Текст книги "Агенты Берии в руководстве гестапо"

Республики Веймарская и Советская

Германские вооруженные силы восприняли Версаль очень болезненно. Немецкий флот был уже интернирован на британской базе в Скапа-Флоу. Но когда его командующий адмирал фон Ройтер узнал, как западные державы обманули немцев и какие условия мира предъявили, он в отчаянии приказал морякам затопить свои корабли. Подобные эксцессы имели место и в авиации – некоторые пилоты, подняв в воздух машины, направляли их вертикально в землю… Болезненной была и демобилизация. Во взбаламученную, ослабленную, надорвавшуюся в годы войны Германию разом выплескивались миллионы мужчин. Безработных.

Пристраивались, кто как может. Например, Генриху Гиммлеру после демобилизации довелось жить «альфонсом» на содержании берлинской проститутки Фриды Вагнер, которая была намного старше его. Потом пришлось идти на поклон к отцу, с которым Гиммлер был в ссоре, и тот устроил его управляющим на птицеводческую ферму. Герман Геринг, сумевший сохранить боевой самолет, показывал воздушное искусство на праздниках и ярмарках, катал публику. Некоторые пополняли ряды преступного мира. Другие спивались, кончали с собой. Третьи пошли в политику. Вступали в ряды красных. Или наоборот, в отряды боровшегося с красными добровольческого «фрайкора». А когда эта борьба угасла, потянулись к различным общественным движениям и течениям. Политическая жизнь в постреволюционной Германии бурлила. Возникали многочисленные микроскопические партии, о большинстве из которых никто не знал за пределами «своей» пивной. Впрочем, как возникали, так и исчезали, едва успев провозгласить свои «программы». Тут были и националисты, и демократы, и коммунисты, и сепаратисты (напомним, что с объединения Германии тогда прошло всего полвека).

Адольф Гитлер после выписки из госпиталя оказался в трудном положении. На некоторое время устроился конвойным в лагерь военнопленных в Траунштейтене. Но в марте 1919 г. этот лагерь ликвидировали, пленных распустили по домам. И безработный ефрейтор, не зная куда приткнуться, вернулся в Мюнхен, в опустевшие казармы своего родного 2-го баварского полка, где и поселился с разрешения офицеров. Участие в его судьбе принял капитан Эрнст Рем, являвшийся в это время доверенным лицом баварского командующего фон Эппа.

В армии все было вверх дном – шли сокращения, демобилизации, реорганизация от всеобщей воинской повинности к профессиональному рейхсверу. И многие офицеры сами по себе, частным порядком, строили собственные прожекты на будущее – а как бы это увильнуть от версальских условий? А нельзя ли создать некую «скрытую» армию? В рамках подобных проектов по инициативе Рема возникли курсы «бильдунгсофициров» – «офицеров-воспитателей», что-то вроде пропагандистов (но слово «офицер» в названии было условным, офицерских званий курсы не давали). На эти курсы Рем и направил ефрейтора Гитлера, проявившего столь похвальную привязанность к армии.

По окончании курсов Гитлер отирался при политическом отделе баварского рейхсвера. Без должности, без оплаты, но хоть кормили по солдатской норме и сохраняли за ним крышу над головой и койку в казарме. Функции политического отдела были совершенно неопределенными, и офицеры сами выдумывали, чем бы им заняться. И 12 сентября непосредственный начальник Гитлера капитан Майр послал его в пивную «Штернекерброй», где происходило собрание Немецкой рабочей партии Дрекслера. Просто разузнать, что это за организация, кто за ней стоит, каков ее вес, имеет ли смысл с ней связываться.

И на самом-то деле в тот момент можно было ответить – не имеет. Она являлась одной из ничего не значащих маргинальных партий, а Дрекслер был известен только тем, что накропал и сумел издать брошюру «Мое политическое пробуждение», потом в соавторстве с инженером Федером выпустил еще одну – «Как сбросить ростовщичество?» И присутствовало на собрании всего 46 человек. Но когда один из ораторов заговорил об отделении и суверенитете Баварии, Гитлера это задело, он выступил с горячей отповедью. И его первая в жизни публичная речь Дрекслеру понравилась. Он подарил ефрейтору свою брошюру, а через несколько дней прислал открытку, что тот принят в партию (что характерно, даже не спрашивая согласия принимаемого). Однако Гитлер согласился. Он уже понял, что в политическом отделе перспективы у него вообще нулевые.

Рем поддержал его. И Гитлер вдруг очутился «в своей среде». Ведь масса германских партий почти не отличалась друг от друга: все немцы протестовали против Версаля, и на этом все строилось. А мелкие частные различия и масса лидеров лишь дробили политический мир на недееспособные группки. Да в общем-то кто их читал, партийные программы? Гитлер же совершенно неожиданно выдвинулся в качестве талантливого оратора. А это привлекало. В октябре 1919 г. в пивной «Хофбройхаузкеллер» его слушало 100 человек, потом – 180, потом – 200, а к февралю 1920 г. он снимает для митинга уже самый большой зал этой пивной, и собирает 2000 человек.

Прежние лидеры партии – Дрекслер, Федер, Харрер, постепенно отходят в тень. А сама «микропартия» растет. И растет за счет приверженцев Гитлера, от 86 членов до 3 тысяч. Сказывалось и то, что через Гитлера – Рема партия получила поддержку рейхсвера. Точнее, Баварского военного министерства и штаба Четвертого (баварского) военного округа. Личные связи Рема позволили получать некоторое финансирование. Так, из фондов рейхсвера Гитлеру удалось получить 60 тыс. марок, когда Немецкая рабочая партия решила купить разорившуюся газету «Фелькишер беобахтер» – остальное собирали по подписным листам. Ну а офицеры рейхсвера во главе с Ремом через партию получили возможность воплотить свою идею о создании «скрытой армии», как бы «общественной», а не государственной. И возникают штурмовые отряды – СА. Рем сумел их даже обеспечить униформой. Нет, еще не коричневой, а серо-зеленой. Пошить собственную форму для партии в то время было абсолютно не по карману. Но на военных складах осталось множество комплектов формы старой армии, их все равно девать было некуда.

А форма сама по себе привлекала, обращала на себя внимание, выделяла партию из других. В это же время в Германии возникали многочисленные организации, в той или иной мере близкие гитлеровской. Организовывались разные «союзы», «боевые группы», «вольные стрелки», общество ветеранов войны «Стальной шлем», крестьянское молодежное движение «Артоманс». В Нюрнберге Штрейхер создал близкородственную Немецкую социалистическую партию, в Мюнхене капитан Хейсс собрал организацию «Рейхскригфлагге» – одним из ее активистов стал Гиммлер.

Со складов рейхсвера подобные группировки нередко доставали оружие – не по указаниям правительства и командования, а через личные связи. Все равно по условиям Версаля излишки вооружения требовалось выдать победителям. И офицеры, заведовавшие складами, когда к ним обращались бывшие сослуживцы, махали рукой – не лучше ли «своим» отдать? А Немецкая рабочая партия в это время наводила контакты со всеми близкими ей группами, партиями, организациями. Так что нацисты на первых порах своего существования были собственно не «партией», а «движением». Впрочем, именно так они себя и называли.

Безрадостный процесс принудительных демобилизаций напрямую коснулся и Генриха Мюллера. В период массовых сокращений вооруженных сил некоторым офицерам удавалось остаться или задержаться в армии – они использовали связи и знакомства, переводились в воинские части и штабы, которые не должны были расформировываться. У Мюллера, несмотря на его боевые отличия и летное мастерство, таких шансов не было. Но и в отчаяние он не впал. И в политику не полез – это было слишком зыбко, ненадежно. Мы не знаем, что он переживал, сдавая на слом свой заслуженный бомбардировщик. Но после этого Мюллер мобилизовал все свое упорство, весь свой «капитал», и пошел искать работу. А его «капиталом» были молодость, выносливость, трудолюбие, прекрасные характеристики, чин вицефельдфебеля и высокие награды.

Очевидно, это и выделило его из массы других безработных. 1 декабря 1919 года он был принят на службу в баварскую полицию. В описываемое время получить такую работу было редкостной, поистине чрезвычайной удачей. Ведь и для других отставных военных полиция являлась очень привлекательным местом трудоустройства. Для вчерашних офицеров, унтер-офицеров это было самое подходящее поле приложения сил, так что конкурс был ой-ейей какой. Но Мюллер сумел показать себя и зацепиться на полицейском поприще. Естественно, взяли его всего лишь рядовым агентом. Куда же еще без образования, без опыта? То есть пришлось участвовать в облавах по грязным притонам. Пришлось возиться с найденными трупами, сбивать ноги и отмеривать километры в слежках, мерзнуть и мокнуть в засадах, по приказу комиссара обходить улицы и дома в поисках свидетелей преступлений… Но Мюллер не роптал, не кочевряжился, выполнял все задания с обычным своим старанием и трудолюбием. Теперь у него была работа, был твердый заработок и уверенность в будущем. Полиция – она всегда потребуется, всегда нужна будет, при любых правительствах!

Не исключено, кстати, что Мюллер тоже успел «познакомиться» с капитаном Ремом. Хотя и со своей, полицейской стороны. Поскольку правоохранительные органы держали под надзором злачные места Мюнхена, а Рем был постоянным клиентом клуба «Эльдорадо», где собирались гомосексуалисты. Но данный притон считался заведением «высокого класса», публика там тусовалась только «избранная», поэтому облав там не проводилось, и до конфликтов с полицией дело у Рема никогда не доходило.

Но оставим на время нашего героя, проходящего нелегкую полицейскую науку, перенимающего у ветеранов правоохранительных органов ее тонкости и хитрости. И коснемся еще одного вопроса, немаловажного для нашей темы. Уже после Второй мировой войны в массовом сознании (и исторической литературе) сложился довольно нелепый стереотип постоянного антагонизма между СССР и Германией, нацизмом и коммунизмом. И в свете таких представлений, например, последующий пакт Молотова – Риббентропа или сотрудничество Мюллера с советской разведкой выглядят дико и неожиданно. На самом же деле все обстояло как раз наоборот. Сотрудничество большевиков с немцами было не отклонением от правила, а постоянной тенденцией. Они и к власти-то пришли при поддержке германских спецслужб, на деньги, переводимые через германские банки.

И если в конце 1918-го – начале 1919 г. «дружба» нарушилась попыткой Советского правительства раздуть и поддержать революцию в Германии, то уже вскоре ситуация изменилась. После того как Антанта ошарашила немцев условиями Версальского мира, многие германские влиятельные круги стали видеть в Советской России потенциального друга и союзника, снова начали прощупывать пути к сближению. Это проявилось даже в ситуации с арестованным Карлом Радеком. Поначалу его держали в Моабите в строгой изоляции, подвергали допросам. Но сразу после Версаля условия его заключения резко улучшились. Он получил хорошую камеру, стал принимать посетителей. Причем не абы каких посетителей, его камеру называли «политическим салоном Радека», поскольку к нему заглядывали и представители политических партий, и деловых кругов, и рейхсвера. А потом его и вовсе выпустили.

Правда, в начавшемся «потеплении» отношений как советская, так и германская сторона были отнюдь не бескорыстны. Каждая преследовала собственные цели. Немцы надеялись за счет России в какой-то мере компенсировать материальные убытки, политические и геополитические потери, понесенные в результате поражения. Рассчитывали внедриться в разрушенную Гражданской войной советскую экономику, а если получится, то и подмять ее под себя, получить рынки сбыта, торговые выгоды. А людские и сырьевые ресурсы русских делали их ценными союзниками на будущее, в случае нового конфликта со странами Антанты.

Для большевиков Германия тоже выглядела естественным партнером, чтобы можно было противостоять западным державам. При помощи немцев Советское правительство рассчитывало восстановить свое разваленное хозяйство. Но при этом и коммунистические руководители сохраняли увесистый «камень за пазухой». Стоит напомнить, что тогдашние советские лидеры, как Ленин, так и Троцкий, рассматривали свою победу в России лишь в качестве завоевания первого плацдарма для грядущей мировой революции. Согласно тогдашним марксистско-ленинским теориям победа в одной стране могла быть только временной. А упрочиться, получить постоянную основу она должна была в международном масштабе. И именно Германия считалась потенциальным эпицентром следующей революционной вспышки, будущим союзником в войне с «мировым империализмом».

Те же самые теории марксизма, доработанные Лениным, учили, что настоящий, полноценный социализм возникнет на базе развитого капиталистического производства, многочисленного и организованного рабочего класса. А концентрация капитала и промышленности в руках монополий признавалась предпосылками для создания общества «нового типа» – для революционеров достаточно будет захватить власть, взять в свои руки руководство монополиями, и они станут готовыми структурами социалистического производства. То есть в какой-нибудь отсталой Индии или Румынии социализм еще предстояло строить и строить из «феодальных пережитков», подобные страны могли служить разве что человеческим резервом, могли своими восстаниями привести к косвенному ослаблению главных империалистических держав, но в материальном и идеологическом плане СССР пришлось бы тащить их «на буксире», как Монголию или республики Средней Азии. Иное дело – Германия, где все теоретические предпосылки были налицо.

Кстати, если уж разобраться, то при любом развитии событий эти планы были авантюрой. Ведь теория быстрого перехода к социализму путем захвата власти и использования готовых государственных и производственных структур уже показала несостоятельность в самой России. Наша страна до революции ничуть не отставала от Германии и успешно конкурировала с ней на мировом рынке. И только хаос Гражданской войны да радикальные революционные реформы, разрушившие экономику, отбросили Россию далеко назад. Но Ленин почему-то полагал, что в Германии все будет не так, что там его теории реализуются в полной мере, и страна перейдет под коммунистическую власть эдаким спелым яблоком с нетронутой мощной промышленностью и научно-технической базой.

Может быть, это объяснялось тем, что сам Ленин питал очень теплые чувства к немцам. Многими исследователями уже отмечалось, что он благоговел перед германской дисциплиной, организованностью, аккуратностью, ученостью. Например, А.Г. Латышев приводит богатую подборку документов, где вождь прямо противопоставляет достоинства этой нации «русским дуракам», «русским дикарям», а то и «паршивой российской коммунистической обломовщине», которую призывает «брать в учителя немцев» («Рассекреченный Ленин», М., 1996). Не исключено, что данный пунктик давал Ленину объяснение, почему в России внедрение его моделей вызывает негативное действие, а в Германии такового быть не должно.

Но как бы то ни было, планы «мировой революции» сохранялись, а начавшееся политическое и экономическое сближение с немцами создавало благоприятную почву для деятельности в данном направлении. В сентябре 1919 г. было принято решение создать в Берлине постоянную резидентуру Коминтерна. Ее руководителем был назначен Яков Самуэлович Рейх. Как он вспоминал впоследствии, задачу ему ставил сам Ленин: «Вы должны ехать в Германию… Ставить работу Коминтерна надо именно на Западе, и прежде всего в Германии».

И вторая попытка экспорта революции в Европу не заставила себя ждать. Весной 1920 г. панская Польша, государство молодое, дерзкое, агрессивное, пользуясь поддержкой французов и англичан, решила округлить свои владения и отхватить у ослабленной Советской республики ее западные области. Но поляки просчитались, на полях Украины и в лесах Белоруссии они понесли жестокие поражения и, преследуя разбитого врага, красные армии неудержимо ринулись на запад. Цели наступления даже не скрывались. И Польшей большевики ограничиваться не собирались. Тухачевский в своих приказах прямо указывал: «Вперед, на Варшаву! На Берлин!»

Эти события привели к резкому изменению политической ситуации вокруг Германии. Черчилль и другие дальновидные политики Запада предлагали срочно пересмотреть свои отношения с немцами – уменьшить репарации, отказаться от дискриминационной политики, ущемляющей германские национальные интересы, смягчить позицию по вооруженным силам, то есть сделать из Германии своего союзника, способного стать барьером на пути советского вторжения. С немцами начались переговоры о возрождении и усилении их армии, отмене ряда пунктов Версальского договора.

Между прочим, столь резкие повороты европейской и германской политики косвенно отразились и на карьере скромного, еще незаметного мюнхенского полицейского Генриха Мюллера. Естественно, планы советских вождей распространить революцию «на штыках» своих войск не могли не озаботить Берлин. Наметившееся было сотрудничество рухнуло, отношения ухудшились. Да еще бы не ухудшиться, если в связи с советским наступлением активизировались коммунистические группировки в самой Германии – те самые, которые создавались и подкармливались Радеком, Рейхом и другими резидентами. И в полиции было решено создать специальные структуры для наблюдения за такими организациями и борьбы с ними. В частности, при управлении полиции Мюнхена для этого стала формироваться так называемая служба безопасности. В новое подразделение набирали лучших сотрудников, среди которых был и Мюллера. 16 октября 1920 г. его перевели в службу безопасности. Начальником Мюллера стал В. Фрик – будущий министр внутренних дел в правительстве Гитлера. Впрочем, его во все времена характеризовали как фигуру «бесцветную».

Вероятно, как раз тогда Мюллер впервые познакомился с коммунистическими доктринами, литературой, оценил сущность и человеческие качества тогдашних германских большевиков. Но в целом результаты деятельности службы безопасности оказались более чем скромными. Точнее, взялась она за порученное дело грамотно, профессионально. Собирала ценную информацию, обзавелась агентурой в революционных кругах. Но серьезной борьбе даже с откровенно подрывными левыми группировками препятствовала беззубая сверхдемократичная конституция Веймарской республики. Попробуй-ка арестуй каких-нибудь революционеров и привлеки к ответственности, если это невозможно «за отсутствием законодательной базы»? И представляется характерным один случай. Когда журналисты как-то спросили полицай-президента Мюнхена Пеннера, знает ли он, что в Баварии существуют террористические группы, готовящие убийства левых лидеров, он грустно вздохнул: «Да, существуют, но их еще слишком мало…» Словом, даже полицайпрезидент осознавал, что законными методами разделаться с антигосударственными структурами нереально.

Ну а потом все попытки борьбы с революционерами и вовсе были парализованы – потому что политическая ситуация снова резко изменилась. В Польше красные войска были разгромлены, прорыв на запад захлебнулся. Но едва исчезла эта опасность, в правительствах держав Антанты опять возобладала элементарная мелочность и жадность. Они уже не видели причин, почему нужно отказывать себе в ограблении немцев подчистую и в удовольствии по любым предлогам возить их физиономией по столу. Мало-мальски уважительный тон в обращении с Германией мгновенно исчез. На всех международных встречах, конференциях, в Лиге Наций ее по-прежнему держали на положении государства «второго сорта», поминутно унижая и оскорбляя.

В общем, немцев поманили надеждами на смягчение их положения, но тут же эти надежды и отняли, Берлин снова оказался в фактической международной изоляции. А раз так, то Германия снова стала налаживать контакты с Советской Россией. И охлаждение отношений сменилось… да, опять сближением. В условиях национального оскорбления, кризиса экономики и беззастенчивого диктата победителей немцы потянулись к единственному реальному союзнику, видя в этом шансы на возрождение своей державы… Вот и как смогли бы полицейские разгромить коммунистические организации, арестовать их руководителей, если они были напрямую связаны с дипломатами дружественной Советской России? Только тронь – и тебя самого в порошок сотрут.

Заинтересованность в восстановлении и поддержке дружбы с русскими была слишком уж большой. И всеобщей. Это требовалось и германскому правительству, и политикам, и дипломатам, и банкирам, и крупным промышленникам, и армии. Только налаживание взаимоотношений с русскими открывало пути к новому утверждению Германии, к реанимации ее экономики. И к восстановлению военной мощи. Причем в данном плане интерес оказывался взаимным. Как уже отмечалось, лидерам Советской России Германия виделась потенциальной союзницей в случае войны с державами Антанты. А союзницу желательно иметь действительно сильную. В советском руководстве сторонниками прямого союза с Германией были Ленин, Фрунзе, Дзержинский, Сталин, Радек, Чичерин, Красин, Крестинский, Куйбышев, Ворошилов, Тухачевский, Егоров, Уборевич, Корк, Уншлихт, Якир, Берзин и др. Но и в немецком руководстве хватало сторонников союза с Москвой – фон Сект, Вирт, Брокдорф-Ранцау, Ратенау, фон Хассе, фон Гаммерштейн-Экворд, Гренер, фон Бломберг.

Уже в 1921 г. Советская республика заключила с Германией торговое соглашение. И в том же году в рейхсвере для взаимодействия с Красной Армией была создана специальная группа во главе с майором Фишером. Важной стороной сотрудничества стала для немцев возможность обойти некоторые пункты Версальского договора – в обмен на услуги по совершенствованию материально-технической базы советских войск. Для решения подобных вопросов под фиктивным коммерческим флагом была создана совместная фирма ГЕФУ («Гезельшафт фюр Фердерунг Геверблихер Унтернемунген» – «Общество по развитию промышленных предприятий»).

11 августа 1922 г. было подписано временное соглашение о сотрудничестве рейхсвера и Красной Армии. Немцы получали право создавать на советской территории объекты для проведения испытаний техники, накопления тактического опыта и обучения личного состава тех родов войск, которые были им запрещены – танковых, авиационных, химических. Советская сторона получала за это материальное вознаграждение и право участия в испытаниях и разработках. Обойти запрет иметь высшие военно-учебные заведения Москва тоже помогла Германии, широко распахнув для офицеров рейхсвера двери советских училищ и академий. Для взаимодействия с РККА в Москве было открыто неофициальное представительство рейхсвера, так называемый «Московский центр» во главе с полковником фон Нидермайером.

В общем, дружба установилась самая закадычная. Рассматривались даже проекты о переселении в Россию полумиллиона немцев с выделением им земли (в тех районах, где жители вымерли от голода 1921–1922 гг.), что позволяло бы Германии решить проблему безработицы, а Советской власти – проблему восстановления сельского хозяйства. В обмен на германские научно-технические патенты Москва предлагала немцам наладить на советской территории выпуск любого вооружения и техники в обход международных санкций. Велись переговоры о совместном производстве самолетов с заводами «Альбатрос» и подводных лодок – с промышленниками Бломом и Фоссом, о строительстве завода боеприпасов с Круппом. Ему же предлагались в концессию крупнейшие оборонные заводы Петрограда – Путиловский и Охтинский.

15 марта 1922 г. был подписан договор с фирмой «Юнкерс» на поставку самолетов и строительство военных предприятий в СССР – эти предприятия должны были служить и для производства вооружения для рейхсвера, поэтому в проекте участвовало германское правительство, выделившее «Юнкерсу» 600 млн. марок. В рамках данного проекта началось оборудование авиационных заводов в Филях и Харькове. На подобных условиях было достигнуто и соглашение о строительстве совместного предприятия по производству боевых отравляющих веществ, и в г. Иващенково планировалось создание завода «Берсоль» с производительностью до 6 тонн иприта в день.

Впрочем, в начале 1920-х гг. международная обстановка для большевиков сложилась вообще благоприятно. Несмотря на их проекты «мировой революции», несмотря на зверства «красного террора», западные державы решили свернуть антисоветскую политику и пропаганду. Поскольку сочли, что Россия серьезно ослаблена Гражданской войной и в качестве конкурента больше не представляет для них опасности. Зато Европу лихорадили послевоенные экономические кризисы, переходящие и в политические – то в одной, то в другой стране правительственные кабинеты вынуждены были подавать в отставку или висели на волоске. А налаживание связей с Советским правительством давало надежду на улучшение ситуации – и, соответственно, на спасение своих портфелей. Мало того, в создавшихся условиях возникала надежда поставить Россию под свой контроль и прибрать ее под западное влияние мирными, экономическими методами.

Торговые соглашения с Москвой заключили англичане, итальянцы, республики Прибалтики. Европейские средства массовой информации очень даже заметно сменили тон. Прекратили изображать большевиков карикатурными убийцами-комиссарами и принялись внушать читателям, что некоторые из этих комиссаров, оказывается, имеют высшее образование, знают иностранные языки, умеют остроумно пошутить – то есть в принципе, люди-то «культурные»… И стоило большевикам в ноябре 1921 г. поманить Запад одной лишь «возможностью» признания долгов царского правительства, выгодами освоения своего огромного рынка сырья и сбыта в обмен на признание Советского правительства, как все претензии, международные нормы и вопросы «прав человека» были забыты и отброшены окончательно. В январе 1922 г., состоялась Каннская конференция Верховного Совета Антанты, принявшая решения «о взаимном признании различных систем собственности и различных политических форм, существующих в настоящее время в разных странах». И о созыве Генуэзской общеевропейской конференции по экономическим и финансовым вопросам – с участием Советской России.

На этом форуме коммунисты обставили европейских политиков, как детей. Конференцию, задуманную как чисто экономическую, они быстро превратили в свою политическую трибуну. И били западных дипломатов на их поле их же традиционным оружием – юридическим крючкотворством, требуя пунктуального выполнения международных законов и правил. Раз Верховный Совет Антанты уже признал «различные системы собственности» и «различные политические формы», то иностранная поддержка белогвардейцам и другим антибольшевистским силам оказывалась ничем не спровоцированной агрессией. А вместо возврата царских долгов ошеломленные «партнеры» получили внушительный ответный счет за ущерб, нанесенный иностранной интервенцией.

И уж совсем позорно обделалась западноевропейская дипломатия, вздумав пресечь складывающиеся советскогерманские связи. Немцы прибыли на конференцию в надежде добиться смягчения наложенных на их страну экономических требований. Но не тут-то было – державы Антанты на уступки не шли, да еще и всемерно демонстрировали унизительное отношение к германской делегации, разбив все иллюзии о нормализации отношений. Зато Советскую Россию французы и англичане готовы были даже включить в число стран-победительниц и предложили за признание дореволюционных долгов уделить ей «законную» долю немецких репараций.

Авторам этого плана он казался чрезвычайно хитрым. Во-первых, торпедировалось сближение между Москвой и Берлином. А во-вторых, к 1922 г. уже становилось ясно, что получить такую огромную сумму репараций с Германии вряд ли получится. Так что более надежным выглядело сорвать куш с России, а она уж пусть сама у немцев вытрясет, если сможет. Да только советская делегация на столь примитивную приманку не клюнула. Вместо этого Чичерин, воспользовавшись грубой ошибкой держав Антанты, открыл их предложения представителям Германии. Вот, мол, глядите, как под вас копают. И в результате уговорил немцев в ночь на 16 апреля 1922 г. подписать Раппальский договор о взаимном отказе от претензий и восстановлении в полном объеме дипломатических отношений и торгово-экономических связей. Пораженные таким сюрпризом страны-победительницы не нашли ничего лучшего, как отреагировать новыми оскорблениями и угрозами в адрес Германии. И тем самым, как нетрудно понять, дали дополнительный толчок ее сближению с Москвой.