Текст книги "Жена фабриканта"

– Собирается строить лечебницу в Заманихе и собирает пожертвования.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – обернулся к ней Иван.

– Помнишь, я говорила, что она и меня к себе пригласила. Хочу съездить, отпустишь?

– Нет.

Но Ольге неймётся. Поерзав на диванчике, она подходит к мужу и останавливается у него за спиной:

– А чего так?

– Потому что твоя Черепанова – мошенница…., – решительно заявляет Иван и оборачивается к жене.

– Как это так?

– А вот так: покойник ее Степан Тимофеевич взял у меня в долг десять тысяч рублей на лес и лесопилку, несколько лет назад, да так и не отдал! Вот и вдова его долг возвращать не хочет.

– Так, ведь должник уже помер…, – удивилась Ольга. И на всякий случай скорбно поджала губы.

– Ты бы простил долг за покойника. Что от бедной вдовы требовать?

– Это какая же она бедная, коли пожертвования собирает? Вот и лечебницу строить собралась. Поди, деньжата-то водятся.

– Так это ж пожертвования…, – возразила Ольга.

– А ведь, у меня от покойничка вексель имеется. Я ведь, его могу на суде предъявить, если до этого дело дойдет, – заявил вдруг Иван.

– Да, что же с вдовой-то судится. Али не стыдно тебе?

– С чего бы мне стыдно.

– А ты вот и сделай милость, прости долг вдове, – тебе и воздастся…., – пообещала Ольга своему дельцу загробные райские кущи.

– Там всем по заслугам воздастся…, а, мне здесь деньги нужны…

– А ты поделись: прости бедной вдове, – уговаривала Ольга.

– Самой-то денег не жалко? Не на дороге нашел. Десять-то тысяч…, – сердито взметнулась Иванова бровь.

– Жалко…, – со вздохом призналась Ольга, – кормилец ты мой. Да только ведь, грешно обижать вдов и сирот, – выдвинула она последний и самый весомый аргумент, припомнив слова из святого писания.

– Не мой грех. Если бы покойник меня тогда не надул и деньги вернул, как положено, – то не было бы разговоров. А там глядишь, может, и сам бы еще пожил, если бы честно со мной поступил и с деньгами. А то ведь, он как занял десять тысяч, так после со мной и знаться перестал, избегал меня, на заседания купеческого комитета не приглашал. Хитрил, стало быть. Но я человек незлопамятный, да и сам на заседания не слишком люблю ходить, а все же думаю про себя, зря ты братец, со мной шалишь…., сколько не бегай, – а должок-то придется отдать. Вот и пришел ему срок отдать. Не ему, так вдове его. А то думал, что перехитрил меня…

– Да, как же он перехитрил, если помер?

– А вот так! Однажды подошел и спросил у меня в прошлый год отсрочку. «Дескать, извини, Иван Кузьмич, никак не могу сейчас отдать… Не изволь беспокоиться, дай ещё срок, и я рассчитаюсь….» – передразнил он с досадой покойного Черепанов.

– Погоди. Как ты с ним мог видеться в прошлом году, если он уже как два года назад-то помер? – изумилась Ольга Андреевна.

Но Иван Кузьмич и сам уже понял, что оплошал. И от того ещё больше вспылил:

– Умничаешь, меня дураком хочешь выставить?

– Что ты! Что ты… Господь с тобой… Как можно? Ты в доме всему голова. Мне тебя сам бог велел во всём слушаться, – воскликнула Ольга и примирительно погладила мужа по отвороту сюртука.

– То-то же, – многозначительно произнес Иван и притянул жену к себе. Обняв, слегка прикусил губами за упругое ухо.

Та так и обмякла в его крепких объятиях. Иван довольный ухмыльнулся. Подумав, снисходительно добавил:

– Ох, и лиса же ты… Ну, коли надумаешь ехать, – передай, что хозяин велел сказать, не хочет миром уладить, в суд подаст.

Уладив дело в свою пользу, Иван довольный хмыкнул.

Когда между супругами случался спор, оба не уступали друг другу, особенно цепляясь друг к другу в мелочах. Каждому хотелось одержать победу над противником. И если Ольга, будучи более гибкой по натуре, и опасаясь крутого нрава супруга, могла отступить на время, то уж, сам хозяин ни в чем ей не уступал. Ну, а Ольге Андреевне, чтобы оправдаться в собственных же глазах, и «не ударить перед злыднем в грязь лицом», приходилось прибегать к известному всему женскому полу приёму: к увещеваниям и поучениям. А так как споры между ними происходили часто, в любом месте и в любое время, то и увещевания, к которым она прибегала, заставляли Ивана Кузьмича с досадой морщиться, отвечая такой же монетой. Бывало, сидят супруги за столом с детьми или же куда-нибудь едут, и если вдруг начинался между ними какой-нибудь разговор или спор, а так как у обоих характеры были настырные и горячие, особенно, если касалось отстаивания собственных принципов, то уж, Ольга Андреевна обязательно взбрыкнет и начинает в ответ ворчать и поучать его уму – разуму, но пуще любит советовать. Тогда и у Ивана Кузьмича возникал раздражающий зуд в печенке. И тут уже разгорались между ними взаимные «увещевания» и поучения. А уж, если кому случится побольней уколоть другого и упрекнуть, то выходил тот после такого спора с торжеством победителя, получая от своего мнимого превосходства ни с чем несравнимое удовольствие и радость.

8

Спустя три дня Ольга Андреевна снова засобиралась в город, чтобы навестить отца Никодима, который просил ее чаще приезжать «для бесед и пользы души…».

Ольга Андреевна уважала священника за чуткость и душевную теплоту, которую тот проявлял к прихожанам. Для каждого у батюшки находилось время, чтобы выслушать и помочь. Его уважало местное чиновничество и купечество. С амвона призывал он своих духовных чад не скупиться и жертвовать во имя Христа на строительство больницы и аптеки, да и сам открыл публичную библиотеку возле церкви. Вот и помещица Черепанова, прислушавшись к его отеческому наставлению, и открыла сбор денежных пожертвований на постройку больницы.

Когда Ольга Андреевна усаживалась в рессорную коляску, солнце уже поднялось и припекало. Сегодня в город ее вез Еремей. В безоблачном и прозрачном небе над ней с громкими криками пронеслись стрижи. На клумбах синели пересаженные из теплицы крокусы, в воздухе пахло свежестью и теплом. Спрятавшиеся в кустах воробьи испуганно вспорхнули, когда она проезжала мимо и, перелетев на другую сторону дороги, присели на обочине, весело зачирикав ей вслед.

Они доехали до ближней почтовой станции и остановились, напоить лошадь и передохнуть.

Ольга Андреевна вылезла из коляски и оглянулась. Хозяева дома были бездетные люди. И представший её взору двор, окружавший потемневшую от времени одноэтажную избу и заросший не скошенной травой-лебедой, показался ей особенно сиротливым и неухоженным. Сбоку от дома виднелись хозяйственные пристройки: хлев, сарай и курятник.

Дверь в хлев оказалась раскрыта настежь. И в проеме видна была сидящая возле коровы знакомая ей жена почтмейстера, Мария Васильевна, доившая молоко. Отвлекшись от своего занятия, она крикнула Ольге Андреевне, не вставая с места:

– Обождите немножко, я скоро освобожусь.

К Ольге Андреевне подошел почтмейстер: высокий худой и лысый мужик с длинной нечесаной бородой. Он поздоровался. И пока ее кучер распрягал лошадь, начал рассказывать о своем житье, и о том, что свой надел они, слава богу, успели вспахать, и скоро надо косить, и что хорошо, если бы сено в этом году было пустошным, тогда скот его хорошо будет съедать. А то в нём кроме былья, ничего не остаётся.

Ольга Андреевна терпеливо слушала его неторопливый рассказ и сочувственно кивала головой. Выговорившись, почтмейстер ушел с кучером за хлев.

К Ольге Андреевне подошла жена почтмейстера с полным подойником. Добродушно улыбаясь, она извинилась, что сразу не пригласила ее в дом. Ольга Андреевна пошла за ней в избу.

Пока жена почтмейстера собирала на стол, она сидела на лавке у окна и ждала обед, разговаривая с хозяйкой о том, что год будет точно плохой, потому что придет жара, и летом будет мало дождей. И что волки повадились в деревню, и чуть не загрызли баб, которые вечером возвращались из соседней деревни по лесной просеке.

В избу вошли почтмейстер и кучер Еремей.

– Обед готов, – сказала жена почмейстера, приглашая гостей к столу.

– Подавайте и сами тоже садитесь, – сказала Ольга Андреевна.

– Спасибо, мы недавно поели.

Хозяйка поставила перед гостьей на стол горшок с горячими наваристыми щами. На столе на тарелке лежал только что вынутый из печи горячий хлеб, тонко нарезанное сало, соленья, пироги с мясом, блины и сковорода с яичницей.

Помолившись на образа, Ольга Андреевна отломила хлеб и с аппетитом принялась за щи. Пока она и Еремей ели, хозяева ушли за перегородку, и оттуда донесся их разговор.

– Хочу, Марья, завтра поехать в волость. Пеньку отвезу, может, продам. «Хлеб куплю и муки про запас», – сказал почтмейстер жене.

– Поезжай. Если Буренка осенью отелиться, тогда можно будет и бычка продать.

– Что раньше времени говорить. Не дай бог, что случится.

– Что ты, Федюшка! Не дай бог, – испуганно замахала руками жена. И оба умолкли.

– Поправил бы ты ещё мне крышу в сарае. А то как дожди пойдут, весь погреб зальют.

– Не будет дождей. Как бы осенью деревенские люди побираться по селам не пошли, – ответил муж. И снова оба умолкли.

Поев, Ольга Андреевна встала. И сразу же из-за перегородки появилась жена почтмейстера.

– Спасибо, – сказала ей Ольга и вынула кошелек.

– На здоровье. Понравились вам наши кушанья?

– Все было вкусно и сытно. Сделайте милость, возьмите деньги, – сказала Ольга Андреевна и подала деньги.

Жена почтмейстера взяла:

– Спасибо, матушка наша. Заезжайте еще, мы вам рады всегда.

Ольга Андреевна улыбнулась, ещё раз поблагодарила хозяев и вышла. Еремей уже крутился возле лошади. Почтмейстер с женой вышли следом провожать.

– Заезжайте на обратном пути, будем рады, – сказал почтмейстер, когда Ольга села в коляску и поехала.

9

Уездный городок N-ск был небольшим, с красивой белой церквушкой и двумя старинными деревянными часовенками. На центральной улице – громоздились выстроенные в ряд двухэтажные купеческие дома и административные здания. Когда проезжали мимо них, из ворот одного из домов вышло духовенство, возглавляемое отцом Никодимом. Заметив Ольгу Андреевну, батюшка кивнул головой и развел с сожалением руками, давая понять, что встреча не состоится. Духовенство завернуло за угол дома, в саду виднелись накрытые для поминок столы, и толпился народ.

Пробегавшая мимо девчонка сообщила, что «это хоронят старенького дедушку Михаила Потаповича Фокина».

Прежде чем вернуться домой, Ольга Андреевна решила уж, коли она в городе, – зайти в знакомую галантерейную лавку и докупить еще ниток. На центральной торговой площади толпился народ, грохоча, проехала телега, нагруженная мешками.

В центре города возле гостиницы стоял каменный двухэтажный дом, над входом в который висела вывеска «Галантерейная лавка Афанасьев и К.».

Когда она подходила к лавке, из стеклянных дверей навстречу выпорхнули две юные барышни. Одна из них сказала подружке что-то смешное, и та громко прыснула в ладошку. Стрельнув в Ольгу Андреевну задорными взглядами, девушки, пошли дальше. Услышав за спиной их задорный смех, Ольга Андреевна улыбнулась, подумав о дочерях.

В полутемном зале её окружили мальчики. Они налетели на неё и начали вразнобой расхваливать разложенные на прилавках всевозможные товары. Мальчики так громко кричали, стараясь привлечь её внимание, что она растерялась.

– Глядите, барыня, стеклярус для тюля – белый и синий, кружева и аграмант, бахрома турецкая, пуговицы золотые и серебряные, матовые с золотым и черным ободком…, – выкрикивали они. Один, самый нахальный схватил её за руку, пытаясь тянуть за собой.

– Ах, да отойдите же вы от меня, без вас разберусь, – отбивалась Ольга Андреевна.

– Что прикажите, сударыня, – спросил у нее, выскочивший из подсобки симпатичный молодой приказчик и ослепительно улыбнулся.

– Мне бы кружев и кремового атласа на юбки.

– Милости прошу, – ещё ослепительней улыбнулся покупательнице приказчик и, махнув рукой, расчистил место на прилавке, чтобы выложить товар.

Но тут взгляд Ольги Андреевны задержался на выставленном возле стеллажей ковре, на приколотой к нему бумажке было написано: «Длина –3 аршина, ширина –2 аршина». Несмотря на то, что ковер свернут, ей и издали видно, что у него изумительной красоты рисунок.

Проследив за направлением взгляда покупательницы, догадливый приказчик забежал внутрь прилавка и позвал мальчиков. Ковёр развернули перед Ольгой Андреевной.

Она так и ахнула: до того дивно красивым кажется рисунок на ковре: лихая тройка с молодцем и девицей куда-то несётся бешеным аллюром по белому сверкающему снегу к темнеющему вдалеке лесу.

– Откуда же такая красота?

– Из Тюмени. Хорошего качества, прочной окраски. Тамошние мастера знают в этом деле толк, да и заграница их ковры дорого ценит. Через Архангельск в саму Америку везут.

– А почем у вас?

– Для вас четыре рубля, – воскликнул приказчик и обжег черным взглядом.

– Дорого.

– Помилуйте, четыре рубля вовсе не дорого! – убеждал приказчик и снисходительно улыбаясь, подмигивал.

Ольга с азартом начала торговаться. На шум, со второго этажа по лестнице спустился Афанасьев, хозяин лавки. Узнав постоянную покупательницу, он расплылся в улыбке и сразу же назначил выгодную для Ольги цену в 3 рубля. С такой ценой согласилась и Ольга Андреевна, довольная значительной уступкой.

Набрав в придачу к ковру много всяких атласных лент разных расцветок, красной тесьмы и кружев, шитья на платья, атласа и пуговиц, дочерям по маленькой вышитой сумочке для кукол и два одинаковых кошелька, вышитых бисером, Ольга довольная вышла из магазина и уселась в коляску. Под сиденьем уже стояли коробки с ее покупками, и лежал на полу вожделенный тюменский ковер.

10

Вечерело. Надвигалась ночь, а с ней и гроза. Все в природе насторожилось, насупилось в ожидании. В воздухе потянуло сыростью и холодком.

Ольга Андреевна с мужем прогуливалась по дороге вдоль леса к обрыву, реке и обратно. На Иване поверх косоворотки красовался пикейный пиджак, штаны – заправлены в сапоги, на голове была нахлобучена фуражка, а на руке – болталась трость.

На горизонте догорала заря. С правой стороны загадочно и страшно темнел лес в сгущающихся сумерках. Оттуда иногда доносились птичьи перепевы. Над головой с беспокойными криками носились дрозды. Вот пролетела и присела на тропинку впереди идущих людей бойкая трясогузка. Иван присвистнул, и птичка тотчас вспорхнула. До слуха донеслись отдаленные человеческие голоса, лай собак, звяканье колокольчиков и колодезных журавлей. Вдруг где-то совсем рядом в лесу страшно ухнул филин. Ольга Андреевна от неожиданности вздрогнула и прижалась к мужниному плечу.

– Это сыч, – снисходительно улыбается тот. – А может, леший….? – пошутила Ольга.

– Брось, – добродушно ухмыляется Иван.

Дальше они снова брели по дороге в молчании. Иван думал о чем-то своем, машинально сбивая концом трости растущие вдоль обочины высокие головки чертополоха и широкие лопухи.

– Пускай бы росли, – сказала Ольга Андреевна и снова умолкла, не услышав ответа.

– Иван, ты меня разлюбил.

– Что за глупости, – фыркнул тот.

– Нет, не глупости. Ты стал грубый, злой. Помнишь, как мы раньше в дурачка вместе играли? А сейчас ты меня как будто не замечаешь, мимо проходишь, глаза у тебя холодные. Сердишься, когда спрашиваю о чем-то. Ты меня разлюбил, Иван…, – повторила она и вздохнула.

Иван с досадой взглянул на нее. Пройдя еще пару шагов вперед, он внезапно остановился и произнес:

– Пошли обратно.

Ольга покорно кивнула и, понурившись, побрела следом. Иван шел, прибавляя шаг и увеличивая расстояние. А она шла и вспоминала, как в конце зимы узнала про его любовницу Варвару Сытову.

В ту ночь мокрая вьюга за окном разыгралась и особенно жутко кружила и выла, как будто предчувствовала беду. Ольге долго не спалось. Муж не вернулся из клуба, и ей оставалось только гадать, где он проводит время. Промаявшись и беспокоясь за него, она задремала под утро. Проснулась из-за стука в дверь. На пороге стоял испуганный дворник:

– Ольга Андреевна, пойдемте. Хозяин вернулся и не один….

Когда она выскочила во двор, то увидела следующую картину: рядом с незнакомой и красивой девицей стоял, пошатываясь, её пьяный Иван в грязной мокрой шубе без своей бобровой шапки, которую он где-то, по-видимому, оставил.

Вскипев от увиденного, она закричала на девицу, которую в ту же секунду возненавидела: «Пошла вон, мерзавка, чтобы духу твоего здесь не было! Не уберешься, пошлю за околоточным…».

На что девица нагло ответила:

– Напрасно, сударыня, угрожаете. Ведь, я доброе дело сделала, Ивана Кузьмича проводила домой в добром здравии. Вам бы стоит мне быть благодарной, а вы бранитесь…. Да, и поговорить мне давно с вами нужно.

– Не о чем говорить!

– Не хотите по-хорошему…, дело ваше. Я и сама здесь ни одной минуты лишней не останусь. Потому что мне все здесь противно. А вы, сударыня, тем более. Но перед тем, как уйти я всё равно вам скажу, что хотела. Вот, вы меня сейчас гоните, потому, что вы здесь ему, как будто хозяйка. А за воротами, кто хозяйка? – Я.

При этих словах Ольга в изумлении уставилась на мужа. Тот поморщился и пьяно пробормотал:

– Варенька, не нужно. Ну, зачем ты себя позоришь?

– Пускай она знает. Не все же мне одной-то из-за тебя страдать! – вдруг выкрикнула Варвара. Она сорвала с головы пуховый платок и исступленно выкрикнула:

– Теперь-то вы поняли? Ага! Вижу, что поняли. Да, мне ли не сметь говорить? А если не верите, так сами спросите у него. Он ведь, уже второй год мне по своей доброте и щедрости покровительствует. А я уж, будьте уверены, никак не могла остаться в долгу перед ним, и привезла домой. А если бы не привезла, то ещё и неизвестно, где бы он сейчас был и добрался бы до дома без своей шубы и шапки в метель-то…», – с вызывающей ухмылкой заключила Сытова.

– Варя…, зачем? Не нужно… это. Не унижайся. Вон, как она глядит на тебя, того и съест. Она ведь, гнушается такими, как ты, благородных из себя выставляют. А поглядеть на них, так и смотреть не на что…, – пьяно бормотал изменник, пытаясь успокоить любовницу.

Этого уже Ольга Андреевна никак не могла стерпеть. Как разъяренная фурия налетела она на мужа и со всего маха отвесила ему оплеуху. Не удержавшись, тот опрокинулся на снег.

А Ольга Андреевна с отчаянным воплем: «Сейчас я тебе задам, мерзавка ты этакая! Будешь знать, как чужие семьи разрушать…», – набросилась на Сытову. Ухватив ту за волосы, резко дернула ее голову вниз. Сытова ужом выскользнула из её цепких рук и сорвала с её головы платок. После чего между обеими женщинами завязалась отчаянная потасовка, они со злостью, слезами и выкриками таскали друг друга за волосы, стремясь повалить на снег.

И пока они так боролись, Иван успел с помощью дворника подняться на ноги. Издав вдруг угрожающий рёв, он как разъяренный бык бросился к ним.

– А, ну, разойдись! – не своим голосом зарычал он, хватая жену за руку и отталкивая ту от Сытовой. Подхватив любовницу под руку, потащил за собой к саням, на ходу сердито что-то ей выговаривая.

А Ольга Андреевна осталась на месте и будто в беспамятстве смотрела вслед. И так у неё в этот момент сделалось на душе и гадко, и нехорошо, что и словами передать было невозможно. Она готова была зарыдать от злости и бессилия, видя, как бесстыжий изменник преспокойно усаживает в сани мерзавку и велит кучеру: «Трогай!», и наброситься на них с кулаками.

Но тут сани тронулись с места. И Иван повернулся к жене….

Увидев его разъярённое и побагровевшее от злости лицо, она подхватила мокрый и грязный подол свой юбки и, вскрикнув, влетела в ворота. Не чуя под собой ног, прытко взбежала на крыльцо и, добежав до своей комнаты, заперлась там на ключ. Прибежавший следом за ней хозяин дома в бешенстве бил и стучал по дубовой двери кулаком и ногами, пытался её вышибить. Но дверь оказалась прочной и выдержала натиск. И Ольге Андреевне в тот день удалось избежать пьяных мужниных кулаков.

Проспавшись, Иван на следующий день ходил по дому темнее грозовой тучи. Изо всех сил сдерживался, чтобы проходя мимо жены, не выплеснуть гнев и не ударить ее. Что же до самой Ольги Андреевны, то она хотя и не чувствовала своей вины, но всё же старалась не попадаться в тот день мужу на глаза, решив подождать, когда он успокоиться. Так прошла целая неделя гнетущего молчания, в течение которой все в доме ходили на цыпочках, двери не хлопали, засовы не гремели, половицы не скрипели, и домочадцы сидели по углам, будто мыши. Казалось, что дом вымер, но, когда к хозяину дома зашел приказчик с отчетом, и тому понадобилось выяснить у жены, какие та отдавала распоряжения и сколько израсходовала денег, пришлось ему самому с ней заговорить. Иван сделал это через силу, с затвердевшим и хмурым выражением на лице. А на следующий день она и сама с каким-то мелким вопросом обратилась к нему. И он нехотя ей ответил.

Это был не мир, но уже первые шаги к перемирию.

А тут и апрель веселый кудесник пожаловал на порог. И всё в природе по-весеннему переменилось, прихорошилось и оживилось, приготовляясь к наступлению летнего цветения и к новой жизни. Вот уже и синева небес стала как будто бы выше и глубже, и солнце светило всё ярче и дольше. А капель с крыш так хорошо и звонко стучала, что сердце Ольги Андреевны взволнованно откликалось на эти знакомые и долгожданные звуки весны и, стремилось куда-то лететь вместе с журавлями. Шустрые разбойники воробьи чирикали под окнами, да так оглушительно и взбалмошно, что сил никаких.

Пригожим ясным утром, спавшие в разных комнатах, муж и жена неожиданно столкнулись в общей спальне и молча взглянули друг на друга. И вдруг Ольга Андреевна сдавленно ойкнула. Иван Кузьмич тоже не дремал. Подскочил к жене и со сдавленным страстным стоном крепко обнял её. И вот тут-то, в паузе между поцелуями Ольга Андреевна и дала себе волю. Насладившись объятиями, супруги завели бурный разговор, который начался с упреков и взаимных обвинений. Выплеснув на изменника накопившиеся гнев и обиду, и вдосталь накричавшись, Ольга Андреевна и вовсе почувствовала себя хозяйкой положения. Ну, а когда и сам Иван, ласково целуя жену, клятвенно заверил её, что раскаивается и уже не вспоминает о какой-то случайной девице, после чего она и вовсе вздохнула с облегчением. Поверила и успокоилась. И хотя между ними восстановились мир и согласие, в душе Ольги Андреевны остались осадок и недоверие.

Иван же как будто забыл о случившемся. Однако, он вел себя теперь с женой не так, как прежде. Всё чаще его не было дома ночами, а когда он был дома, то бывал на неё за что-то сердит или не в духе, мог не ответить ей на вопрос, где он провел ночь или долго отсутствовал весь день, а если и отвечал, то чаще раздражительно и сухо. А если бывало, она пыталась к нему приласкаться, подходила и присаживалась рядом, то он мог отодвинуться, встать или, сославшись на занятость, сказать ей, чтобы она шла к себе и ему не мешала. И замечая такое его отчуждение, она всё больше подозревала, что муж ей лжет, и продолжает свою связь с той девицей. Чье имя она узнала от вездесущего кучера, от которого также узнала и адрес девицы, и чем та занимается.

Что оставалось делать Ольге Андреевне, узнавшей про продолжавшуюся мужнину связь любовница? Так как у нее пока не было точного ответа на этот вопрос, она как мудрая женщина сделала вид, что ничего не знает, и старалась не замечать отчуждения мужа. Она с головой ушла в домашние хлопоты и заботы о дочерях, деловито хлопотала в своем семейном гнезде, была с мужем приветлива, а при случае и строга, и лишний раз не досаждала ему расспросами о делах.

К счастью для неё, она не знала, что уже через три дня после ее примирения с мужем, изменник снова встретился с любовницей в клубе, и также, как ей, поклялся в любви, и в подтверждение слов подарил Варваре жемчужное колечко.

11

– Ах, Варенька. А ведь, это из-за тебя у меня с супругой такой сыр– бор тогда разгорелся. Ох, и шалунья же ты…, – ласково укорял фабрикант любовницу, сидя в расслабленной позе в глубоком и мягком кресле в полутемной и запертой изнутри уютной клубной комнатке.

Сытова сидела возле него, на подлокотнике кресла. Склонившись над фабрикантом, она прижимает его голову к своей вздымающейся груди. Широкие рукава её голубого шелкового платья с кружевами свисали вниз, обволакивая рваной туманной дымкой его покрасневшее и потное мужское лицо, и верхнюю половину туловища.

– Что ты! Да, разве же я хотела ссоры? Нет, миленький, ничего я не хотела. И не думала вовсе, что нехорошо все получится.

– Не думала, а поехала… Зачем же, Варенька? – придушенно бормотал фабрикант, погрузившись лицом в её мягкую упругую грудь.

– Да как же я могла вас оставить и не довезти до дома, миленький мой? Столько доброты, как от вас, я и ни от кого больше не видывала. А вы меня упрекаете…, – с обидой отозвалась Варвара. После этих слов послышались томные вздохи и горячие поцелуи, которыми хористка от души осыпала побагровевшее от выпитой водки и расплывшееся в довольной улыбке лицо фабриканта.

– Ах, ты! Что же это ты делаешь-то со мной, – стонал он возбужденно, – шалунья ты моя… Ох, какая же ты шалунья… Ну, прошу же тебя. Встань, поедем скорей в номера! Ох, до чего же ты у меня сладкая…, – и осыпал ее шею и грудь поцелуями.

Спустя несколько мгновений, Сытова отстраняет лицо и, качая головкой, дразнит его, соблазнительно округляя припухшие губы.

– Ах, ты! Да, что же ты со мной делаешь-то, – в истоме стонал Иван Кузьмич, – милая. Ох, какая же ты милая… Ну, прошу же тебя. Не могу больше терпеть! Снимай всё с себя немедленно. Или поедем в номера! Какая же ты сладкая…., – бормотал он и жгучим долгим поцелуем, как ненасытный шмель впился в женские губы.

– Поеду, если пообещаете не упрекать, – шептала, кокетничая, Варвара, – да вы и сами посудите. Не могла же я тебя, сокол мой, оставить одного на снегу, да ещё и без теплой шубы? Вы на меня тогда сильно рассердились, и пошли из гостиницы без одежды. А метель-то, какая была, помните? А если, не дай бог, замело бы вас где-нибудь в поле? Страшно представить, что со мной тогда было бы …. А с супругой вашей? Разве пережила бы она и детки ваши кончину главы семейства…. Нет, хороший вы мой, не могла я взять грех на душу и позволить свершиться беде. Бог с ней, с женой вашей. Знаю, что у неё обида на меня осталась. Да только тут уж ничего и не поделаешь. А только я бы вас ни за что не бросила, – он помолчала и спросила, – а что же сама-то хозяйка ваша? Успокоились или как? – она ревниво вгляделась в его лицо.

Иван нахмурился и неодобрительно проговорил:

– А вот это не твое уже дело.

Варвара разочарованно кивает головой и вновь льнёт к нему. И фабрикант, поглаживая разомлевшую от его ласк женщину по волосам, ласково бормочет:

– Это ты моя шалунья, виновата…. Да, да…. И не спорь уж, больше со мной. Любишь ты спорить… Я ведь, никакой бабе, не поддамся, ни жене, и уж, тем более тебе. Сказал, что доберусь сам пешком, и дошел бы. И никакой черт мне не страшен, – уверенно заявляет он.

– Непременно дошли бы. Это я неразумная помешала: помчалась за вами, чтобы, не дай бог, метель вас в пути не застала…., – поддакивала Варвара и, гладила фабриканта то по плечу, подставляя под его ненасытные и жаркие поцелуи свое пылающее лицо.

Но этот разговор между фабрикантом и Варварой произошел в конце зимы….

А сейчас уже и снег с полей сошел, и на дворе месяц июнь, и Ольга Андреевна плелась по дороге за быстро идущим мужем, и к счастью не ведала про тот разговор.

12

Как и предсказывал Бармасов, в середине лета на среднерусскую равнину упала жара. Солнце палило нещадно, а на белом и раскаленном небе не было облаков. Всякий человек, птица или зверь стремился укрыться в тени.

По утрам над могучими вязами, растущими вдоль дороги, ведущей в усадьбу, всполошено и весело взмывали стрижи и дрозды. Но это было единственное время, когда еще не так сильно припекало солнце, и всё живое: люди, звери и птицы чувствовали себя вольготно и привольно. После девяти часов солнце поднималось в зенит, и на землю тяжелым бременем ложилась липкая и изнуряющая жара. А когда налетали редкие кратковременные ливни, они так быстро орошали землю, что упавшая на потрескавшуюся землю, влага даже не успевала впитаться в почву, оставляя ее почти сухой.

Воскресным утром Ольга Андреевна сидела с мужем и детьми на веранде дедова флигеля за накрытым столом. Ивана не было дома неделю, – гостил у Коровина, ходил с приятелем на охоту, стрелял уток и зайцев. Правда, трофеев в этот раз маловато привез: объяснив, что сами все съели, и что тушенные в сметанном соусе с черносливом зайцы были вкусными. Ольга Андреевна хоть и пожалела, что не удалось отведать пожаренной свежей зайчатинки, мужа не упрекнула.

Дедов флигель защищен тенью, падающей от разросшихся кустов сирени, раскидистых берез. Из парка до слуха с порывами ветра иногда доносились птичьи перепевки и звонкие пересвисты, или вдруг возьмется старательно выводить песню разбойник дрозд, залетевший в сад, полакомиться первыми ягодами. И у Ольги Андреевны сердце так и замирало от этого оглушительного и дразнящего каскада веселых и бодрых звуков.

На столе перед ней на белой и вышитой скатерти красуется блестящий и пузатый самовар, с забавной тряпичной куклой в красном сарафане, прозванной Таней Агафьей Никитичной, а на подносе в центре стола – высокая горка румяных бубликов, рядом на блюдах россыпью лежат пряники, булки, ватрушки и коврижки. По кругу выстроились чайнички с различными заварками, чашки, блюдца, два изящных молочника и кувшин с топленым молоком, сахарница с наколотым сахаром, в вазочках янтарное абрикосовое варенье, повидла и пастила, яблочная и грушевая, смородиновая и вишнёвая.

Напротив матери сидели Наташа и Таня, по правую руку – глава семейства.

Сама же Ольга Андреевна деловито хлопочет за столом:

– Тебе кирпичного чаю или мятного? – спрашивает она у мужа. – Кирпичного, – с важным видом отвечает тот и пододвигает к ней свою чашку.

– И нам, и нам, как папе, – дружно восклицают Наташа и Таня и тоже тянут к матери чашки.

– Поставьте на стол, – говорит, улыбаясь, Ольга. В душе у неё этим утром царят тишина и покой. У Ивана с утра хорошее нестроение, он внимателен с ней и ласково разговаривает, шутит с детьми.

Из-за угла появляется гувернантка. В руках она держит зонтик и корзинку с купальными принадлежностями. Француженка останавливается возле клумбы с петуньями и стоит в ожидании, когда на неё обратят внимание.

– Мама, а можно на речку пойти? – начинает канючить Таня.

– Идите. Только не вздумайте смеяться над ней и брызгать. Она на вас уже жаловалась.

– Мама, а почему она не купается? Мы хотим, чтобы она тоже купалась. Вода же теплая, – влезает в разговор Таня.

– Да, мама. Жарко, а она не купается.