Текст книги "Сломанная тень"

Глава десятая

Будто заново родилась Софья Лукинична! Давненько она двенадцать часов кряду не спала! А сил-то, сил сколько! Обычно Дунька пощечиной отделывалась, а сегодня и пощечину, и пинок получила: битый час корсет затягивала, кобыла неповоротливая! Из-за нее Софья Лукинична на общий завтрак опоздала. Ох, и скучно кушать в одиночку! Сил-то сегодня через край, всем бы аппетит испортила! Адаму спасибо – лекарство дал хорошее. Жаль, сам на ночь не остался.

– Почему кофе холодный?

Никанорыч успел рукавом закрыться, иначе кипяток обварил бы ему лицо. Следом Софья Лукинична запустила фарфоровой чашечкой, за нею просвистело блюдечко. Увертываясь от посуды, Никанорыч мотал головой, не переставая улыбаться. Подниматься Лаевской было лень, поэтому кулаком в живот получил не дворецкий, а подававший завтрак лакей. Так удачно согнулся, что еще и за волосы она его потаскала!

На шум вбежала Ирина Лукинична:

– Софушка! Что стряслось?

– Слуг уму-разуму учу!

Ирина Лукинична увидела разбитую чашку из любимого сервиза – еще матушка покойная из нее пила – и всплеснула руками:

– Посуду-то зачем бить?

– Это не я! – быстро оправдалась Софья Лукинична. – Это все они! Руки у них из задницы растут! Вели всех высечь!

– Ай-ай-ай! – запричитала Ирина Лукинична.

Лаевская тяжело встала со стула:

– Ну ладно, мне пора!

– Гулять?

– Если денег дашь!

– Андрей Артемьевич тебе вчера давал!

– Этих копеек я даже не заметила!

– Тогда дома посиди! Подушечку закончи! В прошлом году вышивать начала!

– Дудки! – Софья Лукинична направилась к двери. – И не забудь всех высечь!

Лакей проводил ее испуганным взглядом, а потом с мольбой уставился на Ирину Лукиничну. Поверит ли, что он не виноват?

– Ступай! – дружелюбно махнула та рукой. Хоть и строга Ирина Лукинична, но справедлива. Кого накажешь за безумие сестры?

Софья Лукинична приметила вчера у Брейтфуса[21]21
  Петербургский ювелир.


[Закрыть] великолепные сережки! Бриллианты в них с перепелиное яйцо, переливаются так, что глаз не оторвать. Если нацепить, любой полюбит!

Не постучав, она решительно распахнула дверь в кабинет мужа. Андрея Артемьевича за столом не было, в комнате находилась одна Ольга. Даже не обернулась, паскуда!

– Вот ты и попалась! – Ольга наконец повернула голову, и хищница с наслаждением заметила испуг в ее глазах.

– Добрый день, Софья Лукинична! – поздоровалась девушка, кладя на стол листок и конверт.

– Письма, значит, чужие читаем? Куда не надо нос суем? – вместо приветствия прошипела Лаевская.

Ольга попыталась улыбнуться:

– Что вы! Я стол Андрея Артемьевича разбираю, вдруг что-то важное завалялось? – Лаевская приближалась к ней с блуждающей улыбкой, от которой девушке становилось все больше и больше не по себе. – Помните, вчера письмо графини Кобылиной нашлось?

Софья Лукинична подошла вплотную и уперла руки в бока. Ольга попыталась отступить назад, но уперлась в стол. Хозяйка придвинулась вплотную и мощной грудью толкнула Змееву в плечо. Насладившись ужасом в глазах жертвы, Софья Лукинична процедила:

– Всем этим бумагам место в камине!

– Что вы, Софья Лукинична! Я только что собственноручную записку государя нашла. Хотите поглядеть?

– Сам-то где?

– Государь?

– Дурой не прикидывайся!

– Андрей Артемьевич? – снова попыталась улыбнуться Ольга. – Я его попросила удалиться на часок. Ведь не даст ничего разобрать!

– Любишь его? – грозно спросила Лаевская, и бледное лицо девушки моментально стало багровым. – Сама знаю! Любишь!

Ольга закрыла глаза. Если никто сейчас в комнату не войдет, она погибла! Но Софья Лукинична внезапно сменила тон на задушевный:

– А я тебя понимаю! – Софья Лукинична неожиданно раскрыла объятия и больно стиснула худенькое тело. – Я же тебе как мать! И люблю как родную! Собственной-то доченьки Бог не дал!

– А Полина? – обомлела Ольга.

– Ты не знаешь? Полина не моя! Моя дочка мертвой родилась! – Лаевская отодвинулась от Змеевой, чтобы вытащить платочек. – А Андрей Артемьевич так хотел дочь, что в ту же ночь взял подкидыша из Воспитательного дома. И я ее как родную воспитывала! А она… она меня ненавидит!

– Что вы! Что вы! Успокойтесь! Не плачьте! Полина вас очень любит!

– Добрая ты, Оля! – Софья Лукинична вмиг успокоилась и утерла слезы. – Дурного не замечаешь. Полина всех ненавидит. Всех! Знаешь, что она про тебя говорит?

– Нет! – прошептала Змеева.

– Она тебя батюшкиной подстилкой называет! – Против желания глаза девушки увлажнились. Софья Лукинична промокнула их своим платочком. – Но я… – Лаевская снова заключила Ольгу в объятия, – я тебя ни в чем не виню! И счастья вам с Андрюшенькой желаю! Ты, доченька, уж прости, я часто бываю к тебе несправедлива! Но пойми и меня! Муж не любит, и я его! Годы проходят, а счастья-то нет! – Софья Лукинична снова зарыдала. – Как я вам завидую! Сейчас вот прямо пойду в церковь и поставлю свечку, чтобы вы поскорей соединились!

В душе Ольги шла борьба. До сей минуты Лаевская ее только обижала, травила по ничтожным поводам и без оных. Змеева всегда сдерживалась, отвечала на выпады христианским смирением. Ведь Софья Лукинична больна! Да и не одна Ольга страдает, вся семья! Сейчас, после задушевных слов, у нее возникло искушение ответить на искренность искренностью. Да, стараниями Ирины Лукиничны и Андрея Артемьевича, дай им Бог здоровья, будущее Ольги устроено. Матвей Никифорович, без всяких сомнений, прекрасный человек – умный, образованный, душа у него возвышенная, пишет стихи. Вот только Ольга его не любит! И зачем им повторять чужие ошибки? Увы! Милый и достойнейший Андрей Артемьевич не способен разрубить гордиев узел! Может быть, сами женщины, Ольга Змеева и Софья Лаевская, объединившись, смогут это сделать?

– Что вы такое говорите? – осторожно начала Ольга. – Андрей Артемьевич ваш муж перед Богом!

– Ах, милая! Дети наши выросли. К чему нам дальше мучиться? Ты любишь Андрюшу, я нашла своего Адама. Давай так! Вы даете мне двести тысяч, и я уезжаю в Париж! И будьте счастливы, я вам больше не помеха!

– Двести тысяч?

– Ну, ладно, сто девяносто. На меньшее, так и знай, я не согласна! Даже не мечтай! Знаешь, сколько за меня приданого дали? По нынешним деньгам – миллион!

Софью Лукиничну занесло – ее приданое было небольшим. Но, чтобы серьги купить и в Париж с Адамом отправиться, серьезные деньги нужны!

– Откуда у Андрея Артемьевича мильоны? – воскликнула Змеева. – У меня их тем более нет!

– Дурочка ты! Он же интендантом служил, коней и фураж закупал. Должность доходная.

– Андрей Артемьевич не такой! Он честный! – вскричала Змеева. – В армию сотню раз просился, а государь ни в какую!

– Честный! А зачем тебя замуж выпихивает?

Этот вопрос волновал и Ольгу. Противиться воле опекуна и любимого человека она не могла, верила, что все совершается для ее блага. Но сердцем не понимала!

– Матвей Никифорович предложение сделал. Он меня любит! Наверное…

– Конечно, любит. Деньги, которые ему обещаны! Никто за просто так чужого ребеночка своим не признает!

– Какого ребеночка?

– Вашего с Андрюшей! Думаешь, я пинеточек не заметила?

Ольга весело рассмеялась:

– Вот вы о чем! Так я не для себя вязала!

– А для кого? – отвалилась челюсть у Софьи Лукиничны.

Ольга внезапно замялась, а Лаевскую разобрал интерес:

– Ну, скажи, солнышко! Скажи, рыбонька! Мы же подруги!

Софья Лукинична снова наступала, на сей раз прижимая Змееву к стенке. Девушка ругала себя: и зачем только принялась за эти пинеточки? Вот глупая! Хотела приятное сделать! А как нехорошо выходит! Вчера Ирина Лукинична всполошилась, сегодня – Софья…

Пришлось поделиться догадкой:

– Мне кажется, Аполлинария Андреевна скоро станет матерью!

– Полина? – изумилась Софья Лукинична. – От кого?

«Все-таки она сумасшедшая!» – решила Змеева и напомнила:

– Полина замужем!

Лаевская громко расхохоталась.

Ну и куда этот старый хрыч подевался? Весь дом уже Софья Лукинична обошла. И что же? Племянник при виде ее изобразил неудовольствие. Он, видите ли, княгиню Дашкину учит рисовать. Схватил за руку с зажатой кисточкой и водит по холсту, приговаривая:

– Движения должны быть резкими, каждую виноградинку надо словно вырубать на картине! Тогда рисунок получится объемным! А вы, Юлия Антоновна, мазки кладете, словно забор красите.

Да уж! Каких-то ярких пятен намалевала Дашкина вместо натюрморта. Казалось бы, чего проще! Вот они, фрукты, перед ней на столе, очень, кстати, аппетитные! Софья Лукинична не удержалась, схватила веточку.

– Что вы делаете, тетушка? – накинулся Тучин. – Мы же рисуем!

Забыл, подлец, в чьем доме находится. Но как хорош! Узкая талия, широкие плечи! Хрустнув виноградинкой, спросила томно:

– Сашенька! А не видел ли ты дядюшку?

– Видел! За завтраком, – буркнул Тучин.

– Мне он срочно нужен!

– Ничем не могу помочь! – раздраженно ответил художник, а его ученица недовольно дернула плечиком, которое Тучин тут же обнял. Ой! Ну, до чего молодые барышни блудливы! Что Полина, что эта княгиня! Ни стыда, ни совести – судя по эскизу на мольберте, голой позировала. Ох и бесстыжая!

Лаевская продолжила поиски.

Мерзавка Полина нежилась в постели. Может, и впрямь беременна? Бледная какая-то. Обессиленно подняла руку и умирающим голосом поинтересовалась, который час. Не стала Софья Лукинична у нее ничего спрашивать – откуда лежебоке знать, где Андрей Артемьевич?

А Угаров испугался! Распахнула Лаевская ногою дверь, от резкого звука слуга, бривший Дениса, неловко дернул рукою и порезал негодяя. Юноша вскочил с кресла – одна щека намылена, со второй кровь капает.

– Андрей Артемьевич не у вас? – как ни в чем не бывало спросила Лаевская.

– Нет! – удивился Денис и развел руками. Сами, мол, смотрите!

– Я так и знала! – дернула плечом Софья Лукинична. Вот новости! Слуга в доме новый появился. Кстати, симпатичный. Глаза очень красивые, голубые-голубые! Скользнул ими, с головы до пят Софью Лукиничну оценил, на сережки засмотрелся. Вот! Даже слуги понимают, что опалы ей не идут! – Ну, не буду мешать! Брейтесь!

Сын, родной сын, даже головы не поднял! Наука женщинам! Нельзя детей от кого попало рожать! Если бы от любящего человека зачала, разве так бы мать встречал? Пробурчал что-то себе под нос и рукой махнул – не мешайте-де, маман! Кошмар! Хлопнув посильнее дверью, Лаевская подумала-подумала и направилась к Марфуше. Почему бы дурачку Лаевскому не сходить к дурочке юродивой?

Попасть к блаженной можно было лишь по черной лестнице. Ах, как здесь грязно и накурено! С самого двора вьется очередь страждущих. Кого тут только нет! Купцы, солдаты, нищие, даже офицеры! Один из них саблю выхватил, решив, что Софья Лукинична лезет без очереди. Гаркнула на него Лаевская, но в Марфушиной конуре обнаружила лишь дородную купчиху с дочкой.

– Сватается к Танюшке Аристарх Захарьевич, – причитала купчиха, подавая Марфуше смятую «катеньку».

«Вот те раз, – изумилась Софья Лукинична. – Дура дурой, а какой доходец! Если с каждого в очереди по сотне, за несколько месяцев и на сережки, и на диадемку с перстеньком можно набрать!»

– И что нам делать, родненькая? – как только Марфуша дар приняла, купчиха плюхнулась перед ней на колени. Дочка ее, такая же толстозадая и белолицая, как мать, брезгливо оглядев пол, осталась стоять.

Марфуша теребила четки.

– Что нам, грешным, делать? – завывала купчиха.

Софье Лукиничне из-за криков никак не удавалось встрять, спросить пустосвятку[22]22
  Пустосвят – человек, придерживающийся не существа, а лишь внешней формы религии, ханжа.


[Закрыть], куда Андрей Артемьевич подевался. Она цыкнула на купчиху:

– Тсс! Не верещи в моем доме!

Марфуша, испугавшись Лаевской, молчала, и купчиха бросилась за советом к Софье Лукиничне:

– Матушка! Подскажи тогда ты! Аристарх Захарьевич…

– Да слышала уже! – заорала Лаевская. – Тебе к майорше надо. В дом напротив. По картам всю правду скажет!

– Ой, спасибо, матушка! – купчиха бухнулась на колени перед ней и попыталась поймать подол платья, чтобы поцеловать. Марфуша, услышав про майоршу, вскочила, вытащила из-под подушки грязную тряпицу, бросила купчихе. Та поймала, развернула и запричитала:

– Кружевная! Кружевная! На колени, Танюшка! Счастливым будет брак!

– Так он водку жрет! Ведрами! – басом возразила доченька.

– Зато миллионщик! На колени, дура!

Марфуша многозначительно изрекла:

– Водку просим – воду пьем, воду просим – водку пьем!

– Слышишь, что блаженная говорит? – закричала купчиха дочери.

– Слышу! Только не пойму, – недоуменно пробасила невеста.

– Пить не бросит, но пьянеть больше не будет! – пояснила мать. – На колени! Благодари!

– Я, собственно, Марфуша, к тебе по делу! – наконец встряла Лаевская. – Не знаешь ли, где Андрей Артемьевич?

– Андрей-воробей, не гоняй голубей! – запела Марфуша.

– Тьфу, дура!

Покрутив пальцем у виска, Софья Лукинична выскочила из комнаты и, поднимаясь по лестнице, почувствовала, что утомилась. «Пошлю-ка я Дуньку на поиски, – решила. – Не барское это дело – по лестницам шастать».

Но на втором этаже в коридоре наткнулась на Кислицына.

– Доброе утро, Софья Лукинична!

«Первый человек мне сегодня обрадовался!» – подумала Лаевская и схватила Матвея Никифоровича за руку. Идти, опираясь на нее, было намного легче.

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Матвей Никифорович! А почему в шинельке? Гулять собрались?

– На службу спешу, Софья Лукинична!

– Бедный вы, бедный! – сочувственно прижалась к нему Лаевская. Кислицын развел руками, мол, такова судьба. – Ужасно, наверное, быть бедным? Таскаться в присутствие, жениться на бледных поганках…

Матвей Никифорович от неожиданности поперхнулся и закашлялся. Софья Лукинична остановилась и хлопнула его по спине – субтильный Кислицын еле на ногах удержался. Откашлявшись, промямлил:

– Ничего не попишешь. Планида такая!

– Планиду можно изменить! Хотите, я возьму вас под свое покровительство? Как сыр в масле у меня будете! – Кислицын тоже был кандидатом в Адамы, списывать его со счетов Софья Лукинична не собиралась. Когда еще доктор с визитом заявится? А Кислицын вот он, под рукой!

– Это для меня огромная честь, – уклончиво ответил Матвей Никифорович.

– Конечно, огромная! А кстати, случайно не знаете, где мой муженек ошивается?

– Он, кажется, с Филиппом Остапычем беседует…

– С кем? – не поняла Лаевская. Кроме покойного Фрола, Дуняши и Никанорыча, никого из слуг по именам не знала.

– Со швейцаром… – Кислицын удивился: трудно войти в дом и не заметить Филиппа Остапыча. Высок, крепок, живота и лишних подбородков, несмотря на солидный возраст, не имеет, спина прямая, волосы седые, но густые, щеки в мелких шрамах. Услужлив Филипп Остапыч, но с достоинством, никогда не лебезит, не торопится суетно. В доме недавно, но уже на особом положении. Самому Андрею Артемьевичу приглянулся! Героической судьбы человек!

Царствие Александра Благословенного мирным не назовешь – врагов у России много (почитай, все соседи), вот и воевали без продыху. И везде Филипп Остапыч! Аустерлиц, Смоленск, Бородино, Ватерлоо… Всех полководцев повидал, во всех сражениях дрался! Частенько захаживал Андрей Артемьевич в швейцарскую – трубочку выкурить да рассказы солдатские послушать. Собственная-то служба Лаевского чересчур мирно протекла! Переживал из-за этого Андрей Артемьевич: вроде генерал, а пороха не нюхал, все кровь лили, а он сено покупал.

– Со швейцаром?! Мой муж точит лясы со швейцаром?! – Софья Лукинична встала как вкопанная.

– Да! – подтвердил Кислицын.

– Ужас! И после этого меня считают сумасшедшей! – возмутилась Лаевская и устремилась к цели.

В швейцарской витал аромат хорошего табака. Андрей Артемьевич наслаждался своей пеньковой носогрейкой, Филипп Остапович посасывал глиняный чубук:

– А вот Лютцен[23]23
  Сражение русско-прусских войск при Лютцене 2 мая (по новому стилю) 1813 г. с армией Наполеона.


[Закрыть] сначала объявили победой. Витгенштейну[24]24
  Петр Христианович Витгенштейн (1769–1843) – в апреле – мае 1813 г. главнокомандующий русско-прусской армией в Германии; после ряда сражений с превосходящими силами Наполеона и последовавшего отступления понижен в должности.


[Закрыть] цацку дали…

– Андрея Первозванного, – подтвердил Андрей Артемьевич. – А Милорадовичу[25]25
  Михаил Андреевич Милорадович (1771–1825) – генерал, военный губернатор Петербурга с 1818 г. Погиб во время восстания декабристов.


[Закрыть] графство пожаловали.

– Михал Андреичу за дело. Он отступление прикрывал. А Витгенштейна этого я бы самолично повесил! Тоже мне главнокомандующий! В палатке всю битву просидел, дрожал как цуцик, к нему за распоряжениями, а он молчит. Ждал, что императоры скажут.

– А ты откуда знаешь? – удивился Андрей Артемьевич.

– Слыхал… В сражении видно, кто чего стоит. Эх, жаль – чуть-чуть Кутузов до Лютцена не дожил![26]26
  М.И. Кутузов скончался 28 апреля 1813 года.


[Закрыть]

Андрей Артемьевич покачал головой: «Зря мы солдат считаем серой скотинкой, в происходящем они разбираются не хуже нас».

Приятная беседа была бесцеремонно прервана Софьей Лукиничной:

– Ах, вот вы где! А я обыскалась. Хорошо, Матвей Никифорович подсказал!

Кислицын виновато кивнул Лаевскому. Швейцар, не торопясь, отложил чубук, подошел к тяжелым, мореного дуба дверям, распахнул их, уточнив у Кислицына:

– На службу, Матвей Никифорович?

Тот махнул рукой:

– Куда же еще…

– Посмотрите-ка внимательно, Андрей Артемьевич! Чего на мне не хватает? – Софья Лукинична крутилась перед мужем и так и сяк, но тот только хлопал подслеповатыми глазами. Всего вроде в избытке!

– Да все на месте, Софушка!

– Может, люди подскажут?

Лаевская посмотрела на вернувшегося швейцара, затем на казачка Пантелейку.

Тому поначалу тяжело жилось в господском доме. Все казачком помыкали, каждый норовил угостить затрещиной. Но все переменилось в тот счастливый день, когда прежний швейцар ни с того ни с сего взял расчет. Филипп Остапыч сразу казачка полюбил и взял под опеку. Пантелейка даже жить к нему в швейцарскую перебрался. Причина этой внезапной любви была всем понятна – у солдата когда-то свой сыночек имелся, да от болезни преставился.

– Ну, почему все молчат? Неужели не видно, чего не хватает! – продолжала вертеться Лаевская.

– Шубы? – предположил Пантелейка.

– Болван! – скривилась Софья Лукинична. – Впрочем, неси шубу! – Если удастся денег выпросить, сразу к Брейтфусу решила ехать.

– Сей момент, барыня! – вскочил Филипп Остапович. Шуба у Лаевской тяжелая, не донесет малец.

– Ладно! – сжалилась Софья Лукинична. – Посмотри, Андрей Артемьевич, что у меня в ушах!

– Кажется, сережки! – ответствовал муж.

– Это не сережки, это черт знает что! Над вами, Андрей Артемьевич, смеются! Миллионщик, а жена в опалах ходит. Новые серьги купить надобно!

– Сколько? – покорно поинтересовался несчастный супруг.

Лаевская придвинулась к мужу, шепнула на ушко.

– Нет, нет! – замахал рукой Лаевский. – И не мечтай! Таких денег нет!

– Ну, так продай что-нибудь! Деревушку или село!

Пантелейка испугался: вдруг и его продадут?

– Софья! Давай обсудим это завтра! – строго сказал Андрей Артемьевич.

– Завтра сережками не отделаешься, я к ним диадему потребую.

С улицы позвонил колокольчик. Софья Лукинична выглянула и радостно сообщила мужу:

– Если доживешь! Не по твою ли душу гробовщик?

У Андрея Артемьевича задрожали коленки. Старик очень боялся смерти! Что будет с семьей, если он раньше Софушки помрет?

– Ваша шуба, барыня! – Филипп Остапович встряхнул перед хозяйкой тяжелыми песцами. Лаевская вспомнила про майоршу, к которой направила глупую купчиху. Раз за кольцом не судьба ехать, почему бы к гадалке не сходить?

– Прикажете карету заложить?

– Прогуляюсь! – решила Лаевская. Недалеко идти. Дом майорши напротив через Фонтанку!

Швейцар открыл дверь. Маленький человечек в черной шинели посторонился, почтительно поклонившись:

– Как здоровье, Софья Лукинична?

– Твоих внуков переживу! – бросила она ему на ходу.

Человечек бочком протиснулся вовнутрь.

– Господин Лаевский дома-с?

– Чем обязан, Петр Петрович? – спросил с ужасом Андрей Артемьевич.

– Я к сыну вашему! Барон Баумгартен вчера гроб изволили заказать. А сегодня они изволили этот мир покинуть.

– Антон Дитрихович скончался? – ужаснулся Кислицын.

– Да-с! Изволили руки на себя наложить! – Гробовщик обратился к швейцару: – А родителей своих не известил заранее. Баронесса в Париже зимует, а барон в Курляндии. Вот я и зашел к Владимиру Андреевичу узнать, какой гробик заказывать. Они ведь друзья-с!

Филипп Остапович сделал знак Пантелейке – тот стремглав побежал на второй этаж.

– Володя, я же просил не мешать! – требовательный стук вынудил Тучина открыть; в коридор он выскочил в одетых задом наперед панталонах. – Я рисую!

Лаевский, чтобы не взорваться, зажмурился и сосчитал до десяти. На его глазах, в его собственном доме бесстыжий любовник-кузен продолжал гнусную интрижку с Дашкиной!

Владимир никак не мог решиться порвать с Тучиным. Когда-то мимоходом, от нечего делать совращенный кузен нежданно-негаданно превратился в неотразимого, знающего себе цену, циничного и оттого еще более привлекательного красавца, снисходительно дозволявшего Лаевскому себя любить. Сам Тучин (Владимир в этом быстро убедился) никого не любил и даже не испытывал привязанностей, юному художнику просто нравилось кружить головы, совращать, сводить с ума. Он черпал вдохновение в кипевших из-за него страстях. Лаевский мучился от ревности, но не мог решиться на разрыв.

– Антон найден повешенным! – мрачно сообщил он. – В квартире Ухтомцева. Гробовщик мне сказал…

– Вот дьявол!

– Бедный Антон! Хотел найти убийцу, но, видать, тот его опередил!

– Надо идти в полицию! – решил Тучин. – Сообщить о даме, которая знает убийцу! Где, бишь, она назначила встречу?

– На Малой Конюшенной! – Владимир быстро обдумал предложение Тучина. – Нет! В полицию идти нельзя!

– Почему?

– Придется рассказывать, что мы содомиты! И не только мы!

– Ну и что? Ты стесняешься своих пристрастий?

– Не ерничай! Если дело вдруг до государя дойдет, а оно дойдет, непременно дойдет, потому что Киршау – болван, ханжа и святоша, никому не поздоровится!

– Да брось ты! В свете давно догадываются!

– Одно дело догадываться, подозревать, и совсем иное признаться! И себя погубим, и товарищей!

– Да чего бояться! На каторгу за содомию не отправят!

– Во-первых, карьере конец, во-вторых, позор до конца дней. Позор и разорение, вспомни Ухтомцева! В-третьих, в монастырь упекут! Лет этак на семь! Чтоб покаялись!

– Надеюсь в мужской?

– Прекрати паясничать! – взорвался Лаевский. – Так! В полицию мы не пойдем! Сами с дамой встретимся!

– Зачем? – с усмешкой спросил Тучин. – Без толку! Ну даже узнаем мы имя убийцы. Что дальше? В полицию ты идти боишься!

– Я вызову убийцу на дуэль! А если погибну, вторым стреляться с ним будешь ты!

– Ладно, черт с тобой! Согласен!

– Тучин! А у тебя деньги есть?

– Только пятнадцать тысяч! – признался художник. – Отцовских!

– Думаю, хватит! Просят всегда с запасом! – произнес Лаевский.