Текст книги "Николай Грозный. Блеск и величие дворянской России"

Такие странности могут найти объяснения, если учитывать, какое окружение сформировалось вокруг Николая I. Оно возникло в короткий период междуцарствия и мятежа – до того его положение не было высоким, и собственного окружения у него не было. Тайный Манифест о престолонаследии выдвинул в число ближайших доверенных А. Н. Голицына. Экстренное составление царских актов и законодательные замыслы Николая снова возвысили Сперанского. В талантах юридических формулировок ему равных не было. Поэтому Балугьянский возглавлял II Отделение Его Императорского Величество канцелярии чисто номинально. Реально там стал заправлять Сперанский. Большой вес набрал Бенкендорф. Но… и он являлся масоном! Обычно указывают – «бывшим». Ложа «Соединенные друзья», где он состоял, после запрета 1822 г. прекратила собрания. Но личного разрыва с масонами Бенкендорф никогда не декларировал. Так что вопрос о «бывшести» остается открытым – ведь и Пестель до 1822 г. состоял в одной ложе с ним.

А патриотическая партия Аракчеева потерпела в придворной борьбе поражение. Сам Аракчеев брал на себя неудачные инициативы Александра, вроде военных поселений – а теперь ему оставалась роль «козла отпущения». Но он и слишком занесся. Осенью 1825 г., занятый драмой с убийством сожительницы, самоустранился от дел, не поехал в Таганрог, куда звал его Александр. И в Петербурге появился лишь 9 декабря, по сути игнорируя Николая и не оказав ему поддержки – хотя он-то знал тайну престолонаследия. Без последствий это не осталось. Аракчеев привык являться к Александру прямо в кабинет, без предварительного доклада. Когда Николай Павлович стал государем, точно так же зашел к нему. Но император его попросту выставил его в приемную, где ожидали министры [26]. В апреле 1826 г. Аракчеев отправился в отставку.

Однако после этого попали под удары и те, кто помогал ему свалить Голицына – ревностные борцы с вольнодумством Магницкий (попечитель Казанского учебного округа), Рунич (попечитель Санкт-Петербргского учебного округа). В 1826 г. на них напустили ревизию генерала Желтухина. В Казани она накопала массу жалоб, представила картину полного развала университета, нашла какую-то недостачу казенных денег. Магницкого отстранили от должности и сослали в Ревель, для покрытия недостачи наложили секвестр на его имения. Рунич тоже попал под суд, был уволен со службы.

Архимандриту Фотию, главному борцу с еретиками, Николай I дозволил писать о чем угодно в его собственные руки, но… доступ ко двору ему был закрыт. Ему пришлось вернуться в свой монастырь. Казалось бы, все вернулось на круги своя. Молодой неопытный государь – и весьма мутные приближенные. Как при Александре. Но Николай очень отличался от старшего брата. И на трон взошел в совершенно иной обстановке. Во время мятежа он так проявил и поставил себя, что отныне не окружение рулило царем, а царь рулил им. Навязывал ему свои убеждения, а не наоборот.

Любимое детище Голицына, Библейское общество, Николай Павлович не восстановил. Дальнейшие работы по переводу Священного Писания с церковнославянского на русский язык, очень серьезно искажавшие духовную суть, вообще запретил. При повторном указе о запрете тайных обществ царь обратил внимание и на «пророчицу» Татаринову, угнездившуюся с «братией» в Михайловском замке. Их выгнали, в замке Николай решил устроить Инженерное училище. Хотя его приближенные, конечно же, оказывали подспудные влияния. Кого-то выгородить, прикрыть. Кого-то подставить. Та же Татаринова под покровительством Голицина переехала в пригород Санкт-Петербурга, где продолжала свои собрания еще 12 лет.

Скрытые либералы вовсю играли на лучших чувствах Николая – его милосердии, человеколюбии, рыцарстве. А в результате даже каторга для декабристов стала понятием довольно условным. Их было решено держать отдельно от уголовников, в Нерчинске, Чите и Петровском заводе. Начальником над этими заведениями Николай назначил генерала Лепарского – человека добрейшей души. Сразу по прибытии на место с осужденных сняли кандалы. Для них были оборудованы комнаты, просторные и удобные. И никаких «во глубине сибирских руд» вообще не было! Лепарский докладывал Николаю: «За неимением казенных работ занимаю их земляными работами, 3 часа утром и 2 часа пополудни, а зимой будут они для себя и для заводских магазинов молоть казенную рожь».

К семейным вскоре приехали жены, – со множеством прислуги. И даже весьма умеренная работа, «3 часа утром и 2 часа пополудни», превратилась в прогулки для желающих размяться. Выкликали кто хочет – то есть не скажется больным. Как вспоминали сами декабристы, шли туда с революционными песнями, а слуги и солдаты несли инструменты, складные стулья, шахматы, узлы с провизией. Придя на место работы, располагались на свежем воздухе, завтракали, играли в шахматы. Караульные доедали их трапезу и ложились поспать. А потом обратно – под революционные песни. Позже построили домики с токарным, столярным, переплетным станками: кто хочет скуки ради позаниматься ремеслами – пожалуйста. Было и фортепиано, помузицировать. Для женатых устроили двухкомнатные квартиры, они стали жить семьями. Регулярно привозили русские и иностранные газеты, журналы, во всех тюрьмах были большие библиотеки.

Но сразу же декабристы начали писать слезливые письма царю с прошениями о помиловании! И когда значительная часть из них еще не успела выехать в Сибирь, в августе 1826 г., последовала первая амнистия – в честь коронации Николая, с сокращением сроков. Постепенно удовлетворялись многие прошения с переводом осужденных на солдатскую службу. Наконец, в 1835 г., в честь десятилетия царствования Николая, все оставшиеся заключенные «каторжных» тюрем были переведены на поселение. То есть освобождены – без выезда из Сибири. Хотя одновременно среди самих же декабристов, среди отечественных либералов и за границей создавался миф о страдальцах, их героических женах, о «звезде пленительного счастья». Создавался на будущее. Для воспитания новых поколений…

ГЛАВА 13.
ГРОЗА НАД КАВКАЗОМ

Взятие русской армией Еревана.

Художник Ф. Рубо

В августе 1826 г., по истечение траура по Александру I и Елизавете Алексеевне (и после завершения дела декабристов), было назначено венчание на царство. В таких случаях Москва как бы снова преображалась в столицу России. Она празднично украсилась, съезжались массы народа. Прибыли императорский двор, гвардия, иностранные посольства. Наконец-то прикатил из Варшавы Константин Павлович, и люди могли видеть их вместе с царственным братом, пресекая слухи и догадки. Во всех храмах служились торжественные молебны, а 22 августа под артиллерийский салют и перезвон всех колоколов началась главная церемония.

В Успенском соборе Николай громко, своим зычным командным голосом, прочитал Символ Веры. Перемежая действо молитвами, возложил на себя царскую порфиру, корону, принял скипетр и державу. Также и на супругу возложил корону, порфиру, орден Св. Андрея Первозванного. После Литургии они прошли к Царским вратам, и митрополит Новгородский помазал их на Царство. А Николая ввели в алтарь, и он причастился Святых Таин по царскому чину – отдельно Тела и отдельно Крови Христовой. Они с женой проследовали в Архангельский собор, поклонилась гробницам державных предков. Потом был торжественный обед в Грановитой палате. Праздновала и вся Москва, над городом сияла иллюминация, сплошной чередой покатились балы у вельмож, иностранных послов, маскарад в Большом театре, купеческий обед в Манеже.

13 сентября на Девичьем поле были организованы увеселения для простонародья. Понастроили красочные павильоны, накрыли огромные столы – горы пирогов, жареные быки и бараны, фонтаны вина, чаны с пивом. Когда прибыла царская семья, Николай объявил людям: «Дети мои, все это для вас». Но опыта столь массовых мероприятий еще не было. Рассчитывали, что народ будет смотреть выступления наездников, канатоходцев, плясунов, запуск огромного воздушного шара, монгольфьера. Но он, едва оторвавшись от земли, лопнул в клубах дыма.

А на зрелища отвлеклись немногие. Толпы ринулись к столам и фонтанам, расхватывая все, что можно урвать, опрокидывая, ломая. Царь со двором вскоре уехали, а беспорядок нарастал. Передавали друг другу слова Николая «все это для вас» – и крушили, разбирая на «сувениры», беседки, павильоны. Малочисленная полиция не могла ничего сделать со стотысячной массой, были задавленные, орудовали и воры, в тесноте выворачивали карманы. Примчался обер-полицмейстер Шульгин с сотней казаков. Догадался позвать пожарных, дежуривших на краю поля. Струи воды и нагайки кое-как рассеяли давку [42].

Но тут уж виноват был не царь, а психология толпы. И не только русской. Ф. Ансело, оставивший нам воспоминания о коронации, признавал, что похожие безобразия регулярно случались во время массовых гуляний на Елисейских полях. А Николай Павлович искренне хотел порадовать всех подданных. Торжества сопровождались дождем награждений, повышений, амнистий. Особо государь вспомнил о Пушкине. Кстати, ссылка-то у него была в собственное имение – великолепная природа, поездки к соседям. Современные туристы, посещая Пушкинские места, восхищаются такими условиями. Но поэт, хоть и много работал (создал за 2 года около ста произведений), жестоко страдал от невозможности их опубликовать, от скуки. Сошелся с крепостной сожительницей Ольгой Калашниковой, изрядно выпивал, болел.

Николай знал его произведения и оценивал поэта как исключительный талант. Вызвал из Михайловского, велел доставить прямо к себе. Пушкин прибыл 28 сентября. Больной, но ершистый. С ходу начал фрондировать. На вопрос, что бы он делал 14 декабря, если бы находился в Петербурге, заявил – был бы на Сенатской площади. Но император поставил его на место не гневом, не угрозами. Только своим величием и великодушием. Разобрал по косточкам революционную «романтику», назвав ее «мечтаниями итальянского карбонарства и немецких Тугенбундов», «республиканскими химерами». Логика его была железной, аргументы четкими, и политический спор Пушкин проиграл, вынужден был согласиться. Даже признал, что царь совершил великое дело, сокрушив голову «революционной гидры». Он ухватился за стандартные обвинения революционеров о «другой гидре» – злоупотреблениях чиновников, коррупции.

Николай это и сам знал. Ответил, что «для глубокой реформы, которой Россия требует, мало одной воли монарха… Ему нужно содействие людей и времени… Пусть все благонамеренные и способные люди объединяются вокруг меня». «Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет, ибо только в общих усилиях – победа, в согласии благородных сердец – спасение». Возразить Пушкину было уже нечего. А государь напутствовал его: «Я был бы в отчаянии, встретив среди сообщников Пестеля и Рылеева того человека, которому я симпатизировал и которого теперь уважаю всей душой. Продолжай оказывать России честь твоими прекрасными сочинениями и рассматривать меня как друга».

«Служи родине мыслью, словом, и пером. Пиши для современников и для потомства. Пиши со всей полнотой вдохновения и совершенной свободой, ибо цензором твоим буду я». От обычной цензуры он Пушкина освободил. Из ссылки тоже. «Я не вижу перед собой государственного преступника – вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы…» [43, 44]. После этой беседы царь сказал Д. Н. Блудову: «Знаете, что нынче я долго говорил с умнейшим человеком России?» [45]. Но и Пушкин был под глубоким впечатлением от встречи. Появились его стихотворения «Стансы», «Друзьям», посвященные Николаю.

 
«Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю;
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждою, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит…»
 

Да, внутреннее состояние России успокоилось. Но Николаю I пришлось принимать правление в очень непростой внешнеполитической обстановке. Англия исподтишка пакостила России, где только могла. Втягивала в свои интриги и Францию. Хотя в 1824 г. там на престол взошел Карл X, взял курс на укрепление расшатанной королевской власти, резко повернул политику к сближению с Россией. Уже который год полыхала восстаниями Греция, и ее борьбу британцы тоже использовали для антироссийских игрищ. А особенную тревогу вызывала ситуация на Кавказе.

Там Ермолов разгромил мюридов Кази-Мухаммеда под Чахкери, уничтожил ряд селений, и Чечня притихла. А командующий Черноморской линией генерал Власов провел ряд успешных походов за Кубань, охладив воинственный пыл черкесов. Но… Ермолов был ставленником Аракчеева. Теперь он остался без покровителя, и замаскировавшиеся либералы в окружении нового царя повели под него подкоп. Николаю внушали, будто он был связан с декабристами, готовил выступление своего Кавказского корпуса (Ермолов был родственником Каховского, и при Павле I арестовывался по подозрению в заговоре). В январе 1826 г. по этим доносам в крепости Грозной арестовали одного из помощников Ермолова, дипломата и писателя Грибоедова. Доставили в Петербург на допрос к генералу Левашову.

Какую-либо вину он отрицал, и многих декабристов в таких случаях отпускали. Но Грибоедова держали 5 месяцев, добивались показаний против Ермолова. Он писал царю, просил очной ставки с авторами обвинений, чтобы разоблачить клевету. 2 июня Николай велел освободить его, принял лично, в компенсацию за арест повысил в чине и выдал годовое жалование «не в зачет». Расследование, проведенное Дибичем, впоследствии опровергло не то что соучастие, а даже сочувствие Ермолова заговорщикам. Но враги кавказского наместника принялись играть на лучших чувствах молодого царя, реанимировали обвинения в «жестокости». Доказывали, что такая политика Ермолова только злит горцев, затягивает конфликт до бесконечности. Хотя прежняя история Кавказской войны свидетельствовала обратное – к плачевным последствиям приводили либеральные заигрывания царской администрации.

Но «священная война», разожженная Кази-Мухаммедом, как и попытки свалить Ермолова оказывались лишь звеньями более глобального плана. Британского, по вытеснению России с Кавказа. Англичане в это же время подталкивали к нападению Персию. Она не смирилась с прошлым поражением, когда ей пришлось отдать территории нынешнего Азербайджана и Карабаха. Персидским главнокомандующим был наследник престола Аббас-Мирза, его окружали английские советники. Обучали и перевооружали иранскую армию британскими пушками и ружьями. Агенты Аббас-Мирзы с большими суммами денег проникали в Азербайджан, готовили восстания. Одним из приближенных персидского принца был и грузинский царевич Александр. Он обосновался в Эривани, собирал отряды из перебежчиков и наемников. А в Тифлисе его ждали сообщники из «Тайного общества грузинских дворян», чтобы ударить русским в спину.

Смена царя на престоле и мятежи в России (известия о которых преувеличивались слухами) убедили персов – время самое подходящее. Ермолов докладывал Николаю о военных приготовлениях соседей. Государь пробовал предотвратить столкновение. Направил послом в Иран князя Меншикова, соглашался даже на уступки, вернуть часть Талышского ханства (юго-восток Азербайджана). Но Аббас-Мирза воспринял это как доказательство – Россия боится, она действительно ослаблена. Меншикова вместо ответа он арестовал. 19 июля 1826 г. без объявления войны его многочисленная армия ринулась через границу.

Основные силы русских находились на Северном Кавказе. В Закавказье были только небольшие гарнизоны, казачьи посты. Лавина неприятелей смяла их. А многие «земские караулы» из азербайджанцев присоединялись к персам. У Балык-Чая рота Тифлисского полка, 166 бойцов штабс-капитана Воронкова, столкнулась с целым корпусом. Отчаянно дралась в окружении. Израсходовав патроны, пробивалась штыками. Большая часть солдат и офицеров погибла, тяжело раненый Воронков попал в плен. Но 40 человек все же вырвались, добрались до своих.

Вражеская армия осадила крепость Шуша, где отбивался отряд полковника Реута – 1300 солдат и казаков. А в Елисаветполе (Гяндже) уже поджидал заговор. По сигналу в городе вспыхнул мятеж. Перерезали русский гарнизон, открыли ворота авангардам Аббаса-Мирзы. Ермолов спешно формировал Действующий корпус, собирая части и подразделения, раскиданные по Северному Кавказу. Задержать неприятелей, нацелившихся на Тифлис, он направил генерала Мадатова. У него было 3 тысячи штыков и сабель, 8 орудий. Но они с ходу раскидали передовые части противника, в том числе грузинских изменников царевича Александра.

Возле Шамхора 3 сентября Мадатов встретил 18–тысячный корпус, в его составе были отборные части шахской гвардии, вооруженные и обученные англичанами. Но русская артиллерия открыла огонь, пехота дружно атаковала в штыки. А Мадатова не случайно называли «хитрейшим из храбрых». Своим обозам он велел мчаться к месту битвы на рысях, двумя колоннами повозок. Они приближались с грохотом, подняли огромные тучи пыли. Персы сочли, что на них несется масса кавалерии, и побежали. Их погнали, перебили 1,5 тыс. при своих потерях 7 убитых и 24 раненых [46]. Мадатов победителем вступил в Елисаветполь.

Аббас-Мирза, осаждавший Шушу, встревожился, двинулся сюда со всей армией. Но в Закавказье подтягивались и русские войска. Командира Действующего корпуса определил сам государь, генерала от инфантерии Ивана Федоровича Паскевича. Когда-то Кутузов представлял его Александру I как «лучшего генерала Отечественной войны». А Николая связывали с ним особые отношения. Паскевич раньше командовал гвардейской дивизией, где великие князья Николай и Михаил командовали бригадами, был их наставником. Царь любил его и называл «отцом-командиром». На Кавказ послал, не доверяя Ермолову, как противовес ему.

Но война есть война. На фронт Паскевич полетел со всей быстротой. В Елисаветполь он прибыл, когда там собралось всего 10 тыс. пехоты и конницы с 24 орудиями. А вид кавказских частей просто шокировал генерала, привыкшего к блестящим шпалерам гвардии. Солдаты в лохматых шапках и домотканых куртках, казаки в драных черкесках. Но для строевых смотров было не время. Приближалась вся иранская армия, 40 тыс. воинов. 13 сентября загрохотали орудия. Персы волна за волной накатывались на русскую пехоту, построившуюся в батальонных каре, их отбрасывали огнем и штыками. Сам Паскевич находился в боевых линиях, отражая атаки. А кавказские воины со своим невзрачным видом оказались великолепными профессионалами. Противника измотали, повыбили. Потом ударил кавалерийский резерв, и враги покатились прочь, их гнали и рубили 12 верст.

Известие о победе пришло к Николаю Павловичу, когда двор еще находился в Москве – благодарственные молебны как бы продолжили торжества коронации. Их восприняли как явный знак Свыше. Господь благословляет новое царствование, сразу же украсил его победными лаврами! В октябре российскую территорию очистили от неприятелей. Деблокировали Шушу, 47 дней просидевшую в осаде. Зима и бездорожье прервали активные действия.

Но возобновились интриги вокруг Ермолова. Конфликт усугубился его «двоевластием» с Паскевичем. Главнокомандующий на Кавказе, конечно же, понимал, что «отца-командира» прислали в пику ему. А Паскевич, хотя и был формально подчинен ему, но сносился напрямую с царем. Разделились и генералы, офицеры, одни «ермоловцы», другие уже пристраивались к Паскевичу. Когда Ермолов повесил одного из предводителей чеченских набегов, он получил строгий выговор из Петербурга. Посыпались приказы вернуться к мягким мерам усмирения горцев. Понаехали ревизии и комиссии. В результате 28 марта 1827 г. Николай отправил Ермолова в отставку. Точнее – даже в ссылку, он получил царский приказ «возвратиться в Россию и оставаться в своих деревнях впредь до моего повеления». Под опалы и расследования попал целый ряд его помощников.

Заменил Ермолова Паскевич. Чтобы вынудить персов к миру, надо было самим вторгнуться в их владения. К этому времени на Кавказ прибыли подкрепления – 20-я пехотная дивизия, ряд кавалерийских частей. Пришел и Лейб-гвардии Сводный полк из солдат, бунтовавших на Сенатской площади. Летом 1827 г. наши войска вступили в Восточную (персидскую) Армению. Аббас-Мирза примерно догадывался, как они будут действовать. Расположил армию за Араксом, надеялся на рубеже полноводной реки остановить Паскевича. Был уверен, что у него есть запас времени, пока русские будут осаждать и брать крепости – а персидское войско станет мешать им, бить по тылам. Однако Паскевич на крепости не отвлекался. Самую сильную из них, Эривань, просто блокировал, отрядив для этого 20–ю дивизию, новичков на Кавказе.

А сам с главными силами устремился на полевую армию персов. Разгромить ее и открыть дороги во внутренние области страны. Аббас-Мирза задергался. Чтобы задержать русских, бросил навстречу массу курдской конницы. Она заняла оборону возле крепости Сардар-Абад, на притоке Аракса речке Занга. Но закрепиться не успела. На нее вылетел авангард Паскевича – драгуны, уланы, несколько казачьих полков под командованием Константина Бенкендорфа (младшего брата шефа жандармов). Он даже останавливаться не стал. Конница с ходу, под пулями, ринулась вброд через Зангу. Курды откатились за другую речку, бурную Абарань. Но и русские мчались следом, врубились в скопища неприятелей. Опрокинули их, прижали к Араксу. Одних настигали на берегу шашки и пики, другие бросались в воду, многие утонули.

А за рекой, возле крепости Аббас-Абад, стояло войско Аббаса-Мирзы. Но подходил весь корпус Паскевича, а авангард Бенкендорфа через Аракс опять устремился вплавь, еще и перевез на плотиках конную артиллерию, захватил плацдарм и завязал сражение. 5 июля под прикрытием конницы навели понтонный мост, и за Араксом развернулась пехота, ударила в штыки. Персов сбили с позиции, Аббас-Мирза приказал отступить на 4 версты, занять другой рубеж. Нет, его не отпустили. Навалились снова, конная артиллерия поливала гранатами, русская конница смяла правый фланг, а Нижегородский драгунский полк вломился в боевые порядки прямо по центру, к ставке Аббаса-Мирзы, он бежал. Поручик Левкович захватил его знамя с надписью «Победное». Разгромленные персы катились прочь, крепость Аббас-Аббад сдалась.

И все же Аббас-Мирза сумел еще раз собрать свои растрепанные контингенты. Пытаясь спасти Персию от вторжения, решил отвлечь русских назад. Хитрым маневром он обошел Паскевича и вырвался в его тылы. 15 августа 1827 г. 30–тысячное войско с 24 орудиями подступило к главной армянской святыне, монастырю Эчмиадзин. В нем находились 500 русских солдат, полусотня донских казаков и армянская дружина. Им предложили сдать крепость, сулили золотые горы и все возможные блага на службе у шаха. Комендант, подполковник Линденфельден, ответил: «Русские собой не торгуют». Началась осада, артиллерийская бомбардировка.

Канонаду услышали в лагере 20–й дивизии, оставленной у Эривани. Ее командир, генерал Красовский, повел на выручку 4 тыс. солдат. Но им пришлось пробиваться через всю персидскую армию. Их окружили, и они дрались больше пяти часов. Продвигались к Эчмиадзину, прокладывая штыками каждый шаг. Уже возле самого монастыря Красовского с замыкающим отрядом отрезали от своих. Спасли его 50 донских казаков – бросились на тысячную толпу персов, прорубили дорогу и вывели окруженных. В сече было убито и ранено 1154 наших солдата и офицера. Врагов положили 3 тыс. [46].

Паскевич уже брал иранские крепости, но узнал, что Аббас-Мирза у него в тылу, и тоже повернул к Эривани. А персидский командующий больше не рискнул вступать в сражение. Убрался восвояси. Русские окружили Эривань и 1 октября взяли ее одним штурмом (потеряли около 100 человек). Армяне восторженно встречали наших воинов. Классик армянской литературы Хачатур Абовян был свидетелем этих событий. Он писал: «Как друг, как ангел-благовестник с венцом свободы и милосердия, вступил князь Паскевич в Сардарский дворец. Проходя в тысяче мест, он должен был сам сдерживать слезы, видя, как старики, дети, девушки, старухи не только у него ноги целуют, но бросаются на шею солдатам и замирают у них на груди в душевном умилении».

Персы были деморализованы, их сопротивление вообще сломалось. Русские занимали город за городом. 14 октября передовой отряд генерала Эристова ворвался в Тебриз, и Аббас-Мирза взмолился о мире. Что ж, Паскевич согласился на переговоры. Непосредственно их вел Грибоедов и добился подписания Туркманчайского мира. К России отошла Восточная Армения – Эриванское и Нахичеванское ханства, а также участок каспийского побережья до реки Астара. Кроме того, персы платили контрибуцию в 20 млн руб., а армяне, оставшиеся под властью шаха, получили право переселиться в российские владения.

Ирану на этот раз всыпали так крепко, что больше он с русскими не воевал никогда. Сорвались и планы грузинских сепаратистов. Их лидер царевич Александр при бегстве оставил в Эривани жену с сыном. Николай I отнесся к ним благородно, совсем не как к пленникам. Приказал доставить в Петербург, назначил высокое содержание. Жена Александра с титулом княгини Грузинской вошла в «высший свет», сын был принят в офицерское училище. Паскевич за эту победу стал графом Эриванским, был награжден орденом Св. Георгия II степени, получил миллион рублей. А особенно отличились в войне казаки. Они и награду получили особенную. Царь принял их как бы под свое семейное покровительство, в 1827 г. назначил 9–летнего наследника Александра Августейшим атаманом Казачьих Войск. Единым атаманом для всех казаков России. Это стало традицией, отныне наследники престола становились Августейшими атаманами. А жены наследников официально получали титул «атаманши».