Текст книги "Не время умирать"

– Может, знакомый? – предположил Акимов.

– Или просто слово секретное знает, – добавил Остапчук, – имеет подход, удивляет.

– И не факт, что вот эта, – Сорокин ткнул пальцем в сторону Катерины, – нашла след именно убийцы.

– Вы правы, – покорно согласилась она, – уверенности нет, потому и лучше не упустить все возможные варианты.

Остапчук, откашлявшись, снова заговорил:

– И все-таки я бы, товарищи, предложил искать молокососа.

– Почему так? – спросил Акимов.

– Тычут острым наугад, и неоднократно, малолетние.

– …Или ненормальные, – добавил капитан.

– Или вообще бабы, – закончил сержант.

Введенскую передернуло.

– Только не это. И к тому же не наугад натыкано. Удары наносились точно.

Сорокин подвел итог:

– Все понятно: на всех обращайте внимание. На тех, кто появился недавно или наезжает время от времени… Есть такие, товарищ Остапчук?

– Ну как не быть! – съязвил Иван Саныч. – Свеженькая лимита прибыла с деревень – один другого краше. Кстати, вот, сразу отправляйте товарища следователя Акимова шерстить фабричный оргнабор, который понабрали на нашу голову.

Сергей в долгу не остался:

– Шерстить в таких случаях надо толкучки – вот первое дело!

– Вещи мы нашли, – заметила Катерина.

– А вот футляр пропал! – возразил Акимов. – Почему не предположить, что и у других он что-то ценное отбирал, тряпье складывал для коллекции, а ценное продавал.

– Снова мне отдуваться, – констатировал сержант.

– Все хапнем, – успокоил Сорокин.

Катерина, откашлявшись, продолжила:

– …И особое внимание уделять профилактике…

– Чему-чему? – переспросил Иван Саныч и тотчас спохватился: – А, разговоры и запугивание. Понятно. Это само собой.

– Бригадмил хорошо бы, – с трепетом произнесла Катерина.

– Был, да вышел весь, – огрызнулся Сорокин, – у пролетариата нет желания, а заводилы разъехались – кто на Дальний Восток, кто в декрет ушел, кто в главк.

– Надо возобновлять, Николай Николаевич, – скривившись от шпильки, твердо сказала Катерина. – В таких делах общественное патрулирование куда эффективнее всяких стратегий…

– Умная, да? Спихиваешь с больной головы на здоровую? Мол, мы там, на Петровке, такие все умные, что делать – не ведаем, а вы тут патрулируйте. – И, усмехнувшись, Сорокин завершил мысль: – И вообще, домой ступай. Будет тебе там профилактика.

Сергеевна послушно заверила, что уже уходит, и, как бы спохватившись, решила донести самую возмутительную часть поручения:

– Понимаю, что сейчас скажу глупость…

– Одной больше – одной меньше. Говори, – разрешил Сорокин.

– …Руководство велело поднимать поменьше шума. Если он… ну, в общем, если будет расширять географию…

– Кыш! – гаркнул Сорокин. – Вон домой! Не глупее тебя!

Она, поджав хвост, сбежала…

– Теперь поработаем. – И Сорокин выдал пачку кратких, сухих распоряжений. – Иван Саныч, поднять в штыки всех рыночных осведомителей, прежде всего перекупщиков.

– Есть. Что искать?

– Ориентируй на любые более или менее ценные предметы, принесенные инвалидами, калеками, подростками. Новыми, прежде не виданными людьми. На всякий случай Лещову-самогонщицу дерни, если кто-то из мужиков попытается всучить женские украшения, часики и прочее…

– Понял.

– Шума поменьше.

Остапчук мог бы сказать, что без огласки никак и слишком много «подозрительных» получится, не отработать до второго пришествия, но не стал.

– Есть. Разрешите идти?

– Разрешаю.

Остапчук ушел.

– Сережа, с тобой разговор особый.

– Слушаю.

– Тут эта много чего говорила. Надеюсь, главное ты понял.

– Насчет чего, товарищ капитан?

– Насчет осторожничанья и недопущения паники. Вот все, что до этого касается, – все забудь. Немедленно к Ольге, потом к Большакову. Девчат указанного возраста проработать так, чтобы в одиночку боялись на горшок ходить.

– Как же, товарищ капитан. Катька сказала – поменьше шуму, а паника пойдет.

– Она и так пойдет. С Ольгой поговори. Ну, что смотришь? Темноволосая девица подходящего возраста.

Сергей хотел возразить, но капитан поднял палец:

– Тихо, мало времени. Предпиши ей пионеров на уши поставить, настроить на бдительность. Они же шляются по дворам за своим барахлом, что там? Металлолом, макулатура.

– Так точно.

– Вот пусть не елозят впустую, а примечают, не появляется ли кто чужой – в особенности с той стороны, со стороны леса. Понял?

– Так точно.

– Предупреди о том, чтобы тимуровщину прекращали. Никаких «проводить до дома», «помочь сумки донести», «котят покажу» – ничего. Ориентируй на полное недоверие.

Акимов был абсолютно согласен и лишь для порядка осмелился-таки напомнить:

– По шапке получим.

– Это уж не твое дело. – Сорокин потер переносицу, вздохнул. – Выполняй.

– Есть.

Глава 4

Нетрудно сказать «есть». Куда сложнее решить, как подступиться к полученному поручению. За Ольгу отчим нисколько не опасался, он знал, что делать. С ней не надо говорить, надо с Колькой, дальше он сам все сделает – посадит на поводок и глаз не спустит.

Надо, чтобы Ольга осознала масштаб задачи, а не отнеслась как к очередной блажи, – и это непросто. Как доверить этой нервной девице воспитание страха перед окружающим миром, да еще и совершенно незаметно? Как правильно подступиться со своими абстрактными намеками: мол, как-нибудь где-нибудь, как к слову придется, намекни девчатам на неведомые угрозы, таящиеся… да где угодно. Вот за этим углом, дровяным сараем, в подъезде родного дома, по пути в школу – из школы.

А ведь именно сейчас падчерица кипит от ненависти к любым руководящим разъяснениям и к руководству. Причины трепыхания сообщил Пожарский: на подходе какая-то проверка на предмет вредоносных книг в школьных библиотеках.

У Ольги книжечки-то имеются и скрыты весьма условно. Как скрыть в школьной библиотеке книги? Это невозможно – ни закрывающихся шкафов, ни спецфондов, ни сейфов. При желании пытливые сопляки и соплячки легко разживаются запретными плодами. И пусть в языках они ни в зуб ногой, но картинки-то рассматривают, а среди них попадаются ядреные, вредные и для зрелых умов. Вглядываются, как в раздавленных кошек, – вроде и противно, но так уж интересно.

Будем действовать по обстановке, решил Сергей. Зашел в библиотеку. Ольги там не было, дежурила Настька Иванова, которая сообщила, что та, как вожатая, в составе отдельной октябрятско-пионерской бригады отправилась…

Акимов чуть не подскочил:

– Куда-куда?!

Настя испугалась, но твердо повторила, что в лес, на военно-патриотические учения.

– Куда конкретно?!

– Ну куда… туда! По ту сторону рельсов, – пропищала Настька и взмолилась: – Сергей Палыч, не мешайте! Я сейчас напутаю все, а Ольга потом ругаться станет.

Что она там дальше ныла, он не слышал, поскольку ринулся по указанному азимуту «туда, по ту сторону рельсов». Кипящий, возмущенный, но все еще рабочий разум убеждал, что глупо волноваться. Белый день на дворе, и ребята там поодиночке не ходят. Никакой душегуб в здравом уме в эту «кучу-малу» не полезет.

Горький жизненный опыт горько же поддакивал: это при условии, что никакая самостоятельная зараза не оторвется от коллектива.

Выдвигался на передний план, заслоняя все, безумный страх за Ольгу. Перед глазами так и прыгали фотографии, показанные Катькой. Нарастала паника.

«Спокойно, спокойно. Они не могли далеко уйти. Просто подрастающее поколение играется в войнушку».

Перевалил через насыпь, скатился с другой стороны, прислушался и возрадовался: точно, слышны ребячьи голоса. Гомонят – значит, все в порядке. Только галдят вроде бы встревоженно. Уже бегом проделал не менее километра по лесу – и тут на него вынесло Наташку Пожарскую, растрепанную, глаза на лбу, коса по ветру. Увидев его, подпрыгнула и вцепилась клещом:

– Дядя Сережа! Ольга с Сонькой пропали!

Обратно помчались уже оба, и Наташка с ее неиспорченной курением дыхалкой умудрилась поведать все исходные на бегу.

А именно: пока вся Москва якобы пугалась кустов-лесов и ходила исключительно по двое, на окраине устраивали военные игрища на природе. В процессе воспитательной войнушки выяснилось, что выпендрюха Сонька выучила все пособия юных разведчиков, имеет настоящий компас и умеет по нему ориентироваться. На этом основании снисходительно обфыркивала каждое слово Оли – пока Гладкова, потеряв терпение, не отругала ее при всех.

И когда юные разведчики команда на команду разыгрывали «истории в следах» (то есть одни прятались, а другие искали), Сонька пропала. Когда это выяснилось, Ольга ринулась ее искать – и пропала тоже.

– Битых два часа ищем! Домой пора, а их нет! – плачущим голосом резюмировала Наташка. – Витька и Санька собрались прочесывать местность.

«Мама!» – подумал Акимов и рванул в карьер.

Успели, слава небесам. Приходько и Маслов только планировали операцию, а пока всех мелких сцепили в цепочку, как на игру «Бояре, а мы к вам пришли», пообещав, что убьют любого, кто оторвется. Малыши, увидев Акимова, так вереницей, не отпуская рук, взяли его в плотное кольцо и начали наперебой блеять, сообщая то, что уже было известно.

– Все-все, понял. Ну-ка, цыц!

Воцарилась относительная тишина. Лейтенант скомандовал:

– Теперь как есть, за руки, чешите обратно к домам. Старшие! Мелких развести по родителям. Приходько, Маслов, доложите Остапчуку, Сорокину…

– Мальки сами дойдут! – прервал Санька.

– Мы вам пособим, – пообещал Витька.

– Не грудные, – резюмировал Приходько.

– Отставить! Всех доставить по домам, и чтобы никого не потерять!

Выяснив, где последний раз видели девчонок, он отправил горе-разведчиков восвояси. Они ушли стадом, погоняемые Санькой и Витькой. В лесу стало тихо.

Сломав толстую палку, Акимов шел, время от времени кричал «ау» и колотил по стволам. Он и до доклада Катьки этот лес не жаловал, слышал, что в нем и до войны много всего творилось. И при его, акимовской, службе обнаружился как минимум один схрон, битком набитый стволами и съестными припасами. Грибники-ягодники набредали на мины. Пытливые пионеры бестрепетно лазали по дотам и пулеметным колпакам, радостно докладывая о своих находках Сорокину. Тот тщательно выяснял детали и координаты, наносил новые данные на старые карты. Когда Акимов однажды спросил: «Зачем?» – объяснял без обиняков:

– Затем, что, как только кто пропадет, будем знать, где искать.

«Хорошо бы эту карту иметь», – мелькнуло в голове. Он рассердился. При чем тут доты-мины?! Речь о том, что сам массив такой огромный и протяженный, что по нему, не зная азимута, можно уйти к черту на рога, ни разу не выйдя к людям!

«Это если все-таки не наткнуться на мину, миновать овраги, болота и торфяники».

Отставить. Одна-единственная мелкая никчема далеко не уйдет, не дотащится. Будь у нее хоть сто компасов, все равно начнет кружить на месте. А никчема крупная должна сообразить, что делать.

Это если не напорется на того самого, непонятно кого.

Сергей тряхнул головой, отгоняя, казалось, роившиеся вокруг призраки.

Огляделся. Как бы самому не заплутать. Он ушел далеко, даже железной дороги почти не слыхать. Следов глупой Соньки по-прежнему никаких. Ясно, легонькая девчонка заметных может и не оставить, но крупная-то могла бы сообразить, что хотя бы ветки надо надламывать по пути, для меток!

Глянул на часы, потом на солнце. В сотый раз прислушался – тишина, и с той и с другой стороны. Что, и пионеры ничего не поняли? Или взрослые медленно бегают? Скоро стемнеет.

«Найду – убью. Сначала их, потом Большакова. Твою мать, нашел время выслуживаться! Игры, походы!»

Деревья разошлись, кусты поредели, Акимов вышел на поляну. Посреди торчал фундамент какого-то дома. Похоже, бывшая сторожка лесника, теперь просто холм, поросший зеленью, ивняком и полынью… цикорием, чтоб ему пропасть. Рядом зияет провал, видимо старая картофельная яма. А между прочим, что там?

Лейтенант прислушался: тихо. В очередной раз позвал – ответа нет. Достал зажигалку, улегшись на живот, сунул голову в темноту. Пусто, лишь несет сыростью, никого не видно, камни, холмики, похожие на кротовьи выворотни. Все-таки позвал гулко, как в трубу:

– Есть кто?

– Ну есть. Что орать-то? – послышался раздраженный басок.

Сергей аж на пупе подпрыгнул. Вскочил, обернулся.

Сонька!

Вся в прыщах от комариных укусов, шаровары и фуфайка – в глине и зелени, на рассерженной мордочке – царапины от веток. Но вся девчонка, бесспорно, целая и невредимая, что весьма хорошо.

Плохо другое: с ней рядом, на пенечке, восседал ее любимый дядька, супруг Сергеевны, уголовник и прохиндей Введенский, Михаил Лукич. Тот самый, который, по официальной версии, перевоспитывался в колонии. Одет в гражданку – тельняшка, пиджак, галифе, на руках – Сергей удивился – перчатки. И держит – Акимов со свистом втянул сквозь зубы воздух – маленький фанерный, бесспорно скрипичный, футляр.

Ольги с ними не было.

Глава 5

– Где Гладкова? – спросил Акимов у Сони.

Та вздернула нос:

– Мне почем знать? Стану я за овцами бегать.

Введенский молчал и улыбался. Он, в сущности, изменился мало: такой же тощий, долговязый, разве щеки ввалились еще больше, на голове уже ни одного черного волоса, но хитрая морда гладкая, и глаза смотрят остро.

Он наконец соизволил подняться, сделал несколько шагов, заметно кренясь набок, – видать, снова спину сорвал. Футляр переправил под мышку, вальяжно, как настоящая белая сволочь, сдергивал перчатку и, сдернув, протянул ладонь:

– Желаю здравствовать, гражданин лейтенант.

Сергей машинально потянул руку, но замешкался, увидев, какая у Введенского ладонь – серая, страшная, в каких-то язвах, в кожных складках залегла грязно-пепельная то ли пыль, то ли грязь. Введенский с пониманием ухмыльнулся, собрался натянуть перчатку обратно, но Акимов все-таки пожал ему ладонь.

– Что у тебя с руками?

– Цемент. Ожоги, – кратко объяснил Введенский.

– Какими судьбами, Михаил Лукич?

– Гуляю себе, заплутал, – улыбаясь, заявил он, – смотрю: Сонька с компасом. Блуждала в трех деревах и ругалась последними словами.

Он отвесил племяннице легкий подзатыльник, а она ласковым котенком боднула головой его лапищу, совершенно не смущаясь ее уродства. И принялась оправдываться, показывая компас:

– Глупая штука сломалась.

Дядя возразил:

– Нечему там ломаться. Пользоваться надо уметь. Показываю еще раз.

И, зажав меж коленей футляр, освободил руки, принялся объяснять. Акимов спросил:

– Где Ольга?

Не поднимая головы, тот спросил:

– Ольга? Это которая?

«Нога огромная. Хромает. Уголовник. Футляр… явно этот. Человек умный, образованный, обаятельный, наверняка может найти подход – как минимум к Катьке нашел? Но убивать? Он не по этой части, чистоплюй, спекулянт… Хотя кто его знает, на что он способен. Спокойно как он себя ведет. И слишком близко Сонька к нему стоит, и голову наклонила. Что, если сейчас…»

Девчонка в очередной раз что-то раздраженно переспросила, и дядька, в сотый же раз разъясняя одно и то же, обозвал ее тундрой, приобнял так, что ее цыплячья шея оказалась как раз на сгибе длинной клешни…

Нервы сдали, Сергей вынул пистолет. Введенский привычно вздернул руки.

– Сидеть, – скомандовал лейтенант. – Соня, отойди.

– Зачем? – сварливо спросила она, даже головы не повернув.

– Сказано: отойди. Слушаться надо старших, – заметил Введенский.

На него-то девочка соизволила глянуть, потом и на Акимова обратила внимание. Отошла, так и быть, присев на корточки, продолжила рассматривать строптивый прибор. Потом достала ножик – и Сергей сглотнул ледяной ком в горле – небольшой, с коротким лезвием. Стараясь говорить спокойно, лейтенант спросил:

– Соня, откуда нож у тебя?

Она раздраженно ответила:

– Миша дал. Вы своими делами занимайтесь. – И продолжила ковыряться, не обращая на взрослых внимания, как бы решив: пусть их дурью маются.

Михаил, продолжая держать руки вверх, дружелюбно поинтересовался:

– Чего это ты, Сергей Палыч, пушкой тычешь? В связи с чем?

– Где Ольга? – проскрежетал лейтенант.

Введенский терпеливо уточнил:

– Что за Ольга-то?

– Гладкова.

– А, это твоя, что ли, падчерица?

– Да.

– Почем мне знать?

– Почему ты не в колонии? Сбежал?

Михаил присвистнул. Сонька подняла голову.

– Достань бумажку из кармана, отдай дяде милиционеру.

Девчонка спросила:

– Что, сам не можешь?

– Пока нет.

Акимов сплюнул:

– Соня, сиди, где сидишь. А ты руки держи, не опускай.

Подошел сам, обхлопал карманы на пиджаке. Введенский подсказал:

– Слева, в потайном.

– Разберусь.

В самом деле во внутреннем кармане наряду с прочим оказалась у него справка, подтверждающая право заключенного Введенского М. Л. на краткосрочный отпуск. «Форма, почерк, печати, вроде бы все правильно. Черт его разберет». Акимов, скрипнув зубами, разрешил:

– Опусти руки.

Введенский с облегчением повиновался, потряс кистями:

– Благодарствуйте. А то зудят – сил нет.

– Почему идешь через лес, не едешь на электричке?

– Полезно для здоровья. Ноги свои, и бесплатно.

– Не болят?

– Привык.

– На поезде-то быстрее.

– Это если в нормальной одежде. – Введенский развел полы своего лапсердака. – В таком смокинге каждый постовой останавливает. Это хорошо, что перчатки по случаю раздобыл, а то того и гляди на Короленко упекут…

– Что за Короленко? – машинально спросил Сергей.

– Пансионат для сифилитиков, – брезгливо пояснил Введенский и скроил такую гримасу, что Акимов почему-то решил оправдаться:

– Да мне-то откуда знать?

– …И мне лишний раз своей вывеской светить нет резона.

– Скрипка откуда?

То ли почудилось, то ли лучезарно-щербатая улыбка все же померкла? Во всяком случае, Введенский помедлил, прежде чем ответить:

– Нашел.

– Где?

Он развел руками, махнул куда-то назад, в лес:

– Там. Хочешь – пошли покажу. Двадцати верст не будет.

– Врешь ведь.

Михаил удивился:

– А что, украл, что ли? Я не по этой части, и потом, мне к чему такие дешевки?

– Ты почем знаешь, сколько она стоит?

– На, сам смотри. – Введенский, протянув футляр, постучал длинным серым пальцем. – Четверть, детская, казенная. Видишь номер? Напрокат в музыкальной школе взята, грош цена ей, да никто не купит, чтобы не залететь за кражу государственного. Ну?

– Так, а брал зачем? И оставил бы, где нашел.

– Никак невозможно было оставить, инструмент нежный, испортится. Я и прихватил… во, в бюро находок сдать.

– Нет у нас в районе бюро находок.

– А я и не сюда нес.

Акимов смотрел выжидающе. Михаил повел речь уже не нагло, а вполне по-людски:

– Палыч, чего крысишься? Ты ж меня не первый год знаешь, и помогал я тебе, и документы чистые, ты сам видел. Отпуск у меня, иду семейство повидать – криминал, что ли? И, к слову, к вам вопрос: почему дети малые одни по лесу гуляют?

– Ну ты-то куда… – вскинулся было Акимов, но сдержался и вполне радушно пригласил: – Раз все равно к нам идешь, то пошли вместе.

– Пошли. А зачем?

– Сперва Соньку домой забросим, поздороваешься, потом в отделение заскочим.

Введенский потер подбородок, одобрил, но с сомнением:

– План хорош. Но вот к вам-то зачем? Обязательно?

– А что? Отметишься и с нашими поздороваешься, поговорим о том о сем.

Михаил подумал, после паузы снова заговорил:

– Послушай-ка, Акимов. Из-за этой вот фисгармонии сыр-бор?

– Нет, конечно, – тотчас соврал Сергей.

Введенский не поверил, но покладисто заверил, что все понятно, и поторопил:

– Что ж, шагаем. А то скоро стемнеет, и дитё застудим.

Он потянулся взять Соньку за руку, но Акимов не позволил, ухватил сам. Некоторое время прошли, потом Введенский, обо что-то споткнувшись, принялся хромать сильнее.

– Не беги, лейтенант, – попросил он, – разваливаюсь! Да и портянка, сука, сбилась. Подержи инструмент.

Акимов, одной рукой держа Сонькину лапку, второй взял протянутый футляр. «Разваливающийся» Введенский сиганул в кустарник и задал стрекача. Лейтенант рванул за ним, но под ноги тотчас кувырнулась глупая Сонька, Акимов едва успел перескочить через нее. А Введенский бежал весьма бодро, его корявый силуэт был уже в сумерках едва виден.

Акимов прицелился, поймал его на мушку.

Вдруг Сонька, прыгнув, повисла у него на руке, потом впилась мелкими острыми зубами. Попала, как нарочно, в нерв – Сергей выматерился, стряхнул ее. Легкая девчонка отлетела, но снова стала прыгать на него, как взбесившийся бурундук. Оторвут от руки – повиснет на ноге, стряхнут с ноги – хватает за рукав, сломанными коготками полоснула по лицу. И вдруг лезвие блеснуло, Акимов взвыл, зажимая запястье, кровь брызнула цевкой. Нож у Соньки он выхватил, но не успел отбросить, как она вцепилась руками в лезвие, зашипела – и тут все прекратилось.

Девчонка откатилась в сторону и, размахивая ладошками, разразилась рыданиями.

Сергей не сразу понял, что они на поляне не одни. Получилась немая сцена.

Откуда-то взявшаяся Ольга, выкатив глаза и раскрыв рот, стояла, глотая воздух. Остапчук стоял, руки в стороны, сначала бурый от прилившей крови, точно свекла, потом начал белеть, белеть, как мукой обсыпанный. Возник откуда-то Колька Пожарский, который совершенно по-мальчишески зажал рот ладонью. Наталья с диким воем кинулась к дочке.

Акимов узрел себя со стороны: встрепанный, красный, размахивающий пистолетом, в сторонке вопит благим матом, бьется в маминых руках перепуганная Сонечка, размахивая окровавленными руками. Валяется на траве этот дурацкий футляр от скрипки. И нож.

«Смерть моя пришла», – решил он, положил пистолет на землю и зачем-то поднял руки.

Нет, Наталья не загрызла Палыча прямо в лесу – отбили. Остапчук и Колька просто держали взбесившуюся бабу за руки. Оля, белая как полотно, что-то убедительно-утешительно бормотала, перетягивая Соньке руки, а та орала, стоя на одной ноте.

Когда подоспел, запыхавшись, серо-бордовый Сорокин, то немедленно взмолился, ткнув пальцем в Акимова:

– Ваня, родной! Убери его, уведи!

– Куда прикажете? – послушно спросил сержант.

– До ближайшего дота! Оврага! Сортира! Куда угодно, не то я его сам пристрелю.

Городил он, конечно, чушь, а делал дело. Оттер от остальных впавшую в амок Наталью, ухватил икающую, синеватую, кровью заляпанную Соньку и на хорошей скорости погнал обеих из лесу, держась сзади, точно конвоируя. Остапчук, предусмотрительно как следует отстав, сопровождал деморализованного Акимова.

Ребята – Коля с Олей – разумно плелись в еще более дальнем арьергарде и все тормозили, пока не оказались одни на сумеречной лесной тропинке. Колька, выслушав Олину версию происшедшего, сначала выдал ей легкого леща, но тотчас чмокнул в темную растрепанную макушку:

– Не реви, не реви, все ж хорошо.

– Я так перепугалась! Да как представлю, что могло бы… ой-ой-ой! – И снова вся сморщилась и разревелась.

– Выключи фонтан, – призвал Колька, – в следующий раз сто раз подумаешь, прежде чем молодняк в лес волочь, особенно Соньку чокнутую… Мать честная, вот шляпа-то! Ну ты посмотри, прибор посеяла.

На тропинке тускло поблескивал злосчастный компас, корень всех случившихся бед, по всей видимости выроненный или даже специально брошенный. Пожарский с надеждой спросил:

– Расколошматить?

– Ты с ума сошел! – всполошилась Оля, подбирая. – Смотри, такая древность, красота!

Колька посмотрел: ну да, прибор солидный. Плавал небось с Крузенштерном, не то с Берингом. Такой ценности место в музее, но в хибарке Введенских – это всем известно – и не такое можно нарыть. Прихватив компас, они пошли дальше, вскоре оказались на развилке: левее шла менее натоптанная, ведущая через полупустые уже кварталы на Третью улицу Красной Сосны, где обитали ненормальные Введенские, правая, куда более широкая, вела в населенные кварталы. Ребята видели, как Остапчук гнал туда вялого и безмолвного Акимова, старшего по званию и куда нижестоящего по интеллекту.

Коля с Олей взяли левее и прибавили ходу, но разумно не нагоняли группу, конвоируемую Сорокиным. Держась на приличном расстоянии, все-таки видели, что Николай Николаевич, который всю дорогу пытался извиниться, утихомирить, умаслить и прочее, успеха не добился. Наталья от утешительно-уважительных слов и мольбы как будто все более и более распалялась и, когда добрались до дома, совершенно утратила человеческий облик. Она брызгала слюной, бушевала, грозила прокурором и ужасными карами всем, в особенности ему, допустившему к службе ирода-детоубийцу. Сонька, вырвавшись из рук, плюхнулась на землю, подвывала, баюкая раненые руки. Вывалился со своей половины самый младший Введенский, Мишка, и, набрав воздуху, взревел пароходным басом.

Как удачно, что этот сумасшедший дом – единственный обитаемый на улице. А то б соседи свихнулись от подобного балагана, а потом с прибаутками сожгли бы этот вертеп к дьяволу.

Выскочила бледная Катерина Сергеевна, заметалась между всеми ними, пытаясь прекратить эти извержения, разумеется, безуспешно. Наконец взмолилась:

– Уходите!

Со скоростью, максимально возможной в его возрасте, капитан бежал.

Как только он скрылся, тут же все стихло.

Наталья моментально успокоилась, собрала в узел волосы, фарфоровой рукой провела по лицу, точно стерла следы истерики, и деловито пошла в дом. Сонька прекратила вопить, потащила до колонки Мишку. Размотав ладошки, тщательно вымыла руки, умылась сама, умыла его. Оба носа высморкали. После как ни в чем не бывало уселись на крыльцо, взяв книжку. Сонька твердо решила научить Мишку читать раньше, чем он начнет говорить, «чтобы умнее был».

Коля с Олей не без опаски выбрались из кустов. Гладкова, держа компас перед собой, как пропуск, последовала к крыльцу, собираясь просто вручить Соньке компас и удрать. Однако Катерина Сергеевна была тут как тут, остановила:

– Погодите. Разговор есть.

– О чем? – настороженно спросил Николай.

– О важном.

Он с надеждой уточнил:

– Мне тут подождать?

– Нет, и ты нужен. Зайдите, – распорядилась Введенская.

С ребятами говорить было куда проще. Не надо было слова подбирать, оправдываться на ровном месте, бояться кого-либо обидеть. Изложив все, что можно было открыть, Катерина рискнула и выложила на стол фото Любы – для наглядности, чтобы не было иллюзий, что кто-то что-то преувеличивает.

Ольга ожидаемо ахнула, закрыв рот ладошкой.

– Хватит на ночь, – неловко пошутила Введенская, потянулась забрать.

Оля Гладкова спросила:

– Екатерина Сергеевна, а это кто?

– Последняя по счету жертва, девочка тринадцати лет, ученица музыкальной школы.

– Музыкальной? – почему-то переспросил Колька.

– Да. По классу скрипки.

– Ах, скрипки. Они хрупкие, в футлярах носят, – почему-то произнесла Оля и вроде бы хотела что-то сказать, но Николай как бы невзначай подморгнул, она и замолчала.

Катерина вздохнула.

– Я это все вам рассказываю не как следователь, а как лицо исключительно неофициальное. Если выяснится, что я подобные разговоры веду с населением, – выйдет скандал.

Ольга почему-то зло пробормотала нечто вроде:

– Тайны, кругом тайны и режим секретности… с ума посходили.

Николай ткнул ее под ребро локтем, осторожно спросил:

– А с Сорокиным вы говорили?

– Разумеется. Но он со своей стороны принимает меры, а я со своей. Хочу, чтобы именно вы знали все.

– Почему? – спросил Колька.

– Потому что под угрозой ваши друзья, подруги. Да и ты, Оля, тоже.

– Я? – удивилась Гладкова. – Почему я?

– Все известные нам жертвы темноволосые, – заметила Введенская, но тотчас поправилась: – И не это главное. Просто сейчас я лично, как друг вас прошу: сделайте все, от вас зависящее, чтобы девочки были начеку. Коля, хорошо бы, чтобы и мальчики. Понимаете?

…Вот вроде хибара на отшибе, дорог рядом нет, в доме никто не курит. И все-таки чем дальше ребята отходили, тем дышать становилось легче. Правду говорят, что слова материальны. Даже если произносить гнусные, пусть и, как Катерина Сергеевна, аккуратно подбирая, все равно и сами слова, и передаваемый ими смысл оскверняют воздух. Дышать нечем, и во рту противно. Колька не сдержался, сплюнул, а потом и закурил. Оля, вопреки обыкновению, не разругалась, а тихо спросила:

– Как поступить?

Он ворчливо отозвался:

– Что неясного? Завтра созови сходку, собери всех клуш и нагони страху. Треп, дела женские. Вот мне что делать?

– С чем?

Колька, вздохнув, покосился по сторонам – вечер, темно, никого вокруг – и по-хозяйски обнял ее за плечи.

– С вот этим, о чем Сергеевна говорила: патрули, бригадмил. Она права. И Латышева Тоська тоже.

Ольга шутя уперла руки в боки:

– Эта-то с какого боку?

– К слову пришлось. Заскакивал к мужикам в общагу, там Тоська как раз вела разговор за восстановление бригадмила. Сознательный люд беспокоится, что очень много пестрого народу понаехало, куролесят.

– Правда, – серьезно признала Оля, – у мамы голова по их поводу болит. Чуть вечер – обязательно пьянки и дебош, точно дома не напились.

– В общем, все верно, надо народ организовывать. Не стану же я с мелкими ватагой по улицам рыскать.

Оля, подумав, предложила:

– Раз комсомольцы разговоры ведут, то на партячейке должны прислушаться. С мамой поговорю.

– Только осторожно, – взмолился Колька, – а то она тебя на цепь посадит, запрет дома.

– Ой, ну хватит! И все-таки пока со своими потолкуй, настрой на бдительность. Они, мелкие, такие пронырливые, все примечают.

Он поскреб затылок:

– Это правда, но выследить мало, надо же и проверять и, случись что, задерживать…

– А я с другого боку позабочусь, – пообещала Ольга, – девчат припугну, не беспокойся. Опыт имеется.

– Гладкова, на этот раз можешь не бояться переборщить. Только вот, – Колька скривился, – не получишь ли по шапке? Катька что сказала: без слухов и паники, а если в райкоме узнают?

Ольга решительно сказала:

– А плевать. Они наверху стратегии разрабатывают, а случись что – кто виноват будет?

– Согласен.

Колька, помявшись, снова заговорил:

– Оля, а это. Вот попрут тебя с вожатых… ты же не расстроишься?

Она твердо ответила, что ни вот столько – и показала пальцами самую малость.

– У меня все эти тайности-сложности в печенках сидят. С каждым годом все меньше простоты и правды, все с ужимками и оглядками. Надоело.

– А если кто вырубаться начнет – так прямо и говори, куда идти.

– Куда?

Колька сказал.

– Пожарский! Пошлый, невоспитанный тип!

– Зато все четко и ясно.

– Что ж, я не расстроюсь! Сбегу на «Красный богатырь», в Сокольники.

Парень поперхнулся.

– Снова здорово! Какие Сокольники, нашла время. Дома сиди.

Ольга, в свою очередь оглянувшись и никого не заметив, закинула руки ему на шею:

– Конечно, мой повелитель.

– Не заговаривай зубы, – прервав поцелуй, потребовал он. – Насчет сидеть дома я серьезно.

– Как же?..

– Никаких прогулок в одиночестве, лады?

Ольга, чуть отстранившись, глянула удивленно:

– Ты что, серьезно?

– И весьма. Обещай.

– Я постараюсь, но ты же понимаешь, всякие дела могут быть.

– Вот когда будут твои «всякие» дела, будь любезна сообщить мне, – твердо предписал Пожарский. – Я за тебя боюсь.

Оля вздохнула. Сколько всего с ними стряслось с той поры, как Гладкова, отличница и примерный ребенок, связалась с бывшим вором Пожарским. Повесила на себя, так сказать, это бремя неудобоносимое. А он, Колька, что же, до сих пор видит в ней наивную девочку с косичками?