Текст книги "Преодоление"

Глава 4
Освобождение Москвы

В Ярославле получили известие от Дмитриева, что тот пришёл двадцать четвёртого июля, на день памяти Бориса и Глеба, под Москву, встал укреплённым лагерем у Петровских ворот. На пути к Москве был уже и Лопата-Пожарский с семью сотнями смоленских конных боярских детей. От него князь Дмитрий получал почти ежедневные донесения, что он двигается без задержек.

Теперь подошло время основных сил ополчения. Не стали ждать, когда под Москву придёт Лопата-Пожарский. Торопило время: на подходе к Москве были полки Ходкевича. И двадцать восьмого июля, на день Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрии», они выступили из Ярославля по направлению к Москве.

Пройдя со всем войском с десяток вёрст от Ярославля, князь Дмитрий подозвал к себе Хованского и Минина.

– Иван Андреевич и ты, Кузьма, ведите полки до Ростова! – приказал он им. – Там встретимся! А я в Суздаль!

Он попрощался с ними, пришпорил коня и поскакал со своими боевыми холопами в голову войска. Вот мелькнули последние из его людей, скрылись из виду. И на лесной тенистой дороге, сырой после недавнего дождя, стало вроде бы не по-летнему свежо.

Проводив взглядом князя Дмитрия, Кузьма невольно вздохнул. За последнее время он привык к Пожарскому. И сейчас без него сразу стало пусто и, если откровенно признаться, скучно. Да, тот поехал, как уже давно собирался: поклониться могилам своих родителей…

– Надо помянуть родителей, – сказал как-то ему князь Дмитрий. – Перед большим делом…

И он тогда согласился с ним. Он понял, что Пожарскому сейчас нужна была духовная опора.

Хованский, уловив его настроение, чтобы отвлечь его от меланхоличных дум, занять чем-нибудь, попросил его:

– Кузьма, проведай, как там у обозников! А я в полк к пушкарям!

– Хорошо, – отозвался Кузьма, благодарный ему за поддержку сейчас, когда рядом не стало Пожарского.

Они разъехались.

По узкой лесной дороге огромное войско двигалось медленно. Шли верховые сотни детей боярских, тащили конной тягой пушки, везли корма в обозе, а далее шли пешие стрелки. В самом же конце колонны, замыкая её с тыла, гарцевали казаки. И всё это скопище людей растянулось на много вёрст. И так оно двигалось, двигалось и только в Ростове, третьим лагерем, остановилось. Там был дан войску отдых на несколько дней.

Здесь их догнал Пожарский. Он справился о войсковых делах, походил по лагерю, посмотрел, как устроились полки. Затем он с чего-то предложил Кузьме:

– Поедем к Иринарху!

Выглядел он вроде бы как обычно. Но под его сдержанностью угадывалось необычное волнение.

Кузьма понял по его виду, что то, что он предлагает, надо. И они поехали туда, в Устьинский Борисо-Глебский монастырь.

Минуло два года как туда приезжал Ян Сапега.

Всё тот же монастырь, всё та же речка, окрестности. За сотни лет здесь мало что меняется. За два года жизнь в этом глухом краю не просыпалась даже.

Князь Дмитрий и Кузьма остановились перед воротами обители и спешились. Спешились и конники из их охраны.

Пожарский и Минин прошли внутрь обители. Там их встретил всё тот же игумен, что встречал здесь два года назад Сапегу. За два года он, в отличие от монастыря и жизни всей в округе, изменился очень сильно: он похудел, осунулся. Тоска в постах заела, не по нему они. Жизнь из его тела уходила. Он рад гостям уже не был. И их он только проводил до кельи Иринарха.

Князь Дмитрий и Кузьма переступили порог кельи, вступили в ужину[16]16
  Ужина, от «узы» – всё, что привязывает или связывает нравственно, что привлекает и держит или ограничивает, стесняет.


[Закрыть], где старец истину свою искал.

В цепях их встретил Иринарх, как всех встречал гостей, зевак и просто посетителей. Поднялся он навстречу им… Железо в келье, приветствуя гостей, вдруг непонятно как-то зазвенело…

– Доброго здравия, отче! – поздоровались они со старцем.

– И вам, сыны мои! – в ответ услышали они под звяк цепей.

Иринарх, в отличие от игумена, всё тем же был, стоял, смотрел на них, и строго, чего-то ждал.

– Спасибо, отче, за просвиру, что ты прислал мне, – начал князь Дмитрий. – Сейчас идём мы на Москву. На дело «всей земли» поднялись… И мы пришли к тебе, отче, за благословением…

Он остановился, не слыша звяка цепей, как будто те, внимая ему, на время замолчали.

– На праведное дело ты, князь, поднялся, – заполняя эту пустоту, заговорил глухим и сильным слогом старец. – Народ позвал тебя к нему. Поэтому будь стоек…

И снова цепи звякнули, под шорох шагов старца. И что-то в темноте легонько затрещало. Всё в этой келье собралось, переплелось и в узел завязалось: страдание и сила, боль, тоска и одиночество. Вот-вот, казалось, взорвётся эта смесь, и что-то грянет, и что-то обнажится. Всё сразу рухнет… Но нет – не рушился мир окружающий! На чём-то он ином держался…

Шаркающей походкой, как видно, дряхлость и его взяла, старец подошёл к грубо сколоченному столу.

– Вот этот крест, поклонный, – показал он на крест, что лежал на столе так, будто его специально приготовили к этому визиту гостей. – Послал я князю Михаилу Скопину-Шуйскому. Благословлял его, на ратный подвиг… Теперь передаю его тебе по праву!

Он взял крест, трижды перекрестил им гостей, затем вручил его Пожарскому. Князь Дмитрий принял его, поцеловал, передал Кузьме.

– Иди на дело «всей земли», князь, и не имей сомнения! – продолжил дальше старец. – Освободи народ от иноземцев! Он, сирота, задавлен тяжкой ношей… Как и я, простой крестьянский сын его…

Он замолчал, перевёл взгляд на Минина:

– А ты, Кузьма, посадский человек, подставь плечо воителю. Неси свой крест. Потом уж отдохнёшь. Когда раздор утихнет в родном краю!

Старец снова замолчал, отошёл от них.

Кузьма, желая сделать ему приятное, спросил его, не нужно ли ему что-нибудь, приходят ли к нему люди за поддержкой. И бывают ли здесь поляки.

– Да, паны приходят. Участи своей пытают, – коротко ответил старец, не давая себе даже труда называть тех.

Князь Дмитрий и Кузьма поняли по короткой реплике старца, что пора и честь знать. Они простились с ним и уехали из монастыря.

* * *

От Ростова до Переславля войско прошло скорым маршем за три дня. И здесь, в Переславле, они снова остановились на один день на отдых.

Переславль город небольшой, всего сотня дворов. Посад, рыбацкая слободка на берегу озера Плещеева. И там же видна была ещё одна слободка на речке Трубежа.

В разгаре было лето. Жара стояла. Палатки вытянулись рядами чётко в лагере, на берегу Большой Нерли.

Всем отдыхать. Таков приказ ушёл по всем полкам.

И князь Дмитрий, отдав этот приказ, решил тоже встряхнуться. Вместе с Кузьмой он пошёл на озеро. Потянуло искупаться. За ними поплёлся Фёдор с охранниками, как всегда, не отставая от князя Дмитрия ни на минуту. После покушения на Пожарского в Ярославле он не оставлял его одного ни на минуту. В этом ему в помощь были два боевых холопа: Николка и Савватий. Кузьма же, со своей стороны, выделил на охрану князя Дмитрия деньги. И по решению совета ополчения теперь Пожарского всюду сопровождал десяток жильцов, из ярославских и нижегородских служилых.

– Надо, князь, надо! – сказал ему как-то Кузьма. – Нельзя допустить порухи начатому делу! На тебе оно держится! Не видим мы иного на твоём месте! Нет его!..

Князь Дмитрий, смущённый его откровенностью, вздохнул.

Вода в озере оказалась прозрачной, не холодной, но и не тёплой. Как раз была такая, чтобы можно было освежиться.

Князь Дмитрий и Кузьма искупались и пошли обратно в лагерь. За ними двинулся Фёдор с телохранителями.

Они вернулись в лагерь. Кузьма пошёл к себе, в свой полк, в свою палатку.

Князь Дмитрий, вернувшись к себе в шатёр освежённым, всё же чувствовал усталость. От многодневных трудов и расслабленности после купания его потянуло в сон. Он прилёг на топчан, чтобы отдохнуть.

Светило ярко солнце. В лагере было жарко. И все сидели по палаткам, дожидаясь вечерней прохлады.

Князь Дмитрий задремал. Но даже сквозь дремоту в сознание прорывались, не отпускали заботы о войске и о том, что нужно было делать дальше. Сейчас, в Ярославле, на совете «всей земли» так и не договорились об избрании государя. И это мучило его. Он не мог смотреть на то, что без государя может погибнуть дело «всей земли».

Вот мелькнула ещё какая-то мысль в усталом сознании, он попытался вспомнить что-то уже сказанное кем-то вот про это избрание царя… Но волны слабости, качая, мешали на чём-нибудь сосредоточиться…

Он стал думать об этом. И получалось так, что если исходить из блага государства вот в это время разрухи, то, пожалуй, страна успокоится только с государским сыном… И его, государского сына, как ни крути, придётся брать из Швеции или из той же Австрии. Там, в Австрии, есть принц, кажется, Максимиллиан… А император-то заинтересован посадить его в Москве. Так он обезопасит себя от Посполитой, от Сигизмунда.

«Сейчас надо, надо прислониться к сильному, переждать… Но их-то, сильных, можно пересчитать на пальцах: Австрия, Швеция, Посполитая… Ну, с последней-то всё ясно… Ах! Ещё Турция! Да с турками-то кто пойдёт на союз! Тогда всех европейских королей получишь врагами! И Рим!.. Не-ет, сейчас только Швеция, тот же принц Карл Филипп. На этом стоять надо!.. Вон послал же в прошлом году шведский король Карл IX ответ на письмо игумена Соловецкого монастыря!.. Как там, – стал он вспоминать содержание письма короля игумену: «Если ты, игумен Антоний, или кто вместо тебя со многою братьею из освященного собора в Суме и Соловках, хотите держаться своего собственного правительства и избрать великим князем одного из своих природных бояр, тогда Наше величество поможет и вам и всему русскому государству против врагов великим войском Нашего величества, которое теперь расположено на границе, и будет сохранять дружбу с вами. Но если Наше величество заметит, что ты, игумен Антоний, или кто вместо тебя со многой своей братьей из освященного собора в Суме и Соловках не хотите держаться своих природных бояр, а хотите выбрать кого-нибудь иного великим князем, кого-нибудь из поляков и литовцев либо из татар, тогда Наше величество будет вашим врагом»…

– Сильно сказано! – тихо пробормотал он вслух. – И почему только государский сын? А может, Ляпунов прав? И на царстве может сидеть тот, кого выберет народ… А значит, не только из великих родов боярских.

«Но и вот из таких, как князья Стародубские!» – пришла к нему смущающая его мысль.

В этом, в этой мысли, опять была незаконченность. Он чувствовал это, с этим и заснул.

* * *

К Троице-Сергиеву монастырю Пожарский подошёл с главными силами ополчения в понедельник, семнадцатого августа, на другой день после Третьего Спаса. Полки расположились в палатках и шатрах лагерем, одернули его рогатками.

– Стоим! Полкам отдыхать! – распорядился князь Дмитрий по войску.

Шатёр ему поставили просторный: для встреч, советов с воеводами. И в этот же первый день у него собрались все, кто был сейчас в совете: Афанасий Гагарин, Василий Туренин, Иван Хованский, известные всем воеводы, дьяки приказов.

Прошёл совет. На нём решено было: задержаться здесь, под Троицей, собрать сначала сведения о том, что творится там, под Москвой.

Князь Дмитрий распустил воевод. Но те, всё ещё разгорячённые спорами о том, что предпринять дальше, не спешили покидать его шатёр.

– Поедем в монастырь, а? – предложил он Кузьме.

Тот, задержавшись тоже после совета, посмотрел на него: не шутит ли.

– Опять к монахам… – заворчал он, поняв, что это серьёзно.

Князь Дмитрий усмехнулся на эту нелюбовь Кузьмы к монастырским.

В этот момент поручик доложил, что из обители приехал келарь Авраамий.

– Ну, вот и ехать не надо, – пробормотал Кузьма. – Я пойду, пожалуй, а? – спросил он Пожарского.

– Да нет уж! Останься! – рассмеялся князь Дмитрий.

Авраамия впустили в шатёр. Он вошёл, поздоровался. Все находившиеся в шатре встретили его приветливо.

– Отец Авраамий, мы прочитали твои поучения, – начал князь Дмитрий. – И вот мы здесь, – слукавил он: что это, мол, их, троицких властей, заслуга.

Но поговорить с келарем им не дали. В шатёр заглянул стремянной князя Дмитрия. Увидев келаря и князей, о чём-то беседующих, он подался назад, хотел было скрыться. Но князь Дмитрий остановил его жестом: мол, давай, что у тебя там. Фёдор не решился бы вот так прямо вломиться сюда при многих воеводах. Значит, случилось что-то важное.

– Дмитрий Михайлович, тут посланцы! Из-под Москвы! От Трубецкого! – доложил он.

Пожарский извинился перед келарем.

– Отец Авраамий, дело не терпит! – сказал он. – Мы примем их сейчас же! Послушай и ты, что принесли гонцы!.. Впусти! – велел он стремянному.

Фёдор вышел из шатра. Обратно он вернулся с тремя дворянами. Вместе с ними вошли два телохранителя князя Дмитрия. Те, что вошли, были, судя по одежде, мелкие дворяне.

– Семён Завидов с товарищами! – представился старший из них, высокий ростом, с прямыми жесткими русыми волосами.

– Что привело вас сюда? – спросил князь Дмитрий его.

– Мы посланы от войска Трубецкого! Чтобы знал ты, князь Дмитрий: на подходе к Москве гетман Ходкевич. Идёт с гайдуками. Везут обозом корма Гонсевскому! Гайдуки с пушками!..

Об этом в войске Пожарского знали. Но всё равно гонцов поблагодарили за известие и отпустили.

– Пройдёт Ходкевич за стены – плохо будет! – загорячился Хованский, когда гонцов увели.

– Договориться надо бы сначала с Трубецким, – заметил Туренин. – Скрепить грамотой отношения!

– А что скреплять-то?! – воскликнул Кузьма.

– Как строить государство, – начал объяснять им Авраамий. – Без этого опять выйдет разруха! Пора одуматься, князья, пора! – уколол он нравоучительным тоном их, князей и воевод.

В этот вечер ему, князю Дмитрию, пришлось встретиться ещё с одним человеком. Его он не ожидал увидеть здесь и был удивлён, когда тот вошёл к нему в шатёр.

– Иван! Ты-то как здесь?! – вырвалось у него, когда перед ним предстал Иван Хворостинин.

Он уставился на него, рассматривая. И в первый момент его поразило, как тот вылинял, с тех пор как он видел его последний раз. Да, у Ваньки Хворостинина, князя, юнца, поэта, просто наглеца, в глазах залегла тоска безмерная: такая, что посещает немногих в мире этом.

«А каким он был при первом Димитрии, самозванце!» – почему-то вспомнил Пожарский былое.

Поблекшим голосом, когда-то желчным и резким, Хворостинин стал рассказывать о своих скитаниях последних лет. А он слушал его, сочувствовал. Затем он спросил его, что привело его сюда, в лагерь, под Троицу.

– Ты же пришёл освобождать Москву, – сказал Иван так, как будто иного и не могло быть. – И я хочу войти в неё с тобой!

Хворостинин помолчал, вздохнул как-то странно, что было не похоже на него.

– Я хочу поклониться могиле Гермогена, – ответил он на его молчаливый вопрос.

Князь Дмитрий понял его.

– Хорошо. Пойдёшь с нами, – сказал он ему.

Затем он спросил его о том, о чём не думал ещё минуту назад. Но вот сейчас, когда Хворостинин напомнил ему Гермогена, он вспомнил патриарха Игнатия.

– А где тот-то, патриарх Игнатий? – спросил он о ставленнике самозванца, Отрепьева Юшки.

Патриарха Игнатия после убийства Отрепьева свели с патриаршего престола, заключили в Чудов монастырь опальным монахом. И Василий Шуйский поставил патриархом казанского митрополита Гермогена. Когда поляки заняли Кремль, то бояре, тот же Мстиславский, не в силах терпеть эту патриаршую занозу, Гермогена, выступившего против присяги королевичу, заточили в темницу… И тут же опять выскочил в патриархи, как чёрт из табакерки, тот же Игнатий…

– Его поляки недавно вывезли в Польшу, – сообщил Иван.

Он не стал сообщать, что тот, Игнатий, на самом-то деле бежал из Москвы.

Гермоген же, как было уже известно в ополчении, умер два месяца назад в темнице.

Попрощавшись, Хворостинин ушёл.

* * *

Наутро, до восхода солнца, войско разбудила побудка рожков.

По-быстрому к котлам. Пришла заря. И солнце встало, полкам ударило лучами в спину: туда, на запад, к столице погнало конные полки.

А вот и Яуза. Крутые, подмытые дождями и паводками берега.

И там, у Яузы, где заканчивалось поле и начинался лес, Пожарский увидел ряды всадников. Их было много. И были все они настороже. Хотя не видно было с их стороны угрозы.

Да, навстречу их войску выехал Дмитрий Трубецкой в окружении казачьих атаманов.

Пропели, перекликаясь, рожки с обеих сторон.

– Доброго здравия, Дмитрий Тимофеевич! – поднял руку в знак приветствия Пожарский, подъезжая к Трубецкому.

Они съехались, поздоровались за руку.

Трубецкой с искренним чувством пожал руку и Минину, даже стремянному Фёдору. Тот всегда был рядом с Пожарским.

– Дмитрий Михайлович, мы предлагаем тебе стать твоим полкам в нашем лагере. Так решила войсковая старшина, – перешёл к делу Трубецкой, после того как они обменялись приветствиями.

Позади него на аргамаках сидели его боевые холопы. И там же кучкой держались атаманы на справных скакунах, в папахах, загорелые и грубые все лица.

Кое-кого из них, из атаманов, Пожарский уже видел когда-то. Так ему показалось. Два-три знакомых лица.

– Дмитрий Тимофеевич, благодарю за это предложение! Но войсковой совет решил, чтобы наши полки становились своими острожками. И я не могу нарушить этот приказ!

– В твоей воле, Дмитрий Михайлович, убедить совет в обратном! – парировал Трубецкой.

Он понял, что ополченцы из Нижнего не доверяют ему, его атаманам и казакам.

– Не время собирать совет! – ответил Пожарский.

Трубецкой не стал больше ни о чём говорить. Сказав несколько незначащих фраз, он распрощался с ним.

И Пожарский понял, что Трубецкой обиделся, и обиделся сильно.

Пожарский был тоже недоволен собой, переговорами, вот этой встречей с Трубецким. Тронув коня, он поехал шагом впереди своих людей туда же, куда ускакал со своими атаманами Трубецкой.

Сейчас все пути вели к Москве.

– Дмитрий Михайлович… – начал было Кузьма.

– Что?! – резко спросил князь Дмитрий его.

– Да так… Ты же сам всё понимаешь. Надо становиться подальше от загона, в котором завелась «ветрянка». Она скот положит весь: и тот, что здоровый тоже, – стал он рассуждать вслух сам с собой…

– Сделали! Всё! Идём дальше! – решительно подвёл князь Дмитрий итог этой встречи.

Пожарский, мельком бросив взгляд на идущих мимо всадников, заметил статного боярского сына… «Тухачевский!» – вспомнил он его фамилию.

Тот сразу бросался в глаза.

– Аа-а, смольнянин! – заулыбался он, узнав его. Ему нужна была сейчас вот такая разрядка, разговор с простыми ратниками. Так отойти сердцем от разговора с Трубецким. – Ну как служба?!

– Да ничего, князь! – смело поглядел на него Яков, заметив на его лице напряжённое выражение.

Он издали, как и многие ратники, едущие с ним вместе, видел эту встречу. Узнал он и знакомую фигуру Трубецкого. Он помнил его ещё по Москве, когда служил там при Шуйском. И он понял, по багровым пятнам на лице Пожарского, что сейчас здесь произошло какое-то столкновение… «Поцапались!» – решил он.

– Ну, тогда служи отечеству! – заключил Пожарский. – К Москве подходим! Там жарко будет! Я надеюсь на вас! – обратился он теперь ко всем смоленским сотням. – Освободим Москву, товарищи! С Богом! – крикнул он с необычным для него пафосом.

Тронув коня, он отвернул в сторону со всеми сопровождающими его людьми, давая дорогу ополченским сотням.

В этот день, подойдя к Москве, полки Пожарского встали отдельным лагерем напротив Арбатских ворот. Его обнесли рвом и земляным валом, и он принял вид неприступного укрепления.

Так Москва оказалась полностью в кольце ополченских лагерей Пожарского и Трубецкого.

На следующий день в лагерь Пожарского прискакали два конника и принесли известие, что гетман Ходкевич только что прошёл с войском Вязьму.

«До Вязьмы сорок вёрст!» – мелькнуло у князя Дмитрия, и гетмана следовало ожидать здесь, под Москвой, уже завтра.

И он тут же собрал войсковой совет. Послали предупредить об этой новости Левашова и князя Лопату-Пожарского. Послали гонца и к Трубецкому. Но Трубецкой, его атаманы уже знали эту новость. Дело с дозором у казаков было поставлено отменно.

* * *

Ходкевич подошёл со своими полками и огромным обозом и встал у Новодевичьего монастыря.

Так Пожарский, его ополченцы оказались на пути гетмана к стенам Москвы.

А на день Агафона-огуменника, 22 августа по русскому календарю, после восхода солнца в стане Ходкевича, за Москвой-рекой, заиграли рожки. Они пропели что-то на польский лад. Затем взревели трубы… И вдруг всё смолкло.

Князь Дмитрий поднялся на смотровую башню острога, чтобы видеть всё, что творится у неприятеля.

Вот из лагеря Ходкевича вышли сотни и двинулись по направлению к реке. Шли пешие, и налегке, как на параде… «Гайдуки!»…

Он понял, что гайдуки собираются переплавляться сюда, на их сторону, и спустился с башни. Тут, подле башни, собрались уже все его полковые воеводы: Гагарин, Хованский… Кузьма тоже стоял здесь же. Он натянул кольчугу, и сабля висела на боку, ему мешает, непривычно. На голове простая шапка из железа. И жёсткий волос лезет из-под неё и застилает ему глаза. Его он убирает, а он опять оттуда вылезает… Вспотел, хотя с утра прохладно было… Волнуется… Он, Кузьма, ещё не был ни в одном сражении…

А гайдуки уже на берегу реки. Откуда-то там лодки появились. И гайдуки переправляются… Вон там идут иные бродом. И эти броды им кто-то указал: всё из своих же, русских, предал…

Князь Дмитрий вывел против них две тысячи пеших ратников. И столкнулись они с гайдуками. Лязг железа, крики, брань, и заметались сабли там, и глухо копья застучали…

В лагере же Трубецкого на брустверы, валы и башни высыпали казаки. Они кричат… Вверх полетели шапки, под едкие смешки:

– Богатенькие пришли!..

– Казаки, поляк же задавит их!

– Ничего, сами отстоятся!.. Ха-ха!..

Там смеялись, издевались над ополченцами Пожарского. А те уже стали изнемогать… И тут с другой стороны, со стороны города, в спину ополченцам Пожарского ударили конные боярские дети, выйдя из ворот Китай-города. Их послали против ополченцев бояре, Мстиславский тот же. И ряды ополченцев дрогнули…

Пожарский вызвал к себе Минина, полк которого стоял в резерве.

– Кузьма, надо выдержать! – приказал он ему. – Давай действуй!

Он обнял его на прощание. Кузьма сел на коня и уехал к своему полку. Там, спешившись, он вынул из ножен саблю, вскинул её вверх, призывая ратников за собой, и, прихрамывая, пошёл впереди своего полка с саблей наголо. За острогом, на втором валу, они столкнулись с гайдуками. Те, легко вооружённые, тоже с саблями, бежали навстречу ополченцам… Столкнулись… И пошло, пошло…

И в это время на правом крыле появились казачьи сотни. Много. И впереди атаманы…

Пожарский узнал их. Это были казаки Трубецкого… «А почему его самого-то нет?» – мелькнуло у него. И он стал вглядываться туда, в казачьи полки, уже вступившие в дело. Но там не видно было Трубецкого, его заметной фигуры в блестящих латах и, как всегда, на белом коне.

Гайдуки недолго держались против конных казаков и стали отходить. Потом они побежали. И ополченцы погнали их, и крики «Ура-а!» огласили окрестности.

Кузьма тоже побежал с ополченцами своего полка, прихрамывая и сжимая в руке уже ненужный клинок. Далеко впереди него всё поле, до самого обрыва к Москве-реке, было покрыто бегущими ополченцами… Мелькали там ещё казаки, верхом, а кто-то среди них шёл пешком… А вон там ополченцы обнимаются с казаками…

Гайдуки же, подбежав к береговой круче, горохом посыпались вниз, к воде, заметались на мелководье, стали искать броды… Но вот ударились вплавь, когда на них наскочили ополченцы… Плывут, барахтаются, тонут под тяжестью доспехов, бросают сабли и мушкеты.

По ним же стреляют из луков ополченцы и казаки… А вон там часть гайдуков, сбившись в кучу, отступают строгим порядком к воде, садятся в лодки, плывут на другой берег, иные же бредут известным бродом, держа высоко в руках оружие.

Победа!.. Это была полная победа. Гайдуки отступили, ушли к себе с уроном. Но часть гайдуков ополченцы захватили пленными.

– Отведи их в лагерь! – жёстко приказал Кузьма боярскому сыну, сотнику, набычившемуся на него. – Тебе говорят!

И было заметно, что сотник не хотел подчиняться ему.

– Что здесь происходит? – спросил Пожарский, подъехав к ним.

– Да вот! – показал Кузьма на сотника. – Он хочет вырубить их! – выругался он на сотника.

Но это не подействовало на того.

– Это пленные, Тухачевский! – жёстко сказал князь Дмитрий сотнику, узнав его.

Глаза сотника, налитые кровью, выдавали, что он был на грани срыва. Злоба поглотила всего его. Он и смоленские служилые, окружившие гайдуков, готовы были расправиться с теми. Но им мешал Кузьма.

– Князь, не трогай его! – выступил вперёд Михалка Бестужев. – У него в Смоленске поляки всех родных свели под корень! Лютый он на них!

– А-а! – протянул князь Дмитрий.

– Давай принимай тогда ты сотню! – велел он Бестужеву. – А за ним следи, чтобы не натворил беды!

Он окинул взглядом смоленских, взиравших на него. Оставшись чем-то доволен, он улыбнулся им искренне.

– Всё, товарищи! – обратился он к ним. – Идите в свой стан! С победой вас!

– Слава князю! – крикнул Михалка, придя в восторг от его простых, но тёплых слов.

Смоленские поддержали его:

– Слава!.. Слава!

Пожарский, не ожидавший такого, смущённо улыбнулся. Махнув рукой на прощание им, он уехал от них вместе с Мининым.

Они поехали к казакам Трубецкого, вдоль крепостной стены Земляного города. Точнее, того, что осталось от неё. Поглядывая на сгоревшие стены, князь Дмитрий сокрушённо качал головой. Его город, почернев, призраком взирал на него. Да, это был не город – призрак, мираж. Ещё дымились головешки. Сочились хило струйки дыма. Вон там висит косая крыша, на двух столбах. Они обуглились и почернели. Со всех сторон несло гарью и смрадом от погоревшего скота, всей живности и барахла людского.

С казачьими атаманами они съехались на самой береговой круче.

– Князь, мы помогли тебе! – сказал Пожарскому атаман по прозвищу Седой, из мелких атаманов.

Князь Дмитрий запомнил его, приметной внешности, когда тот был в свите Трубецкого, встречавшей их на речке Яузе.

– Благодарю, товарищи, за помощь!.. Вас Трубецкой послал? – помолчав немного, спросил он атаманов.

Седой усмехнулся и отрицательно покачал головой:

– Нет! Теперь он задаст нам трёпку за эту вольность!

– Ты что-то не поладил с ним? – спросил другой атаман Пожарского. – Вот стал бы с нами, тогда бы не попал вот в эту переделку!

Князь Дмитрий промолчал. Он и не думал оправдываться или в чём-то убеждать этих атаманов. Он понимал, как крепко те держались казацкой вольницы и как обидчивы были, когда свою волю проявлял ещё кто-то помимо них.

– Передайте Трубецкому, что я благодарен вам за эту помощь! – попросил он атаманов.

Они разъехались. Князь Дмитрий и Кузьма вернулись к своим полкам.

Прошла ночь. Утром же стало известно, что Ходкевич обманул всё-таки их. Ночью гайдукам удалось обойти заставы казаков и ополченцев и пройти в Кремль. Шесть сотен гайдуков прошли со съестными припасами для осаждённых.

– Иван, выясни, где они прошли! – жёстко наказал князь Дмитрий Хованскому провести сыск. Он подозревал, что здесь не обошлось без измены.

К концу дня стало известно, что тот, кого они искали, был среди ополченцев. Но он уже бежал вместе с гайдуками за стены, в Кремль.

– Проверь по полкам поручные! Найди, кто за него ручался! И всех их ко мне! На суд! – загремел голосом князь Дмитрий, когда Хованский сообщил ему это. – Не дознаемся, не накажем – то же будет дальше!

* * *

Через день, рано утром, выйдя из лагеря, Ходкевич пошёл не туда, не на тех, не на их полки, полки Пожарского.

– Что значит пошёл не туда?! – забеспокоился Пожарский, когда ему донесли об этом. – А куда он должен идти! Ты это знаешь? Хм! – язвительно усмехнулся он, обращаясь к Гагарину.

– Ну-у, к Кремлю, – промямлил тот, доложив ему эту новость.

– Туда по-разному можно идти!

У князя Дмитрия засосало под ложечкой. Он никак не мог угадать, как будет действовать гетман. Уже который раз он попадал впросак… Гетман был непредсказуем…

«На что ты годен-то как полководец!» – раздражённо подумал он сам о себе.

– Дозоры, дозоры и ещё раз дозоры! – приказал он полковым воеводам. – Сообщать обо всех передвижках Ходкевича!.. А тебе, Иван Андреевич, – обратился он к Хованскому, – со своим полком ни на шаг не отставать от гетмана! Куда он – туда и ты! В стычку не ввязываться! Пока он не проявит себя!.. Это хитрый лис, очень хитрый!

Он знал, что Ходкевич слыл незаурядным полководцем.

Вскоре появилась и ясность о намерениях гетмана. Ещё не поднялось как следует солнце, не разгулялся день, а гетман уже проявил себя. Он переправился через Москву-реку и скорым маршем двинулся в сторону Калужских ворот. С той стороны позиции русских были укреплены слабо. И Пожарский, поняв опасность, послал один полк на Ордынский двор, в Замоскворечье. И гайдуки Ходкевича ударили по нему. Положение там, в Замоскворечье, стало складываться тревожное.

Когда Пожарскому донесли об этом, он велел найти келаря Авраамия. Тот пришёл вместе с его полками из-под Троицы и жил в его лагере.

– Отец Авраамий, – обратился князь Дмитрий к Палицыну, когда того привели к нему. – Помогай! Езжай к Трубецкому! Проси, умоляй казаков выступить! Поддержать наших за рекой! Христа ради, скажи!.. За веру православную, за гробы наших отцов и дедов! Ну, в общем, сам знаешь, как молить души людей! Поезжай!..

Авраамий уехал к Трубецкому. Тот стоял у Яузских ворот. Путь туда был неближний. Надо было обогнуть весь Кремль и Китай-город. Время же торопило. Сам же князь Дмитрий собрался и поехал в полк Минина. Его он нашёл у Чертольских ворот.

– Кузьма, плохо дело! Поднимай всех своих людей и перекидывайся на ту сторону реки! – начал он с самого главного. – Здесь, на рву, у ворот и стен, оставь только самую малость! На всякий случай! Вдруг Гонсевсий ударит из-за стен?

– Ударит! Обязательно!

– Ты всё понял, Кузьма! Давай – время торопит!

Кузьма переправился со своим полком за реку.

И вовремя: подошёл гетман. Конники гетмана, латники затоптались на месте у глубоких рвов… Затем они спешились и пошли вместе с гайдуками. И даже в пешем строю их удар оказался мощным. Они смяли стрельцов, что стояли за рогатками. Те побежали и за рвом наткнулись на сотни Минина.

Кузьма стал останавливать их, кричал, метался по полю, среди рвов и шанцев. Ему стали помогать боярские дети. Но остановить ударившихся в панику стрельцов им не удалось. Гайдуки, гусары и пахолики захватили первый рубеж – ров. И здесь они задержались. Там замелькали заступы: пахолики и жолнеры стали засыпать ров…

В этот момент к нему подошёл с подкреплением Пожарский. Он переправился через реку, оставив своего коня на другом берегу и пешим пришёл сюда, на позиции. За ним тенью следовал Фёдор с боевыми холопами.

– Вон видишь того! – показал Кузьма Пожарскому на ров, захваченный у них поляками.