаты стали просто исчезать. Капитан Козлов со своей ротой присоединился к мятежникам только для того, чтобы не повторить участь Гебеля или Трухина. Но держал солдат под собственным влиянием, и, в общем разгуле, увел роту прочь.

А в Белой Церкви явившегося туда Вадковского сразу арестовали. Полк, который он хотел взбунтовать, немедленно отвели подальше. 2 января, дойдя до села Пологи, черниговцы узнали – их ждут не соратники, а правительственные войска. Повернули на запад. Но их уже обкладывали с разных сторон, и навстречу выдвигался отряд генерала Гейсмара, кавалерия и артиллерийская рота. Муравьев-Апостол услышал о них от крестьян, но даже сейчас лгал солдатам, чтобы не разбежались – это свои, идут к нам на соединение. 3 января возле села Устимовки увидели развернутые орудия.

Муравьев-Апостол все еще надеялся, что по «своим» огонь не откроют. А там, глядишь, перейдут на их сторону. Приказал идти прямо на пушки без выстрелов. Но когда мятежники не выполнили требований остановиться, орудия ударили ядрами. Офицеры-заговорщики кричали и звали вперед. Тогда по ним шарахнули картечью. Черниговцы заметались, падали убитые. Щепилло сразило наповал. Раненый Ипполит Муравьев покончил с собой. Кузьмин, тоже раненый, еще силился звать солдат в общую атаку. Понял, что не получится, и застрелился.

Да и какая там атака! Воинство было пьяным вдребезги. После боя осмотрели ружья – большинство солдат не удосужились их зарядить. У многих вместо кремней стояли деревянные заглушки. В одно ружье зарядили наоборот, сперва пулю, потом порох. В другое – вместо заряда забили свечку… Муравьева-Апостола ранило в голову. Он еще схватил знамя, собирая бойцов. Увидел – правительственная конница. Вскочил на лошадь. Но свой же солдат Буланов ударил ее штыком, чтобы начальник не удрал. Сказал: «Вы нам наварили каши, кушайте с нами!» Все было кончено. В плен попали 6 офицеров и 895 нижних чинов.

ГЛАВА 12.
О «ЗВЕЗДЕ ПЛЕНИТЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ»

Допрос декабристов в Особом следственном комитете

Представляется не случайным, что только 29 декабря, когда до южных городов дошли известия о подавлении мятежа и воцарении Николая, из Таганрога двинулась процессия с царским гробом. И опять это сопровождалось загадками. Царица Елизавета Алексеевна с телом мужа не поехала. Сославшись на плохое самочувствие, осталась в Таганроге. Везли гроб очень медленно, с остановками в крупных городах. 28 февраля 1826 г. Николай I встретил кортеж в Царском Селе. Для прощания гроб выставили закрытым. Вскрыли крышку лишь ненадолго, для царской семьи. Впрочем, это понятно. Даже набальзамированный покойный слишком долго оставался непогребенным. И насколько можно было опознать его, большой вопрос.

13 марта прошли похороны в Петропавловском соборе. Супруга на них так и не приехала. Она собралась в путь лишь в апреле. По некоторым сведениям, при вскрытии гроба у императрицы-матери возникли сомнения, ее ли сын перед нею. Насколько достоверны эти упоминания, неизвестно. Но Мария Федоровна зачем-то выехала встречать невестку. Остановилась в Калуге, ожидая ее. Однако Елизавета Алексеевна не доехала до Калуги всего 90 верст. 3 мая она прибыла в захолустный Белев. Остановилась в доме купца Дорофеева. Ни с кем не общалась, сразу ушла отдыхать.

Непонятным образом рядом с Елизаветой не оказалось ее духовника. Ночью в дом позвали священника местного духовного училища, он исповедовал и причастил некую «закутанную женщину». А под утро хозяев разбудили известием, что императрица умерла [37]. В Белеве даже условий для бальзамирования не было, и бригада лейб-медиков уже вернулась в Петербург. Протокол вскрытия составил личный врач Елизаветы Стофреген. Гроб по распоряжению Николая I был запаян. 13 мая его доставили в столицу, 21 июня похоронили. Вероятно, царь и его родные уже поняли – дело неладно. Но тайну сокрыли в своей семье. Дневники и другие бумаги Елизаветы Алексеевны Николай I и императрица-мать уничтожили.

А в 1830-х под Тихвином появилась странница Вера Александровна. О своем прошлом молчала, молилась по монастырям. Ей отдавали детей для обучения грамоте и молитвам, а она была очень образованной, знала несколько языков. Но полиция арестовала ее за отсутствие паспорта. В Валдайской тюрьме на вопросы о фамилии и происхождении она ответила следователю: «Если судить по-небесному, то я – прах земной, а если по-земному, то я – выше тебя» [38]. После чего замолчала навсегда. Ее поместили в дом умалишенных. Через некоторое время о ней узнала графиня Орлова-Чесменская. Та самая, что была близка к Елизавете Алексеевне, организовывала с Фотием удар по еретикам и сектантам.

Она добилась от Новгородской консистории, чтобы Веру Молчальницу поместили в Сырков монастырь на содержании графини. Монахини сперва приняли ее враждебно, игуменья поехала в Петербург к митрополиту Серафиму, чтобы Веру выселили. Но услышала от него: «Ах ты, дура баба! Да нас скорее с тобой выгонят, чем ее, и вспоминать об этом не смей!» [39]. Подвижница жила в келье-избушке, выходила только в храм, а на Пасху – на монастырскую стену. У нее проявился дар прозорливости, к ней потянулись посетители. Она никому не отказывала, отвечала записками. А в собственных выписках из Священного Писания часто рисовала монограммы с буквами А, П, Е. Александр Павлович и Елизавета. Есть упоминания, что в 1848 г. ее посетил царь, несколько часов беседовал за закрытыми дверями. Ее ответы опять были письменными. При расставании Николай поцеловал ей руку, а ответы сжег в пламени лампады [40].

И еще примечательные факты. В помяннике Орловой-Чесменской имена Александра I и его супруги отсутствуют. Лейб-медик Тарасов, один из посвященных в тайну, не ходил на ежегодные панихиды по Александру Павловичу до 1864 г., когда в Сибири преставился старец Федор Кузьмич. С этого времени стал появляться на панихидах. Тождество Александра со старцем, и Елизаветы Алексеевны с Верой Молчальницей в наши дни подтверждал известный подвижник и провидец, святой Старец Николай (Гурьянов). Но мы отвлеклись от линии нашего повествования.

Траурные церемонии шли своим чередом, а следствие над декабристами продолжалось. Либеральная и советская история изображала их мучениками, спекулировала мифами о царской жестокости. Действительность была иной. Даже к страшным преступникам, готовившим гибель и империи, и династии, Николай I отнесся с поразительным человеколюбием. Содержание Каховского (напомню, вдребезги промотавшегося) государь взял на себя, велел его «содержать лучше обыкновенного, давать ему чай и прочее, что пожелает». Раненого Муравьева-Апостола приказал «снабдить всем нужным», лекарю осматривать его ежедневно и делать перевязку. Всем арестованным царь распорядился давать улучшенное питание, табак, книги религиозно-нравственного содержания. Им разрешалась переписка с родными, свидания.

Николай затребовал справки о материальном положении узников и их близких. Тем, кто жил бедно, назначит солидные пособия! Отец братьев Борисовых жил на пенсию в 200 руб., помогали сыновья. Ему увеличили пенсию вдвое. Жене подполковника Берстеля дали пенсию в 500 руб., шестерых его детей приняли в казенные учебные заведения. Такие же пенсии определили матерям Щепина-Ростовского, Дивова, Корниловича, Палицына, женам Тизенгаузена и Янтальцева. На мели очутилась семья одного из главных преступников, Рылеева. И ведь, скорее всего, он протратился на подготовку мятежа! Его жене Николай передал вместе с письмом мужа 2000 руб. На именины дочери Рылеева царица послала тысячу. И пенсию назначили, 3000 руб. в год. Ошеломленный Рылеев наказывал жене молиться за государя, сам писал ему: «Святым даром Спасителя мира я примирился с Творцом моим. Чем же возблагодарю я Его за это благодеяние, как не отречением от моих заблуждений и политических правил. Так, Государь, отрекаюсь от них чистосердечно и торжественно» [41].

Однако царь предпринимал и меры для оздоровления страны. 21 апреля 1826 г. подписал рескрипт министру внутренних дел Ланскому о тайных обществах. Указал, что при их запрете в 1822 г. многие утаили свое членство в них. От всех дворян и чиновников, как служащих, так и отставных, требовалось взять повторную подписку о неучастии в таких структурах. Не только официально, но и фактически, через встречи, знакомства. Те, кто состоял раньше, должны были сообщить название и цели организации. Чистосердечное изложение таких сведений освобождало от ответственности, но их сокрытие приравнивалось к государственному преступлению.

А личное милосердие государя не отрицало правосудия. 30 мая 1826 г. Особая Следственная комиссия представила итоговое Донесение по результатам расследования. Через два дня Николай учредил Верховный Уголовный суд над мятежниками. Составил его из представителей высших органов империи: Государственного совета, Сената и Синода – специально ввел и вельмож, подозреваемых в соучастии: Мордвинова и Сперанского. Еще через неделю был издан новый Цензурный устав, очень строгий, закрутивший гайки разгулявшегося вольнодумства.

Революционный заговор выявил и слабость политического сыска в России. Этими вопросами должна была заниматься Особая канцелярия при Министерстве внутренних дел. Но ее полномочия были совершенно неопределенными, подчинение запутанным. 25 июня Николай I учредил новую должность шефа жандармов. Ему были подчинены Жандармский полк, существовавший в войсках, и жандармские команды, разбросанные по стране – до сих пор они числились в составе Корпуса внутренней стражи. Шефом жандармов стал генерал-адъютант Александр Христофорович Бенкендорф. Герой наполеоновских войн, он прекрасно проявил себя 14 декабря, стал одним из доверенных Николая.

А Собственная Его Императорского Величества канцелярия до сих пор была просто секретариатом, занималась перепиской. Николай решил превратить ее в свою реальную опору. Одной из главных причин непорядков в стране он видел несовершенное и запутанное законодательство. Последний общий свод законов, Соборное Уложение, был принят в 1649 г. Потом наслаивались указы и законы различных царей, многие из них устарели, противоречили друг другу. Для кодификации права Николай создал II Отделение Собственной Его Величества канцелярии, возглавил его ректор Петербургского университета М. А. Балугьянский – когда-то он преподавал царю юриспруденцию.

А в июле государь упразднил Особую канцелярию Министерства внутренних дел, преобразовал ее в III Отделение Собственной Его Величества канцелярии. Начальником поставил Бенкендорфа – под его руководством объединились политическая полиция и жандармерия. В штат III Отделения сперва входило всего 16 офицеров и чиновников, а задачи перед ним ставились очень широкие. Политический сыск, полицейская статистика, секты и раскольничество, дела фальшивомонетчиков, цензура, надзор за теми или иными лицами, ссылки и места заключения государственных преступников, контроль над иностранцами (в том числе контрразведка).

III Отделение должно было также бороться со злоупотреблениями должностных лиц, расследовать факты жестокого обращения помещиков с крестьянами, надзирать за нравственностью молодежи, даже узнавать о бедных чиновниках, нуждающихся в помощи. Но и полномочия сотрудники Бенкендорфа получили очень большие. Любые начальники и ведомства должны были немедленно выполнять их требования. Хотя действовать им предписывалось мягко и осторожно. Выявляя нарушения законов, они должны были начинать с профилактики, увещеваний «заблудших» – и уж если не поможет, обращаться к строгости.

Царь и в отношении декабристов старался проявлять милосердие – до того предела, насколько это возможно. Все нижние чины, вовлеченные ложью в столичный мятеж, были помилованы. Но позор им предстояло все же искупить. Из них сформировали Сводный Гвардейский полк, послали воевать на Кавказ. В Черниговском полку вина солдат была более серьезной – крутые грабежи и погромы. 805 человек (за исключением раненых) прогнали сквозь строй. Потом тоже отправили на Кавказ. А роту, отставшую от взбунтовавшегося полка, наградили. Перевели в Петербург, зачислили в Лейб-гвардии Московский полк.

Из дворян-заговорщиков под следствие попали 579, но к суду привлекли только 287. Виновность остальных была признана недоказанной или незначительной. И даже из подсудимых больше половины (149) отделались высылками и служебными взысканиями. Тех, кто заслужил более строгие наказания, распределили по 11 разрядам. В июле Верховный Уголовный суд вынес приговор. Пять преступников, признанных «вне разрядов», Рылеев, Пестель, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Каховский, приговаривались к смертной казни четвертованием, 31 осужденных «первого разряда» – к смертной казни отсечением головы. (Виды наказания выбирались в соответствии с действующими законами, и во многих европейских странах такие казни еще применялись). Причем суд в данном отношении был единодушным. Только Мордвинов принципиально и демонстративно голосовал против смертной казни.

Остальные декабристы осуждались к разным срокам каторги – от 4 лет до пожизненной, восьмой-девятый разряды – к ссылке. Десятый и одиннадцатый к лишению чинов и дворянства, сдаче в солдаты (с возможностью выслужиться в офицеры и тем самым вернуть себе дворянство). Царь смягчил кары почти всем. Из 36 осужденных на смерть помиловал 31–всех преступников «первого разряда», заменив им казнь пожизненной каторгой. Приговоренным к пожизненной каторге снизил сроки до 20 лет. Приговоренным к 20 годам – до 15 и т. д. В итоге на каторгу и ссылку были осуждены 120 человек. К сдаче в солдаты – 12. (Это из 579 уличенных заговорщиков!). Лишь 5 главных преступников государь не помиловал – полагал, что не имеет на это морального права. Главари заговоров, предводители военного мятежа, погубившие множество людей. Убийца Милорадовича и Стюрлера. Но и им император смягчил наказание, заменил четвертование повешением. 13 июля приговор был приведен в исполнение. Николай писал, что для него это был «ужасный день».

И все же при внимательном изучении материалов по делу декабристов можно прийти к выводу – многие важные аспекты при этом замяли. Следствие как-то деликатно обошло стороной масонские корни тайных обществ, финансирование (а оно было – кто и на какие деньги напоил солдат на Сенатской и примкнувшую чернь?). Связи декабристов с польским «Патриотическим обществом» были полностью доказаны. Делопроизводитель Следственного комитета А. Д. Боровков записал, что как раз через поляков осуществлялись связи с масонскими структурами Англии, Франции, Испании, Венгрии [23]. В Польше тоже прокатились аресты. Но… из-за ее автономии расследование было передано польскому правительству, Административному совету. После двухмесячных разбирательств он… освободил всех обвиняемых. Потому что суд польского сейма отказался признать деятельность «Патриотического общества» государственной изменой. Революционеры получили возможность спокойно готовиться к новому восстанию.

В первых показаниях декабристов, когда они еще пребывали в шоке, проскальзывали и другие факты. Так, уже упоминалось, что Никита Муравьев и Давыдов обмолвились о контактах с иллюминатами. В августе 1826 г. царь назначил дополнительное расследование, Муравьеву и Давыдову даже пообещали полное прощение «за указание следов иллюминатов». Оба ответили, что никаких связей с ними не было. Отсюда был сделан вывод – если бы что-то знали, то уж, конечно же, захотели бы заслужить прощение. А разве не могло быть иначе? Что раскрытие правды было для них куда более опасным, чем Сибирь? При расследовании замяли и связи декабристов с иностранными державами.

Хотя в показаниях были упоминания о тайном «Финляндском обществе». Австрийский посол Лебенцельтерн пытался укрыть Трубецкого. Один из сотрудников его посольства, Шварценберг, побывал на Сенатской площади, «поехал в каре мятежников и очень долго с ними беседовал». Мы уже рассказывали и о показаниях Муравьева-Апостола – как декабрист Княжевич ездил в Варшаву для встречи с английским послом Стрэтфордом Каннингом. Но «Финляднскому обществу» не нашли подтверждения и списали, что это была «выдумка мятежников» – для подбадривания друг друга. Поведение австрийского посла объяснили родством с Трубецким (а Шварценберга? Осталось без объяснения). А информацию о совещании в Варшаве с английским послом самоуверенно отверг великий князь Константин Павлович. Объявил – это ложь, у него в Варшаве контроль образцовый, неужели от него могло бы что-то утаиться? Не верить Константину было нельзя. Вопрос закрыли [23]. Хотя последующее польское восстание показало, что в Варшаве Константин был глух и слеп, абсолютно не знал, что творится у него под носом.

Учитывая подобные особенности следствия, стоит ли считать случайным, что не нашлось достаточных доказательств для высоких покровителей декабристов? А крайними оказалась пятерка повешенных. Один убийца (но отказавшийся убить царя). У четверых других вдобавок к известным их преступлениям было еще кое-что общее. Слишком много знали. В том числе о связях с иностранцами (взаимодействие с поляками курировал Бестужев-Рюмин). Могила сокрыла их тайны. Но многие другие заговорщики, игравшие важные роли, отделались очень легко. Например, Федор Глинка, помощник Милорадовича, извещавший сообщников обо всех планах правительства. Его арестовали, но под суд он вообще не попал. В июне 1826 г. освободили, исключили с военной службы и сослали в… Петрозаводск. Там он отлично устроился советником Олонецкого губернатора.