Текст книги "Сапфировый волк"

Сапфировый волк
Валерия Горбачева

© Валерия Горбачева, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мерный, чуть приглушенный гул самолета успокаивает, расслабляет и как будто усыпляет, но заснуть я не могу. Это странно и непривычно, потому что я всегда сплю в самолете. С детства меня укачивает при взлете и посадке, и мне скучно смотреть в иллюминатор на облака во время полета. С земли облака кажутся всегда разными, они манят и волнуют, особенно, когда лежишь на зеленой траве, мечтаешь о чем-то, глядя в голубое небо, и представляешь, что там, за белыми невесомыми облаками есть что-то чудесное и прекрасное. Особенно в детстве. И еще в детстве я всегда верила, что облака, изменяясь и принимая разные формы, то знакомые, то фантастические, передают нам тайные знаки, и если правильно их разгадать…. А из окошка самолета все ясно и научно – вот облака, сверху они кажутся мне совершенно одинаковыми – неровная белая гряда, а под ними такая знакомая и тоже одинаковая поверхность нашей земли. Нет, конечно, первый раз увидеть маленькие машинки и домики, похожие на спичечные коробки, речку, будто нарисованную на карте, и озера, больше смахивающие на лужицы после дождя, было, в общем-то, забавно, но это только в первый раз… В общем, сплю я в самолетах. Обычно. Только сейчас мне почему-то не заснуть и это немного тревожит меня. Сквозь полуприкрытые веки я вижу пассажиров – почти все спят. Нет, не все. Впереди меня читает девушка, что-то высматривает в темном окне задумчивый молодой человек, сидящий со мной в одном ряду. Я вижу, как он морщит лоб и прищуривает глаза, как будто мысленно ведет с кем-то спор, но и он скоро уснет, это чувствуется по его расслабленным плечам и ровному неглубокому дыханию. Ночь. Лететь нам еще долго. Почему я не сплю? Это так утомительно и так тревожно. Опять тревожно. Что за чушь лезет в голову? Откинув голову на спинку кресла, я закрываю глаза. Надо уснуть, расслабиться и представить себе какое-нибудь приятное, почти сказочное событие, бал, например. Легкие как будто воздушные платья, мерцающие свечи, тонкая прозрачная вуаль, слетающая с плеч в плавном движении вальса… и музыка. Раз-два-три, раз-два-три…

Резкий звук, похожий на треск разрывающейся материи, только много сильнее и резче, разворачивает уже почти уснувшую, свернувшуюся в точку тревогу и выплескивает ее наружу. Я резко открываю глаза и ослепленная ярким светом, проваливаюсь в черноту. Катастрофа.

Я лежу с закрытыми глазами и боюсь пошевелиться. Мой мозг судорожно пытается понять, что произошло и пока не может. Я старательно прислушиваюсь и вдруг чувствую, как на грудь ко мне мягко прыгает кот. Меня это ничуть не пугает, напротив, это очень привычно и даже правильно. Поэтому я почти спокойно открываю глаза. В первое мгновение я в некотором замешательстве – неестественно ярко блестят его желтые с зеленью глаза, но это только мгновение. Клим урчит, старательно лижет шершавым языком мой лоб и щеку, нетерпеливо перебирает лапами, слегка царапая мне руку. Все правильно. Он будит меня на работу. Самолет, девушка с книжкой, парень у темного иллюминатора, моя тревога, и катастрофа – все это только сон. Сон! Боже мой! Какое счастье, да, да, именно счастье, необъятное, невзаправдашнее, ликующее, какое бывает только во сне, такое счастье охватывает меня. Утро, доброе всем утро!

Удивительное дело, но я легко встаю, хотя вообще-то люблю поваляться в постели, как самая обычная лентяйка. Еще удивительнее, что я хочу есть и с аппетитом съедаю приготовленный заботливым мужем творог, и два (два!) бутерброда. Просто какой-то кошмар, где же ты, мое интеллигентное утонченное, почти аристократическое утреннее отсутствие аппетита? Так ведь недалеко и до борща с макаронами на ночь, этак после одиннадцати…. Но даже эти мысли не портят моего настроения. Я хочу, чтобы все сегодня было хорошо.

А рабочий день начинается обычно: мимолетное обсуждение вчерашней телепередачи в приемной, традиционное «как дела?» и такое же традиционное «спасибо, все нормально!» – с сотрудниками соседнего отдела. А минут через двадцать пошло-поехало: акты, списки, телефонные звонки, маркировка предметов, глюки старенького компьютера и небольшое объявление на доске, что сегодня состоится методическая поездка в Мальской монастырь, отъезд от музея в 11.00. Привычные музейные будни.

– Наташа, ты едешь в Малы? – моя подружка Аленка только заглядывает в кабинет, но дальше не проходит, видимо просто пробегает мимо, торопясь по какому-нибудь делу.

– Еду, еду, – мне радостно видеть Аленку, я еще не привыкла, что она теперь снова каждый день на работе. Только вчера она вышла после декретного отпуска. Ее малышу исполнилось три года, и хотя в садик его еще не отдают, и бабушка согласна сидеть с любимым внуком, но мама – извольте на работу. Пока Алена сидела с сыном, мы виделись все-таки редко. Конечно, звонили друг другу часто, в гости иногда ходили – на дни рождения или праздники: дружим-то мы давно и крепко несмотря на почти десятилетнюю разницу в возрасте, да и мужья наши вместе работают. Но теперь, когда мы видимся каждый день – это совсем другое дело.

– Место в автобусе занимай, если первая придешь, – кричу я ей вдогонку, и слышу ее радостное далекое «ладно».

Место занимаю я. Как всегда, впрочем. Мне смешно, когда в окошко я вижу, как Алена почти бегом бежит, надеясь занять лучшие места в автобусе, а, вскакивая в него, демонстративно вытаращивает глаза – все уже давно на месте и свободное место только одно – то, которое я заняла для нее.

– Спасибо, дорогая! – она опускается на сидение рядом со мной и без перехода начинает рассказывать последние новости о семье, сыне, муже. Мы болтаем с ней без перерыва всю дорогу. Обсуждаем погоду (удивительно теплый в этом году октябрь, даже странно!), музейные проблемы (завтра открытие выставки, а еще не все готово, и когда только будут доделывать? – ах да, конечно же, нынче ночью, это же известная русская традиция, старая как мир), житейские сплетни (а ты не звонила Олечке? Как ей там, на новом месте, работается, привыкает ли, справляется?) и так далее и тому подобное…. Наши сотрудники слегка посмеиваются над нами – все понимают, что мы просто ужасно соскучились друг без друга, и включаются в обсуждение общих проблем – новый проект просветительского отдела по работе со школьниками прошел в финал фестиваля в Петербурге. Это престижно и всем интересно: как поедут, как выступать будут, чем кто помочь может. Обстановка мирная и веселая. Катя Быстрова, наш сегодняшний гид, показывает водителю, где и как лучше проехать. Все лезут к ней с советами, а она только весело и беззаботно отмахивается. Солнце играет в окнах, в автобусе тепло, даже жарко, а за окном яркий осенний день.

Мальская долина встречает нас неожиданно сильным ветром. Мы стоим на вершине высокого холма, одного из многих, что скрывают ее от случайных глаз. Подобно Кругосветным Горам из сказки, они окружают долину, в центре которой стоит небольшой древний монастырь. Его можно увидеть, только взобравшись на вершину холма и подойдя к самому его краю. Мы на вершине. Мы на краю. Вокруг все так же красиво, ярко, но солнечный теплый день как будто исчезает, уходит, подгоняемый внезапно налетевшим холодным дыханием. Мы замолкаем, застегивая куртки и плащи. И уже не слышно шуток, все какие-то притихшие. Какой-то вопрос крутится у меня в голове, но я никак не могу его сформулировать. Кажется, что вот-вот, еще совсем немного и я пойму, что это, но логическая нить опять ускользает. Я вижу, как Катерина что-то рассказывает, показывая рукой на дальние холмы, поросшие тонкими белоствольными деревцами. Но я не слышу ее, все заглушает шум ветра и сильно отвлекает ускользающая мысль в моей голове. Но вот мы спускаемся в долину. Несколько шагов по крутому спуску – и ветра больше нет, как будто переходишь невидимую границу, отделяющую большой неприветливый мир от уютной сказочной долины, где все тихо и прекрасно, где даже осень похожа на лето, только красок побольше, да гнезда аистов уже пусты. И снова нам становится весело и смешно. Погоди, осень, не налетай так внезапно. Есть еще время погреться на солнышке, есть еще беззаботность и легкость в словах и жестах, есть еще время…

Удивительный это был день. Такой яркий и такой насыщенный впечатлениями, наполненный солнцем и прозрачным воздухом, пронизанный древними легендами Мальского монастыря и милыми шутками сегодняшнего дня. Вечером лежа в кровати, я все вспоминаю и вспоминаю детали ушедшего дня. Хороший день. Удивительно хороший день. Мои глаза слипаются, я хочу спать. Но тревога, ушедшая с первыми утренними лучами солнца и уже, казалось бы, забытая, вдруг взрывается во мне снова с еще большей силой. Я резко открываю глаза. Темно.

Постепенно привыкая к темноте и различая неясные очертания находящихся вокруг меня предметов, я чувствую, как ужас холодной волной накрывает меня. Я в самолете. В упавшем самолете. Мысли беспорядочно мечутся, перебиваемые обрывками воспоминаний, какими-то яркими и бессмысленно красивыми картинками, всплывающими в памяти независимо от моего желания. Усилием воли я стараюсь упорядочить поток всей этой чехарды, но у меня ничего не получается. Более того, я чувствую, как леденеют ноги и кончики пальцев на руках. Удушливый холод распространяется откуда-то из глубин мозга. Каким-то отдельным, отстраненным кусочком своего сознания я отмечаю несоответствие своих ощущений: холод, идущий от головы начинается с ног. Это паника. Я осознаю это внезапно, как будто кто-то произнес ужасные слова вслух четко и внятно, как плохо слышащему или слабоумному. Я не слабоумная. От обиды мозг начинает работать четко, по привычке придумывая с ходу какие-нибудь (все равно какие!) объяснения происходящему. Я сплю, и мне все это снится. Сон мне не нравится, сейчас я ущипну себя и проснусь. Сейчас. С трудом вытаскивая руку из-под чего-то мягкого, но очень тяжелого, я сильно впиваюсь ногтями в свое плечо. Больно. Очень больно. Значит это не сон. Увы! Ладно, тогда это… опять холод. Он поднимается все выше. Спокойно, спокойно. Нужно попробовать встать. Сосредоточившись на этой цели, я перестаю придумывать объяснения происходящему, и только где-то далеко вскользь промелькнуло мимолетное сожаление «а какой был день!».

То ли глаза мои привыкли к темноте, то ли светлеет, но я уже четко вижу все вокруг. И от того, что я вижу, меня снова охватывает ужас. Нет, теперь это не паника, не отчаяние, а именно ужас. Разрушенный покореженный разорванный самолет, вывороченные кресла, свисающие обрывки каких-то лент, проводов, лохмотья тканей и каких-то незнакомых материалов. И тела. Неправдоподобно мертвые тела. Их много. Слишком много. Как в кошмарном сне или голливудском боевике. Выбраться, нужно скорее выбраться отсюда. И я начинаю движение. Мне кажется, что я должна бежать быстро, но это почему-то не так. Я продвигаюсь по разоренному самолету медленно, плавно, и как будто бы осторожно, но, тем не менее, постоянно натыкаюсь на какие-то предметы, перевернутые кресла, расстегнутые сумки. Наступаю на одеяла, куртки, пакеты и стекла. Я стараюсь не смотреть по сторонам, но все равно боковым, задним, внутренним зрением я вижу мертвые тела. Много мертвых тел. Меня удивляет, что мало крови. Это мое удивление приводит меня в некоторое замешательство. Я как будто смотрю фильм. Ведь находясь по другую сторону экрана можно критиковать, удивляться и так легко отмечать неправдоподобность увиденных кадров. Может, я все-таки сплю? На этой конструктивной и довольно оптимистической мысли я наконец вываливаюсь из самолета, и в лицо мне ударяет свежий воздух. Воздух, наполненный запахами незнакомых трав, ароматом чужих цветов и немного отдающий гарью. Интересно, во сне запахи чувствуются? Опустившись на землю, я пытаюсь сосредоточиться, но у меня ничего не выходит. Мысли опять скачут, в голове крутится дурацкий вопрос о запахах, сменяющийся яркими картинками из далекой теплой осени. Голова кружится, к горлу подкатывает тошнота. Наваливается тяжелое чувство приближающегося безумия. Страх, отчаяние, беспомощность и как выход из всего этого – слезы. Безудержные, горячие, сумасшедшие… и спасающие от сумасшествия.

Я не знаю, сколько времени прошло, но слезы все-таки закончились. Конечно, не вдруг, и не сразу, какое-то время я еще всхлипываю, и тру глаза рукой, но как говорится «все проходит, и это пройдет». Вообще-то я замечала и раньше, что эта известная, банальная до оскомины фраза, помогает мне как заклинание. Как только она непроизвольно всплывает в моей памяти, тут же силы возвращаются ко мне. Не знаю, на других это может и не действует, но в себе я уверена. Это моя молитва. Итак, все проходит, и слезы прошли, но что делать дальше? Честно говоря, я знаю, что должна делать, но что-то детское или женское во мне противится этому моему знанию. Я не хочу возвращаться в самолет. Я знаю, что должна посмотреть, может быть, там есть раненые, и им нужна моя помощь, а даже если и нет, все равно, я должна туда пойти – посмотреть еду, воду, мобильные телефоны… хотя какие к черту телефоны, здесь наверняка нет – как это называется? – а, кажется, зона покрытия. Здесь нет зоны покрытия. Боже мой, как мне сейчас не хватает рядом моего мужа! Там, в другой жизни, мне все время казалось, что я сама принимаю все решения, а он только одобряет и помогает мне. Оказывается, что без него я не могу ничего решить. Ну, решить, положим, смогу, а вот сделать… Ты должна, малышка. Эти слова он всегда говорит мне, когда я сомневаюсь или боюсь или не хочу. Глубоко вздохнув, я встаю. В голове крутится какой-то вопрос. Он мешает мне, я не могу понять и сформулировать его и пытаюсь отвлечься, оглядываясь вокруг. Незнакомый, чужой лес окружает меня. Диковинные деревья, экзотические лианы, какие-то чужие кусты. Кажется, это называется не лес, это называется джунгли. Где я? Интересно, этот вопрос крутился в моей голове? – нет, не этот, что-то другое. По большому счету мне все равно где я. Надо идти в самолет.

Внутри самолета ничего не изменилось и даже беглого взгляда хватает, чтобы понять – моя помощь никому не нужна, но я все равно подхожу ближе, наклоняясь, чтобы убедиться в этом. Я двигаюсь медленно, наблюдая за собой как бы со стороны, и опять удивляюсь как мало крови. Пробираясь между обломками, телами, проводами, я вдруг неожиданно вспоминаю, что еще не была в кабине пилотов. Ощущая странное слабое чувство надежды, я почти бегу, насколько это возможно в разрушенном салоне, в нос самолета и резко толкаю дверь кабины – закрыто! Начиная биться, дергать, стучать я уже почти уверена, что там за дверью есть уцелевшие, и бьюсь с утроенной силой. Дверь поддается неожиданно, и я застываю на пороге. Живых нет. Знакомый холод начинает свое неумолимое движение из глубины моего сознания. Главная опасность в любой ситуации – паника. Опять я слышу внятный и четкий голос, идущий тоже из глубины сознания. Или подсознания? Что сильнее действует в экстремальной ситуации – сознание или подсознание? Что заложено в подсознании – страх или чувство самосохранения? Привычка анализировать любое явление снова спасает меня. Некоторое время я просто думаю об особенностях человеческой психики, а потом понимаю, что жутко хочу пить. Такая проза заставляет меня действовать. Я ищу воду и что-нибудь поесть, перебирая распотрошенные сумки и какие-то шкафчики в кухне самолета и откладывая все, что еще годно в пищу. Натыкаясь на мобильные телефоны, каждый раз я пробую набрать какой-нибудь номер. Совершенно бесполезно, но я продолжаю набирать, в надежде, что чей-нибудь телефон или сеть окажутся достаточно сильными. Вечереет, и я с ужасом думаю о предстоящей ночи. Мне отчетливо представляются дикие звери, собирающиеся на запах человеческой беды, ядовитые змеи, заползающие в разрушенный самолет под покровом темноты… Страх подсказывает решение. Наиболее уцелевшая часть самолета – это кабина пилотов, там даже дверь сохранилась, и окна, в общем-то, целы, хоть и покрыты мелкой сетью трещин. Остаток вечера и даже часть ночи я перетаскиваю тела пилотов из кабины в салон, а уцелевшие продукты и воду – в кабину. Плотно закрыв дверь и забаррикадировав на всякий случай треснувшие окна какими-то планшетами, я опускаюсь в кресло и тут же проваливаюсь в темноту.

Мягкое, почти ласковое прикосновение кошачьих лап, тихое урчание над ухом – обычное утро рабочего дня. Я не просто просыпаюсь – я вскакиваю с кровати, чувствуя, что снова близка к помешательству. Я дома. Сон? Реальность? Хорошо помню разрушенный самолет и все свои ощущения. Слишком хорошо. Медленно поворачиваю голову, чтобы посмотреть на плечо – небольшие царапины видны не очень отчетливо, но они есть. Не понимаю, ничего не понимаю. Я снова ложусь в кровать и закрываю глаза. Голова работает четко, уснуть мне не удастся, это ясно. Ладно, тогда просто подумаем. На всякий случай я, слегка приоткрыв глаза, убеждаюсь, что действительно дома, и, успокаиваясь, продолжаю думать. Итак, я дома. Это хорошо. Интересно, отмечаю я мимоходом, но той ликующей радости, что была прошлым утром, нет и в помине. Наоборот, тревога, как напоминание о самолете, никак не хочет оставлять меня. Ну да ладно, по крайней мере, здесь-то пока все спокойно, мне ничего конкретно не угрожает, и есть время, чтобы попробовать решить, сейчас сон или все-таки реальность. Щипать плечо я не стану, как выяснилось, это не помогает. Мне, по крайней мере. Но больше почему-то я ничего придумать не могу – мои рассуждения, даже не начавшись, зашли в тупик. Ну и пусть. Зато я дома. А это означает, что надо вставать и идти на работу. Я пытаюсь поднять себе настроение, включив радио, и приготовив себе вкусный тост, но получается неважно, и почти не поев, наскоро вытянув из шкафа первый попавшийся свитер, я выхожу из дома.

На работе первым делом я звоню маме.

– Доброе утро, мамуль, как ты? – не удивляйтесь, но мы живем вместе, просто утром, когда я уходила, мама еще спала. А будить ее я не стала.

– Что-то я долго сегодня спала, наверное, опять давление меняется, или съела что-нибудь, – шутливый голос мамы успокаивает меня, снимает исподволь растущее раздражение, которое идет от неопределенности моего положения – я ведь так еще не решила, во сне я или наяву. Но рутина каждодневных дел, обыденность ситуаций и разговоров, знакомые лица и яркое солнце в окне моего кабинета, заставляют меня забыть о проблеме. Нет, я хорошо помню разрушенный самолет, и все, что с ним связано, но к концу рабочего дня я почти уверена, что это был сон. Очень реальный, правдоподобный, но все-таки сон. И слава богу, как говорится.

– Открытие выставки в четыре часа, – по мелькнувшим в глубине коридора очкам, я понимаю, что отвертеться от мероприятия мне не удастся. Можно было считать, что заведующая выставочным залом Боровикова Галина Алексеевна пригласила меня лично. Выставка местного художника Ивана Макова обещала быть неплохой, мы давно и, что называется, плодотворно с ним сотрудничаем, его произведения всегда отличались каким-то особенным светом и теплом, но, честно говоря, посмотреть картины я могла и в любое другое время… а так придется идти, стоять в толпе гостей, что-то обсуждать. А я люблю смотреть молча и одна, ну, в крайнем случае, с близким человеком. Я, честно говоря, вообще не люблю большое скопление людей, поэтому никогда не хожу на праздники в городе, на ярмарки и карнавалы. Единственное место, где толпа людей не мешает мне – это морской пляж. Я даже испытываю удовольствие, наблюдая за детьми, не желающими ни за что вылезать из воды, и за их мамами и папами, во что бы то ни стало желающими хоть немного растереть замерзших малышей полотенцами. Мне нравятся загорелые тонкие девушки, с хохотом и визгом летящие в воду с пирса и уверенные крутые парни, ныряющие вслед за девчатами. И бабушки с внуками, и тетеньки с дяденьками. Мне нравятся они все. На море. Та же компания в городском парке приводит меня в уныние. Но идти на открытие выставки придется.

В выставочном зале действительно много людей. Причем на удивление много наших, музейных. Обычно у большинства сотрудников находятся неотложные дела, и на открытии присутствуют только те, кому положено по статусу и те, кто эту выставку организовывал. А тут, смотри-ка, как много собралось! Хороший все-таки художник, надо подойти и поздравить его с новой выставкой. Пробираясь сквозь толпу, я чувствую, как кто-то берет меня за локоть. Обернувшись, я радостно улыбаюсь:

– Екатерина Андреевна, дорогая, здравствуйте, как удачно! Я ведь сегодня целый день не могла до Вас дойти, – я вижу, как она добродушно улыбается на мою шутку. Дело в том, что мы работаем практически в одном отделе, и видимся не просто каждый день, а в день несколько раз. А «дойти» до Екатерины Андреевны – это зайти в соседний кабинет. Но сегодня я и правда, никак не могла до нее дойти и занести книжку, обещанную два дня тому назад. Мне неловко, вчера я просто забыла, а сегодня, выбитая из колеи ужасным сном, я вообще слегка не в себе, но заведующая нашими фондами человек хоть и строгий, но отходчивый и все понимающий. Она работает в музее почти тридцать лет, и знает нас всех с момента нашего прихода. Слава богу, книжка у меня с собой в пакете (я собиралась домой сразу после выставки), и я торжественно отдаю ее. Мы стоим с Екатериной Андреевной, шутливо обсуждая неожиданно большое количество сотрудников на открытии выставки.

– Вы уже подходили к Ивану? – вздрогнув от неожиданности, мы дружно оборачиваемся. Ирина Леонидовна. Она тоже работает в фондах, но недавно – кажется, года два, как она приехала из другого города, где тоже работала в музее. Искусствовед, знающая и приветливая, но в ее присутствии я всегда ощущаю дискомфорт и какое-то напряжение. В музее таких людей несколько, тех, с которыми я поддерживаю лишь видимость легких дружеских отношений. Сотрудников, как и соседей, не выбирают, и приходится работать со всеми, хотя с большинством музейщиков у нас и впрямь почти родственные отношения. Да и не мудрено. Новеньких сотрудников в музее пересчитать – пальцев одной руки хватит с запасом. Зарплаты у нас маленькие, а работа специфическая, и специальные знания нужны, и экскурсии приходится водить и лекции читать, да и день часто бывает ненормированный. В общем, работы много, а денег мало. Поэтому коллектив у нас немолодой, зато проверенный.

– Нет, мы еще только собираемся, – приветливо отвечает Екатерина Андреевна, – а Вы?

Пока они разговаривают, я ищу глазами Аленку. Вижу ее стоящей с Катей совсем рядом, и, извинившись, быстренько отхожу к своим подружкам. К Ивану Макову мы подойдем чуть позже.

– А шампанское давать будут? – Аленка веселится, но поглядывает на часы. Ей задерживаться на работе долго нельзя – маленький Никита ждет.

– Если и будут, то только в конце мероприятия, ты по-любому не успеваешь, – мы с Катей говорим почти хором. От этого нам делается смешно, но долго не посмеешься – начинаются торжественные речи.

– Наташенька, Вы случайно не видели Виктора Николаевича? – Маргарита Зиновьевна, еще одна сотрудница, от которой лучше держаться подальше. Вопрос не по существу, так как Никольский стоит в двух шагах. Ей просто хочется поговорить, но для одного вечера это уже слишком и я просто молча киваю в нужном направлении, делая вид, что с увлечением слушаю очередного выступающего. Это, конечно, не очень вежливо, но где-то в глубине опять появляется смутное чувство тревоги. Почти не слушая ни выступающих, ни подруг, я пытаюсь понять, что меня тревожит. Ну не общение же с сотрудниками, пусть и не очень приятными, но все равно своими, обычно я же их вижу практически каждый день – и это никогда не вызывало тревоги. Наверное, меня беспокоит приближающийся вечер, а значит и ночь. Все понятно: я просто боюсь снова очутиться в самолете. Я вздыхаю. Надо будет на ночь почитать что-нибудь веселое и захватывающее, а еще лучше затеять стирку или уборку, чтобы вымотаться и уснуть без сновидений.

Шампанское давали, но Аленка уже ушла, а мы с Катей просто не захотели толпиться. В общем, не для нас ведь оно, а для гостей, пусть уж гости и наслаждаются. Побродив немного по выставке, гости и музейщики стали потихоньку расходиться. Мы выходим на свежий воздух небольшой группой и ненадолго останавливаемся на перекрестке. Я – на автобус, Катюша пешком в центр, несколько сотрудников решают вопрос – ехать на автобусе или пройтись пешком.

– Давайте прогуляемся, – говорит Екатерина Андреевна, – какой чудный вечер, таких теплых осенних дней может и не будет уж больше. Так тихо, тепло. Пойдемте!

– Пойдем, Катерина Андреевна, – Тамара Петровна, сотрудница фондов, проработавшая в музее не меньше самой заведующей, берет ее под руку, – я с тобой пройдусь пешочком, у меня сегодня муж поздно придет, можно и погулять немного.

Попрощавшись, мы расходимся в разные стороны. Стоя на автобусной остановке, я вижу, как Екатерина Андреевна и Тамара Петровна не спеша идут вдоль дороги, и, оглянувшись по сторонам, начинают переходить улицу. Я качаю головой – до пешеходного перехода еще метров десять, а они сокращают путь…

Неожиданно выскочившая из-за поворота стремительная иномарка даже не пытается притормозить… Как в замедленной съемке вижу Тамару Петровну, бегущую вперед, через дорогу и Екатерину Андреевну, почему-то отступающую назад, прямо под колеса машины. Удар, визг тормозов, дальше я ничего не вижу, все плывет перед глазами, но я понимаю, что бегу и кричу что-то. Мне кажется, что бегу я долго-долго, и не будет конца этому бегу, но я добегаю. Около лежащей на дороге Екатерины Андреевны, держа в руках ее шляпку, сидит на корточках Тамара Петровна, и что-то невнятно бормочет, какой-то мужчина вызывает «скорую» по мобильному телефону, больше никого нет. Даже беглого взгляда хватает, чтобы понять – моя помощь Екатерине Андреевне уже не нужна, но я все равно подхожу ближе, наклоняясь, чтобы убедиться в этом. И отстраненно отмечаю, как мало крови. Мне кажется, что я теряю сознание: все это уже было, я уже смотрела, наклонялась, удивлялась… в самолете. Другая обстановка – те же самые действия. Другое событие – та же реакция. Предчувствие? Предупреждение? Мелкая нервная дрожь постепенно превращается в самую настоящую тряску, мне уже не удержать в руках сумку, я не слышу, что мне говорят. Мужчина, звонивший по телефону, резко трясет меня за плечо и показывает на Тамару Петровну: та оглядывается по сторонам, как будто ищет кого-то.

– Возьмите себя в руки, нам нужна Ваша помощь, – наконец я слышу отчетливый внятный голос. Оглядываясь, я вижу молодого человека, секунду назад трясущего меня за плечо, он уже подошел к Тамаре и показывает ей на меня. Я подхожу ближе.

– Наташенька, помоги, мне не вспомнить телефон Пети, – от жалобного дрожащего голоса Тамары Петровны я прихожу в себя. Петр – это сын Екатерины Андреевны, они живут вместе, поэтому его телефон – это и телефон Екатерины Андреевны. Выстроив таким образом логическую цепочку, я довольно быстро нахожу номер в своей записной книжке. Молодой парень опять звонит со своего мобильного. Странное, почти неуместное чувство благодарности к нему вдруг охватывает меня. Он сам разговаривает с Петром, объясняется с врачами из «скорой помощи», что-то ласково говорит Тамаре Петровне.

– Как Вас зовут, молодой человек? – мой голос почти не дрожит, мне кажется очень важным поблагодарить его, и, услышав «Алексей», я со всей возможной теплотой говорю, – спасибо Вам, Алеша.

Он внимательно смотрит на меня и понимающе кивает головой. «Скорая помощь» увозит Екатерину Андреевну, Тамара Петровна едет с ней. Мне нужно сообщить о случившемся директору и еще кому-нибудь. Родственникам уже позвонили.

Вечером дома у меня снова начинается нервная дрожь, но муж и мама реагируют очень быстро. Какие-то капли, маленькая таблетка, крепкий чай, и главное успокоительное средство – звонок из Москвы: у моих сыновей – студентов все хорошо. Выплакавшись домашним и поговорив с мальчишками, я понемногу прихожу в себя. Я уверена, что сегодня буду спать без сновидений.

Я не сплю совсем. Уже третью ночь я лежу без сна в своей кровати и просто смотрю в потолок. Сегодня были похороны. Я плохо помню все события этих дней. То ли бессонница сказывается, то ли сознание просто отказывается воспринимать все происходящее, но эти дни проходят как в тумане, или лучше сказать – как во сне. Хотя теперь я абсолютно точно знаю, что это не сон. Долгие ночные часы я потратила на то, чтобы попытаться отделить сон от реальности. Итак, рассуждала я, сейчас, лежа дома в своей кровати, я могу восстановить все события моей жизни. Что называется от детского садика до сегодняшнего дня. Я абсолютно точно знаю, что было вчера, позавчера и третьего дня. В логической цепочке событий нет перерывов и провалов. Совсем другое дело – самолет. Несмотря на то, что я помню все, связанное с ним, очень отчетливо, я совершенно не знаю, как очутилась в самолете, куда я лечу, с кем и какова цель моего путешествия. События полета и последующей катастрофы находятся в моем сознании как бы вне времени и пространства. Стало быть, это не реальность, это сон. И еще за эти долгие часы бессонницы я совершенно четко поняла, какой вопрос крутится все время в моей голове. Что происходит? То есть абсолютно точно что-то происходит или должно произойти, и я чувствую это.

На работе все подавлены и молчаливы. Наверное, так будет еще некоторое время. Потом время, которое все лечит, возьмет свое. И работа, которая не останавливается и требует такого же внимания и напряжения как всегда. Она затянет, отвлечет и успокоит. «Все проходит…". Я чувствую, как мысли становятся путанными, на голову наваливается приятная тяжесть, и у меня закрываются глаза. Наконец-то я засыпаю…

Солнечный луч пробивается сквозь закрытые веки и приятно мешает мне. Чуть повернув голову, я пытаюсь спрятаться от него, но получается плохо – ощущение такое, что вся комната залита светом. Я улыбаюсь и собираюсь открыть глаза, но резкая неожиданная мысль заставляет меня еще крепче зажмуриться. «Какое солнце утром в конце октября?! – на улице должно быть еще темно». Какое-то время я лежу, закрыв лицо руками – мне сильно мешает свет – и мечтаю о том, что я просто проспала на работу и уже давно день, пусть даже обеденное время, и теперь мне придется что-то объяснять на работе по поводу такого невероятного опоздания, или что сегодня, например, выходной и идти куда-либо не надо вовсе…, я придумываю еще что-то подобное, но все это не очень убедительно и я медленно открываю глаза.