Текст книги "Вольное царство. Государь всея Руси"

Сам папа уже сидел на престоле и беседовал со своим послом, ездившим к государю московскому. Антонио Джислярди, почтительно склонившись пред его святейшеством, отвечал на вопросы, задаваемые ему самим папой и его кардиналом, статс-секретарем по иностранным делам.

– Если вашему святейшеству, – закончил свои сообщения Джислярди, – мои объяснения не покажутся достаточно полными или убедительными, осмеливаюсь предложить вашему святейшеству вызвать для тайной беседы к себе главу московского посольства, моего родного дядю, дворянина из Виченцы, Джана Баттиста делля Вольпе. Он истинный сын святой нашей церкви и скажет всю нужную вашему святейшеству правду.

К этому времени, согласно ранее указанному папой часу, собрались все члены тайной консистории. Его святейшество, заметив это, обратился к Антонио Джислярди:

– Пока мы будем совещаться здесь, ты съезди и привези сюда своего дядю. – Подозвав знаком одного из слуг, папа добавил: – Слуги мои дадут тебе одну из карет для почетных гостей.

Когда все кардиналы заняли места свои на совещании, папа, окинув взглядом собрание, произнес:

– Ваши преосвященства, на совете сем нам предстоит решить вопросы по иностранным делам, и притом тайные, ибо связаны они с делами нашей Святой церкви. – Папа помолчал, собираясь с мыслями, и продолжал: – Ныне прибыло к нам посольство московитов от князя Ивана, государя Белой Руси, с двумя целями: дабы поздравить нас с восшествием на престол и дабы заключить брак с дщерью духовной нашей Зоей, дочерью покойного морейского господаря Фомы Палеолога. В сем деле прошу ваших советов.

Первыми выступили один за другим два кардинала: один немец, другой поляк.

– Да простит мне его святейшество, – сказал немец, – у меня есть сомнения. Многие утверждают, что русские – упорные схизматики.[34]34
  Схизма – раскол внутри церкви, касающийся не основных догматов, то есть учения веры, а только обрядов.


[Закрыть]

– Но не еретики,[35]35
  Еретики – люди, отрицающие не только те или иные обряды господствующей церкви, но и догматы веры.


[Закрыть] – возразил папа.

– Ваше святейшество, – воскликнул поляк, – но русские не признают главенства Римской церкви!

Выслушав еще несколько различных мнений, папа заключил:

– Русские, как и греки, участвовали во Флорентийском соборе, и мы не видим канонических[36]36
  Канонический – относящийся к законам церкви. Каноны – постановления Вселенских церковных соборов.


[Закрыть] препятствий к этому браку.

Папа покусал слегка свои сухие тонкие губы и, нахмурившись, добавил:

– Нам, наместнику святого Петра, надлежит, как это и делали святые апостолы, хранить и увеличивать стадо Христово. Недавно почивший кардинал Исидор, будучи митрополитом московским, привел Москву к унии. Ныне его преосвященство кардинал Виссарион продолжил дело покойного раба Божия Исидора и скрепляет еще более узы наши с Русью, доказательством чего и служит посольство к нам от могучего государя московского. Сие – перст Господень, указующий, где нам черпать силы для крестового похода против турок за освобождение Гроба Господня.

Эта краткая речь его святейшества, произнесенная хотя и не совсем искренне, произвела впечатление, напомнив членам консистории политику папы Павла.

Полились горячие речи. Кардиналы приветствовали призыв его святейшества к новой борьбе с неверными, восхваляли Москву и высказывали уверенность в ее помощи. С деловыми предложениями первым выступил статс-секретарь по иностранным делам. Он блестяще доказал, что нужно воспользоваться таким благоприятным случаем, как брак царевны с королем московским Иваном, и привлечь в лоно Римской церкви это могучее государство, а потом силами его сокрушить нечестивых турок.

– Сие – перст Господень, – воскликнул он, – как сказано было его святейшеством! Сие – золотые слова его прозорливости! И мы сразу должны идти по двум путям. Приняв брак, послать с царевной, нашей дщерью духовной, легата[37]37
  Легат – посол от папы, кардинал или епископ.


[Закрыть] его святейшества, который укрепил бы унию в Москве и через будущую супругу государя внушал бы мысль о крестовом походе.

В развитие этих мыслей были предложены поправки и дополнения, и все было принято и одобрено его святейшеством. Решено было совершить обручение в базилике святого Петра при участии всех прелатов[38]38
  Прелаты – представители высшего католического духовенства.


[Закрыть] и с большим торжеством. Избрать для поездки в Москву с царевной папским легатом епископа Антонио Бонумбре. Папа при этом представил Бонумбре право выбрать для своей свиты монахов из какого ему угодно ордена. Постановлено было также выдать епископу на дорожные расходы шестьсот дукатов,[39]39
  Дукат – старинная золотая монета ценой около трех рублей золотом по курсу XIX века.


[Закрыть] а царевне на те же цели папа хотел назначить свыше четырех тысяч дукатов.

Этот вопрос вызвал самые оживленные обсуждения. Нужно было определить количество денег, где их найти и как взять эти деньги под благовидным предлогом. Все прекрасно понимали, что дело не ограничится только пятью-шестью тысячами дукатов. Все знали также, что папа, даже при большей расточительности, всегда сможет добыть денег, ибо у его святейшества была в полном распоряжении особая военная казна, непрерывно пополняемая огромными доходами от продажи квасцов. Право на эти доходы еще при Павле II было предоставлено исключительно святому престолу для ведения войн против турок. Казной этой заведовали главные агенты крестовых походов, любимые кардиналы его святейшества: Эстутевилль, Каландрина и Анжело Капрани. Казна эта не подлежит общей отчетности и хранится у знаменитых банкиров, ныне уже и суверенных государей Флоренции – Лоренцо и Джулиано Медичи.

Члены консистории боялись крутого по характеру папы Сикста, но всегда были уверены, что его святейшество, не стесняясь никаким средствами и алчно загребая груды золота, некоторые, не совсем малые крохи этого металла предоставит и своим кардиналм. Под сенью такого могучего дуба, укрепившегося на святом престоле, немало также продавалось и дарилось церковных и светских доходных должностей и творились всякого рода выгодные торговые сделки.

Папа, тоже отлично зная своих слуг, и духовных, и светских, быстро закончил заседание тайной консистории. Хитро и насмешливо улыбаясь только уголками губ, он после небольшой пышной речи о служении святому престолу, о борьбе со всеми врагами веры христианской сказал очень просто и деловито, но твердо, как государь, о своих планах:

– Итак, ваши преосвященства, все ясно. Мы повелеваем нашему вице-канцлеру изготовить приказ почтенным господам Лоренцо и Джулиано Медичи перевести в нашу особую казну шестьдесят четыре тысячи дукатов в распоряжение агентов крестовых походов. Из этих денег агенты выдадут дщери нашей, царевне Зое, пять тысяч на путевые издержки при поездке в Москву и прочие цели; епископу Антонио Бонумбре – шестьсот дукатов. Завтра же здесь мы будем принимать послов московского государя. Все придворные наши и кардиналы с почетом должны приветствовать московитов. – Взглянув на входные двери и заметив стоявшего там Антонио Джислярди, он закончил: – На сем закрываем мы заседание тайной консистории. Наша канцелярия уведомит вас всех о часе и порядке приема здесь же посольства великого князя.

Его святейшеству не было ведомо, что Джан Баттиста делла Вольпе изменил Латинской церкви и снова крестился, приняв учение Греческой церкви. Все же, зная достаточно людей своего времени, папа из осторожности решил хорошенько прощупать посла московского, видимо, смелого и ловкого хищника, втершегося в доверие государю.

Когда Антонио Джислярди пригласил в зал консистории Ивана Фрязина, тот вошел гордо и независимо, но, увидев папу, тотчас же со смирением опустился на колени и поцеловал край его лиловой мантии.

Это не подкупило папу и, благословив Ивана Фрязина, он обратился с улыбкой к статс-секретарю по иностранным делам и сказал по-гречески:

– Вижу сразу, что он из тех ловкачей, которых немало среди нашей паствы. Хочу знать только, умен ли он достаточно и может ли быть нам верным слугой. После разведайте о нем подробнее и мне доложите. – Затем, обернувшись к Ивану Фрязину, милостиво спросил: – А как московский государь блюдет унию со святой церковью нашей?

– Государь мой чтит ваше святейшество как истинного пастыря нашей святой веры! – почтительно и с искренней уверенностью, как все увлекающиеся лгуны, воскликнул Иван Фрязин и, зная основную слабость папы, еще убежденнее добавил: – Если бы не Филипп, митрополит московский и всея Руси, давно бы бесчисленное войско царя Белой Руси по воле вашего святейшества осаждало бы Царьград и било бы турок!

Папа благосклонно улыбнулся и заметил:

– Мы надеемся, что царевна Зоя, наследница Византийской империи, принявшей Флорентийскую унию, истинная дщерь церкви, будет верной опорой государю московскому в борьбе с митрополитом…

– Как верно, – с восторгом подхватил Иван Фрязин, – и тонко задумано вашим святейшеством! У русских даже пословица есть: «Ночная кукушка дневную перекукует!» Царю же московскому, как сам я видел, царевна весьма понравилась… Кроме того, мне как другу говорил он сам.

Сикст усмехнулся и, с улыбкой оглядев кардиналов, переспросил:

– Как это насчет кукушки-то?

– Ночная кукушка дневную перекукует, – повторил Иван Фрязин, подчеркивая голосом разницу между ночной и дневной кукушкой.

Все присутствовавшие прелаты весело рассмеялись.

– Это в духе фаблио,[40]40
  Фаблио – мелкие бытовые сцены шутливого и двусмысленного содержания с меткими замечаниями; сочинены большой частью в XIII и XIV веках.


[Закрыть] – сказал вице-канцлер, усмехаясь во всю свою лисью мордочку, – в пословице есть достаточно аттической соли.[41]41
  Аттическая соль – откровенная, но изящная острота.


[Закрыть]

После этого папа, расспросив Ивана Фрязина о его скитаниях у татар, кизил-башей, о его морских и сухопутных путешествиях, отпустил с честью посла государя московского и, обратясь к своим кардиналам, сказал:

– Этот, как говорит Вергилий, «скиталец по морям и по суше» не глуп и ловок, но особого доверия не вызывает.

– Я бы, ваше святейшество, – заметил статс-секретарь по иностранным делам, – судя по тону ваших речей, так перевел бы слова великого поэта: не «скиталец», а «бродяга» по морям и по землям, и даже короче: «проходимец»! Это, мне кажется, ближе к действительности!

В этот же вечер у его святейшества была сугубо тайная беседа. Это происходило в покоях папы Сикста, так сказать, в его домашней обстановке. Его святейшество в лиловом бархатном халате и в лиловой же шапочке с белым кантом по низу непринужденно держал себя и беседовал совсем запросто. Мужчина лет шестидесяти, но крепкий и здоровый, он время от времени останавливал нежный взгляд на красивом кудрявом мальчике лет двенадцати, который весь вечер неотступно был при его святейшестве. Все знали, что этот мальчик по имени Ченчо – сын папского цирюльника и наиболее любимый из всех мальчиков, служивших грехам папы. Придворные Сикста делали вид, что они ничего не замечают. В такой обстановке папа принимал и двух знатных греков, братьев Траханиотов, Димитрия и Георгия, близких и к кардиналу Виссариону, и к детям Фомы Палеолога, покойного деспота морейского.

Греки эти были униатами и, как Виссарион, верными слугами папского престола. Оба брата по желанию папы должны были сопутствовать царевне Зое и папскому легату Антонио Бонумбре. Что касается Ивана Фрязина, то он не был приглашен, ибо папа, не доверяя этому ловкому человеку, хотел использовать только его пребывание в Риме как доказательство своего влияния на самые далекие страны, возвышавшее его в глазах христианских государей Европы.

На этом заседании присутствовали вице-канцлер и оба статс-секретаря – по иностранным и внутренним делам.

– Московское посольство, – говорил папа, – должно дважды послужить нам. Первое – завтра, у нас на аудиенции, когда будут присутствовать и послы от государей Неаполя: Феррары, Венеции и Милана. С ними мы заключаем союз для крестового похода против турок. Пусть все государи увидят воочию власть святого престола над душами даже самых отдаленных от нас христиан. Второе – покажем это же посольство и нашим крестоносцам при благословении нами галер крестоносного флота, который вскоре отплывает к турецким берегам. Это увеличит мужество и рвение крестоносных воинов. – Папа слегка усмехнулся и продолжал совсем доверительно: – Как во всех государственных делах, так и в этом деле нужно все подготовить так, дабы действие обращения нашего было сильно, воспламенило бы души, а нам принесло бы славу и прибыль. – Папа ласково обратился к братьям Траханиотам, но сказал настойчиво, заранее устраняя возможность возражений: – Вы должны доказать свою преданность унии и помочь в этом святому престолу. Сегодня же идите к послу государя московского и помогите ему подготовить речь, как это нам нужно, «от лица всех русских славян» о признании ими главенства над собой наместника святого Петра…

– Выполним все, ваше святейшество, во имя истинной веры…

– В этом мы не сомневались, – благосклонно перебил их папа, – но мы хотим от вас и большего. Мы хотим, дабы вы вместе с легатом нашим и царевной Зоей поехали в Москву и там крепили бы дело унии все вместе. За сие будете спасены на Суде Божием в Царстве Небесном и весьма вознаграждены в жизни земной.

Греки радостно переглянулись. Зная тяжелый нрав Сикста, его скупость, мелкое тщеславие и жестокость, Траханиоты были давно готовы сменить этого духовного государя на любого светского.

После всех этих высоких речей беседа приняла деловой характер. Говорили о том, что в Швеции, недалеко от русской границы, живет много образованных монахов из ордена доминиканцев и что искусством их проповеди и уменьем подчинять себе христиан инквизиторскими приемами можно будет воспользоваться во Пскове и Новгороде, найдя там себе сторонников среди русского священства.

– Короче говоря, – закончил папа, – нам надобно во что бы то ни стало подчинить Риму могучее Московское государство, но осторожно и тонко, дабы оно стало для нас надежным орудием борьбы с неверными. Для вас, греков, это важнее, чем всем прочим вместе. Как говорит его преосвященство кардинал Виссарион, Русь должна служить и Риму и Царьграду, а не мы ей. Это есть главная тайна, тем более не доверяйте ее послу московскому Вольпе, царскому денежнику.

Все приняли со смирением советы и указания его святейшества, но статс-секретарь по иностранным делам осмелился высказать некоторые опасения.

– Да простит мне ваше святейшество, – нерешительно заметил он, – меня несколько пугает то, что Казимир, король польский, будет раздражен нашим союзом с Москвой.

Веселый раскатистый хохот папы прервал речь статс-секретаря.

– Казимир будет, страшно сказать, раздражен! – проговорил он сквозь смех. – Король Казимир! Королевство польское! Да нас и «Sacrum Imperium Romanbv Nationis Teutonicae»[42]42
  «Священная Римская империя германской нации».


[Закрыть] не устрашит более, чем летучая мышь или дикий кролик! Сам император Фридрих Третий, что со своим двором ныне кормится в наших монастырях, не посмеет пикнуть пред святым престолом, а его Казимир напугал!

Посмеявшись вдоволь, его святейшество в самом хорошем расположении духа нежно потрепал за подбородок Ченчо и ласково спросил:

– Милый мальчик хочет ужинать и бай-бай?

Ченчо улыбнулся в ответ и развязно заметил:

– Ладно! На сегодня побольше мальвазии. Хочу напиться…

Не только Траханиоты, кое-что слыхавшие о сыне цирюльника, но и привыкшие ко всему папские придворные опустили глаза от смущения и стали поспешно выходить из покоев папы, пожелав ему доброй ночи…

Выехав за ворота Ватикана, греки заговорили вполголоса.

– Я забыл тебе сказать, – промолвил Георгий Траханиот старшему брату, – что в провинциях начались бунты крестьян.

– Слышал. Говорят, опять из-за зерна.

– Неслыханное мошенничество и бесстыдное ограбление народа. Папа еще осенью скупил насильственно пшеницу во всей Церковной области по одному дукату за руббио.[43]43
  Руббио – мера веса, равняется 10,25 килограмма.


[Закрыть] Зимой продал зерно генуэзцам, у которых был плохой урожай, по четыре и по пять дукатов за руббио. Весной же, когда мужики Церковной области стали голодать, он скупил за малую цену у короля Ферранте неаполитанское прелое зерно, ссыпал его в свои склады и продает теперь.

– По милосердию своему, – насмешливо вставил Димитрий, – по…

– По цене, – возмущаясь продолжал Георгий, – не менее чем три дуката за руббио! Хлеб из этого зерна выходит темный, воняет затхлостью, но его едят, чтобы не умереть с голоду.

– Страшный человек, – проговорил тихо Димитрий. – Он в одно время наместник и Христа, и самого дьявола. Мы будем счастливы, если уйдем из-под его руки и будем жить подальше от святого престола. Из-за денег, нужных для страстей его, он свершит любое преступление, не щадя ничьей жизни.

– Да, это худший из злодеев, – прошептал Георгий.

На другой день, мая двадцать пятого, Иван Фрязин, бояре и дьяк в дорогих кафтанах прибыли в Ватикан с большой пышностью, на конях, украшенных великолепной сбруей с золотыми бляхами, самоцветными каменьями и султанами из перьев. Их сопровождали конные слуги и стража, которые везли ценные подарки от государя московского для папы и его двора, для царевны Зои и ее двух братьев.

Посольство это было встречено с великим почетом у лестницы папского дворца кардиналами и придворными Сикста. Время же было так подогнано, чтобы послы московские могли видеть торжественное возвращение папы из базилики святого Петра и лицезреть его святейшество во всем его величии и блеске.

Московские послы действительно были удивлены этим церковным зрелищем, но удивление их было не в пользу латинства. Москвичам казалось диким и нелепым все, что они видели. Они вполголоса говорили между собой и непрерывно задавали вопросы Ивану Фрязину.

Заметив впереди всего шествия высокого, крепкого мужчину без бороды, но с длинными черными усами, Беззубцев спросил у Ивана Фрязина:

– Кто сей?

– Камерарий, – отвечал тот, – дьяк и советник папы.

Камерарий нес жезл и был одет в черные башмаки с помпонами и в черные чулки до колен. Была надета на нем долгополая черная рубаха, застегнутая посередине груди от горла до пояса, с круглыми большими пуговицами. На широком кожаном поясе с большой пряжкой висел длинный меч. Из-под низкого ворота рубахи, окружая шею белыми кружевами, как пеной, резко выделялся на черном другой высокий воротник. Поверх рубахи был черный полукафтан, а на голове черная же шляпа, лежавшая блином.

– А за ним кто сии двое, – спросил дьяк Мамырев, – кардиналы?

Денежник в ответ утвердительно кивнул головой.

Кардиналы шли в красных мантиях, волоча длинные подолы по земле. На плечи их были надеты белые безрукавные накидки, а поверх них, на золотых цепочках, у каждого на груди висело по золотому латинскому кресту с распятием. Их коротко остриженные волосы ничем не были покрыты, что придавало их бритым лицам совсем мирской вид.

– Как на Божьи церкви их храмы не походят, – насмешливо заметил Шубин, – так и священство их не духовное, а мирское.

Шествие папы совершалось очень медленно, а по сторонам его и позади, поблескивая стальными латами и шлемами, величаво двигалась папская стража. В самом же конце шествия виднелось над головами идущих что-то вроде престола, изукрашенного золотом и каменьями, на котором сидел не то человек, не то идол, сделанный наподобие человека. На нем светлая мантия, богатая золотым шитьем и каменьями, а на голове высокая золотая шапка с крестом, сверкавшая самоцветами. Над шапкой этой, справа и слева, особые служители в красных рясах медленно покачивали опахалами из длинных перьев. Четыре здоровых мужика, тоже в красных рясах, несли на плечах своих носилки, на которых и был укреплен престол.

– Кто же сей, на престоле-то, – воскликнул Мамырев, – уж не папа ли?

– Он и есть, его святейшество Сикст, – вполголоса ответил Иван Фрязин и поспешно добавил: – Шапки сымайте, видите, нас благословляет.

Послы и слуги поснимали шапки, а Мамырев все еще не мог успокоиться.

– Пошто же его носят, – допытывался он у Фрязина, – ноги, что ль, у него посохли?

Но Фрязин не ответил, носилки уже приближались к самому посольству, и папа с острым любопытством смотрел сверху на бородатых людей в непривычных для европейского глаза одеждах. Папа насмешливо улыбнулся, но все же благословил их с большой благосклонностью.

– Поглядел на нас ласково, – молвил Беззубцев.

– Яко тать на чужой кафтан, – с досадой добавил дьяк Мамырев.

Встретив папу и следуя за его шествием, кардиналы и другие придворные чины привели московских послов в приемную папского дворца.

Здесь посольству было почтительно предложено отдохнуть в ожидании приглашения его святейшества к себе в тайную консисторию.

Иван Фрязин, когда послы остались одни в приемной, тотчас же достал грамоту государя Ивана Васильевича и приготовил ее для передачи его святейшеству, чтобы не замешкаться пред лицом папы. Потом, обратясь к боярину Беззубцеву, спросил:

– Как у тобя с дарами папе и царевне? Все ли приготовлено?

Беззубцев указал на слуг своих, стоявших гуськом друг за другом, держа в руках подарки, прикрытые шелковыми тканями: соболью шубу, большие связки собольих и куньих выделанных шкурок, золотые и серебряные вещи.

– Все наряжено, – молвил он, – как в наказах государя и государыни писано.

– А в запасе для других нужных людей подарки есть? – снова спросил государев денежник.

– И о сем в наказах есть, – ответил дьяк Мамырев, – обо всем точно писано.

Иван Фрязин недовольно поморщился:

– Сему запасу надлежит у меня в руках быть.

– Сего же вот, – с живостью возразил боярин Беззубцев, – в наказах нету. Мы сами давать все будем по надобности и кому ты укажешь.

Иван Фрязин вспылил, но сразу стих, когда вошел секретарь Сикста, сопровождаемый почетным караулом папской гвардии, и пригласил посольство в тайную консисторию.

Прием у папы послов московских был торжественный, с участием кардиналов, всех придворных чинов, при почетном карауле папской гвардии. Не менее торжествен был и приход посольства. Послы вошли в дорогих парчовых кафтанах и в собольих шапках. Во главе их шел Иван Фрязин, тоже в русском парчовом кафтане, украшенном самоцветами.

За спиной послов, лицом к папе, стояли большим полукругом слуги с подарками и стража из воинов в красивых кольчугах, с блестящим вооружением. Это производило на всех внушительное впечатление.

Иван Фрязин, будучи в русской одежде и представляя особу великого князя московского, на этот раз не вставал перед папой на колени, а отвесил ему, как и его русские спутники, глубокий поясной поклон, коснувшись рукой дорогого ковра, застилавшего пол перед папским престолом.

Слуги и стража стояли позади посольства неподвижно, не снимая шапок, что делало приветствия послов более торжественными и величавыми. После поклонов Иван Фрязин раскрыл тисненый кожаный ларец и вынул из него малый, прекрасно изготовленный лист пергамента с привесной золотой печатью на шелковых шнурах.

Это было краткое письмо государя московского, писанное по-русски. Увидев это, все послы сняли шапки, а Иван Фрязин громко и торжественно прочел письмо государя по-итальянски:

– «Великому Сиксту, первосвятителю римскому Иоанн Великий, князь Белой Руси, кланяется и просит верить его послам».

Краткость и сжатость содержания и некоторая холодность в обращении как будто обидели его святейшество, привыкшего не только к церковному фимиаму, но и к фимиаму лести и заискиванию больших и малых католических государей. Но дальнейшее выступление самого Ивана Фрязина, говорившего от имени московского царя, привело папу в отличное настроение.

– Царь Белой Руси, – начал посол, вдохновенно претворяя в речь государя московского недавнюю беседу свою с братьями Траханиотами, – и все русские славяне от души и сердца признают главенство первосвятителя римского и жаждут укрепить унию церквей, которую признали они во Флоренции.

Закусив удила и увлекаемый своим красноречием, Иван Фрязин, восхваляя до небес папу Сикста, говорил и о готовности царя Ивана послать войско против турок, и о том, что царь, радостно принимая из рук его святейшества в супруги царевну Зою, тем самым подтверждает искренность своих намерений бороться с врагами веры христианской.

Статс-секретарь по иностранным делам, сложив снова в ларец грамоту государя московского, шепнул кардиналу, заведующему финансами папы:

– По числу слуг я вижу, что нашему преосвященству хотя и придется заплатить кое-что этому болтливому проходимцу, но все же казна папы будет в большой прибыли…

В это время, заканчивая свои славословия и лживые заверения якобы от государя московского, Иван Фрязин, повернувшись к слугам, державшим подарки, торжественно простер руку и воскликнул:

– Вот дары государя моего для его святейшества!

Когда слуги послов московских стали подносить подарки папе, кардиналы, придворные и даже послы Венеции, Милана, Флоренции и герцога Феррарского окружили его престол, жадно осматривая каждую вещь.

Первой была развернута шуба на соболях с собольим же воротником и опушкой на широких рукавах, считавшихся короткими, ибо они доходили только до кистей рук, а не спускались пустыми чехлами до самого пола. Крыта шуба была дорогой золотой парчой дивного узора и блеска.

Когда слуги растянули шубу, взявшись за полы, парча заиграла переливами золотых узоров, как вспышками граненых самоцветов.

– La bellezza![44]44
  Красота!


[Закрыть] – воскликнул Сикст, любуясь дивной парчой, но русские слуги, зная, что главное достоинство шубы в мехе, медленно перевернули ее.

Перед зрителями открылся мех удивительной красоты, подобранный с большим искусством, густой и пышный. Он был так высок и нежен, что невольно хотелось погрузить в него руку, ласкать и гладить его.

Сквозь блестящую, местами серебристо-седую ость,[45]45
  Ость – длинные блестящие волосы соболиной и всякой другой пушнины.


[Закрыть] приковывая взоры, проглядывал пышный дымчато-бурый подшерсток с синеватым отсветом. При каждом движении меха по нему пробегали волны разных тусклых оттенков.

– Это чудесно! – заговорили кругом. – Это чудесно.

Его святейшество долго любовался молча, потом вздохнул и молвил:

– E propriamente magnifico![46]46
  Это действительно великолепно!


[Закрыть]

Такое же почти впечатление произвели и соболиные шкурки, и даже куньи, которые были много лучше самых лучших варяжских шкурок. Резные чарки, чаши и достаканы из золота с эмалью и драгоценными каменьями вызывали всеобщий восторг и красотой работы и своей ценностью.

Папа сам брал многие вещи в руки и, тщательно разглядывая их, с удовлетворением бормотал вполголоса:

– Come sono contento![47]47
  Как я доволен!


[Закрыть]

Последним поднесен был ему в подарок простой серебряный ларец, украшенный чернью.[48]48
  Чернь – финифть, эмаль черного цвета; вплавляется в поверхность серебряных пластинок.


[Закрыть] На крышке этого ларца, будто тонким пером, были начертаны лесистые горы, небо в облаках, а с гор стремительно несся бурный поток; около потока стояла убогая избушка, а возле нее сидел на пне старик-отшельник и плел лапоть из лыка. По боковым стенкам ларца были узоры из листьев и сучьев.

Увидев этот ларец, папа слегка вздрогнул и нетерпеливо выхватил его из протянутых к нему рук русского слуги.

– E un ver capolavoro![49]49
  Это поистине образцовое произведение!


[Закрыть] – воскликнул он, разглядывая рисунок.

Папа был поражен искусством неизвестного ему художника. Наконец он с живостью обернулся к Ивану Фрязину и спросил:

– Русское ли это творение и где на Руси таким искусством занимаются?

– Так, ваше святейшество, – кланяясь, ответил царский посол, – работают серебряники на Руси во многих местах, но наиславен своею чернью Ростов Великий, откуда и это творение…

– Кто же этот великий художник? – воскликнул папа.

– В народе на Руси многие так творят, ваше святейшество, – ответил с улыбкой Фрязин, – но по невежеству своему художники имени своего нигде не обозначают…

– Великий художник, – презрительно взглянув на Фрязина, сказал папа, – не может быть невеждой…

Все рассматривали ларец, без конца его восхваляя.

– Да, да! – радостно соглашался папа и, передавая ларец своему камерарию, заключил: – Поставьте его мне на письменный стол.

После того как слуги разложили подарки перед папским престолом, а послы русские встали в том же самом порядке, как стояли ранее, папа благословил их и произнес ответную речь на обращение к нему посла московского, сказав так:

– Хвалю сына моего духовного Иоанна, царя Белой Руси, и благословляю за то, что он, как добрый христианин, не отвергает Флорентийской унии и не принимает митрополитов от цареградских патриархов, избираемых и утверждаемых турками. Хвалю и благословляю за то, что хочет государь сей сочетаться браком с христианкой, воспитанной в столице апостольской, и за то, что изъявляет он приверженность к первосвятителю римскому, к главе вселенской церкви. – Окинув взглядом разложенные возле своего престола московские подарки, он добавил: – Благодарю московского государя за драгоценные его дары, которые положил он у святого престола римского. Эта дружба наша с могучей Москвой весьма важна для христианских государств всего мира. Она необходима особливо теперь, когда мы готовимся к крестовому походу на турок в союзе со славными государствами Неаполем и Венецией, примеру которых, мы надеемся, последуют и другие итальянские государи.

На этом закончилась аудиенция у его святейшества, и послы русские с великими почестями отъехали в отведенную им виллу, где их ожидал торжественный обед, на который должны были приехать и представители папы, и представители Зои, и ее братья.

С этого дня начались в Риме торжественные зрелища и богослужения и в связи с крестовым походом и в связи с бракосочетанием царевны Зои с великим князем московским Иваном, так как оба эти события служили единой цели – укреплению власти святого престола над всеми христианскими государями.

Мая двадцать восьмого пригласил папа русских послов на торжественную литургию в базилике святого Петра и на благословение им галер крестоносного войска. Кроме русских, были приглашены и послы итальянских государей, которые только что подписали с папой военный союз против турок.

День этот выдался ясный, сияющий солнцем. Иван Фрязин торопил своих спутников выехать раньше, дабы занять в базилике лучшие места и лучше разглядеть царевну Зою, которая будет вместе с братьями и у обедни и на благословении галер.

Взяв своих стремянных и небольшую стражу, русские послы, разглядывая окрестности, медленно поехали к Ватикану. По обеим сторонам посольства следовал почетный караул конной папской гвардии.

Московские послы были довольны и веселы.

– Яз мыслю, – заговорил боярин Беззубцев, – что вборзе мы восвояси поедем с государевой невестой.

– Пора бы, Ларион Микифорыч, – воскликнул Шубин, – давно пора! Весна у нас на Руси в полном разгаре, да и по семейству скука.

– А мы и тут женок сколь хочешь сыщем, – смеясь, вмешался Иван Фрязин, – токмо казны не жалей!

– Мне твоего сыска не надобно, – резко ответил Шубин, – собе ищи!

Иван Фрязин не обиделся и, рассмеявшись, только двусмысленно подмигнул Мамыреву, но и у того сочувствия не встретил.

– Гляньте на грозную крепость сию, стены и мост, – переменил разговор Иван Фрязин, указывая на замок Святого ангела.[50]50
  Замок Святого ангела – бывший мавзолей императора Адриана, в Средние века превращен в крепость.


[Закрыть] – Строил ее император Адриан. Мы поедем после благословения галер к сей крепости, ежели вы не устанете. От Ватикана туда меньше версты, и нам по пути будет.

Подъезжая к базилике святого Петра, послы заметили, что на площади пред входом в церковь толпилось много народу. Спешившись, послы пошли к портику, где были встречены папскими придворными, и проследовали прямо в храм. Здесь им предоставили самые лучшие места, откуда можно было видеть и все обряды богослужения, и скамьи для царевны Зои Палеолог и ее свиты.