Текст книги "Приказчик без головы"

Глава шестая

Солнце к полудню окончательно перепутало Петербург со Стамбулом: на булыжных мостовых впору было жарить блины, в редких лужицах – варить яйца, а от лысины помощника смотрителя – зажигать лучины.

Сашенька жару переносила плохо, самый лютый мороз был ей милее: зимой и укутаться можно, и чаем согреться. А летом в длинном до пят платье как будто заживо варишься. Потому предложила оплатить экипаж. Непременно закрытый! К имевшимся злоключениям не хватало со знакомыми столкнуться.

Обливавшийся потом помощник возражать не стал, а надзиратель в благодарность даже руку Сашеньке подал, когда в экипаж садилась.

Дорогой Тарусова предложила денег, чтоб отпустили. Встречаться с Выговским в ее планы не входило.

– А сколько у тебя? – заинтересовался помощник.

– Много. Считайте! – Сашенька протянула узелок.

– С медью двадцать семь рублев, – подмигнул надзирателю помощник смотрителя, закончив счет, и, привстав, сунул добычу в карман штанов. – Ишь ты, богатейка! На корову передком накопила.

Сашенька не все слова, правда, поняла, но приободрилась.

– Высадите меня у Соляного рынка, – попросила она, – огурцов еще надо…

Конвоиры дружно рассмеялись:

– Потом купишь! Сначала на Морскую!

– Вы же деньги взяли! – возмутилась княгиня.

– Деньги? – делано удивился помощник. – Какие деньги?

Сашенька прикусила губу. Ее обокрали! Нагло, среди бела дня, в центре Петербурга. И что самое обидное – по собственной глупости.

– Отпустите! Если двадцать семь мало, – с мольбой в голосе и слезами на глазах попросила Сашенька, – завтра еще принесу!

– Вот завтра и отпустим, – ехидно улыбнувшись, пообещал помощник.

– Я жаловаться буду!

– Кто тебе, гулящей, поверит?

Четырехэтажное здание на Большой Морской, долгие годы служившее резиденцией обер-полицмейстеру, словно средневековый замок, вмещало его жилище, канцелярию, конюшню, пожарную и тюрьму. Но после реформ Федор Федорович Треплов переехал в дом военного губернатора[34]34
  Эту должность в 1866 году сократили.


[Закрыть], а на Большой Морской, 24 разместили Адмиралтейскую часть петербургской полиции. Там же ютилось любимое детище Треплова – Сыскное отделение. Федор Федорович долго убеждал императора создать специальную службу для розыска преступников и осенью 1866 года[35]35
  Хотя приказ о создании сыскной полиции датирован 31 декабря 1866 года, фактически она приступила к работе в октябре сего года.


[Закрыть] таки уговорил. За прошедшие три года начинание обер-полицмейстера было признано успешным, однако ни переселять, ни увеличивать штаты с финансированием и уж тем более распространять опыт на остальные города и веси никто не торопился.

Из нанятого на ее же деньги экипажа Сашеньку грубо вытолкнули на мостовую. Еле на ногах удержалась.

– Пошла! Пошла, курва![36]36
  Развратная, распутная женщина; потаскуха.


[Закрыть]

Дежурившего по части долго не могли добудиться.

– Что за девка? – спросил штабс-капитан Будницкий, когда после полуторачасового ожидания Сашеньку завели к нему в кабинет.

– Жена арестованного Муравкина, – доложил помощник смотрителя. – Доставлена по распоряжению господина Выговского.

– Кого-кого? – сладко зевнул капитан Будницкий.

– Выговского! Чиновника для поручений сыскной полиции, – напомнили ему.

Дежурный наморщил лоб:

– Белобрысенький такой?

– Так точно! Велено сдать под расписку!

– Под письку? Всего лишь раз? – хихикнул дежурный и взял в руку перо. – Не вижу препятствий!

Сашенька, уже набравшая воздуха, чтобы рассказать про грабеж, осеклась. Идиоту жаловаться бесполезно!

– Дана в том, что… Мещанка? Крестьянка?

– Гулящая! – услужливо пояснил помощник смотрителя. – Говорит, и билет имеется!

– Из какого сословия, спрашиваю?

Помощник пожал плечами.

– Крестьянка, – соврала Сашенька.

Ей не нравился взгляд дежурного. Пьяный, сальный!

Штабс-капитан позвонил в колокольчик, сунув полицейским расписку. В кабинет вошли караульные.

– В отдельную камеру, – указал он на Сашеньку.

– А Выговский? Он когда будет? – спросила она.

– Во вторник, радость моя, – многообещающе улыбнулся офицер. – Во вторник!

Встреча с Антоном Семеновичем уже не пугала. Наоборот, Сашенька мечтала о ней! И желательно побыстрее. До вторника Диди сойдет с ума! Почему бы Антону Семеновичу не заглянуть на службу сегодня? Ну право! Жены нет, детей тоже, мать с отцом в Вологде…

А вдруг Диди решит, что Сашенька привела угрозу в исполнение и бросила его с тремя детьми. Боже!

Ведь и искать не станет…

А и стал бы – все одно бы не нашел. В страшном сне такое не приснится – княгиня Александра Ильинична Тарусова, урожденная Стрельцова, сидит в камере предварительного заключения Адмиралтейской части!

Интересно, а врачи арестантов в праздники осматривают? Эх, если б Лешич заявился! Верный рыцарь наверняка бы придумал, как вытащить Сашеньку из вонючей камеры.

Княгиня в нетерпении стала прохаживаться по небольшой – три на четыре шага – камере.

Господи, от Зимнего меньше версты, а как все убого! Запах и вовсе невыносим. Вдобавок жара нестерпимая, сорочку хоть выжимай.

Хотелось пить. И есть! Сашенька вспомнила, что из-за скандала толком не позавтракала.

Заскрипел замок. Узница с надеждой привстала. Ого! Дежурный офицер пожаловал. Наверное, что-то сообщить. А вдруг решился ее отпустить?

Дверь затворилась, ключ скрипнут в замке. Их заперли! Что случилось? Штабс-капитан что, тоже арестован?

Господи! В его руках веревки! Мамочка, что же будет?

– Повеселимся, красавица? – подмигнул Будницкий.

За столом он не выглядел таким огромным. Головы на две повыше Диди будет! Нет, Сашеньке с сим Голиафом ни за что не справиться.

– Я есть хочу… И пить… – прошептала княгиня, пятясь в угол от приближавшегося насильника.

– Если ублажишь, в кухмистерской закажу! – пообещал штабс-капитан и скинул мундир на дощатые нары.

Тарусова наткнулась на табурет, попробовала приподнять. Черт! И здесь привинчен.

– А ты игрунья! Хе-хе! Мне такие нравятся!

Господи! Сашенька даже не догадывалась, что лишь приличное платье отделяет ее от мира, где грабят и убивают, унижают и насилуют, мира, о котором она, конечно же, читала в сочинениях Крестовского, бывшего студента Диди. Читала, но до конца не верила! Муж сетовал, что Всеволод Владимирович обладает слишком богатой для юриста фантазией, а получается, что он даже сглаживал ужасы истинной, но до этой секунды неведомой Сашеньке жизни.

– Скидывай давай одежонку, а то разорву!

– Постойте! Послушайте! Я не проститутка!

Сашенька уперлась в стену.

– Я жена…

Договорить не успела. Офицер сунул ей под подбородок локоть, прижал своим крупным телом к стене. Говорить Сашенька не могла, дышала – и то с трудом. Хотела вытащить булавку, единственное свое оружие, но ее правую руку грубо схватили, потянули вверх и привязали к торчащему в стенке кольцу. Потом точно так же поступили с левой рукой.

– Вот и порядок!

Штабс-капитан отодвинулся на два шага, чтобы полюбоваться, как извивается в путах привязанная жертва.

Сашенька решилась на рывок вперед, но веревки были крепкими, а узлы морскими.

– Я благородная дама!

Будницкий усмехнулся.

– И буду жаловаться!

– Слушаю!

– Я… Я кричать буду! Весь дом сбежится!

Штабс-капитан помотал головой:

– Не сбежится! Пристав с семьей на даче, – насильник не спеша стянул штаны, потом исподнее, – караульные за мною в очереди. С утра переживали, что сыскари всех баб на праздник выпустили…

– У меня сифилис! – не зная, чем бы запугать, соврала Саша.

– У меня тоже! – расхохотался Будницкий.

Его потные руки заскользили по сарафану. Княгиня изловчилась и укусила насильника за плечо.

Тут же получила по лицу:

– Но-но! Не заигрывайся! Не то зубы выбью!

Господи, какая же она дура! Зачем ввязалась в расследование? Какое ей дело до Антипа Муравкина? Пусть сдохнет на каторге! Нет, больше никогда, никогда она не наденет простонародное платье, не станет выдавать себя за крестьянку…

Штабс-капитан схватил ее за бедра и приподнял. Сашенька чувствовала себя Марией-Антуанеттой на эшафоте – еще секунда и вонзится гильотина! Княгиня зажмурилась… Пусть только развяжет руки. Сашенька совершит такое, что насильник больше никогда не притронется к женщине!

Но вместо гильотины заскрежетал ключ в замке.

– Что надо? – недовольно обернулся штабс-капитан.

– Будницкий! Шо ты тут делаешь?

Сашеньку сразу выпустили, ее стопы больно ударились об пол. Офицер резво развернулся и по привычке отдал честь.

– Срам лучше прикрой! Шо? Опять насильничаешь? – спросил вошедший, лица которого узница из-за мощной спины офицера не могла разглядеть.

– Никак нет! Она сама!

Тут Сашенька не сдержалась и врезала Будницкому ногой аккурат между бедер.

– А-а-а! – взвизгнул штабс-капитан и рухнул на пол, зажав руками причинное место.

Вошедший уверенным шагом подошел к ним:

– Ну? Хто тут офицеров насилует?

– Неправда! Он сам… – закричала привязанная к стене Сашенька.

– Знаю, знаю, успокойся! Как звать?

– Маруся!

– Крутилин Иван Дмитриевич! – чинно представился невысокий господин с комичными седыми бакенбардами.

– Иван Дмитрич! Я все объясню… – штабс-капитан, кряхтя и прикрывая рукой промежность, попробовал приподнялся.

– Суду объяснишь!

– Иван Дмитриевич! За что суд? – закричал Будницкий. – За гулящую?

– Я не гулящая! – возмутилась Сашенька.

– Заткнись! – Будницкий изловчился и снизу ударил Сашеньку по лицу. – С тобой потом потолкуем!

– Вон отсюда! – скомандовал Крутилин. – О вашем поведении я подам рапорт.

– Не советую, Иван Дмитриевич. У меня дядя в министерстве!

– Вот напугал. Давай, давай, ступай! – подтолкнул его к двери Крутилин и двинулся следом.

– Иван Дмитриевич! А я? – взмолилась привязанная к стене Сашенька.

– Развязать, накормить, напоить, – не оборачиваясь, скомандовал Крутилин надзирателям.

– Иван Дмитрич! – запричитала Тарусова, женским чутьем уловив нужную линию поведения. – Пожалейте! Дитя грудное не кормлено! Не виноватая я! Мужа навестить пошла. А меня сюда! До вторника.

– Как, говоришь, фамилия?

– Муравкина.

– Муравкина?

У Сашеньки который раз за день похолодела спина. Это ж надо – дожить до тридцати пяти, а ума не нажить! И за что ее муж-профессор любит? Крутилин присутствовал при обыске у Муравкиных, видел Марусю.

Сознаться в маскараде?

Еще пять минут назад, под угрозой насилия, она была готова на это, но теперь… Э нет! Лучше тюрьма и каторга. Опозорить мужа, отца, стать посмешищем на всю столицу? Нет, нет и нет! Настоящего своего имени Сашенька не назовет.

– А-а-а! – припомнил Крутилин. – Муравкина! Это не твой ли муженек братцу голову снес?

– Вроде того, – с облегчением сказала Сашенька.

Слава богу! Начальник сыскного Марусю в лицо не запомнил.

– Почему от следствия скрывалась?

– Не скрывалась! Переехала. Хозяйка прочь погнала.

– Бывает.

– Помогите, Иван Дмитрич! Дитятко дома одно. До вторника не доживет.

– Ладно, не скули. Пошли в кабинет.

Даже чаем напоил.

Иван Дмитриевич ничем не походил на грозу убийц и воров. Добродушное лицо, пышные бакенбарды, малоросский говорок. Однако допрашивал цепко, не забалуешь. Сашенька, то бишь Марусенька, стояла на своем: про убийство не знаю.

– Дома в тот день была?

– Целый день с Петенькой гуляла. Жара такая! Он пятнами покрылся. Только на воздуху и спасались. А после – к фершалу! – самозабвенно врала Сашенька, имитируя, как могла, простонародную речь. – А домой, как пришедши, глянула, а Антипка-то мой почивает. Притомился с работы.

– Кровь на полу заметила?

– Не!

– Про убийство Сидора муж рассказал?

– Не!

– Ой, девка! Врешь!

– Матушкой клянусь, истинная правда. Отпустите меня! Петенька дома! Пла-а-ачет! Соседку на часок уговорила…

– А где живешь теперь?

– Моховая, дом Михалевой, – Сашенька назвала адрес одной из приятельниц.

– Где-где? – удивился Крутилин.

– В подвале, вход со двора, – поправилась Сашенька.

– А-а-а! Что ж…

Договорить Крутилин не успел. Дверь со свистом распахнулась, и в кабинет влетел вихрастый мастеровой – Сашеньке не пришлось оборачиваться, чтобы его разглядеть: на боковой стенке очень удачно висело зеркало.

– Иван Дмитриевич! Как хорошо, что вы здесь! Я убийство Потапова раскрыл!

– Да ну! – подскочил с кресла Крутилин. – Молодец, Антон Семеныч!

Сашенька похолодела. А ведь это Выговский! Только в парике, ну и одежда соответствующая.

– Целый день на барахолке толкался, нанковый пиджак высматривал. Ну и высмотрел! Помните, пятно там на левом рукаве должно быть масляное?

– Помню, помню… Пиджак приобрел?

– Нет! Деньги дома забыл!

– Ну вот опять…

– Не волнуйтесь, Иван Дмитриевич! Вернем вдове в наилучшем виде. На пиджак так никто и не позарился, продавец с ним домой пошел, а я следом. Заротная улица Нарвской части, дом Белокурова. И с дворником тамошним переговорил.

– Чего рассказал?

– Комнату на первом этаже у них веселая компания снимает. Одну ночь пьют, следующую где-то пропадают. А главарь ихний по описанию дворника – один в один Коля Окаянный. Родинка над правым глазом, на левой щеке шрам полумесяцем…

– Надо задерживать.

– Вот за подмогой и приехал!

– Правильно сделал! А то в прошлый раз…

– Сколько можно вспоминать, Иван Дмитриевич? Даст Бог, сегодня возьмем!

– Возьмем! Непременно возьмем!

– По дереву постучите…

– Не сомневайся! У тебя, Антон Семеныч, счастливый день сегодня! Часом, не именины?

– Нет! А что такое?

– Ну как же! Потаповское дело раскрыл – раз, Колю Окаянного разыскал – два-с. А еще и три-с имеется… Знаешь, шо за барышня? – Крутилин по-простому ткнул указательным пальцем в Тарусову. – Нет, нет! В лицо не смотри! Не догадываешься?

Сашенька слышала, как Выговский чешет затылок. Сейчас выяснится, что за барышня!

Диди ее убьет! Правильно, кстати, сделает.

Насладившись паузой, Крутилин дал подсказку:

– За кого ты третьего дня строгий выговор без занесения в послужной список получил?

– Никак Муравкина?

– Мужа навещать пришла, как и предполагали…

– Отлично! Вернусь с задержания – опрошу!

– Да я уже… Хочу отпустить! Не знает она ничего! С ребеночком гуляла!

– Жаль!

– Ты давай переодевайся. Револьвер прихвати. А караульного отправь в резервную часть, городовых пусть побольше пришлют. Коля Окаянный без боя не сдастся!

Дверь захлопнулась. Сашенька перевела дух.

– Ладно, Муравкина, подписывай показания и дуй домой. Не до тебя…

Сашенька изготовилась поставить крестик, как в кабинет с шумом вернулся Выговский:

– Иван Дмитриевич! Иван Дмитриевич! Врет Муравкина!

Сашенька застыла с пером в руках.

– Видела она труп! Вспомните показания Антипа! Брата он прикончил днем, а труп в Невку скинул ночью, когда дворник спал. Что ж она, всю ночь с ребеночком гуляла?

Сашенька зажмурилась. Какая же она дура! Сама ведь эту мысль Выговскому подкинула.

Иван Дмитриевич довольно потряс пальчиком:

– Я ж говорю, именины! Даже соображать лучше стал. Молодец! Иди переодевайся, я сам управлюсь.

Дверь за Выговским опять затворилась. Сашенька трясущимися руками нарисовала крестик.

Иван Дмитриевич взял подписанные показания и порвал.

– Шо скажешь?

Сашенька виновато улыбнулась.

– Придется, зайка моя, тебе в камере посидеть. Не волнуйся, за ребеночком сейчас пошлю.

– Нет, нет! Пожалейте! Если в камере запрете – руки наложу! Конвоиры – они тоже насильники…

К удивлению, Крутилин остался безучастным. Тихо так сказал:

– Тогда говори правду. Даю минуту!

Сашенька задумалась. Надо любой ценой выбраться отсюда. Во что бы то ни стало!

– Простите, ваше благородие! – тяжело вздохнув, начала она. – Ваша правда! Видала я труп, видала! Вернулась с прогулки, а он посередь комнаты!

– Голову рубить помогала?

– Нет!

– А грузить на подводу?

Вопросы были с подвохом. Но жена юриста легко их разгадала.

– Сразу в обморок упала! Очнулась только ночью: Петенька с голодухи кричит, а мужа нет. И трупа нет.

– Почему в полицию не донесла?

– Антип, когда вернулся, сказал, что труп мне почудился! Сидор, мол, пьяным был, лежал как мертвый.

– Хм! Хм! – удивился Крутилин. – А ты не так глупа, как кажешься!

– Да, – улыбнулась Сашенька. – Батюшка мой тоже самое говорит.

– А когда труп всплыл? – привстал из-за дубового стола Крутилин. – Ты шо, не догадалась, чьих рук дело?

– Некогда мне догадываться, ваше благородие! Дитя на руках малое, мужу постирай, обед сготовь, пол помой. Все сама, у нищих слуг нет…

– Подпиши здесь, – Крутилин сунул ей новый листок, только что им исписанный. – Все! Свободна!

Сашенька медленно встала, повернулась к двери. Только бы Выговский опять чего-нибудь не вспомнил!

– Нет, стой!

Сашенька чуть не упала от испуга. Что еще?

– Сэкономим-ка мы государству пятьдесят копеек![37]37
  Повестки доставляли судебные приставы, за что им полагалось вознаграждение.


[Закрыть] Возьми-ка повестку в суд! В среду явишься на Литейный.

Сашенька кивнула.

– Не придешь – из-под земли достану!

На негнущихся ногах, моля Господа, чтобы не столкнуться с Выговским, Сашенька припустилась по страшному зданию.

Глава седьмая

На улице стояло то же самое марево, что и в полдень, но Сашенька жары не почувствовала, ее колотил озноб. Не помня себя от страха, она бежала, расталкивая встречных, и, только выскочив на Невский, опомнилась. Господи! Вдруг ее узнают? Надвинув платочек на глаза, она перешла проспект, свернула на Мойку и дошла пустынной набережной до самого Царицына луга. Лишь там перевела дух и огляделась. Никто за ней не гнался. Слава богу, вроде пронесло.

Сашенька свернула на аллею вдоль Михайловского сада. Здесь в тени деревьев ощущался легкий ветерок. Остановившись у одной из лип, прижалась к стволу и прикрыла глаза. Как ей все-таки повезло. Да она просто в рубашке родилась! Нет – в собольей шубе! Сегодняшняя авантюра чудом не кончилась катастрофой. Позором! Бесчестьем! Тюрьмой! Ее всего лишь ограбили. Ну и еще пару раз двинули по лицу, когда пытались изнасиловать. Легко, можно сказать, отделалась. Кстати, надо бы в зеркало глянуть, нет ли синяков? Впрочем, ерунда, если есть, скажет, что упала.

Нет! Больше никаких расследований! С этой секунды Сашенька ведет размеренную жизнь степенной матроны. Kinder, Küche, Kirche…[38]38
  Дети, кухня, церковь (нем.).


[Закрыть]

Кстати, о Küche – надо ведь огурцов купить. С пупырышками! Черт, а денег-то нет.

Но… она ведь решила выгнать Клашку! Значит, огурцы не нужны. Кто их будет солить? От незатейливой этой мысли Сашеньке наступило вдруг блаженство. Но ненадолго. Где-то рядом залаяла шавка. Истошно, протяжно.

Вначале княгиня старалась не обращать внимания на гавканье. Но собака продолжала надрываться. Ее лай, будто жужжание мухи, залетевшей в ухо, зазвенел в Сашенькиной голове. Господи! Ну сколько можно? Неужели собачку выгуливает глухой? Тарусова вспомнила, что в юности переписала расстроивший ее финал «Муму»: мол, собачка выплыла, Герасим сбежал с ней в Петербург и теперь каждый день выгуливает ее возле дома, в который пристроился дворником.

Вдруг это он?

Сашенька приоткрыла глаза. Герасим оказался мерзкой старушенцией в ярко-синем платье с вышедшим из моды длинным кринолином, а Муму – жирной болонкой, с упоением гавкавшей на пушистого рыженького котенка. Спасаясь от собаки, тот забрался на юную акацию, обхватил лапками, словно белка, тоненький ствол и теперь качался из стороны в сторону, боясь пошевелиться. Двинуться вверх или вбок не мог – ветки тонкие, непрочные, а путь вниз ему был отрезан. Старушенция держала любимицу на поводке и подначивала:

– Ату его, Шарлотта, ату!

Шарлотта все же решилась на прыжок, но ее окорока давно уже перевешивали остальные части тела, и псина рухнула спиной на землю.

– Ах ты так! – возмутилась старуха и замахнулась на несчастного котенка зонтиком.

В ответ рыжий комочек зашипел. К немалому Сашенькиному удивлению, из его пасти полетели брызги.

– Он еще и плюется! – заверещала старуха в кринолине. – На тебе, на!

Она, будто шпагой, ткнула котенка зонтиком, тот не удержался и полетел вниз. Сашенька рванула на помощь, но ее опередили. Мальчик пяти-шести лет в ярко-красной рубахе с кружевным воротником подлетел к деревцу первым и поднял котенка на руки. Прижал к груди, начал гладить…

Господи! Это же Володя!

Сашенька осмотрелась по сторонам. Ни старших детей, ни гувернантки!

Ах да! Женя с Таней наказаны.

– Мальчик! Поставь блохастого на место, – строго повелела старуха. – Это наш кот!

– Неправда! Он ничей! Я его вчера гладил!

– Вчера был ничей…

Старуха не договорила. Володя узнал Сашеньку:

– Мама! Мама! Посмотри, какой котенок!

Старуха то ли не расслышала, то ли не поверила обращению, что, собственно, немудрено – представить, что у наряженного мальчика из хорошей семьи мать щеголяет в замызганном сарафане, было затруднительно.

– Нянька! Скажи ребенку, чтобы бросил кота!

– Я не брошу! Вы его загрызете!

– А ну поставь!

– Ни за что!

– Ах так! Я тебя проучу! – Раздосадованная старуха двинулась на ребенка и замахнулась зонтиком.

Володя с котенком отскочил в сторону.

– Что вы делаете? – строго сказала Сашенька.

– Тебя, нянька, не спрашивают…

– Это не нянька, – топнул ногой Володя. – Это ма…

Сашенька была вынуждена его перебить:

– Я не нянька, я кухарка!

– Так марш на кухню! – скомандовала старуха. – Чего сюда приперлась?

– Кухарка? – удивился в свою очередь Володя.

Сашенька повернулась к нему и приложила палец к губам. Сын в ответ заговорщически подмигнул.

– А где Наталья Ивановна? – спросила Тарусова.

Володя махнул рукой в сторону Михайловского моста. Княгиня обернулась. Однако! Придется все-таки гувернантку рассчитать. Слишком увлеклась личной жизнью. Стоит и беспечно беседует с молодым человеком в соломенном канапе. А про Володю забыла! Нет, они не беседуют. Ругаются! Да как! Наталья Ивановна на глазах Сашеньки отвесила ухажеру звонкую оплеуху. Ну, дела! Тут же, опомнившись, гувернантка стала высматривать вверенного ей ребенка, а не найдя, громко закричала:

– Володечка!

– Мы здесь! – откликнулся мальчик и, чтоб точно увидела, поднял вверх руки, в которых держал котенка.

Наталья Ивановна, увидев Володю, тотчас заспешила к нему.

А тут Шарлотта, потерявшая после падения добычу из виду, наконец заметила кота. И кинулась с лаем на мальчика.

На Сашенькиного сына!

Княгиня, не раздумывая, пнула злобную собачонку ногой. Та, взвизгнув от боли, съежилась, затравленно посмотрела на обидчицу, а потом, пятясь задом, спряталась за хозяйкой.

– Как ты смеешь, негодница! – старуха пришла в ярость. – Пороть вас перестали, а зря! Ну, погоди, я сейчас тебя сама проучу!

И с размаху огрела Сашеньку зонтиком! Княгиня не сдержалась – ответила пощечиной.

– Что?! Что?! Городовой! Полиция! – завизжала старуха.

В ответ с Конюшенной площади прозвучал полицейский свисток.

Княгиня решила не искушать судьбу. За ребенка можно было теперь не волноваться – на всех парах к нему спешит гувернантка, а вот самой Сашеньке возвращаться в тюремную камеру не хотелось. Подхватив подол, она побежала в сторону Летнего сада. Старуха с собакой ринулась следом. Ей даже разок удалось ткнуть княгиню в спину зонтиком. Но молодость быстро одержала верх. Уже через пять шагов старуха начала отставать.

Спешившая навстречу Наталья Ивановна не узнала хозяйку.

Около Михайловского моста Сашенька сбавила шаг и рискнула посмотреть назад: преследовательница безнадежно отстала, городовой так и не появился на аллее, а Володя уже что-то взахлеб рассказывал Наталье Ивановне, которая нежно гладила котенка.

Тарусова пересекла мост, не обратив внимания на молодого человека в соломенном канапе, при ее приближении спрятавшегося за деревом. Оттуда он внимательно ее рассмотрел, а когда Сашенька удалилась, вышел из укрытия. Достав испанскую пахитоску, юноша вставил ее в мундштучок, чиркнул шведской спичкой и не спеша прикурил. Минут через пять с ним поравнялась старуха с собачкой. Молодой человек учтиво приподнял головной убор:

– Какой пес, мадам! Какой прелестный экземпляр!

Хозяйка болонки остановилась. Негодницу-кухарку все равно не догнать, а заговоривший юноша показался ей приятным, воспитанным и прелестно симпатичным. Старуха никак не могла смириться, что ее время кружить головы давно прошло.

– Позвольте представиться: Кондратов Юрий Петрович, студент.

– Вдова надворного советника Секунова, – с достоинством произнесла старуха, а затем игриво добавила: – В ваши годы меня называли Дашенькой.

– Безумно приятно! А его? – молодой человек отличной замшевой перчаткой указал на болонку.

– Ее, – поправила юношу Секунова. – Ее имя Шарлотта.

– Какая прелесть! Можно погладить? – не дожидаясь разрешения, Кондратов присел на корточки и потрепал собачонку за холку.

Псине такая фамильярность не понравилась. Изловчившись, она тяпнула молодого человека за палец.

– Ой!

– Шарлотта! Фи! Плохая девочка!

– Что вы, что вы, очень хорошая! Просто она в бешенстве. Я видел, как ее пнули ногой.

– Вы видели? Правда? Пойдемте тогда в полицию! Надо подать жалобу! Вы будете свидетелем!

– Знакомы с этой девкой?

– Она кухарка вон того мальчика, – старуха указала зонтиком на гулявшего вдалеке Володю. – Надо расспросить его гувернантку о родителях. И подать жалобу! Наглую девку высекут на Сенной…

Старуха оглянулась. Ну и нравы нынче! Не дослушав и не попрощавшись, показавшийся ей таким обходительным молодой человек уже пересек мост и пошел вдоль Летнего сада.

Гроза началась внезапно. Даже вечный ее предвестник, порывистый ветер, не успел предупредить прохожих, даже солнце не сумело спрятаться в тучах. Молния сверкнула прямо в его лучах, затем город подпрыгнул от грома, и начался водопад.

Сашеньке повезло, она успела вернуться. В тревоге выглянула в окно. Где там Володя и Наталья Ивановна? Сумеют ли нанять извозчика? Или же промокнут до нитки? Не допусти Господи пневмонию!

Сергеевская опустела. Только несчастный Глебка безуспешно прятался под фонарем. Бедный! Целый день, не сходя с места, караулил Сашеньку и даже в ненастье не смел покинуть пост.

Зачем? Почему? Чем княгиня так опасна для Осетрова?

Нет, довольно! Расследование закончено. Лучше уж пусть Диди проиграет процесс, чем опозорится из-за ее выходок.

Сашенька быстро переоделась. Очень хотелось есть. Интересно, что Клашка приготовила на ужин?

Клашка!

Не перегнула ли госпожа княгиня палку? Клашу любят дети, любит Диди. И Клаша любит их. А еще она любит своего сына, как всякая мать, как сама Сашенька своих. И, не думая о последствиях, бросается на их защиту. Как сегодня на аллее!

Имеет ли княгиня Тарусова право наказывать Клашу за материнскую любовь?

Сашенька с юных лет была категоричной и к цели, если та вдруг появлялась, шла, не считаясь ни с чем и ни с кем, презирая опасности и пренебрегая жертвами. Но сегодня, после перенесенных злоключений, стала… Нет, не другой. Просто на капельку сентиментальней, на гран мягче, на полвершка добрее. И этого хватило.

Черт с ней, с Клашей! Пусть остается!

Сашенька тут же захотела обрадовать своим решением Диди.

Но «обрадовали» ее!

Такого не ожидала… Вообразите, Дмитрий Данилович напился! Вместе с Лешичем. Вот так бурлеск!

Оба восседали в креслах перед огромной почти порожней бутылкой коньяка. Закусывали лимончиком и сигарами, потому заметили княгиню не сразу. Еще бы, столько выпить на пустой желудок!

– А вот и Сашулька! – Дмитрий Данилович попробовал встать, но Ньютоново притяжение не позволило.

Лешич оказался трезвее, даже ручку поцеловал.

– Ботанику дети знают! – доложил Диди. – Гораздо лучше меня! И тригонометрию лучше! Только вот зачем? Лешич, скажи честно! Тебе косинусы в жизни пригодились?

Прыжов глупо улыбнулся:

– Только синусы! Они каким-то образом в наш нос заползли. Там теперь и живут!

– Правда? – испугался князь.

У Сашеньки округлились глаза. Муж не был пуританином, но никогда до сего дня до положения риз не напивался. Так, иногда с друзьями по рюмочке-другой по большим праздникам…

– Диди! Ты с ума сошел?

– Нет! Я в полицию ходил…

– И я! – сообщил Лешич.

– А ты зачем?

– Из дружеского расположения. Диди не знал, к кому обратиться.

– Нет, знал! – с пьяной горячностью возразил Диди. – Теоретически!

– В теории мы все Сократы…

– Да? Ты так считаешь? Проверим! Сколько в Петербурге частей?

– Тринадцать! – сосчитал в уме Прыжов.

– Ответ неверный. Это раньше Петербург совершенно безответственно делился на тринадцать частей. Почему, спросишь, безответственно? Потому что тринадцать – это чертова дюжина! И преступники чувствовали себя в нашей столице, как рыба в воде. Но недавно мудрые государственные мужи ошибку исправили! Теперь Питер состоит из двенадцати частей![39]39
  В 1858 году Охтинская часть была присоединена к Выборгской.


[Закрыть] Чувствуешь разницу? Дюжина ведь апостольское число! И криминальный мир сразу затрепетал! Для большего его устрашения неблагозвучные названия, типа Вторая Адмиралтейская часть, Третья, Четвертая, были заменены на ласкающие слух: Казанская, Спасская, Коломенская…

Князь говорил с хмельной обстоятельностью, запинаясь через слово. Сашеньке же, оправившейся от потрясений и удивлений, очень хотелось есть.

– Диди, умоляю, покороче!

– Покороче никак. Это все равно что в задачнике сразу ответ посмотреть. А ведь ответ – не главное. Главное – цепочка рассуждений. Так вот! Двенадцать частей поделены на тридцать восемь участков, которые в свою очередь состоят из девяноста трех околотков. Каждым заправляют два околоточных. Почему два? Молчите! А ведь не хотели слушать… Один, имея в своем распоряжении городовых, следит за порядком и благочинием, второй же должен ежедневно обходить дома и гостиницы, контролируя соблюдение паспортного режима, выявляя притоны и подозрительных лиц.

– Браво, господин профессор! – зааплодировал Лешич. – А можно вопрос?

– Нужно!

– Раз такой вы умный, зачем продефилировали в адресный стол?

Князь смутился:

– А потому что дворник сказал, что Маруся съехала. И никто не знает куда. Вот я и подумал…

– Тебе крупно повезло, что на Большой Садовой[40]40
  Адресный стол помещался в здании Спасской части на Большой Садовой улице.


[Закрыть] ты встретил меня!

– Это подарок судьбы, – согласился Диди. – Представляешь, Сашуль, Лешич всех этих околоточных в лицо знает.

– Не всех! Только лучших. Как тебе Климент?

– Грандиозно! Давай за него выпьем!

– По-моему, вам достаточно! – еле сдерживая ярость, заметила Сашенька.

– Не беспокойся, любимая. Такой сегодня коньяк! Пьешь и не пьянеешь, – заверил супругу князь. – На, попробуй.

Диди сунул жене под нос стакан с плескавшейся на дне янтарной жидкостью. От запаха голодную Сашеньку едва не вывернуло.

– Согласен, – отвел руку Диди. – Амбре еще то! Но вот когда глоточек заструится у тебя по пищеводу, ты сразу почувствуешь, что это совсем не спирт, разведенный, по нашему обыкновению, водой. Словно можжевеловый дым пьешь, а фруктами закусываешь! Давай, Лешич!

– За Климента!

– Диди! Все это очень интересно…

Однако княгиню перебили:

– Папа, папа, смотри…

В кабинет без стука ворвался мокрый, но счастливый Володя и протянул отцу рыжего котенка.

– Ножки, как у рояля! – оглядев рыжего, заметил князь. – Короткие и толстые!

– У вас что? Мохнатый рояль? – удивился Лешич и спросил у мальчика: – Как звать?

– Мурзиком! – уверенно ответил Володя.

– Мурзиком нельзя! Человеческими именами тварей называть не полагается! – решительно заявил Диди.

Дмитрия Даниловича в гимназии за татарский разрез глаз величали Мурзой.