Текст книги "Старосветские убийцы"

Валерий Введенский
Старосветские убийцы

Действующие лица:

Князь Василий Васильевич Северский

Его домочадцы:

княгиня Анна Михайловна Северская, мать

княгиня Елизавета Петровна Северская (до замужества с Северским носила фамилию Берг), жена

Дмитрий Александрович Карев, кузен

Антон Альбертович Глазьев, врач матери

Анастасия Романовна Петушкова, компаньонка Анны Михайловны Северской

Петр Тимофеевич Петушков, управляющий имением Северских, дядя Анастасии

Его соседи-помещики:

Осип Петрович Мухин, предводитель уездного дворянства

княгиня Варвара Петровна Кусманская

Андрей Петрович и Вера Алексеевна Растоцкие

Мария Андреевна и Лидия Андреевна Растоцкие, их дочери

Ольга Митрофановна Суховская

Иван Фомич Горлыбин, помещик

Павсикакий Павсикакиевич Киросиров, капитан-исправник

Гости в имении Северских:

Павел Павлович Веригин, генерал-майор

Николай Щетнев, корнет, его адъютант

Корнелиус Роос, путешественник, этнограф

Федор Максимович Терлецкий, его переводчик, чиновник Третьего Отделения Со́бственной Его́ Импера́торского Вели́чества канцеля́рии

Илья Андреевич Тоннер, врач

Александр Владимирович Тучин

Денис Кондратович Угаров

Анджей Шулявский

Михаил Ильич Рухнов

Пантелей Акимович Худяков, купец

Слуги в имении Северских:

Никодим, егерь

Григорий, лакей

Екатерина, горничная

Савелий, старший конюх

Лукерья, его жена

Глаша, его дочь

Дворецкий

Прочие:

Сочин, станционный смотритель

Марфа, его жена

Степан и Порфирий, земские заседатели (помощники капитан-исправника)

Павел Игнатьевич, управляющий имением Елизаветы Петровны Берг

Данила, дядька Тучина и Угарова

Кшиштоф, слуга Шулявского

Петруха, денщик генерала Веригина

отец Алексей, священник

В романе косвенно цитируются следующие произведения:

А. С. Пушкин. «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года», «Песнь о вещем Олеге», «Евгений Онегин».

А. Чужбинский. «Очерки прошлого. Город Смуров» (по книге Е. В. Лаврентьевой «Светский этикет пушкинской эпохи»).

А. А. Дмитриев. Статья в «Историческом вестнике» № 10 за 1901 г. (по книге Е. В. Лаврентьевой «Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия»).

Пролог

Поверх одежды Тоннер надел длинную, до пят рубашку наподобие ночной – из грубого холста, всю в ржавых пятнах. Затем из потертого саквояжа Илья Андреевич вытащил кожаный фартук.

– Помогите-ка завязать, – доктор нацепил на шею фартук и повернулся к Денису Угарову спиной. Пока тот крутил узел, Тоннер надел длинные, по локоть, кожаные перчатки. – Многие мои коллеги работают без них, но сие небезопасно. Ведь мертвое тело содержит токсины, которые через порезы и ссадины на руках могут попасть в организм секциониста, – обстоятельно пояснил доктор.

Потом достал из саквояжа лицевую повязку с четырьмя тесемочками, но, покрутив в руке, положил обратно:

– Труп свежий. Гниение только началось. Обойдусь!

Вскрытие решили провести на полянке в парке при естественном свете. Доктор Тоннер раскрыл несессер. Обычно путешественники возят в таких предметы дорожного туалета, но у Ильи Андреевича он был заполнен заботливо прикрепленными к стенкам скальпелями, хирургическими крючками, пинцетами, иглами. Кроме медицинских инструментов, имелись две английских пилы, большая и маленькая, долото, молоток, пять пар ножниц различной формы и множество предметов, названий которых Денис не знал. Он старался не смотреть на прикрытое простыней тело, лежавшее на длинном кухонном столе. Боязно! Он впервые столкнулся со смертью столь близко: отец умер, когда Дениска был совсем мал, а потом Бог миловал, все родные и близкие пока живы-здоровы.

Федор Максимович Терлецкий взялся за края простыни, чтобы сдернуть, но его схватил за руку капитан-исправник Киросиров:

– Святотатства не допущу!

– Подите прочь! – рявкнул на исправника Терлецкий. Споры – вскрывать или нет – были позади, и решение принято.

Киросиров от окрика вздрогнул и, скрипя зубами, отпустил руку Терлецкого, Федор Максимович откинул простыню. Угаров заставил себя посмотреть, но толком разглядеть покойницу не успел.

– Денис Кондратович, – обратился к нему Тоннер. – Начинайте записывать. Диктовать буду медленно, чтоб успевали.

Молодой человек тут же малодушно отвернулся, сделав пару шагов, уселся за маленький стол, порадовавшись, что может углубиться в писанину и не пялиться на мертвеца.

– Сей судебно-медицинский протокол составлен второго дня месяца сентября одна тысяча восемьсот двадцать девятого года в усадьбе Носовка Н-ского уезда Смоленской губернии.

Далее Тоннер назвал имя, фамилию, возраст покойной, поименовал членов комиссии, причем Угарова обозначил писцом, американца Рооса – понятым, а доктора Глазьева – своим помощником.

– …решение о вскрытии принял капитан-исправник Киросиров!

Тот аж задохнулся от подобной наглости:

– В таком случае немедленно прекратить!

Тоннер, не меняя тона, поправил:

– Вместо исправника пишите: «Чиновник Третьего отделения Терлецкий».

Денис удивился. Вот не думал, что высокий увалень в этаком ведомстве служит!

– Я чин не полицейский. Боюсь, требуемого распоряжения отдать не могу, – выразил опасение Федор Максимович. – Может, вызовем кого из уезда?

– Подозреваемый мною яд разлагается быстро. Пока ждем – упустим время. Так что продолжим! – Тоннер быстро осмотрел одежду покойной. – Крови, следов ожогов или ударов на ночной рубашке не обнаружено. Чтоб не возиться, с вашего позволения, я ее разрежу.

Терлецкий кивнул. Денис услышал металлический стук ножниц и треск ткани.

– За исключением синюшного цвета, ничего примечательного в кожных покровах умершей нет. Истинную причину смерти надеюсь найти в желудке, поэтому вскрывать головную и грудную полости надобности не вижу. Начну сразу с брюшной. – Илья Андреевич взял скальпель. – Антон Альбертович, – обратился он к доктору Глазьеву, – просьба к вам: поясняйте присутствующим смысл моих манипуляций.

– Постараюсь, – промямлил местный эскулап.

«Бояться надо не мертвых, бояться надо живых», – вспомнил вдруг маменькины слова Денис и, собрав волю в кулак, встал и решительно подошел к длинному столу.

Первый разрез Тоннер сделал по центральной белой полоске, хорошо заметной на животе умершей. Скальпель чиркнул от окончания грудной кости до самого лобка. Пупок доктор рассекать не стал, а обошел острием чуть левее. Угаров ожидал, что из живота хлынет кровь, но ошибся – лишь на скальпеле появилась темно-бордовая полоска. Второй разрез, горизонтальный, тоже не затронул пупок, лезвие прошло чуть ниже. Аккуратно подрезав скальпелем, Илья Андреевич отвернул лоскуты кожи по углам, оголив чревные мышцы.

– Это – брюхо, – глубокомысленно пояснил Глазьев.

Следующий, более глубокий разрез Тоннер сделал снова по белой линии: разъединив скальпелем мышцы, начал раздвигать их крючками, похожими на изогнутые вилочки.

Местный доктор отбежал в сторону, его вывернуло. Тоннер, не прекращая своих манипуляций, цинично заметил:

– Вот кстати. Рвотные массы Глазьева мы подвергнем тем же исследованиям, что и содержимое желудка покойницы. Для сравнения, так сказать.

Денис решился заглянуть внутрь чрева. По его представлениям, органы в животе висят на позвоночнике, как игрушки на рождественской елке, а между ними зияют пустоты. Но оказалось иначе. Никаких пустот! Содержимое брюха утрамбовано, словно шубы в сундуке. Как же доктор найдет тут желудок? Угаров полагал, что сей орган расположен по центру живота, однако Тоннер засунул руку под грудную клетку:

– Сейчас наложу в дюйме друг от друга две крепкие нитки на пищеприемный канал. Как бишь его по-латыни, Антон Альбертович? Не помните?

Глазьев помотал головой. Мол, плохо очень, вот память и отказывает.

– Oesophagus! – ответил сам себе Илья Андреевич. – Следующей ниткой перевяжу двенадцатиперстную кишку.

Кишки, это Денис знал точно, выводят переваренное наружу. Однако трубочка, на которую указал доктор, уходила куда-то вверх, под ребра. Перевязав ее, доктор отсек скальпелем пищевод и двенадцатиперстную кишку, а потом, подрезав какие-то пленочки, аккуратно высвободил желудок.

– Крючки можно отпустить, а покойницу на время прикроем.

Держа в руке желудок, оказавшийся невзрачным изогнутым мешочком, Тоннер подошел к столу, где лежали бумаги.

– Переместитесь-ка с протоколом к трупу, – велел он Угарову. – А здесь я устрою маленькую химическую лабораторию.

Одно дело смотреть за вскрытием через плечо, совсем другое – сесть за стол с мертвецом. Тут и опозориться, как Глазьев, недолго. Но деваться было некуда, и Денис перенес бумаги, пристроив их в ногах покойной.

Доктор же, положив желудок в фаянсовый сосуд, снова взялся за скальпель. Вскрыв «мешочек» по всей длине, Тоннер вылил его содержимое в стеклянный кувшин.

– Так-с. В другой кувшин поместим рвотные массы Глазьева и проделаем те же манипуляции, – пояснил доктор. – Антон Альбертович, – обратился он к уже оправившемуся коллеге, – отнесите-ка желудок на секционный стол. Здесь мало места, мешает.

Глазьев осторожно, держа фаянсовый сосуд на вытянутых руках и стараясь в него не заглядывать, отнес препарат на другой стол, поставив поближе к покойной хозяйке.

– Какой яд ищете? – осведомился господин из Третьего отделения.

– Самый убийственный! – ответил Тоннер. – Acidum borussicum, в России именуемый синильной кислотой.

– Я читал, смерть от нее мгновенна, – вспомнил Терлецкий.

– Если вдохнуть. – Доктор, отвечая на вопросы, не прекращал манипуляций. В оба кувшина добавил горячей воды, дал получившимся растворам отстояться, а затем аккуратно слил верхние, почти прозрачные слои в два винных бокала. – Но сей способ опасен для самого отравителя. Вдохнет случайно – и последует за жертвой. Поэтому травят либо раствором кислоты, либо ее солями.

– Чем чаще? – заинтересовался Терлецкий.

– Конечно, солями. Раствор слишком быстро выдыхается, после чего становится почти безвредным: ну поболит у жертвы голова, ну помучается животом – и снова жива-здорова.

– Вы так хорошо про это знаете. Неужто опыты ставили? – с подозрением спросил исправник Киросиров.

– Нет, книжки читал, – парировал Тоннер. – А вот соли синильной кислоты очень удобны. В виде порошка могут храниться сколь угодно долго. В удобный момент высыпь его в еду или питье – и через несколько минут, максимум через час, жертва мертва.

– Позвольте! – вмешался вернувшийся к ним доктор Глазьев. – Я слышал, убитые синильной кислотой пахнут горьким миндалем! А у нас такого запаха не ощущается!

– Хороший вопрос! Раньше оную кислоту добывали лишь из миндаля или родственных ему растений. Абрикос, слива, вишня – все они содержат в косточках эту отраву.

– Не может быть! Я завсегда абрикосовую косточку раскалываю и ядрышко съедаю! И ни разу не умер! – пошутил Денис.

– Чтобы отравиться, надо штук двести съесть, а то и больше, – разъяснил Тоннер. – Но вернемся к запаху. Недавно открыли более простой способ получения синильной кислоты. Возьмите кровь…

– Чью? Свою? – ужаснулся капитан-исправник.

– На бойне! Там же можно рога с копытами прихватить, тоже сгодятся. Прокалите все это с поташем и железными опилками – получатся кристаллы ярко-желтого, скорее даже лимонного цвета, по-научному, желтая кровяная соль. Если кинуть их в серную кислоту – получится синильная. И никаким миндалем она не воняет!

– Почему? – спросил Терлецкий.

– Точно пока неизвестно! Предположу, что кислоту из косточек просто не умеют отделять от какого-то пахучего вещества.

Тоннер достал из несессера баночку. Выдернув плотно притертую крышку, он достал щепотку зеленоватого порошка и разболтал в склянке с холодной водой. Получившийся раствор осторожно добавил в каждый из бокалов. В «глазьевском» жидкости начали лениво перемешиваться. В бокале покойницы на дно стали быстро падать неизвестно откуда взявшиеся ярко-синие хлопья.

– Железный купорос! – потряс баночкой с зеленоватым порошком Тоннер. – Идеальная «ищейка» синильной кислоты! Что ж, господин исправник, ваши надежды на банальный угар выпали в осадок!

– Шарлатанство, понимаешь, алхимия! – Киросиров и не думал сдаваться. – Никакой суд, как говорится, не поверит!

– В высочайше утвержденном в этом году «Наставлении, как врачи должны поступать при исследовании мертвых тел», – тоном профессора за кафедрой начал вещать Тоннер, – также рекомендуется в подобных случаях провести испытания с селитрокислой медью. В этом случае цвет осадка получится темно-бурым. Возможен эксперимент с сернокислым цинком – окраска будет белой. Если купорос не убедил, что ж, извольте смотреть далее.

Денис Угаров обернулся: не улетели ли вверенные ему бумаги? И обнаружил на столе рядом с покойной старую ворону. Она обнаружила вскрытый желудок и с упоением его клевала. Возмущенный святотатством, Угаров громко хлопнул в ладоши. Все обернулись, он кивком указал на птицу. Ворона не улетела, только подняла голову и внимательно посмотрела на Дениса. Мол, чего шумишь? Угаров нагнулся за камнем, но в эту секунду ворона неожиданно завалилась на бок и стала судорожно хватать клювом воздух. Потом дернулась несколько раз, и через несколько мгновений количество покойниц на столе удвоилось.

– Еще доказательств желаете-с? – ехидно спросил исправника Тоннер. Тот помотал головой. – Тогда я зашью усопшей брюхо и закончу диктовать протокол.

– А вот и генерал, – обратил внимание собравшихся Терлецкий, указав на пожилого военного, который шел к ним от усадьбы.

– Судя по его лицу, – кинул взгляд на генерала Тоннер, – хороших новостей он не привез.

Часть первая

Глава первая

Днем ранее…

– Доброе утро!

Дремавший смотритель встрепенулся и тут же широко зевнул, продемонстрировав редкие желтые зубы:

– Доброе, доброе! Раненько прибыли, семи еще нет. Не изволите ли подорожную-с? И в пачпорт дозвольте глянуть.

Доктор Тоннер подал документы и, пока старик рассматривал их подслеповатыми глазами, оглядел станцию, ничем не отличавшуюся от тысяч таких же, раскиданных по необъятной стране: разделенная русской печкой изба, в рабочей половине – конторка смотрителя да лавки для проезжающих.

– Хорошо, что по казенной надобности, – тщательно записывая сведения в гроссбух, сказал смотритель и кивнул на лавку, где дремали двое мужчин. – Поперед их отправитесь. Это ж надо! На казенных лошадях по пустому делу едут!

– По какому делу? – переспросил доктор.

– Вон тот худой, – старик указал на одного из сидевших, – иностранец. Из самой Америки до моей станции добрался. Дел, что ли, у него дома нет?

– Купец? – предположил Илья Андреевич.

– Кабы купец! Нас приехал изучать! А зачем, спрашивается? Что мы, турки какие? – Словоохотливый старичок привстал с места. – Он сам как турка. Русского не знает, нанял в Смоленске толмача. Вот оба и дрыхнут. Так-с! Документы ваши готовы-с.

Смотритель вернул Тоннеру подорожную и паспорт.

– Могу ехать? – осведомился доктор.

– Можете, только не на чем. Подменных лошадей нету-с. Ваши отдохнут, и поедете.

Илья Андреевич вздохнул. Делать нечего, придется ждать.

– Прикажите-ка еды подать, любезнейший, – попросил он. Последний раз ему удалось перекусить восемнадцать часов назад, и взбунтовавшийся желудок напоминал о себе громким бурлением.

Смотритель закричал:

– Марфа! Барин кушать просит!

Из-за печки с хозяйской половины раздался старушечий голос:

– Чаво кричишь? Напугал, окаянный. Не готовила еще! Чаю плесни.

Тоннер сел на лавку и устало прикрыл глаза. Нанятый перед поездкой слуга оказался запойным. Все попытки привести его в чувство закончились безуспешно. Пусть теперь как хочет выбирается из Смоленска! Жаль только, что, уезжая оттуда второпях, доктор позабыл запастись провиантом на обратную дорогу. А зря! Это на московском тракте можно отобедать, на остальных – шиш.

– Ну, чаю так чаю. Хоть согреюсь.

От крика смотрителя проснулись ученый с переводчиком. С первого взгляда было понятно, кто есть кто. Сами судите: разве станет наш соотечественник улыбаться во весь рот незнакомцу? А иностранец никогда на него не уставится, с подозрением изучая, что за гусь перед ним!

Предполагаемый соотечественник, наигравшись в гляделки, неожиданно сообщил:

– У нас пряники остались. Слышал, проголодались?

– Да, – ответил доктор и представился: – Тоннер Илья Андреевич.

– Терлецкий Федор Максимович. – Мужчины, привстав, обменялись рукопожатием.

Среднего роста, плотный, коренастый доктор был на голову ниже переводчика и вдвое стройнее. Терлецкий широкой лапищей пребольно сжал тоннеровскую руку и пару раз ее тряхнул.

– Не стесняйтесь. – Он вытащил кулек с пряниками и пододвинул к Илье Андреевичу. – Позвольте и особу представить, при которой переводчиком состою. Корнелиус Роос, знаменитый американский путешественник и писатель.

Про такого Тоннер не слышал, но дружелюбно пожал руку и ему. Ростом американец не уступал переводчику, но на путешественника – в представлении доктора, человека крепкого, жилистого, с обветренным, мужественным лицом – не походил. Скорее книжный червь, каких в университетах Германии, где стажировался, доктор видел немало: тонкая, сутулая фигура, круглые очки на вытянутой физиономии, любопытные глаза.

Тоннер достал из дорожного саквояжа пакетик конфект – весь имевшийся у него провиант – и, пододвинув к пряникам, спросил у Терлецкого:

– Давно подмены ждете?

– В восемь вечера приехали, после поляка. Не встретили его? Перед вашим приездом выехал.

– Это вы, барин, задремали-с, – сказал смотритель, подавая в больших глиняных кружках чай. – С полчаса прошло.

– Наших лошадок забрал почтовый курьер, а почтовых – поляк. Вот теперь и вы впереди. Один Бог знает, когда поедем, – вздохнул переводчик.

Голодному Тоннеру обжигающий чай показался необыкновенно ароматным, а засохшие пряники – и вовсе манной небесной.

– Читали мои книжки? – спросил его Роос по-французски.

– Не доводилось, – признался Илья Андреевич, кроме медицины, мало чем интересовавшийся.

– О! Многое потеряли! Я два года провел в индейском племени мунси. Правда, сперва они хотели снять с меня скальп, но я женился на дочери вождя, и мы поладили. Вот, читайте! – Роос с легкостью фокусника вытащил откуда-то книжку в кожаном переплете и сунул Тоннеру.

«Дикая жизнь индейцев в Америке», – прочел название доктор. Этнограф продолжал рассказывать:

– По результатам экспедиции я написал эту книжку, она очень хорошо продавалась, и мой издатель попросил еще и еще про жизнь дикарей. Потому следующие два года я провел в Северной Африке.

Снова жест фокусника – и перед Тоннером легла вторая книга американца, «Дикая жизнь бедуинов в Сахаре».

– Там меня чуть не продали в рабство, но я снова женился на дочери вождя, и мы поладили. Тесть даже подарил мне белого верблюда. У них это вроде ордена!

– А что стало с предыдущей, индейской, женой? – поинтересовался Тоннер.

– Не знаю, – с широкой улыбкой ответил Роос. – В индейских племенах жен убивают на похоронах мужа. Не будет же воин в загробной жизни сам себе стирать и готовить? Но я ведь не умер, просто исчез из племени. Боюсь, той жене придется жить вечно. А вот бедуинскую жену могли выдать замуж повторно, там таков обычай.

– А что вас занесло в Россию? – спросил Илья Андреевич. – Мы-то не дикари!

Роос смутился:

– Я планировал путешествие в глубь Африки. По слухам, там еще есть места, где вообще не ступала нога белого человека. Но экспедиция сорвалась. Тогда я подумал: в Америке про Россию знают, что тут очень холодно, а по улицам Петербурга ходят медведи. Кстати, это правда?

– Ну, если с цыганами…

– Я так и думал! – Роос снова сделал неуловимое движение и на сей раз достал потрепанный блокнот, в котором принялся черкать карандашом. – Видите, как важна профессия этнографа. Теперь американцы узнают правду о вашей стране.

Переводчик покачал головой и пробормотал по-русски:

– Этого еще не хватало!

Тоннер недоуменно взглянул на него, но Терлецкий сказанного пояснять не стал. Допив чай, поднялся и принялся расхаживать по избе, разминая затекшие конечности. Этнограф воспользовался моментом и спросил у Тоннера шепотом:

– Вы случайно не говорите по-английски?

Доктор утвердительно кивнул. Роос продолжил шепотом, но на другом языке:

– Мне кажется, мой переводчик не знает дорогу в Петербург! Мы все время едем какими-то козьими тропами. В Париже я купил отличную коляску с жесткими рессорами и даже не заметил, как проехал в ней всю Европу! А здесь после каждого перегона на моем теле нет живого места. Весь в ссадинах и синяках.

– Увы, – Тоннер развел руками, – Россия велика, и потому дороги очень плохи.

Американец пошутил:

– Вот! А вы утверждали, страна не дикая!

Тоннер улыбнулся:

– В чем-то вы правы. Но если соберетесь назвать новый труд «Дикая жизнь в России», умоляю здесь не признаваться. И скальп снимут, и в рабство продадут!

– Это непорядок, господа! – вдруг сказал на французском Терлецкий. – Как так? Я, переводчик, не понимаю ни слова из вашего разговора!

Тоннер пожал плечами. Что за беда?

– Не надо, – нараспев добавил, обращаясь исключительно к доктору, по-русски Терлецкий, – не надо разговаривать на английском, я такого не знаю.

Фраза была сказана столь задушевно-доверительно, так внимательно на Илью Андреевича посмотрели немигающие серые глаза, что и сомнений-то не осталось.

«Из Третьего», – диагностировал доктор. Сопровождающим к иностранцу приставлен. И не в открытую, а инкогнито! Вряд ли Тоннер, с его невысоким чином, оказался бы первым в очереди за лошадьми, кабы не скрывал Терлецкий от американца место службы.

Поблагодарив за пряники, доктор раскрыл труды Рооса. Но тот внезапно выхватил книжки, быстро расписался на титульных листах, а потом широким жестом преподнес обратно. Растроганный Илья Андреевич в изысканных выражениях поблагодарил.

– О, как любезно, – сказал в ответ этнограф и неожиданно добавил: – С вас сорок рублей.

Изумленный Тоннер открыл было рот, но неутомимый исследователь дикой жизни не дал ему и слова вставить:

– Это самая лучшая цена здесь и сейчас за обе мои книжки, да еще с автографом автора. Нигде в России вы не сможете купить их дешевле!

Видя, что опешивший Тоннер не знает, как поступить, Роос продолжил:

– В знак моего особого расположения к вам делаю к двум прекрасным книгам очень ценный подарок. – С таинственным видом он что-то вытащил из-за пазухи. – Настоящее перо из головного убора вождя племени мунси. Оно ваше.

Тоннер безропотно вытащил бумажник и обменял сорок рублей на птичье перо и пару книг.

Роос, пряча деньги, довольно заметил:

– Увеличение бюджета экспедиций за счет продажи книг о предыдущих – мое изобретение. Правда, в Сахаре результаты были скромны, зато Россия полностью оправдывает ожидания.

– Вы-то хоть прочесть сможете, а вот зачем смоленский почтмейстер купил пять экземпляров? Сам понять не может, английского не знает. Но шельмец сделал большую скидку и дал кучу перьев в придачу, – поведал Тоннеру Терлецкий.

Снаружи послышался звон колокольчика. Смотритель выглянул в окно. Из подъехавшего дормеза лихо выпрыгнул корнет, а следом вылез пожилой сухопарый генерал в синем кавалерийском мундире и неожиданно легкой походкой направился в домик. Смотритель вжался в стул. Лошадей нет, значит, без оплеух не обойдется.

– Кавалерии генерал-майор Веригин Павел Павлович! – словно на высочайшей аудиенции провозгласил вошедший первым корнет и сразу посторонился, освобождая путь начальнику.

Услышав фамилию, смотритель бросился к генералу:

– Не узнаете, ваше превосходительство?

Генерал близоруко прищурился, внимательно рассмотрел почтового служащего, а потом сгреб того в охапку:

– Сочин!!! Жив, курилка! Здесь, значит, служишь?

– Так точно! Как по болезни списали, по почтовому ведомству числюсь. Господин генерал-майор, рад вас видеть. Не изволите ли чаю? Лошади отдыхают, готовы будут через час, не раньше. Вы уж извините.

– Хорошо! Подождем! Посмотри, стать-то какая! – сказал Веригин, обращаясь к адъютанту. – Вот с кого тебе следует брать пример. Мы с Сочиным еще в итальянской кампании сражались, я тогда штаб-ротмистром был. Эх, времена были… Женат?

– Женат, ваше благородие. – Сочин громко закричал: – Марфа!

Старуха выбежала из-за печки и бросилась в ноги генералу. Тот, смутившись, стал ее поднимать.

– А дети?

– Дети выросли, разъехались, – ответил Сочин. – А вы, ваше превосходительство? Жена, дети?

Генерал смутился:

– Да как-то не сложилось. Все служу и служу. Наверно, холостым помру.

При упоминании о смерти у смотрителя на глаза внезапно навернулись слезы.

– Ты что, брат? – Генерал снова его обнял. – Я так, образно. Мы еще повоюем. А за встречу надо выпить. Николай! – позвал Веригин адъютанта. – Вели денщику, пусть тащит погребец.

Марфа принялась сметать грязной тряпкой крошки со стола. Не прошло и минуты, как генеральский денщик втащил кованый сундучок. Веригин оказался запаслив. Из погребца извлекли хлеб, копченую колбасу, вареное мясо, соленую рыбку, пироги и две бутылки шампанского.

У Тоннера рот мгновенно наполнился слюной. Чай с пряниками его оголодавший желудок воспринял как насмешку и теперь бунтовал пуще прежнего. Доктор решил выйти во двор.

– Вы куда? – спросил генерал.

– Неудобно мешать встрече боевых друзей… – начал было Тоннер, но генерал оборвал:

– Прошу к столу, без церемоний.

Денщик разложил серебряные приборы и фужеры.

– Николай, разливай, – громко скомандовал адъютанту Веригин. – Всех прошу садиться, и ты давай, – сказал он засомневавшемуся Сочину. – За государя императора, отечество и его верных солдат!

Все встали. Осторожно, двумя руками, боясь расплескать или, не дай Бог, уронить, старик-смотритель поднял наполненный шипучим вином бокал и небольшими глотками осушил. По его щеке скатилась слеза.

Скоро за столом воцарилась атмосфера бесшабашного веселья и легкости, свойственная только таким путевым встречам, когда все почти равны, зная, что не увидятся боле вовек.

Генерал, насытившись, принялся развлекать сотрапезников рассказами, коих знал великое множество:

– Вот у нас в полку тоже был доктор. Всем, кого лечил, прописывал клистир. Однажды, по-моему, в четырнадцатом году, к нему обратился ротмистр Доронин, сломал палец при падении с лошади. Этот коновал перевязал, и не только палец, чуть не всю руку. А потом, по своему обычаю, вызвал фельдшера и распорядился о клистире. Доронин заупрямился, но Корф, так звали доктора, был непреклонен. В результате ротмистру не только сделали промывание, но и сломали другую руку – так крепко держали. Надеюсь, доктор, не одни только клистиры ставите?

– Клистиры как раз и не умею, – в тон ответил доктор.

– Ну, спасибо за компанию! – Веригин поднялся. – Сочин, лошади готовы?

– Готовы, готовы, выше превосходительство. Сбегаю на двор, скажу, чтоб запрягали!

Тоннер вышел вслед за ним – после сытного завтрака ему захотелось попыхтеть трубочкой. Молодой петушок горделиво выхаживал по двору, хвастаясь пушистыми шпорами. Курам было не до него, они торопливо выклевывали из земли зернышки проса. Петушок остановился и что было мочи выдал трель. Подружки на миг отвлеклись, повернули головы, но триумф был испорчен въехавшей во двор каретой – куры разбежались.

Лошади остановились прямо перед Сочиным, помогавшим денщику укладывать в генеральский дормез погребец. Из кареты вылез румяный, с еле заметным пушком над верхней губой, молодой человек и, тряся бумагами, подбежал к смотрителю.

– Незаконнорожденный… Константина Павло-вича… – долетели до Тоннера обрывки фраз.

Смотритель недоверчиво взял бумаги и крепко задумался. Конечно, чин у сына Великого князя невелик… Но если по-другому взглянуть – племянник самого императора!

Видя его сомнения, молодой человек прибавил:

– Очень мстительный! – Из кареты на миг показалась голова другого юноши. Его губу украшал уже не пушок, а вполне достойные усики, а профиль и правда чем-то напоминал Константина Павловича. Это решило исход дела.

– Только бумаги отмечу! – расшаркался Сочин и скомандовал ямщикам: – Перепрягай!

Тоннер тяжело вздохнул – его возвращение домой отодвинулось еще на несколько часов – и посторонился, освобождая дорогу Сочину. Через несколько секунд на крылечко выскочил генерал.

– Надо Павла Александровича поздравить, – бросил он на бегу Тоннеру. – Флигель-адъютантом недавно стал.

«Сына Константина Павловича зовут Павел Александрович! – отметил Тоннер. – Экая глупая маскировка. Ведь каждая дворняжка в столице знает не только кто отец, но и кто его мать».

Поздравил генерал оригинально. Заглянув в карету, тотчас выволок оттуда обладателя романовского профиля за шкирку и потащил на станцию. Приятель бастарда Великого князя семенил следом.

Заняв место за столом, генерал устроил допрос, поставив нарушителей посреди комнаты под охраной адъютанта Николая:

– Ну! И как вас, молодцы, звать-величать?

– Александр Тучин, – ответил шатен, изображавший мстительного романовского отпрыска.

– Денис Угаров, – ответил второй.

– Как, как? Тучин и Угаров? Владимира Алексеевича и Кондрата Денисовича сыновья? – обрадовался Веригин.

– Так точно, господин генерал-майор! – хором ответили юноши.

– Что-то у вас на этой станции, ваше превосходительство, одни знакомцы, – заметил Терлецкий.

– Помесишь с мое в сапогах – всех орлов в России знать будешь, – отрезал Веригин. – И как вас, юноши, понимать? Чем вызван сей маскарад?

– Год дома не были! – жалобно протянул назвавшийся Угаровым.

– С турками сражались? – предположил Веригин и, не дожидаясь ответа, похвалил: – Молодцы! Герои! В отцов пошли! Под Аустерлицем Кондрат Угаров вытащил с батареи раненого Володю Тучина. Хоть и самого ранили, друга спас! Почему в штатском?

– Не с войны, из Италии возвращаемся, ваше превосходительство, – еще более жалобно сообщил Угаров. – Изучали лучшие образцы живописи и архитектуры! В вой-сках не служим. Мы – художники!

Веригин схватился за сердце.

– Дворяне – художники?!

– Да! – гордо подтвердил Тучин. – Отец считает, что Родине можно служить не только шпагой, но и кистью.

– Да, крепко его тогда контузило! А твой батюшка тоже так считает? – обратился генерал к Угарову.

– Мой отец покинул этот мир пятнадцать лет назад, – ответил Денис Угаров, – я его почти не помню, моим воспитанием занимался Владимир Алексеевич Тучин. Мы с Сашей как братья.

– Небось в Академии художеств обучались? – спросил Веригин с нескрываемым отвращением.

– Нет, отец говорит, там немецкие профессора своих немецких детей учат, – пояснил Тучин. – А настоящее искусство в Италии. Оттуда педагогов и выписывал, а когда подросли, самих учиться отправил.

– Насчет немцев Володя прав! Все заполонили! Что ж делать-то с вами, самозванцами?

– Простите! Больше не будем! – хором ответили Тучин с Угаровым.

– Только ради папенек! – генерал погрозил юношам пальцем. – Сочин! Дормез готов?