Текст книги "Сломанная тень"

– Сын мой! На бери такой грех на душу! – посоветовал ему отец Нафанаил.

– Я с Господом без вас разберусь, – отрезал барон, – и Ухтомцева не вам судить!

Священник и монахи перекрестились и, не попрощавшись, ушли.

– Швейцар заснул, что ли? Где мое пальто? – раздраженно спросил Баумгартен.

– Сей момент, сей момент! – Филипп Остапович торопливо спускался по парадной лестнице. – Пальто ваше на печке подсушил, от крови здорово промокло. А вот вычистить не получилось.

– И не надо! Я в нем только до дома доеду и выкину к черту!

Швейцар при упоминании лукавого осенил себя крестным знамением троекратно, а затем подал барону цилиндр и трость.

– Жаль, что всенощное бдение не отслужат, – расстроился Лаевский.

– Не беспокойся! – ответил Баумгартен. – Я сам почитаю Псалтырь. Обойдемся без святош!

– Ты что? Собираешься провести ночь в квартире Ухтомцева? – спросил Владимир.

– Да!

– Ты же ранен?

– Чепуха!

– Я с тобой!

– Нет! – вскричал Баумгартен. – Не надо! Я хочу побыть один!

– Антон! Что с тобой?

– Ничего! Просто устал! И рука болит!

– Во сколько встретимся завтра?

– Ни во сколько!

– А дама? Мы же договорились ее поймать!

– Туда тоже пойду один.

– Почему?

– Потому! Прощайте! – И барон выскочил на улицу.

Лаевский озадаченно посмотрел ему вслед. Потом закусил губу, круто развернулся и пошел к мраморной лестнице, которая вела на второй этаж. Тучин последовал за ним:

– Какая муха укусила барона?

– А ты не понял?

– Нет!

– Дух Репетина заявил, что убийца в гостиной! Убийца знает про даму треф. То есть он из наших!

– Ну и?

– Антон подозревает нас. Тебя или меня! А может быть, и обоих разом!

Глава девятая

Ну и неряха Аксинья! Где глазами не видать, там тряпкой и не протирала – вековая пыль лежала вперемешку с паутиной! Коврики, судя по виду, никогда не чистила – Данила несколько часов их выбивал, пока Катерина с посудой возилась. Ту, что на стол, Аксинья мыла, но только по верхам, донышки салом заплыли. А ту, что в буфете, в четырех водах пришлось отмачивать, Данила умаялся воду таскать. Про кастрюли и сковородки лучше вовсе промолчать. И не стыдно было ей за такую работу деньги брать?

К вечеру Катерина с Данилой от усталости на ногах еле держалась. Присели в прихожей на сундучок, головами друг к дружке, а Моська в ногах пристроился. Поначалу Катерине пес не понравился. Вдруг бешеный или блохастый? Как только Тоннера с Угаровым накормила (свежих щей Катерина еще в деревне наморозила, а на второе подала картошечки с солеными рыжиками, тоже своими), тотчас собачку искупала. Моська от удовольствия фыркал, сам поднимал лапки, а когда вычесывала – вытягивал шею. Воду с шерстки пошел отряхивать во двор, а вернувшись, тщательно вытер лапы о половую тряпку. Тут Катерина его и полюбила, сразу домашним пирожком угостила. Моська скушал аккуратно, все крошечки подлизал, а после улегся в отведенное ему на кухне место и заснул. Видать, устал бедолага и страху натерпелся. Дрых целый день и во сне тревожно поскуливал. Но и во сне сторожил: только Данила с ведрами дверь приоткроет, а Моська уже голову поднял. Убедится, что свой, и дальше спит. А доктора вечером встретил радостным лаем. И опять молодец! А то Катерина с Данилой, закемарив на сундучке, пропустили бы приход барина.

Илья Андреевич от удивления присвистнул. Казенная квартирка всегда раздражала его грязью и запустением, а тут вдруг засверкала!

– Только занавески не успела постирать! – повинилась Катерина.

– Молодцы! – похвалил слуг довольный Илья Андреевич.

– Это все Катерина! – похвалил жену счастливый Данила. Молодую жену любил больше всего на свете – и умница, и краше никого нет, и работница хоть куда!

– Илья Андреевич! Ужинать будете? – спросила Катерина. Глаза у нее слипались, она изо всех сил сдерживалась, чтоб не зевнуть.

– Нет, нет! – торопливо отказался Тоннер. – Я в гостях перекусил!

– А на завтра что готовить?

– Утром давай яичницу, на обед – борщ и бифштекс с картошкой, на ужин – рыбу с овощами.

– А рынок далеко? – Катерина с самого утра размышляла, где же люди в городе продукты берут. Данила объяснил, что горожане съестное покупают в лавке или на рынке.

– Аксинья продукты у разносчиков брала, – вспомнил Тоннер.

Тут и Данила рот открыл. Не слышал про таких.

– Они по дворам с лотками ходят, – пояснил Илья Андреевич. – С самого утра спать не дают. «Кому раков, кому свежих раков!»

Данила помог доктору переодеться в халат, и Тоннер, пожелав слугам спокойной ночи, засел-таки за атлас.

Катерина всю ночь прислушивалась, боялась пропустить приход разносчиков, а сама прикидывала, чего и сколько купить. Переживала, что цен не ведала и с деньгами не знакома. Какие у дворовых деньги? Правда, считать Катерина умела, а Данила по дороге ей и серебро показал, и ассигнации, объяснял, в чем разница, вроде уразумела, но все одно волновалась. Городские, они такие! Вмиг обманут!

Моська спал чутко – только Катя одеяло отбросит, тут как тут, ноги лижет. Хороший пес! Если бы не он, мясника бы упустила. Еще и не рассвело, когда он во двор зашел. А Катерина, почти не сомкнувшая ночью глаз, как на грех, провалилась в глубокий сон. Моська, видимо, догадался, кого Катерина ждет, подошел и начал с нее одеяло стягивать. Собиралась огреть глупую псину, да вовремя услышала тихий голос снаружи:

– Говя… Говя… вя…

Мясники – самые тихие из разносчиков. Товар дорогой, не каждому доступный. Чего зря горло драть? А постоянные клиенты – господские повара – тоже встают рано, им достаточно это самое «вя» услышать.

Прямо на сорочку Катерина накинула цигейку (свадебный подарок бывшей барыни) – и быстро во двор. Моська увязался следом. Навстречу ухмыляющаяся Аксинья с куском под мышкой.

– Доброго дня! – пожелала Катерина.

Прачка плюнула ей в ноги.

– Мне бы косточку на супчик, а на бифштексик мякоти! – попросила Катерина у разносчика.

– Выбирайте! – с узкого лотка на плече богатырь-коробейник скинул тряпицу. Разделано мясо аккуратно, лежит по отрубам. Справа самое дорогое, в серединке – подоступней, а слева – требуха да кости.

– Свежее? – деловито осведомилась Катерина, потрогав пальчиком. Не липкое ли?

– Телятинка высший сорт! Вчера еще мумукала!

Сахарную косточку Катерина выбрала быстро, а вот толстый филей великоват, половинку бы! Только кинула взгляд на гренадера-мясника, а тот уже понял:

– Сей момент, мадам!

Полукафтан у разносчика подпоясан широким ремнем, к нему на медных бляхах подвешены ножи. Один побольше – для разрубания костей, другой поменьше – для мякоти. Вынув из чехла второй, продавец тотчас разделил филей пополам.

– Еще чего пожелаете? – осведомился разносчик.

– Нет! Благодарствую!

Достав из лотка весы и клейменые гири, продавец быстро взвесил покупку:

– Ровно два фунтика! С вас сорок копеек!

Катя, достав из цигейки узелок, принялась отсчитывать монеты. На всякий случай три раза себя проверила, не дай бог ошибиться, и только потом подала:

– Посмотрите, все ли правильно?

Разносчик сунул в карман без счета и подал мясо, завернутое в тряпицу, чтобы руки не пачкать.

«Наверняка ошиблась! А он нарочно считать не стал, – покрылась холодным потом Катерина. Следующая мысль была еще ужасней: – Я же поторговаться забыла! Ох, и дура!»

Моська был с ней согласен. Прыгал, лаял, норовил схватить зубами тряпицу, в которую мясо завернуто.

– Ну, бывайте, хозяюшка! – попрощался мясник и ухмыльнулся. Так же, как Аксинья пять минут назад. Моська продолжал лаять на сверток. А ну-ка! Катя его развернула. Так и есть: мосалыга и кусок пашины! Пока деньги считала-пересчитывала, подменил разносчик мясо.

– Ну-ка стой! – закричала Катя.

Умница Моська кидаться не стал, занял оборону около ворот, чтобы из двора подлец не выскочил. Хоть мал, а зубы-то крепкие! Обнажил их и зарычал. Прорваться-то можно, только хромать потом долго.

– Ошибся, хозяюшка! – развел руками разносчик. – Прошу пардону! Не ту тряпочку подал! Сей момент исправим!

– Аксинья науськала? – догадалась Катерина.

– Какая Аксинья? – переспросил разносчик и посмотрел невинным взглядом, который еще больше укрепил Катю в подозрениях. – Не знаю никакой Аксиньи! Нате ваше мясо. И тыщу извинений, мадам. Ошибочка вышла! Пашинку-то мою верните.

– Ошибочка, говоришь?

– Ошибочка, – снова ухмыльнулся мясник.

– А за ошибочки надо платить! – строго сказала Катерина. – Пашинка штрафом будет!

«Данилке супчика сварю и Моську-умницу побалую!»

– Это с какой стати? – повысил голос разносчик.

– А с такой! Чтоб впредь не жульничал! А коли не согласен, на! Забирай свою пашинку. Только уж будь любезен, на нашу улицу больше не суйся. Всем про твои подвиги расскажу!

– Ты же уезжаешь завтра! – удивился мясник.

– Аксинья сказала?

– Ну да! – сознался детина.

– Перепутала она! Я здесь навсегда!

Тоннер не выспался. Засиделся за атласом, а в девять утра Данила постучал:

– Илья Андреевич! Карета подъехала, а в ней какой-то полковник! Вас требует!

Какое счастье иметь слугу! Хорошего слугу! Одежда вычищена, высушена, сорочка свежая, накрахмаленная. Обидно такую надевать впопыхах. Эх, жизнь врачебная! Ни ночью покоя, ни с утра! Что опять приключилось?

Спустившись по лестнице, Тоннер чуть не налетел в дверях на Макара. Тот, опираясь на метлу, раскачивался на ветру:

– Илья Андреевич! Христом Богом! Гривенник! – и руку протянул, словно на паперти. Тоннер мимоходом глянул и испугался. Правый глаз у пьяницы есть, а левого нет, вместо него бульба синяя висит.

Не достав вчера денег, сторож украл у Аксиньи заначку. Давно тайничок приметил – около печки, дощечку в полу надо сдвинуть. Только денег там с гулькин нос лежало, на чекушку. Пылавший внутри пожар загасить этакой малостью не удалось, потому полез в тайничок вторично. Вдруг не все выгреб? Тут Аксинья его и застукала. Хорошо, вода в баке не успела вскипеть, даже приятственно вышло, когда она ему спину окатила. А вот скалкой отделала всерьез! По всему телу синяки, глаз заплыл. Когда Аксинья опомнилась, поняла, что натворила, то сперва побежала к докторам за мазями, а потом сама штофчик приволокла. Испугалась, дура, что без кормильца останется! Заснул вчера Макар с верою в светлое завтра, но утром Аксинья переругалась с мясником и опять погрозила супругу скалкой.

– Поможите, Илья Андреич!

Тоннер пожал плечами. Запереть бы пьяницу в подвал на неделю да, кроме воды и хлеба, ничего не давать. Может, и вылез бы из запоя.

Макар проводил Тоннера тяжелым взглядом. «Докторов полон двор, а подлечить некому. Брезгуют! А если вдуматься, кто они без меня? Морг и тот отпереть не могут. И двор мести не способны! А уж дров наколоть и подавно! Однако не ценят рабочего человека! Эх! Вот помру, тогда и поймут, что сироты они без меня убогие! Даже немец этот поймет! Все беды от него! А кто это в карете его дожидается? Батюшки светы! Никак обер-полицмейстер? Боже мой!»

Макар в кутузках был частым гостем (то драка, то пьяная поножовщина), а петербургский обер-полицмейстер Киршау регулярно объезжал участки с проверками. В последний визит предупредил завсегдатая, что в следующий раз отправит прямиком в Литовский замок.

Не ожидал Макар от себя такой резвости. В глубь двора словно на метле перелетел. Собственно, так и было, без орудия труда держаться на ногах дворник не мог.

– Доброе утро, Тоннер! Садитесь, покатаемся! – предложил Киршау, как только кучер распахнул перед Ильей Андреевичем дверцу черной казенной кареты.

– Доброе утро, Карл Федорович! – ответил опешивший Тоннер. – У вас кто-то заболел?

– Нет, слава богу! Дело у меня к вам! Удивлены, конечно?

– Весьма, господин полковник!

Тоннер был весьма стеснен в средствах, поэтому, кроме службы в Медико-хирургической академии, имел частную практику (пока весьма небольшую), выполнял поручения Физиката (проверял, не нарушают ли лавочники и кабатчики санитарных правил) и за небольшую плату привлекался полицией в качестве судебного медика. Впрочем, все коллеги Тоннера подрабатывали, где могли: жизнь в столице дорогая!

С полковником Киршау Тоннер был знаком, но не близко. До недавнего времени Карл Федорович был полицмейстером одного из отделений[15]15
  Отделение объединяло 3–5 частей Петербурга.


[Закрыть], а после бесславного изгнания Шкурина занял его место. Что привело его к Тоннеру, да еще в такую рань?

– Вас все очень хвалят! – словно прочитав мысли доктора, коротко пояснил полковник. – Говорят, умный вы человек. Видите то, чего не видят другие…

– Благодарю, господин полковник!

– А правда ли, что в какой-то глухой деревеньке самолично раскрыли загадочные убийства?[16]16
  Подробнее роман В. Введенского «Старосветские убийцы».


[Закрыть]

– В общем-то да!

– Вы-то мне и нужны! Как считаете, если в одной и той же квартире вчера один господин застрелился, а сегодня другой повесился, это может быть случайностью?

– Я думаю, нет! А кто, простите, повесился? – похолодел Тоннер. Кто вчера застрелился, Илья Андреевич вспомнил сразу – граф Ухтомцев.

– Барон Баумгартен!

– Святая Дева Мария! – Илья Андреевич перекрестился.

– Знали его?

– Да!

– Близко?

– Нет, вчера познакомились! Барон чистил оружие и случайно выстрелил себе в руку. Я достал пулю, обработал рану…

– Получается, вы его лечащий врач?

– Нет, я просто оказал первую помощь…

– Не спорьте! Вы – лечащий врач, и это великолепный предлог осмотреть тело покойного.

– Простите, а зачем искать предлог? Я могу осмотреть его как судебный медик…

– Увы, нет! Эксперта вызывали без меня и пригласили вашего коллегу, Шнейдера.

– Вы не доверяете его заключениям? – деликатно уточнил Тоннер.

– Нет! Отчего же? Доверяю, конечно! Тем более выводы делает не он, а следственный пристав…

– Извините, что перебиваю! Кто ведет дело?

– Яхонтов! Самый наш лучший и заслуженный.

– И он…

– Он считает, что граф и барон покончили с собой.

– А вы?

Киршау медлил с ответом, подбирал нужные слова:

– Я – человек военный, сыску не обучен. Но мой военный опыт подсказывает: бомба дважды в одно место не падает. Все очень подозрительно, Тоннер. Оба не оставили записок, оба покончили с собой на рассвете, когда все спят. Никто ничего не видел и не слышал.

– Вы хотите, чтобы я еще раз провел экспертизу?

– Нет, нет! Обижать Яхонтова недоверием не хочу. Он, можно сказать, легенда, не одну сотню преступников поймал. Осмотрите труп, будто вы лечащий врач барона. Но, как человек умный, наблюдательный, вы наверняка что-нибудь заметите.

– Простите, что?

– Ну, может быть, что-то ускользнуло от Шнейдера или от Яхонтова. А может быть, вы придете к другим выводам. Я заеду к вам часиков в пять. Устроит?

– Буду ждать!

– Адрес знаете?

– Нет.

– Угол Фонарной улицы и Глухого переулка, дом Глазунова. Третий этаж.

В квартиру никого не пускали – продолжался полицейский осмотр. Но Тоннеру повезло: вход в подъезд охранял квартальный надзиратель Каменев, с которым он был знаком. Приветственно кивнув и дежурно поинтересовавшись здоровьем, Илья Андреевич без труда попал вовнутрь.

Пройдя по короткому коридору, Тоннер толкнул дверь в спальню. На широкой кровати под простыней покоился Ухтомцев, подле него на полу лежал Баумгартен, шею которого обвивал кусок веревки.

– Илья Андреевич! – следователь Яхонтов радостно всплеснул руками, заулыбался, но глаза его, словно маленькие острые стрелы, так и вонзились в Тоннера.

С виду не скажешь, что Петр Кузьмич седьмой десяток разменял. Фигурка сухонькая, поджарая, волосы не по годам пушистые, светло-русые, поэтому седина незаметна. Вблизи, конечно, возраст морщинки выдают и пятна пигментные на руках.

– Добрый день! – поздоровался Тоннер.

– Здрасте! – довольно плотный Шнейдер умудрился каким-то образом спрятаться за спину Яхонтова, Тоннер его даже не сразу заметил.

– Здравствуйте! – сухо кивнул Илья Андреевич.

– Какими судьбами? – ласково поинтересовался Яхонтов.

– Барон был моим пациентом…

– Ах, вот как! Жаль, не знал, а то бы непременно вас вызвал! Ну, раз вы лечащий врач, проясните-ка один момент. У барона на правой руке повязка, а под ней огнестрельная рана. Не знаете откуда?

– Знаю! Барон вчера чистил пистолет, а тот случайно выстрелил…

– Хм! Значит, руки на себя наложить еще вчера задумал, да духа не хватило.

– Предполагаете самоубийство?

– И не только я! Тут с утра все перебывали. И полицмейстер, и даже обер…

– Насильственную смерть исключаете?

– Напрочь! Никаких следов борьбы! А как, простите, без борьбы молодого, здорового мужчину, абсолютно трезвого, судя по запаху изо рта, можно подвесить? А? Нет, он это добровольно сделал, сам. Протянул через крюк от люстры веревку, завязал петелечку, встал на креслице, оттолкнул ножкой – вон оно, креслице, у окна валяется, – и покинул наш мир!

– Надо иметь вескую причину, чтобы решиться на такое, – заметил Тоннер.

– Говорят, барон недавно друга сердечного потерял, сильно переживал, убивался. Предполагаю, что не вынес горя и…

– Но почему здесь? Зачем он вообще сюда приехал? Ночью…

– Сие известно! Антон Дитрихович вчера нанял монахов, чтобы те помолились здесь за упокой души Ухтомцева. Но те, узнав, что граф содомит, наотрез отказались. И барон решил сам, как говорится, всенощно бдеть!

– Престранное бдение получилось… А что, из слуг никто ничего не слышал?

– Ухтомцев был разорен, слуг не имел. К графу кухарка через день приходила и раз в неделю – поломойка, ночами их не бывает.

– А я считал графа богатым…

– Нет, граф давно был на мели. Всеми доходами распоряжалась супруга Ухтомцева, с графом она развелась и поместье отсудила! Ухтомцев содомитом был, неужто не знаете?

– Что-то слышал…

– И ваш приятель Баумгартен тоже…

– Не приятель. Пациент.

– Да, да. Извините. Пациент! Вас, поди, медицинские подробности интересуют, за тем и явились. Борис Львович! Готово заключение?

– Да! Только что закончил! – Шнейдер отошел от бюро с исписанным листом бумаги. Голос его дрожал.

– Читайте!

– Смерть наступила от пережатия дыхательного горла петлей. На шее имеется вдавленное полукружие синюшного цвета, на котором явственно видны следы употребленной для suffocatio[17]17
  Удушение (лат.).


[Закрыть] веревки. Гортанные хрящи и подъязычная косточка повреждены, шейные позвонки вывихнуты. После смерти произошло непроизвольное опорожнение мочевого пузыря. Исходя из температуры тела и степени окоченения, можно заключить, что смерть наступила в пять-шесть часов утра.

– Простите, Борис Львович! – Тоннер, слушая, присел около Баумгартена и внимательно осмотрел шею, даже веревку развязал. – В нижнем отделе я наблюдаю темно-красную борозду. Вы о ней не упомянули. Откуда она?

– Я не успел дочитать. Борозда эта от внутреннего кровоизлияния в месте перелома позвонков.

Тоннер приподнял голову барона и осмотрел борозду со всех сторон:

– От внутреннего кровоизлияния? Узкая, глубокая опоясывающая борозда с ровными краями? Это, батенька, след от проволоки или гитарной струны…

– Не спорьте, юноши, не спорьте, – прервал докторов Яхонтов. – Вот уж воистину – где два врача, там три диагноза. Непонятно, отчего и помирать нам, грешным…

– Мы не спорим! Спорить тут не о чем! – резко оборвал его Тоннер. – Это не самоубийство! Заверяю как врач. Барона сначала задушили, а потом уже для инсценировки подвесили. Поэтому и две борозды! Борис Львович! Графа тоже вы осматривали?

– Да, – пролепетал Шнейдер.

– Не удивлюсь, если и он…

– А вы простыню-то откиньте, сами гляньте! – пришел на выручку Шнейдеру Петр Кузьмич. – Приложил граф дуло к виску, и полчерепушки как не бывало. Пистолет он сжимал в правой руке, палец держал на курке. Необычный такой пистолет, буквы «К» и «Я» на рукоятке вырезана.

– В правой, говорите? Граф левшой был…

Тоннер резко скинул простыню:

– Фу, – полез за платком Яхонтов. – Как смердит-то! Прикройте быстрей…

Илья Андреевич не отреагировал на пожелание. Осматривал внимательно, даже прощупал карман халата и вытащил оттуда игральную карту:

– Дама треф! Помните, Петр Кузьмич, в кителе поручика Репетина…

– Господи! Репетин-то тут при чем? Пьяным с лошади упал!

– Не уверен! Странно он упал! Ни на спине, ни на боках никаких синяков!

– Прикройте труп, Тоннер, дышать нечем.

– И у Верхотурова…

– Кого? Кого?

– Статский советник, выпал из окна. Тоже карта в кармане…

– Не я следствие вел, – затруднился Яхонтов.

– А у Баумгартена в карманах смотрели?

– Мне что, делать больше нечего? Сами, коли хотите, обоссанные панталоны щупайте!

Тоннер снова присел около барона:

– Вот и она! В нагрудном кармане фрака!

– Да и бог с ней! Может, у содомитов это знак такой, чтоб друг дружку опознавать.

– А если это визитная карточка убийцы?

– Убийцы? Как он сюда попал? В двадцати шагах от дома полицейская будка. Ни прошлой ночью, ни сегодняшней в дом никто не заходил! Дворник – мужчина положительный, непьющий, подъезд всегда запирает. Я вчера его четыре часа допрашивал. Уж я-то умею…

Яхонтов не преувеличивал. Петербургские матери пугали им непослушных детей. Как никто умел Петр Кузьмич добыть подлинную правду, в особых случаях орудуя длинником[18]18
  Длинник – длинная толстая палка.


[Закрыть], хотя и предпочитал кнут. «Кнут душу не вынет, а правду скажет, – любил приговаривать Яхонтов. – Зачем человека калечить? Он государю еще на каторге послужит!»

– Парадная дверь в квартире всегда изнутри на крюк закрыта…

– А черная?

– Не перебивайте! А черная на ключ, следов взлома нет. Окна заклеены, форточки закрыты. Какой убийца, Илья Андреевич?

– Ступни барона на каком расстоянии от пола находились? – спросил Тоннер Шнейдера.

Яхонтов повернулся, чтобы посмотреть на люстру. Неспроста Тоннер такой вопрос задает, наверняка каверзу какую-то придумал. Борис Львович, сверившись с актом осмотра, ответил:

– Два аршина и три вершка[19]19
  1 аршин – 71 см, 1 вершок – 4,5 см.


[Закрыть].

– Как барон умудрился на такую высоту с кресла забраться? – спросил Тоннер.

– Наверное, лестницу подставлял. – Шнейдер указал на стремянку, которой Ухтомцев пользовался, чтобы доставать книги с верхних полок – одну стену спальни занимала библиотека графа.

– А кто ее от люстры отодвинул?

Яхонтов разозлился. В его голосе появились нервные нотки:

– Тоннер! Опять вы за свое?

– Я хотел уточнить…

– Сперва бы я хотел уточнить! Отвечайте! Баумгартен от удушения умер? Да или нет?

– От удушения!

– Ухтомцев от выстрела в висок?

– Да!

– Вот и замечательно! От вас, экспертов, никаких больше выводов не требуется, остальное – моего ума дело. Понятно?

Тоннер уже проклинал свою горячность. Киршау попросил осмотреть и доложить выводы лично ему, а он полез в спор. Дурак! Яхонтов же распалился не на шутку:

– Я в ваши печенки-селезенки не лезу, и вы, уж будьте любезны, не лезьте в мои дела. А то шею себе свернете!

– Пожалуй, я пойду! – понуро сказал Тоннер.

– Не смею задерживать.

Когда входная дверь за Ильей Андреевичем захлопнулась, Шнейдер облегченно вздохнул:

– Ловко вы его отделали. Не хуже Хромова!

– Как вы только с ним работаете…

– С трудом-с…

– А стоит ли мучаться, Борис Львович? Подумайте на досуге…

Слова Яхонтова упали на подготовленную почву. Борис Львович и сам мечтал избавиться от Тоннера, только боялся. Вернее, не боялся (человек, предавший своего Бога, ничего уже не боится), просто Тоннер казался ему не по зубам: главный эксперт после Хромова, негласный преемник, за границей стажировался, статьи публикует. А кто такой Шнейдер? Бедный выкрест, чудом зацепившийся на кафедре. И не из-за научных заслуг, а потому, что всю работу за Хромова готов делать. Препарировать, зарисовывать, труды набело переписывать.

Вчера Борис Львович почувствовал: тяготится Хромов Тоннером, соперника в нем видит. Значит, пора к решительным действиям переходить! Если Илью Андреевича скомпрометировать, это ж какая перспектива откроется! Лет через десять Хромов, как ни крути, от дел отойдет. И тогда заведующим кафедрой станет наследник маленькой житомирской скотобойни! Непременно станет. Остальных конкурентов Шнейдер раздавит без труда. Главное – с Тоннером расправиться! Прав Яхонтов, ох, прав.

Спрыгнув с экипажа, Борис Львович поспешил к себе на квартиру. Надо хотя бы поесть до занятий.

– Доктор! Христом Богом прошу! – кинулся к нему Макар, сгребавший мокрые листья. – Одолжите двугривенный.

Борис Львович даже не остановился, махнул рукой, мол, нету.

Сзади раздался грохот, и Борис Львович невольно обернулся. Макар плашмя упал на землю. Ни мольбы, ни униженные просьбы ни в ком сочувствия так и не вызвали. Оставалось Макару одно – пробраться тайком в главный корпус, где в банках со спиртом плавали гады, украсть и выпить. Правда, Хромов предупреждал строго-настрого: «Умрешь в жутких мучениях». Но мучения и без того были жуткими. Так что все одно скоро смерть!

«Откуда Тоннер про смерть Баумгартена узнал? – подумал вдруг Шнейдер. – Никого, кроме полицейских, в квартире Ухтомцева утром не было. Осведомителей в полицейской среде имеет? Это важно выяснить!»

Борис Львович вытащил двугривенный, подумал и решил, что пятачка хватит:

– А ну-ка, любезный! – Макар при виде монетки сглотнул слюну и уставился масляными глазами на благодетеля. – К Илье Андреевичу с утра кто-нибудь приходил?

Дворник готов был за пятачок и землю жрать, и вприсядку пойти. Нет, вприсядку не мог. Ноги дрожали, а руки не слушались. Двор после утреннего стакана выметал обычно за полчаса, а сегодня за три никак не управится!

– Мясник к ним заходил. А потом зеленщик. Чухонка ливку[20]20
  Финка предлагала сливки (просторечное).


[Закрыть] предлагала.

– Не то, – Борис Львович спрятал пятачок. Словно солнце в сюртук опустил. Потемнело в глазах у Макара. Видать, смерть пожаловала. Сейчас черти явятся, и никакой околоточный от них не спасет. И тут же хлопнул грязной рукой себя по лбу Макар. Глаза засияли. Вспомнил:

– Карета за Тоннером приезжала.

– Это интересней, – Шнейдер снова вынул пятачок. – А кто в ней сидел? Видел?

– Видел! – облизнулся Макар. – Если рубль дадите, Борис Львович, скажу.

Шнейдер удивился. Только что был готов за пятачок ноги лизать, и вдруг рубль требует. Призадумался, наморщив лоб. Макар же испугался, с ходу хотел скостить до полтины, только Шнейдер его опередил:

– Сорок копеек, – как раз такую сдачу дал извозчик.

«Ох, и прижимист, пархатый!» – ругнулся про себя Макар, но согласился:

– Лады! Обер-полицмейстер в карете сидел!

– Киршау? – черные глаза Шнейдера повылезали из орбит.

– Во-во!

В волнении Шнейдер кругами заходил по двору. Это что ж получается? Во что он влип? Яхонтов уверял, что признать убийство самоубийством – приказ начальства. Обманул? Или пристав постарел и куда дует ветер, уже не чует? Крайним ведь он, Шнейдер, окажется. Ребенку ясно, что удушили. Струной ли, проволокой, веревкой – дело десятое. Накинув сзади, убийца перевернулся вокруг оси и переломал жертве позвонки. Способ от турков известный. А потом забрался на книжную лестницу, да и подвесил бедолагу.

Макар завороженно наблюдал за Шнейдером. Не забудет ли про сорок копеек? Кашлянул для порядка.

– Вот что, – склонился над ним Борис Львович, – на тебе рубль. И каждый день будешь рубль получать. Но за Тоннером гляди в оба. Что делает, а особенно кто к нему приходит или приезжает. Если в город Тоннер поехал – сразу мне докладывай.

Макар от радости снова на живот плюхнулся, лбом оземь стукнул. Вот оно, счастье-то!