Текст книги "Старосветские убийцы"

Сконфуженный Тоннер вылез из-за широкого дерева и обреченно двинулся навстречу преследовательнице. В свете еще одной вспышки доктор увидел недовольное лицо Шулявского. Его возмущение Тоннер полностью разделял и попытался виновато улыбнуться. Мол, не хотел, случайно вышло. Княгиня же появлению Ильи Андреевича обрадовалась:

– Вы ведь доктор из Петербурга?

– Да, Тоннер Илья Андреевич, – напомнил он.

– Я хотела вас попросить перед отъездом осмотреть мою свекровь.

– Всегда к вашим услугам, ваше сиятельство. – Тоннеру и самому было интересно, какой микстурой потчуют сумасшедшую старуху. – А мост когда починят?

– К утру будет готов.

– Лизочка, – Суховская добралась до злополучного дерева, – спасибо! Так было вкусно! Счастья тебе! – На радостях помещица полезла целоваться.

Шулявский переминался с ноги на ногу, в нетерпении покусывая ногти. Расцеловав, Суховская выпустила Элизабет из объятий и поволокла Тоннера обратно к пруду.

– Вот о чем я хотела с вами поговорить, дорогой Илья Андреевич… – От многочисленных физических нагрузок, выпавших на ее долю за день, помещица тяжело дышала. – В последнее время стала хуже себя чувствовать. Матушка моя, дай ей Бог здоровья, считает, что я неправильно питаюсь. Вот и решила посоветоваться.

– Расскажите поподробнее, Ольга Митрофановна, во сколько встаете, что кушаете в течение дня, – постарался придать заинтересованность своему голосу Тоннер.

– Встаю раненько. Часов этак в семь. Сразу за молитву.

– В кровать еды не подают?

– Ну как не подают? Я и молиться не смогу. Урчать будет в животе. Но кружечка молочка топленого разве еда? И булочек тарелочка… Помолюсь с часок, затем умоюсь – и закусить перед завтраком.

– Перед завтраком? – удивился Тоннер.

– А как аппетит расшевелить? Обязательно надо. Ветчинка, грибочки соленые, сырку фунтик. Всего по чуть-чуть. Потом завтрак. Сначала яичница на сале. Прямо на сковороде, чтоб вся дюжина шкварчала!

– Дюжина? – с ужасом переспросил Тоннер.

– Когда очень голодна, могу и из пятнадцати яиц. И квасом все запиваю. У меня всегда в ледничке, холодненький. Будете довольны! Очень для пищеварения полезен. Если квасу не пить, только клизмою спастись можно. Потом мяско постненькое или холодец, кашки. Гречневую страсть как люблю, и чтоб рассыпчатая, да туда масла… и свининки копченой. Пальцы не то что облизать, сгрызть после такой вкусноты хочется.

Суховская еще крепче вцепилась в руку Тоннера.

– Под конец молока кислого выкушаю. И все. Делами пора заниматься! У меня такое хозяйство! Сама не понимаю, как справляюсь. Перво-наперво управляющего допрошу, шельмеца. Битый час антихриста пытаю. Если кофий со сливками в сей момент не испить, могу гаду голову откусить. А так пирожок с брусничкой или визигой, и успокоюсь. Прощу дурака никчемного – и начинаю объезд владений! Скоренько так бульон с расстегайчиком выкушаю, закутаюсь потеплее, в бричку – и полетела!

– В дороге ничего не едите? – опасливо осведомился Тоннер.

– Ничего. Только фрукты. Яблочки там, груши. Сливы, когда уродятся. В этом году такие, что ведро съешь – не заметишь. А зимой мешочек сухофруктов. Для зубов полезно, чтоб не стерлись. Поезжу, с холопами поговорю, на полях все осмотрю – и домой! Приезжаю всегда такая голодная! Вся дворня в это время меня боится. Закусочки прямо к крыльцу выносят!

– Что закусываете? – поинтересовался Тоннер.

– Вы про спиртное? Рюмочку настойки завсегда пропускаю. Но за обедом! А так – ни-ни. Закушу холодненьким язычком, капусточкой квашеной, огурчик малосольный непременно, и жду обеда.

– Поздно обедаете?

– Да через полчаса после возвращения. Щец или борща как наверну! А потом – гуся с груздями или цыпленка табака. И обязательно, чтоб на столе колбаска кровяная или паштетик печеночный и два соусника каши на крепком бульоне. Все с белым хлебцем ем, от черного изжога. Компота напьюсь и вздремнуть иду. После обеда такой сон сладкий. И сны хорошие! Вот давеча снилось, будто Элизабетушка наша паштетика мне прислала из гусиной печени с трюфелями. Очень он вкусный, только дорогой. А тут целое ведро в подарок! Такая счастливая проснулась! Противень пирогов с капустой на полдник одолела. Обычно только половинку!

Фейерверк закончился, местные помещики потихоньку разъезжались, прощаясь с гостеприимными Северскими и их неожиданными гостями. На ночь в усадьбе решил остаться исправник Киросиров. Жил он далеко и домой, желая принять участие в обещанной охоте, ехать не захотел. Пантелей Худяков отправился ночевать в село к своей родне.

– В пять пополудни у меня всегда «Фуфайка клок», – продолжала Суховская.

– Что, простите? – Доктор с нетерпением ждал, когда Гаргантюа в юбке отправится восвояси.

– Ну, так Вера Алексеевна чаепитие на аглицкий манер называет.

– А-а, – понял Тоннер.

– Ватрушечку всегда заказываю к чаю. Ну, само собой, меренги, конфекты, варенья сортов десять с булочкой. Иногда пирожные прошу сделать или кекс. Часок, а там и ужин готов! Уха с пирожками, блины, вареники. Люблю, чтоб со сметаной и медом. Лучше всяких соусов заморских, сами попробуете! Затем котлетки мясные, а под конец картофельные с начинкой. Снова молочка – и на боковую.

Тоннер поежился:

– И давно такой образ жизни ведете?

– Полтора десятка лет! Как муж преставился, царство небесное. Но последний год что-то чувствовать себя хуже стала.

– Неудивительно, Ольга Митрофановна. С таким питанием… Удивляюсь, что вы еще живы!

– Так и мать моя говорит, – всхлипнула Суховская. – Моришь себя, Оленька, голодом. Придется завтра ко всему прочему еще рубца заказать, голову телячью, сырников горшочек, а на ужин поросенка. Спасибо, доктор, за совет, а то вся извелась.

Суховской подали бричку, пора было прощаться.

– Может, поедем ко мне? – с надеждой спросила помещица. – Как раз к ужину поспеем.

У Тоннера после разговора с Суховской одна мысль о еде вызывала тошноту; он вежливо отказался, сославшись на усталость после тяжелого дня и бессонной ночи. Глаза помещицы увлажнились. Доктор так мил! Как могли бы они быть счастливы! Видно, не судьба! Когда уже залезла в бричку, подошел Роос. В руках держал букет темно-синих астр (под покровом темноты этнограф нарвал цветов с княжеской клумбы). Знак внимания побудил Ольгу Митрофановну по-новому взглянуть на тщедушного американца. Она кокетливо протянула ему пухленькую ручку, а он, прежде чем поцеловать, долго ее сжимал.

– До свиданья, – проговорил Роос. – Буду ли иметь честь лицезреть вас завтра на охоте?

Еще до перевода Суховская каким-то образом поняла смысл вопроса и торопливо ответила: «Да», – хотя до сего момента ни на какую охоту не собиралась.

Бричка вздрогнула, покатилась и почти сразу исчезла в ночи. Следом уехали и Растоцкие. Маша перед неизбежным расставанием с Тучиным была грустна. Саша, получив приглашение от Веры Алексеевны завтра посетить их поместье, на прощанье подмигнул девушке, а она ему нежно улыбнулась. Денис огорчился: завтрашний визит задерживал нескорую встречу с Варенькой еще на один день. И так не домой едут, сначала в Петербург, повидать тучинского кузена Владимира Лаевского.

Глава шестая

– Самая любимая моя комната, – сообщил князь. – Нарочно приказал чай сюда подать! Только посмотрите, какая красота!

Гости уютно расположились на оттоманках в «трофейной» комнате. Вечера в сентябре прохладны, согреться горячим крепким чаем никто не отказался.

– У брата здесь библиотека была, но французы книжки сожгли, а я по-своему устроил.

Несмотря на большие размеры, в комнате было тесновато: повсюду стояли чучела убитых Северским животных.

– Никодим, егерь мой, дока в таксидермии, – пояснил Василий Васильевич.

Про каждый трофей князь готов был рассказать подробнейшим образом: в какое время года застрелил да из какого ружья! Ружья висели здесь же, на задрапированных шкурами стенах.

Все вежливо слушали. Кроме застрявших из-за моста путников, в «трофейной» чаевничали Митенька, доктор Глазьев, господин Рухнов и капитан-исправник Киросиров.

– А эта дверь куда ведет? – поинтересовался ге-нерал.

– В мои покои! – сообщил Северский. – Флигеля по бокам дома заметили?

– А как же! – пыхтя трубочкой, подтвердил Веригин.

– В правом мои покои, в левом – матушкины.

– В таком случае разрешите откланяться! – вскочил с места генерал.

– Ничем не помешаете! – поняв причину замешательства, остановил Веригина рукою князь. – В столовой на стульях сидеть неудобно, здесь же вы спокойно отдохнете. Не беспокойтесь, в моей спальне никакой шум не слышен! Вон того волка…

Кроме генерала, искренний интерес к охотничьим достижениям князя проявлял лишь этнограф. Тоннер заметил шахматный столик, перемигнулся с Митенькой, и они сели за партийку. После десятка быстрых ходов юноша надолго задумался. Столь сильные соперники ему еще не попадались. Тоннер же, игравший любимый дебют, заскучал.

Из покоев со свадебным платьем в руках вышла горничная Елизаветы Северской Мари. Залихватски подкрутив усы, князь поклонился было гостям, но Мари сказала по-французски:

– Мадам просила сперва зайти мсье Рухнова, а потом – обоих управляющих.

Михаил Ильич удивился, развел руками, обращаясь к князю. Тот, покусывая усы, последовал за ним.

Роос подошел с кожаными томиками в руках к скучавшему у окна Шулявскому.

– Сколько хотите? – не тратя времени на пустые разговоры, поинтересовался поляк.

– Лучшему стрелку, так и быть, – сорок рублей.

– По двадцать за том? – удивился Шулявский.

– Кожаный переплет, ручная работа…

– А неплохой бизнес, как говорят у вас в Америке! И что самое главное, законный! Жизнь моя была бурной, приключений на собрание сочинений хватит! Не начать ли, по вашему примеру, книжки писать?

Американец, не понимая, куда гнет покупатель, достал очередное перо:

– Из головного убора американского индейца…

– А Америка велика?

– О да! Два океана ее омывают…

– Отлично! Значит, есть где затеряться! Нате ваши сорок рублей!

Роос протянул книжки, подозревая, что продешевил, но Шулявский энергично замотал головой:

– А фолианты оставьте себе – сорок рублей я заплатил не за них, а за отличную идею – как закончу дела, перееду в Новый Свет. Сяду на берегу океана и начну книжки писать!

– Что? Россия не нравится? Покинуть желаете? – по-своему истолковал слова поляка Терлецкий.

– Рыба, Федор Максимович, ищет, где глубже, – с достоинством ответил Шулявский, – а человек, где лучше!

– Скатертью дорога, – сверля Шулявского немигающими серыми глазами, процедил презиравший ляхов Терлецкий

Дверь в покои князя снова отворилась. Оттуда вышел задумчивый Рухнов; вместо него зашли оба вызванных управляющих.

– Сашь, глянь, не Боровиковский ли? – В глубине комнаты Угаров обнаружил портрет и поднес к нему свечу, чтобы лучше рассмотреть.

Тучин привстал с оттоманки.

– Почему так решил? – удивился он.

Молодые люди принялись вместе разглядывать парадный портрет черноволосой женщины. Сев вполуоборот к художнику, одетая в пурпурное атласное платье прелестница заставила мастера подчеркнуть и соблазнительность небольшой груди, и утонченность длинной шеи, подсвеченной отблесками алмазного ожерелья. Бриллианты блестели и в тяжелых сережках, украшавших маленькие ушки красавицы. Но ярче всего сверкали карие глаза, смотревшие на зрителя ласково и печально. Матово-бледные руки нежно гладили развалившуюся на коленях болонку.

– Манера очень похожа! Впрочем, в атрибуции я не силен, – сознался Угаров.

– Может, и Боровиковский, – внимательно рассмотрев портрет, согласился Тучин. – Сейчас у князя уточним.

Северский вылетел из покоев, шумно хлопнув за собой дверью.

– Ваше сиятельство! Чей это портрет?

– Какой, к дьяволу, портрет? – грубо бросил раздосадованный Северский.

– Здесь вроде один, – внимательно оглядев еще раз «зоологический музей», протянул Тучин.

– А-а! Этот? Ольги Юсуфовой, жены брата.

– Осмелюсь спросить, ваше сиятельство, чьей кисти работа?

– Не знаю, – раздраженно ответил князь. – Какая мне разница? Я сей портрет продать хотел, благо и желающие были – брат этой красавицы готов был дать любую цену, чуть не на коленях ползал. Мать запретила, дура старая! Пришлось князю Юсуфову художника нанимать, копию делать.

– Бриллианты хороши! – заметил Шулявский. Желая прекратить пикировку с Терлецким, он тоже переместился ближе к портрету.

– Очень хороши! – согласился Северский. – Екатерина Вторая подарила! Ольга Юсуфова была ее фрейлиной, и императрица на свадьбу ей это имение презентовала и в придачу ожерелье с сережками!

– Царский подарок! – восхитился Веригин.

– Только брат все профукал!

– Неужто проиграл? – удивился генерал.

– Кабы проиграл, не так обидно! Закопал! От французов драгоценности пытался спрятать. А где именно, сказал только Кате, племяннице. Брат погиб, а эта дура с колокольни выкинулась…

– Я слышал эту прискорбную историю, – посочувствовал Роос. – Мои соболезнования…

– Соседи насплетничали? – спросил Северский. – Кабы не Элизабета, – князь сжал кулаки, – я бы этих вертопрахов на свадьбу ни за что не пригласил! А драгоценности жаль, очень бы пригодились. Я их несколько лет искал, весь парк перекопал, да без толку.

– Могу, конечно, ошибаться, – сообщил Роос, – но, кажется, ваши сережки я недавно видел!

– Где? – опешил князь.

– В Париже! Меня пригласил на бал маркиз д’Ариньи. Очень образованный человек, купил три экземпляра моих книг! И жена его прелестна! Мы долго беседовали! Очень умная женщина, прекрасно разбирается в истории…

– Мои сережки тут при чем? – перебил его Северский.

– Как раз в ушах маркизы они и сверкали!

– Вот черт! Значит, французы-мародеры клад вы-копали! – топнул ногой князь. – Зря только братец прятал!

– Не расстраивайтесь, князь! Поезжайте в Париж с портретом! – посоветовал генерал. – Я знаком с д’Ариньи. Порядочнейший человек! Покажите портрет, и он непременно вернет ваши сережки!

– Не вернет! – безапелляционно заявил Роос. – После бала их украли! Маркиза в спальне сняла на ночь сережки и положила в футляр с пистолетами. В Париже много грабителей, потому все держат оружие под рукой. Но преступник уже прятался за шторами и все видел. Не успела маркиза лечь в кровать, как он выбежал из укрытия, схватил футляр и выпрыгнул в окно!

– Так и надо маркизу, – обрадовался Северский. – Небось этот «порядочнейший человек» сам здесь и мародерствовал! Бог с ним, пойду-ка я мать навещу. А то женушка никак дела закончить не может!

В анфиладе князь больно стукнул кулаком лакея Гришку, недостаточно почтительно, по мнению Северского, отвесившего ему поклон.

– Чай здесь вкусный, – похвалил генерал, допив третью чашку, – не то что в Калмыкии! Знаешь, как там заваривают? – спросил он адъютанта.

– Никак нет, ваше превосходительство, – заверил командира Николай.

– Тогда слушай! Калмыцкие степи похожи на воронежские, но ни единого деревца там за сотню верст не встретишь. Трава густая в человеческий рост.

Этнограф достал свой блокнот и подсел поближе.

– А сами калмыки – кочевники, – продолжил генерал. – Ездят по степи в кибитках и живут в них же!

– Да что вы говорите, ваше превосходительство! – вскочил с места Николай. Хоть и слушал генеральские байки по сотому разу, к удовольствию командира, демонстрировал живой интерес.

– А что такое кибитка, знаешь? – спросил Веригин.

– Никак нет!

– Это такой плетень. Натягивают его на повозку, обтягивают войлоком. И все. Дом готов.

Из покоев выскочил управляющий имением Северских Петушков. Его трясло, словно в лихорадке, и доктор Глазьев, искавший, с кем выпить, тут же подскочил к нему, щелкнув по горлу пальцем. Петушков отмахнулся, его вечно бегающие глаза наполнились слезами, ни с кем не попрощавшись, он взбежал по лестнице на второй этаж.

Чуть погодя покои покинул и управляющий Елизаветы Берг Павел Игнатьевич. Доктор Глазьев мигнул и тому, но снова безрезультатно:

– Спешу! Спешу! Много поручений дала! Спокойной ночи, господа!

Все вежливо кивнули.

– Вижу, в степи кибитка стоит. Приказал остановить. Дай, думаю, посмотрю, как люди живут. – Веригин рассказывал смачно, размахивая руками, и собрал вокруг себя почти всю компанию. Только капитан-исправник Киросиров дремал в сторонке да доктор с Митей играли в шахматы. Почувствовав силу соперника, юноша стал предельно осторожен, в атаку не лез, и доктор, любивший игру обоюдоострую, злился, подбирая ключи к искусно выстроенным редутам на королевском фланге.

Страждущий Глазьев обратился к Рухнову, который и генерала вполуха слушал, и за партией издалека наблюдал.

– Французской водочки не желаете? – шепотом поинтересовался местный лекарь.

– Французской? Можно…

– Расстроены? – осведомился, разливая по рюмкам, Глазьев.

– Что? Нет, просто задумался!

– Откинул полог, заглядываю, – продолжал генерал. – А там девица! Очень недурная, должен сказать. Сидит, что-то шьет, трубку курит.

– Да что вы говорите? – снова делано изумился Николай.

– Моя индейская жена тоже курила, – вспомнил этнограф.

– Я зашел и сел. Девица тут же предложила мне свою трубку. Я отказываться не стал, затянулся, а сам поближе придвинулся. Спрашиваю: «Как звать-то тебя?» Что ответила, сразу забыл. Имена такие, что записывать надо. Я следующий вопрос: «А лет тебе сколько?»

– Вот чудеса, калмычка по-французски понимает! – не унимался адъютант.

– А моя жена не понимала. Может, курила слишком много? – огорчился этнограф.

– Я по-русски спрашивал, – пояснил генерал и окликнул вернувшегося в «трофейную» князя: – Василий Васильевич! Как здоровье матушки?

– Спасибо, лучше! – У Северского явно поднялось настроение, он довольно улыбался. – Прощения у Кати просит!

– У какой Кати? – изумился генерал.

– Как всех сумасшедших, мою матушку посещает призрак.

– Такое часто бывает! – подтвердил Веригин.

– Родительница вбила себе в голову, что виновна в смерти моей племянницы, той, что с колокольни сиганула. И когда «призрак» ее посещает, просит у Кати прощения!

– Не дай, как говорится, Бог сойти с ума, – расстроился Веригин.

– А для вас у меня хорошая новость! – перевел разговор Северский. – Никодим в лесу вепря встретил! Загоним его завтра вместо зайцев?

– Отличная мысль! – вскочил Веригин.

– Охота будет славная! Ну, мне пора! – улыбнулся князь. – Спокойной ночи, господа!

– И сколько было лет вашей степной Цирцее? – уточнил у генерала Терлецкий, предлагая продолжить прерванный рассказ.

– Ах да! Подумала она немного и отвечает: «Десять и девять», а сама улыбается мне ласково-ласково. Лица у калмыков и так широкие, а в улыбке рот просто до ушей. Я еще ближе придвинулся. Она, не вставая с места, сушеной кобылятинки подала, мол, угощайтесь, что калмыцкий Бог послал. Такая соленая, ужас, но для приличия стал жевать. Тоже улыбаюсь и дистанцию сокращаю до минимума. Спрашиваю: «Запить-то есть чем?» Девица в ответ: «Чая». Ну, чая так чая. А в моем рту уже можно селедок солить! «Наливай поскорей», – говорю. А посередине той кибитки костерок горит и на нем котел.

– Удивительно! – не преминул встрять адъютант. – А дым-то куда уходит?

– Отверстие вверху кибитки проделано. Калмычка моя подошла к котлу, налила в чашечку и подала с поклоном. А сама предо мной села. Я решил: время боле не тянуть, хлебну, утолю жажду – и в атаку, другую жажду утолять. Делаю глоток и…

Генерал выдержал паузу.

– И выбегаю из той кибитки. Чай калмыки варят с бараньим жиром, опять же с солью, но это я только потом узнал. Вкус, доложу вам, омерзительный! Ну, само собой, плотское желание испарилось. Приказал гнать подальше от той кибитки. До сих пор, как вспомню, хочется выпить.

Поискав глазами, генерал заметил в руках у Глазьева пузатую бутылочку.

– Это чегой-то вы там втихаря распиваете? Не коньячок ли?

– Коньячок, коньячок, – подтвердил местный доктор. – Живительная влага. Михаил Ильич смурной сидели-с. Плеснул ему, и уже улыбается.

Рухнов действительно улыбался, но как-то отрешенно, словно не слышал ни генерала, ни Глазьева.

– И мне плесните, – попросил генерал.

Глазьев налил Веригину щедро, тот жадно выпил.

– Это кто ж так сладко храпит? – Генерал уставился на выводившего громкие, со свистом рулады Киросирова.

– Местный исправник!

– Разбудить! – приказал генерал Николаю. Тот затряс спящего.

– Генерал-майор Веригин, – громко представился Павел Павлович.

– Капитан-исправник Киросиров, – подскочил и вытянулся лысый господин.

– Очень приятно, – хлопнул его по плечу Веригин. – А за знакомство надобно выпить. Николай, чарку коньяка!

– При исполнении не могу, ваше превосходительство, – извинился Киросиров. – Завтра дезертиров еду ловить!

– Зачем ехать-то? – удивился генерал. – Вон они! – Павел Павлович ткнул пальцем в сторону художников Тучина и Угарова: – В армии не служат, картины малюют.

– Мы не дезертиры! – обиженно заявил Угаров удивленному исправнику. – Его превосходительство шутит!

– А раз не дезертиры, извольте выпить со стариком. Уважьте друга ваших папаш!

– Денису наливать – добро переводить! Пьет, не пьянея! – засмеялся Тучин.

– Врешь! – не поверил генерал.

– Святой истинный крест, – побожился Угаров, которому Николай тут же поднес стакан с коньяком.

– Э! Нет! – запротестовал Веригин. – Раз этакое хвастовство, надобно серьезный опыт провести. Гришка!

Из буфетной, тянувшейся вдоль всей правой анфилады и имевшей выходы не только в ротонду и «трофейную», но и в остальные комнаты, появился Григорий.

– Ик, – сказал он. – Слушаю, ваше превосходительство.

– Шампанское осталось?

Гришка кивнул.

– Тащи сюда, – приказал генерал.

Лакей вернулся быстро, неся в каждой руке по две бутылки. В винном бокале генерал сам смешал коньяк с шампанским в пропорции один к одному.

– Это гусарский напиток, «медведь» называется, – пояснил он этнографу, протягивая бокал Денису. – Пей, сынок!

Угаров спокойно, как компот, осушил бокал.

– А почему «медведь»? – заинтересовался Роос.

– Сами попробуйте, и все поймете

Тоннер делал американцу отчаянные знаки, но тщетно – Роос их не заметил.

– Вкусно, – выпив, сказал он и тотчас плюхнулся в кресло. Все сразу стали ему милы: и странный поляк, и грозный генерал, и чересчур серьезный доктор Тоннер. Еще утром никого из них не знал, а сейчас они вдруг стали родными людьми. Захотелось сказать им что-то очень приятное.

– Господа, как же мне нравится ваша страна! Давайте за нее выпьем! Виват, Россия!

– Молодец, ученый, – обрадовался Веригин. – За такой тост надобно выпить всем. А что это я разливаю, что твой лакей? Ну-ка, Гришка, обеспечь собравшихся.

Трясущимися руками лакей принялся смешивать коньяк с шампанским, а адъютант разносил.

Тоннер сначала покачал головой.

– Почему, милый Илья Андреевич? – Веригин подошел к доктору, который только что в результате долгой комбинации выиграл коня. Теперь участь Митенькиного короля была предрешена.

– Печенка пошаливает, знаете ли, – безыскусно соврал доктор.

Митя взялся за ладью, и Тоннер внезапно увидел, что это не юноша зевнул, а сам доктор, погнавшись за подставленной фигурой, проглядел мат в два хода. Молодой человек опустил туру и торжествующе посмотрел на Илью Андреевича. Тому оставалось лишь развести руками.

– Что ж! Сдаюсь. – Тоннер положил своего короля на доску и протянул Мите руку. – Вот, Пал Палыч, молодой человек усыпил меня осторожной тактикой, а потом сделал разящий выпад.

Генерал обнял Митю и сунул ему тоннеровский бокал:

– Молодец! Хорошим воином будешь! Тактика – она везде, брат, тактика. Что за доской, что на поле брани. Давай выпьем!

– А лет-то вам сколько? – спросил Митю доктор. По фигуре можно было все восемнадцать дать – юноша был высок, плечист, а вот лицо детское, и юношеские прыщи не сошли!

– Шестнадцать! Двадцатого декабря исполнится!

Тоннер забрал коктейль:

– Тогда уж лучше выпью я!

Терлецкий, Глазьев и Рухнов отказываться не стали, а Шулявский замахал рукой.

– Вынужден отказаться. На мой вкус, смесь коньяка с шампанским ничем не лучше калмыцкого чая.

– Ну, сравнил божий дар с яичницей! – возмутился Веригин.

– Я лучше выпью просто шампанского!

Генерал пожал плечами. Что взять с поляка? Повернувшись, заметил, что и Тучин наливает себе игристое.

– Позволь, и ты нашим «медведем» манкируешь?

Тучин смутился:

– Свойства данного напитка мне знакомы. В силу нескольких обстоятельств хотел бы сохранить к утру ясную голову.

Угаров пришел на выручку другу:

– Готов выпить и за Сашу!

– Хм, это по-гусарски. Налейте-ка ему вторую.

Генерал с адъютантом тоже взяли по бокалу. Все чокнулись. Веригин с интересом следил за Денисом. Осилит второй? Тот его выпил, словно стакан воды.

– Ты куда собрался? – шепотом спросил Угаров Тучина.

– Порисовать, – ухмыльнулся Саша.

– Забыл, как спасались из Флоренции? Хозяин гостиницы имел все основания сделать тебя своим зятем!

– До сих пор сожалею, – снова ухмыльнулся Тучин. – Его сын мне нравился больше, но дочка согласилась первой!

Генерал быстро захмелел и стал ко всем обращаться на «ты», что, впрочем, не вызывало возражений.

– Ты, Денис, молодец. Весь в батьку. Пил, как бегемот. А твой, – обратился к Тучину, – в картишки любил. Сметаем по маленькой? Или снова обстоятельства?

Тучин улыбнулся – он любил абсолютно все пороки.

– С удовольствием, Пал Палыч. Григорий, ну-ка, карты!

– А карт в доме нет, – сказал Митенька. – Только колода для пасьянсов, Анна Михайловна раньше их раскладывала. А игральные держать запрещала, чтобы Василия Васильевича в соблазн не вводить.

– Ну вот, здрасьте, – огорчился генерал. – Что делать? Я всегда с собой вожу, но, как на грех, запас израсходовал. Неужели ни у кого карт с собой нет, а, господа?

Все отрицательно покачали головами.

– У меня есть, – сказал Шулявский. – Пошлите Гришку в мою комнату, там слуга сторожит вещи.

– Боитесь, обворуют? – удивился Терлецкий. – Вряд ли это возможно! В доме ночует капитан-исправник.

– Вот именно, что ночует, – улыбнулся Шулявский.

Киросиров и впрямь опять улегся на оттоманку и сладко присвистывал.

– Да и вообще полицейские ворам не помеха, – заявил поляк. – Перед фейерверком я заглянул ненадолго к себе в комнату и обнаружил, что кто-то рылся в моих вещах.

– Это невозможно, – сказал Митя. – Все слуги у нас честные, служат много лет. Исключено!

– Возможно, мне показалось. А может быть, это не слуги. Так или иначе, я запретил Кшиштофу отлучаться из комнаты. Гришка, сходи. Пусть даст карты.

– И отведи исправника в его покои. – Генерал ткнул пальцем в Киросирова. – Нашел где спать!

Разложили ломберный стол.

– Во что будем играть, в преферанс или в вист? – спросил этнограф. Все, к его удивлению, расхохотались.

– В такие игры старички в деревнях режутся, когда в дурачка надоест, – ответил генерал.

– Чем плох преферанс? – изумился Роос. – Подобно шахматам, развивает ум и память. А как играть интересно! Плывя из Египта, я сопернику на его мизере пять взяток засунул.

– Нам, русским, обыгрывать соперников неинтересно. Играем исключительно с судьбой, – заявил ге-нерал.

– Это как? Что за игра?

– Называется по-всякому: банк, фараон, штосс. Суть одна: выбираешь карту, делаешь ставку. Один из игроков, он-то и есть рука судьбы, мечет колоду – карту вправо, карту влево. Если загаданная влево легла – обыграл судьбу, сгребай деньги. А если вправо – плати сам.

– Кому платить? Судьбе, что ли? – спросил Роос.

– Банкомету. Значит, его судьба выиграла.

Гришка вернулся, притащив ящичек, в котором лежало дюжин шесть, не меньше, запечатанных колод.

– Зачем так много? – изумился Роос.

– Более раза не сдают, не положено-с, – пояснил Глазьев.

Генерал, взяв в левую руку одну из крест-накрест запечатанных колод, резко ее сжал. Заклейка с треском лопнула. Веригин стасовал карты.

– Ну, кто будет рукой судьбы? Господа, называйте карты. Чья первой выпадет, тот и мечет.

– Семерка, – сказал Тучин.

– Туз, – назвал свою Роос.

– Тройка, – после некоторых размышлений объявил Терлецкий.

– А я на даму. – Генерал стасовал колоду и готов был метать. – Ну а остальные что молчат?

– Я, ваше превосходительство, пока средств не имею, чтоб ставить, – заплетающимся голосом сказал Рухнов.

Митя тоже отрицательно покачал головой.

– Господа доктора, называйте карты, – призвал Веригин.

– Я, как и Михаил Ильич, денег не имею-с, – сказал Глазьев. – Пас, пас и пас.

– Столичные медики, надеюсь, более обеспечены?

– А я, Павел Павлович, с судьбою не играю. Отношусь к этой особе серьезно и доверять картинке считаю опасным.

Генерал кончил тасовать:

– А вы, пан Шулявский, что молчите?

– Отец мой был отчаянным игроком, проиграл, по-моему, все, кроме нас с матерью. Упомянутая судьба дала нашей семье сатисфакцию – в карты я никогда не проигрываю. Поэтому играть со мною неинтересно.

– С какими удивительными людьми я сегодня познакомился! – воскликнул генерал. – Один бахвалится, что пьет не пьянея. Кстати, Гришка, налей ему третий бокал. И почему он карту не называет?

– Семерка.

– Давайте, Шулявский, называйте карту, – сказал генерал. – Проверим и ваш талант.

– Как угодно, генерал. Валет.

Генерал, открыв, кинул влево первую карту. Все ахнули. Валет пик.

– Ух ты, соника взял! – завистливо сказал Рухнов.

– Кого взял? – переспросил Роос.

– У игроков в азартные игры свой, только им понятный язык, – сказал Тоннер. – Обычно это исковерканные французские слова. «Соник» – выигрыш с первой карты.

Генерал кинул колоду, из которой сдал валета, под стол и тут же взял новую. По колоде взяли и все остальные. Адъютант вопросительно посмотрел на генерала. Тот кивком разрешил ему принять участие в игре. Банкомет Шулявский занял место по одну сторону стола, противники встали по другую. Почти одновременно все стиснули колоды и, бросив обертки на пол, достали карты.

– Банк двести рублей ассигнациями, – произнес поляк и положил на стол две радужные бумажки.

Понтеры – именно так назывались соперники судьбы – вытащили каждый по карте и положили на стол рубашкой вверх рядом с поставленной банкнотой. Терлецкий и Угаров выложили по красненькой десятке, генерал с Тучиным достали по четвертному, этнограф вытащил пять рублей.

Шулявский тасовал быстрыми, отточенными движениями, сам при этом глядя на понтеров, их карты и ставки. Когда те были сделаны, начал метать. Карта направо, карта налево.

– Каждая прометанная пара карт называется абцуг, – продолжал просвещать Рооса Тоннер.

Направо выпала семерка, Терлецкий перевернул свою карту – это оказалась семерка треф, пододвинул свою банкноту Шулявскому и сказал:

– Пас. С ходу не свезло. Пропущу-ка я эту талию!

– Талию? – переспросил Роос.

– Промет всей колоды так называется.

Поляк продолжал метать. Через абцуг направо полетел валет. Закряхтел генерал – он как раз его загадал.

– Зря. Мальчик опять к вам пришел, пан Шулявский. Но, один черт, попробую еще разок. Ставлю на рут, – и достал еще одну четвертную.