Текст книги "Гениальное просто!"

Америка вся уставлена «Макдоналдсами». Они в самой глуши, в диких степях Оклахомы, на экзотических грунтовых дорогах в глубине Канзаса, в заснеженных полях Айда хо. Одинокий путник заскакивает туда, как на родную кухню. Тут стоечка, ага, вот родной стол с пластиковой столешницей, в холодильнике, как всегда, кока-кола, а вон там, в самом углу – ошибиться невозможно, уж сколько лет здесь закусываем, – санузел.

Тут проходит вся жизнь. Вот детсадовского возраста посетители изучают детское меню с картинками. Там пролетарии в спецовках проводят рабочий полдень. А вон в углу собрались пенсионеры, болтают о своем, стариковском, собравшись в условленное время. Это их старомодные здоровенные «кадиллаки» белого цвета выстроились на бесплатной парковке. Никто тут не чужой на празднике жизни: вот столик для инвалидов, туалет для них же, с широкой дверью, чтобы проезжала коляска. Она, кстати, нарисована синим и на специальной парковке.

В общем, дом родной, чего уж там! Да-да, это – символ родины. Которым можно – на американский взгляд – гордиться. Потому что это не что иное, как победное шествие. Американцам особенно приятно участвовать в нем в Париже, после прогулки под Триумфальной аркой. Потому что никто в мире не страдает от большей ненависти к «Макдо» (французское сокращение), чем французы. И вот путешественник заходит в родную закусочную и видит, как французы в бессильной злобе употребляют в пищу «Биг Мак». Да-да, тот самый, который якобы вреден, и невкусен, и слишком быстр! И запивают его кока-колой! Если они встретят там знакомого, они покраснеют, отвернутся и прикинутся, что это совсем не они. Но спасения нет. Дети надменных французов – тех самых, которые гордятся своей тонкой, изысканной и самой дорогой кухней, – ходят в «Макдо» открыто, не таясь, объедаются этими неприличными сэндвичами. И страшно любят веселиться на детских днях рождения, которые «Макдо» охотно устраивает – в отличие от пресловутых бистро и хваленых кафе на бульварах…

С недавних пор ту же картину средний путешествующий американец может лицезреть в перерыве между автобусной экскурсией по Москве и пешей прогулкой к Царь-колоколу. Да, «Макдоналдс» оказался страшным оружием холодной войны. Наши вероятные противники расставляли свои закусочные по всему миру с тем же пылом и неистовством, как мы – райкомы братских и дружественных компартий. Правда, с куда большим успехом. В результате, когда все кончилось, в десяти минутах пешего хода от Кремля у входа в отряд быстрого реагирования и передового базирования мирового империализма, в расположение американской базы быстрого питания стояла такая же очередь, какая была раньше у Мавзолея – а может, и вовсе та же самая! Причем под победным знаменем «Макдоналдса», в его униформе служили русские наемники.

Игра сделана, ставок больше нет. Плох «Макдоналдс» или хорош – неважно, потому что он сделал свое дело. И потому никуда не уйдет. Остальные теперь могут его только догонять, пробуя приготовить fast food еще быстрей, чем в «Макдоналдсе».

Чай для «чайников» // Томас Липтон, Томас Салливан и чайные пакетики «Липтон»

Китайский «ча-е», «молодой листок», «чудесный эликсир». Японская церемония, сложная и завораживающая, как иероглиф. Аромат, сравнимый с запахом индийских благовоний. Английский five-o’clock. Вчера – это большая политика и большие деньги. Сегодня – бумажный пакетик с ярлычком на нитке и по-прежнему большие деньги. Все это – чай. В долгой истории превращения чая из предмета роскоши в самый распространенный на Земле напиток заметную роль сыграли два человека – бакалейщик из Глазго Томас Липтон и торговец из Нью-Йорка Томас Салливан.

Первым европейцем, попробовавшим чай, скорее всего, был Марко Поло, попавший в Китай в конце XIII века и проживший там 17 лет. В XVI веке чай попал в Европу – в 1517 году его привезли в свою страну португальцы. Почти столетие спустя, в 1610 году, диковинную «китайскую траву» доставили на родину голландские купцы. Их стараниями чай появился в Дании, немного позже – в Германии. Как о чудодейственном лекарстве о нем знали и во Франции. Англия познакомилась с чаем одной из последних в Европе: в 1664 году владельцы британской Ост-Индской компании, известной как «Почтенная компания», преподнесли своему королю Карлу II два фунта перекупленной у голландцев заморской диковинки из далекой и загадочной Поднебесной империи. Король подарком остался весьма доволен.

Чай стал быстро распространяться по всей стране, но наслаждаться им могли только состоятельные люди: «китайская трава», наряду с такими редкостями, как имбирь и сахар, стоила очень дорого – в нынешних ценах до $100 за фунт. Пристрастие английской аристократии к экзотической новинке существенно обогатило «Почтенную компанию», которая, получив монопольное право на импорт чая, только за период с 1705 по 1805 год привезла в страну 7,5 млн фунтов популярного в те времена кантонского чая. Людям победнее доставался чай, завезенный в страну контрабандой. Впрочем, чаем назвать его было нельзя: хорошо, если вместе с чайными листьями покупатели получали измельченную ивовую кору, лакричник или уже использованную заварку – иной раз торговцы подмешивали в чай и овечий помет. Но ни высокая цена, ни низкое качество не помешали чаю постепенно стать таким же необходимым каждому англичанину напитком, каким был для них традиционный эль.

Вокруг чая начали складываться свои традиции. Например, ежедневные пятичасовые чаепития. Этот обычай в начале XIX века ввела герцогиня Бедфордская Анна, скучавшая в своей летней резиденции. Перерыв между завтраком (обычно состоящим из хлеба, холодной говядины и пива) и обедом (плотным, но поздним) был очень большим – неудивительно, что герцогиня помимо скуки испытывала еще и голод. И предложила друзьям весьма дорогое в те времена развлечение – «пятичасовую беседу за чашкой чая». Чай разливали в тончайшие чашки китайского фарфора и подавали к нему пирожки, сладости и только что введенные в моду графом Сэндвичским многослойные бутерброды. Эта церемония так полюбилась всем участникам чаепитий, что они продолжили и распространили ее в Лондоне.

Другая традиция – «чайные сады». В конце XVIII века фейерверки и танцы, устраиваемые английской аристократией на открытом воздухе, дополнились непременным чаепитием. А к концу XIX века «чайные сады» были открыты по всей стране для всех желающих. Популярность чая к этому времени так возросла, что в этих «садах» в честь любимого напитка сотни тысяч англичан одновременно с удовольствием танцевали чарльстон, «чайный танец». Все это говорило о том, что чай из привилегии аристократии превратился в общедоступный напиток. А произошло это благодаря Томасу Липтону, бакалейщику из Глазго.

В мае 1850 года в семье мистера и миссис Липтон, недавно приехавших в Глазго из Ирландии, родился пятый ребенок. Томас был последней надеждой уже немолодых Липтонов – двое первых детей умерли в младенчестве, здоровье оставшихся сына и дочери вызывало у родителей серьезные опасения. Кто же, как не маленький Том, будет помогать родителям в бакалейной лавке? Уже с пяти лет ему пришлось познавать премудрости торгового дела: хотя крошечная лавка его родителей вмещала не больше пяти покупателей одновременно, работы хватало всем. А с тех пор как Том остался единственным ребенком (его брат и сестра умерли, когда ему не исполнилось и десяти), пришлось забыть даже о занятиях в школе. Родители не могли нарадоваться: отличный растет помощник, если дела пойдут на лад, может, вместо маленькой лавочки удастся открыть магазинчик побольше.

Однако Тома вовсе не привлекала перспектива проторчать всю жизнь в отцовской лавке. Его родной Глазго, возле которого располагались крупнейшие верфи того времени, был основным пунктом отправления судов, перевозящих грузы и пассажиров в Америку. Каждый день Том, любезно улыбаясь покупателям, с тоской думал о тех, кто в этот самый момент пересекает Атлантический океан, – их наверняка ждут необыкновенные приключения в Новом Свете. И в 1865 году 15-летний Томас Липтон присоединился к их числу.

В течение первых трех лет своей жизни в Америке Томас путешествовал по западным штатам в поисках работы. Недавно окончившаяся Гражданская война повергла всю страну в глубокую экономическую депрессию. Чтобы выжить, Липтону приходилось браться за любую работу – выращивать рис в Южной Каролине или скручивать табачные листья в Виргинии, но уж, видно, судьбы стать бакалейщиком Липтону было не избежать.

В 1868 году он стал продавцом бакалейного отдела одного из универмагов Нью-Йорка (универмаги появились в Америке совсем недавно – родившись в Филадельфии, новая форма торговли быстро распространилась по всем крупным городам). Став винтиком огромной торговой машины, Липтон получил уникальную возможность увидеть, как тщательно организована ее работа – продумано все: от расположения товаров на прилавках до методов общения с покупателями. А девиз американских торговцев «In God we trust, all others pay cash» («В Бога мы верим, все остальные платят наличные»; первая часть этого девиза с середины XIX века печатается или чеканится на всех денежных знаках США) Томас Липтон запомнил на всю жизнь.

В 1871 году он вернулся в Великобританию. Свои новые знания, полученный опыт и заработанные £100 он решил вложить в собственный бизнес – бакалейный магазин в родном Глазго. Первое время Липтону приходилось совмещать обязанности управляющего, продавца, закупщика, кассира и посыльного. Он сам привозил в тележке товар с причала, сам доставлял покупки клиентам, лично наносил визиты поставщикам и ни на минуту не прекращал размышлять над тем, как привлечь покупателей и сделать так, чтобы, зайдя в его магазин один раз, они становились постоянными клиентами. Хорошо было бы пустить в ход рекламу, с возможностями которой Томас познакомился в Америке. Но денег не хватало – Липтон упорно не желал повышать цены в своем магазине, пусть для этого даже приходилось все время мотаться по окрестным фермам и, минуя посредников, закупать товар непосредственно у производителей.

Не имея лишних средств, Липтон был вынужден на полную катушку использовать свою фантазию и изобретательность. В витрине были затейливо разложены продукты, сами витрины разрисованы забавными картинками, плакаты, приглашающие в магазин, менялись каждую неделю – их рисовал специально нанятый карикатурист Уилли Локхарт. Сработало: народ у магазина толпился и днем и ночью (витрины подсвечивались газовыми горелками). Постепенно затеи Липтона становились все более масштабными. Чего стоил, к примеру, самый большой в мире кусок сыра, заказанный им в Америке специально к Рождеству 1881 года! Жители Глазго долго обсуждали, как эту гору сыра доставляли в магазин при помощи тяжеловозов, какие за ним выстроились очереди и как весь сыр был распродан за два часа.

Бизнес пошел настолько успешно, что спустя 11 лет после открытия первого магазина Липтон владел уже двадцатью торговыми точками по всей Западной Шотландии, а в 1885 году приобрел фабрику по упаковке продуктов и продовольственные склады в Чикаго. Чуть позже было открыто несколько магазинов в Америке. Доходы 40-летнего Липтона позволяли ему в любой момент отойти от дел и наконец отдохнуть – отправиться, например, в далекое морское путешествие. Но лучше – в такое путешествие, которое можно было провести с пользой для дела.

В 1890 году Томас Липтон начинает чайный бизнес. Время для старта было выбрано не случайно: кофе, единственный напиток, способный составить чаю конкуренцию, был в большом дефиците из-за распространившегося на Цейлоне заболевания кофейного листа. Большая часть кофейных плантаций на острове пошла с молотка или была засажена чайными кустами. Цены на землю неслыханно упали, и предприимчивый Липтон, запутав конкурентов рассказами о том, что отправляется открывать очередные магазины в Австралии, тайно приехал на Цейлон, где и купил пять плантаций чая общей площадью 5500 акров.

Липтон завоевывал чайный рынок по всем правилам военной науки. Свои плантации он сделал полигоном для испытания всех появлявшихся в то время технических новшеств. Когда ему показалось, что доставка чая с плантаций до места переработки занимает слишком много времени, он придумал канатные дороги для транспортировки корзин с листьями. У него был даже собственный флот – сначала клипперы, легкие парусники, способные развивать огромную по тем временам скорость, а затем и пароходы, более вместительные и менее зависимые от погоды. Прибытие корабля с чаем и разгрузка в порту сопровождались настоящим парадом с участием сингалезского оркестра, колоритные участники которого, приплясывая и играя на экзотических инструментах, следовали за ящиками с чаем.

Липтон четко видел цель: чай должен стать доступным по цене и при этом не потерять в качестве. «С плантации прямо в чашку» – этот рекламный слоган красовался на плакатах, расклеенных Липтоном во всех британских поездах и автобусах. Став крупным плантатором, он мог обходиться без многочисленных посредников – и чай «от Липтона» стал существенно дешевле остальных. Но вот проблема: со времен подмешивания в чай овечьего помета за дешевым чаем прочно укрепилась плохая репутация. Чтобы переубедить общественное мнение, Липтону пришлось нанять лучших блендеров (специалистов, составляющих чайную смесь) – пусть учтут даже такой нюанс, как жесткость воды, от которой тоже зависит вкус чая. Кроме того, он изменил сам механизм торговли – отказался от продажи чая на вес и продавал его упакованным в картонные пачки. Наконец, он сделал узнаваемой саму упаковку для чая – чтобы публика, однажды попробовав фирменный напиток, оставалась ему верна.

И здесь Липтон не ошибся – его чай, упакованный в аккуратные пачки с изображением сингалезской красавицы с корзиной на голове, стал своеобразным символом эпохи. А сам Липтон прочно вошел в массовую культуру того времени – он попал в карикатуры, частушки и антрепризы мюзик-холлов. Большой поклонницей чая «Липтон» стала королева Виктория – она сочла, что вклад Томаса Липтона в дело формирования «английского образа жизни» достоин титула сэра. В 1897 году Липтон был посвящен в рыцари. Но для того чтобы чай стал не просто доступным по цене, но и самым распространенным напитком, этого было мало. Нужен был еще один маленький шаг. Его в начале XX века и сделал американец Томас Салливан.

Сейчас существует огромное разнообразие одноразовых бумажных пакетиков – они бывают плоскими и объемными, круглыми и квадратными, с ниточками и без. Пакуют в них все, что требует кипятка, – чай черный, зеленый, красный; листочки, корешки, цветочки, травки. Наиболее распространены сложенные вдвое прямоугольные пакетики (такую форму им придали в 1952 году специалисты компании Lipton) – так кипяток лучше проникает к чайным листам. А вот самый первый чайный пакетик представлял собой небольшой шелковый мешочек. Его вручную сшил молодой нью-йоркский торговец Том Салливан.

Салливан никогда не задумывался о том, что проблема упаковки чая волновала многие поколения на протяжении 5 тыс. лет: чай – продукт нежный и скоропортящийся, его вкус напрямую зависит от условий хранения. Салливан никогда не видел древних китайских рисунков, изображающих огромные фарфоровые вазы – первые емкости для чая. Он никогда не размышлял над судьбой тех моряков, которые головой поплатились за то, что перевозимый на кораблях чай промок и безвозвратно погиб, потому что они недостаточно тщательно упаковали его в деревянные ящики. Салливан, конечно, слышал о Липтоне, но даже не догадывался, что именно он впервые стал продавать чай не на вес, а в упаковке. Он просто поставлял чай нью-йоркским ресторанам и очень хотел разбогатеть. Рассудив, что за чай в мелкой расфасовке можно выручить больше денег, в 1904 году Салливан предложил заказчикам чай, упакованный в небольшие шелковые мешочки, сшитые вручную. И не прогадал: рестораторам новинка понравилась. От чайных листов было столько мусора на кухне, а шелковые мешочки можно было даже не развязывать – чай легко заваривался и в них.

Новая идея быстро распространилась. В ресторанах, кафе и чайных Нью-Йорка стали заваривать чай в мешочках, только делали их уже не из шелка, а из марли – так дешевле. Через десять лет после того, как первый шелковый мешочек с чаем нашел своего покупателя, чай в пакетике стал достоянием не только профессиональных поваров – многие торговцы обнаружили, что продавать чай в одноразовой упаковке весьма выгодно, и стали обзаводиться специальными аппаратами для расфасовки чая.

В 1914 году удобство чайных пакетиков оценила и Европа: для солдат, воевавших на фронтах Первой мировой войны, они оказались как нельзя кстати. И чайный пакетик начал свое быстрое и триумфальное шествие по миру. Сейчас уже невозможно найти человека, который бы ни разу в жизни не выпил чашку чая из пакетика. И хотя привередливые гурманы не признают такой чай (дескать, и сорт не тот, и листья мелкие), мы-то знаем, что гурман – он на то и гурман, чтобы всегда критиковать.

Венец растворения // Генри Нестле, Юлиус Магги и бульонные кубики

Иные советские писатели двадцатых годов, описывая модель идеального общества, немалое внимание уделяли «еде будущего» – по их мнению, строитель коммунизма не должен был отвлекаться от строительства, а все необходимое для жизнедеятельности получать, заглатывая одну-единственную пилюлю. Писатели-фантасты семидесятых не были столь категоричны и кроме полезности учитывали еще и удовольствие, которое их герои – астронавты, путешествующие к другим галактикам, – могли испытать от еды. В их рассказах «еда будущего» содержалась в компактных тюбиках и имела вкус любых продуктов.

На самом деле «еда будущего» – вовсе не атрибут «идеального человека» и не фантастика. Вот уже больше 100 лет порошки и кубики, превращаемые в еду струей кипятка, сопровождают любого желающего на протяжении всей его жизни. Даже младенцу понятно, что без молочных смесей и растворимых кашек не вырасти большим и сильным. Люди постарше отдают себе отчет в том, что гораздо удобнее и быстрее растворить в воде бульонный кубик, чем ощипывать и варить курицу. А уж банка растворимого кофе непременно занимает почетное место на кухне в любом доме. В общем, главным кулинарным достижением современного человека стало умение вскипятить воду. За это мы должны благодарить двух людей – Генри Нестле и Юлиуса Магги. Именно они придумали растворимую еду.

Первым потребителем растворимой еды стал грудной ребенок. Но вряд ли ему или любому из миллионов младенцев, выкормленных молочной смесью из бутылочки, было бы интересно узнать, что их первая еда появилась на свет потому, что Генри Нестле очень любил свою жену.

Отец порошкового питания для детей и основатель компании Nestle родился 10 августа 1814 года одиннадцатым по счету ребенком в семье франкфуртского стекольщика. Его родители, ревностные протестанты, учили своих детей: чтобы служить Богу, нужно не только молиться, но и усердно трудиться. Эти уроки Генри усвоил очень хорошо – в годы учебы свои знания он черпал не только из научных фолиантов, но и из практической работы: пока юноша учился искусству фармацевтики, он сменил не меньше четырех рабочих мест. По окончании учебы 25-летний Генри Нестле решил обосноваться в швейцарском городке Веве. Здесь он устроился в аптеку.

В течение четырех лет, смешивая порошки и отпуская покупателям лакричные леденцы, Генри мечтал о собственном деле. И фортуна улыбнулась ему: в 1843 году на деньги, занятые у вдовствующей тетки из Франкфурта, Нестле приобрел по сходной цене небольшое перерабатывающее производство – фабрику, склады, прилегающие поля и луга, лесопилку, пресс для переработки костей и машину для изготовления растительного масла. Сначала Нестле наладил выпуск фруктовых ликеров и уксусов. Чуть позже начал производить газированную воду и лимонад. Потом молодому предпринимателю захотелось чего-нибудь поострее – к уксусу добавилась горчица. На этом эксперименты не закончились. Пользуясь своими познаниями в химии, Нестле занялся изготовлением газа для уличных фонарей. Заменив масляные светильники газовыми, Нестле не только сделал крохотный Веве светлее. Он смог неплохо заработать.

В начале 1960-х годов педантичный Генри посчитал, что его состояние вполне позволяет ему жениться. Его избранница – меланхоличная и хрупкая Клементин Эман, из семьи франкфуртского врача, была на 19 лет моложе. Однако новоявленная фрау Нестле не отличалась хорошим здоровьем и не могла стать матерью. Тем не менее в доме четы Нестле всегда раздавались детские голоса – Клементин охотно возилась с ребятишками, пока их мамы работали на фабрике ее мужа. Именно она и обратила внимание Генри на то, что младенцам часто не хватает материнского молока. О том, что его работницы вынуждены часто покидать рабочие места, чтобы покормить своих детей, Нестле знал и сам.

В 1860-х годах опытный фармацевт и химик Генри Нестле начал эксперименты с коровьим молоком, пшеничной мукой и сахаром. Он вознамерился создать заменитель грудного молока – продукт, который можно было бы употреблять при любых условиях. В 1867 году появилась готовая молочная смесь для грудных детей Farine Lactue Henri Nestle – порошок, легко растворимый в воде. Первым потребителем новой молочной смеси был новорожденный ребенок одной из сотрудниц Нестле. Малышу не годилось в пищу ни материнское молоко, ни коровье, ни козье. Порошок Нестле просто спас ему жизнь. И таким образом превосходно зарекомендовал себя.

Теперь Клементин могла почувствовать себя настоящей матерью. Всех детей, которых она выкормила из бутылочки молочной смесью, созданной мужем, Клементин называла не иначе как «наши детки». Вид счастливой жены с младенцем на руках натолкнул Генри на мысль создать эмблему для своей продукции – что-нибудь напоминающее о материнстве, любви, безопасности. В качестве символа Нестле выбрал графический перевод своей фамилии – маленькое птичье гнездышко.

Перед своей смертью в 1890 году 76-летний Генри Нестле мог с удовлетворением вспоминать не только своих названных детей. Два других его детища – порошковое молоко и компания собственного имени – пользовались большим успехом и имели все шансы этот успех упрочить. Так и случилось. Уже в начале 1900-х годов компания Nestle управляла своими заводами в США, Англии, Германии и Испании. К растворимому детскому питанию Нестле прибавились первое в Европе сгущенное молоко и первый молочный шоколад. А к началу Первой мировой войны компания производила и другие растворимые продукты: порошковый растворимый напиток для детей Milo и порошковое масло-молоко.

Словом, проблема быстрого кормления детей была решена. В то же самое время в той же самой Швейцарии решалась проблема быстрого кормления взрослых. Этим занимался Юлиус Магги.