Текст книги "Жена фабриканта"

Поздним вечером, уже после ужина сестры прошли в свою горницу, и Маруся велела им раздеваться. Строго поджав губы, француженка пожелала воспитанницам доброй ночи и, подтолкнув к кроватям, перекрестила на ночь. Решив, что на этом все ее заботы на сегодня закончились, она вздохнула облегчением и направилась в свою комнату.

– Как думаешь, у нас на чердаке есть нечистая сила? – спросила Наташа сестру, дождавшись ухода француженки и расплетая свою русую косу.

Она готовилась ко сну и восседала на кровати, будто турецкий паша, поджав под себя ноги. И оттуда с любопытством поглядывала на Таню, спрятавшуюся под одеялом.

Свеча медленно и тихо догорала в подсвечнике, стоящем на подоконнике. Через приоткрытое окошко из парка в детскую доносилось хорошо знакомое юным барышням с раннего детства, громкое и умиротворенное кваканье лягушек, живущих в пруду. Только– только пролился сильный весенний дождь, и лягушки, наверно, по этой причине квакали особенно красиво и громко.

Впереди у сестер было почти три месяца летнего отдыха. И Наташе казалось, что не может быть ничего лучше, чем лежать вечером на кровати и слушать через раскрытое окно знакомые с раннего детства звуки. Чистый весенний деревенский воздух наполнял ее душу странным волнением, он будоражил и звал девочку к «приключениям». Но без участия младшей сестры приключения не могли состояться. И Наташа решила подговорить Таню принять в них участие.

Сестры были весьма изобретательны на различные выдумки и забавы. Мать уже давно разрешила им вольно вести себя в деревне, и бывать всюду, где их душеньке заблагорассудится. И девочки пользовались своим разрешением в полную силу.

Здесь, в деревне, им принадлежали два загадочных чердака, один – в старом дедовом флигеле, другой – в доме. И тот, и другой чердак уже давно казались им самыми настоящими сокровищницами: столько там было интересных вещей. И хотя оба, пахнущих старой пылью и сеном, чердака уже давно были изучены девочками до мельчайших подробностей, скрипучие чердаки продолжали их еще манить.

– Что ты? Свят, свят, – как-то смешно и по-старушечьи, быстро отозвалась Таня и перекрестила себя, Наташу, заодно дверь, окна и углы полутемной комнаты.

– А что ты спрашиваешь? Вот наша Дуняша после супрядок (деревенских посиделок) всем дворовым и Глафире всякое разное сказывала. Ты от нее услышала? – спросила она у сестры.

– От нее, – раздался ответ, – еще и Глафира много чего слышала и рассказывала. И знаешь, что?

– Что? Говори уж, – отозвалась Таня.

– Глафира еще слышала, как в углу в чулане кто-то страшно возился. А в чердачном оконце она со двора видела, как чья-то белая тень мелькает. Страсть-то какая! Представляешь, Таня, у нас в доме водится призрак! Может быть, это дух нашего дедушки или прадедушки? – округлив глаза, воскликнула Наташа и прижала руки к груди. Глаза ее блестели от возбуждения. Голос взволнованно дрожал.

– Знаешь, что я решила: раз этот дух у нас завелся, то может место в доме, такое есть, где он живет? И самое подходящее место для него – это наш чердак! Мы его оттуда, если захотим, можем даже прогнать с помощью специальных молитв и заговоров. Мы там сегодня с тобой были, а ничего не заметили. Хотя, если это дух нашего дедушки, то может и не стоит его прогонять? А уж бояться его и подавно не стоит? – стараясь казаться храброй, спросила она.

– Вряд ли, это дух нашего дедушки. Он, ведь, умер в Москве. – Резонно заметила Таня. – С чего бы ему на старое место возвращаться? Нет. Это чей-то другой дух. Но днем его на чердаке точно не бывает. Он может быть там только ночью. Он, наверное, выходит по ночам на наш чердак, потом спускается вниз и осматривает весь дом! И даже заглядывает по очереди во все комнаты, попадающиеся ему на пути! Слышишь? За дверью кто-то уже стоит! – Тане и самой отчего-то сделалось страшно, и она накрылась одеялом с головой.

Наташа округлившимися от страха глазами посмотрела вначале на спрятавшуюся сестренку, потом на дверь. Потом тихонько позвала ее:

– Тань! А… Тань…. Вылези, мне страшно.

– Ну, ты же не одна, – Танина голова высунулась из-под одеяла. На лице сияла веселая улыбка, – я же с тобой. Вот видишь, как ты сама на себя страх наводишь. И меня пугаешь, – сокрушенно вздохнула она, постепенно осваиваясь с их страшным разговором о таинственных духах, живущих в доме.

– Нечисть любит сырость и темноту. О ней и говорить-то страшно, не то что идти искать! – спокойно подытожила она страшный разговор и, махнув на сестру рукой, широко и сладко зевнула, собираясь спать.

Ее глаза уже закрывались, очень хотелось спать. Прошедший день оказался для нее насыщенным всевозможными событиями. И сейчас, когда усталая Танина голова, наконец-то, оказалась на такой любимой, знакомой и мягкой подушке, ей хотелось только одного – не разговаривать больше с сестренкой и поскорей сладко уснуть.

– Ах, ты соня этакая, – раздумчиво проговорила Наташа. Она взглянула на сестру и вслед за ней также сладко, во весь рот, зевнула:

– А я вот, придумала, как мы с чердака прогоним духов!

– Отстань! Не выдумывай ничего, – уже в полудреме пробормотала Таня, не открывая глаза, – нет у нас в доме никого. И, слава Богу. Наслушалась дворовых девиц, кухарку, начиталась разных книжек. И теперь придумываешь страсть всякую, – сделав усилие, Таня все-таки приоткрыла один свой сонный глаз, – ложись-ка лучше спать, – рассудительно прибавила она. – У нас одни только лягушки и квакают в пруду. Слышишь, как заливаются? – она кивнула в сторону окна и легла удобней. Ее глаза опять закрылись, говорить не было сил.

Сестры молчали, прислушиваясь к затихающим звукам парка. Тихо шелестели мокрыми ветками березы, растущие возле их окна, накрапывал слабый дождик, и шумел легкий теплый ветер. Казалось, погода сама располагает ко сну и шепчет: «Спите. Скорее усните. Баю– бай… Баю– бай….»

Таня почти и заснула…. Но не тут – то было.

– Тань, а Тань, да не спи же! – раздался громкий шёпот. – А если бы ты сама увидала чью-то белую тень на чердаке, да еще в темноте, испугалась бы? – вновь позвала сестру неугомонная Наташа. Она приподнялась на локте и посмотрела на сестру.

– Не знаю. Не боюсь я ничего! И на чердаке у нас нет никого, кроме кошек и мышей. Это все Глафирины глупые выдумки, – Таня сладко зевнула и отвернулась к стене, собираясь спать.

– Вовсе, даже не Глафирины! С чего ты взяла? Погоди спать-то! Давай прямо сейчас возьмем и полезем на чердак! А вдруг, что-нибудь увидим? Заодно, проверим, трусиха ты или нет? – не отставала Наташа от засыпающей сестры.

Сон у Тани под таким решительным и вдохновенным натиском внезапно испарился, словно легкая лунная дымка. Она с интересом повернулась к Наташе:

– Ты и вправду хочешь туда в темноте сейчас вылезти и проверить, боюсь я или нет?

– А то нет? Ты, наверно, притворяешься, что не боишься? А я боюсь, – чистосердечно призналась Наташа и сокрушенно вздохнула.

В темноте наступившей ночи присутствие таинственной силы на собственном чердаке уже не казалось, им таким неправдоподобным.

– Тогда зачем ты туда хочешь вылезти, коли так боишься? – тихонько засмеялась в ответ Таня, глаза ее заблестели от возбуждения, – я не притворяюсь. Мне, правда, не страшно. Только интересно. И знаешь что?

– Что? – быстро отозвалась Наташа.

– А то, что если бы у нас на чердаке что-то и было, то наша Глафира всех таинственных духов, давно бы оттуда веником повыгнала. Она ведь, на чердак, и так, каждый день ходит, берет оттуда что-нибудь для хозяйства. Заодно, проверяет там все.

– Ну, Танечка! Ну, пожалуйста! Давай сейчас потихоньку, пока все спят, вылезем на чердак и все хорошенечко опять там рассмотрим! Днем мы ничего не успели толком разглядеть. Мама уже спит, папы нет. Никто ничего не узнает. Тем более, что ты сама мне только что сказала, что ничего не боишься! Ведь, ты же за мной – как ниточка за иголочкой, Таня! – продолжала уговаривать младшую сестру старшая.

Эта присказка «ниточка за иголочкой» поселилась в семье, когда обе девочки были совсем маленькими. Родители ласково называли так своих дочерей. С раннего детства стоило Наташе куда-нибудь уйти, как Таня, только что начавшая делать свои первые шаги, принималась громко звать ее и плакать, если та сразу не шла на ее зов.

– Ох, Наташа, попадет нам от нашей Маруси. Уж, она-то точно пойдет искать, если заметит.

– Не заметит. Мы с тобой туда проберемся тихонечко, как мышки. Никто нас не заметит, – Наташа умоляюще посмотрела на младшую сестренку. Как будто она сама, вдруг стала младшей, а храбрая и упрямая Таня, которую она уговаривала, превратилась в старшую сестру.

– Ну, ладно, – согласилась Таня и строго, почти как мать, поглядела на старшую сестру:

– Но смотри. Чур, не бояться и не кричать! Давай возьмем еще по одному подсвечнику, чтобы было лучше видно.

5

Сестры, крадучись, проследовали по темному коридору в сени. И по приставленной к чердаку широкой лестнице, взобрались на чердак. В руке каждой из них было по подсвечнику. Лунный свет, пробивался сквозь маленькое чердачное оконце и слабо освещал окружающую, с раннего детства знакомую сестрам, обстановку.

Хорошо изученный днем, знакомый и родной, давно облюбованный для всяческих тайных затей и игр, чердак показался им обеим в темноте, таинственным и совершенно незнакомым. Дрожащие огоньки свечей причудливо выхватывали для обозрения самые укромные и потайные уголки чердачного помещения, создавая причудливую и таинственную игру теней в углах. Вкусно и приятно пахло разложенным сухим сеном, прошлогодними сушеными яблоками, грушами и вишней, пересохшим пряным деревом, и еще чем-то совершенно неповторимым, но очень характерным для всех деревенских чердаков. Прошлогодние сухие фрукты и ягоды были разложены всюду на полу и на широких скамьях, на холстах, и на специальных деревянных поддонах.

Раздалось оглушительное мяуканье, и под ноги сестрам с воплями и шипеньем бросилась все три их домашние кошки, живущие на чердаке. Оказалось, что в полутьме Наташа имела неосторожность наступить на хвост одной из них, особенно настырной, и теперь она – та, которой отдавили хвост, – с отчаянным и громким мяуканьем вырвалась из-под Наташи.

Потом все три кошки одновременно принялись тереться об их ноги, не давая сделать вперед ни шагу. Внезапно девочкам показалось, что в темноте ночных сумерек, мир вещей и событий совершенно изменили свой привычный характер. Очертания предметов приняли таинственный ужасающий смысл, совсем не такой, каким он виделся им сегодня днем. Все вокруг них стало тревожным и непонятным для глаз. И хотя сердца юных барышень сейчас быстро и испуганно колотились, и было страшно даже просто глядеть в темноту, они все же не дали стрекоча с чердака, а упрямо остановились посредине обступившей их темноты, мужественно огляделись по сторонам.

Возле стены стоят все те же два знакомых и массивных кованных сундука, набитых всяким старым тряпьем. Содержимое этих сундуков уже давно изучено ими до самых мельчайших подробностей. А вот кривой и безногий скрипучий стол, столешница которого покрыта протертым до дыр зеленым сукном. В его облезлой тумбочке уже давно сломаны две полки, и вынуть их у девочек не хватит сил, настолько прочно сидят эти перекошенные полки в своих пазах. На полу находилось великое множество плетеных корзин, разных размеров. Корзины эти предназначаются для сбора и хранения фруктов и всяческой домашней утвари. Савелий сплел их для хозяйства и продажи жителям окрестных деревень. Стоят около стены два больших деревянных ящика, в которых лежит всякий инструмент, рядом – старенькие детские салазки. Прялки, туеса, самовары сложены в углу, там же лежат лоскутные одеяла и разноцветные лоскутные коврики. В углу же притулилась старая механическая пишущая машинка, раздобытая неизвестно где, и совершенно точно, никому не нужная. Аккуратно сложена вдоль стен хозяйственная утварь. Ее подняли снизу с хозяйства и огородов за ненадобностью и редким использованием в хозяйстве.

Все эти до боли знакомые предметы стали в темноте таинственными и странными. Затаив дыхание, сестры осторожно поставили принесенные с собой подсвечники на высокий кованый сундук и не сговариваясь, стали зачем-то открывать крышки у сундуков и деревянных коробов, стоящих в углах. Они с тревожным любопытством и страхом, как будто в первый раз, стали заглядывать в них, стараясь отыскать там что-нибудь необычное и интересное.

Из сундука Таня достала положенное ею сегодня днем длинное и старое кружевное полотно, пожелтевшее от времени и порванное в разных местах, которое тоже почему-то до сих пор не было выброшено. Полотно лежало поверх остальных старых вещей и тряпок, а рядом валялись куски светлых тканей, кое-где поеденные молью.

Девочки не знали, что мать знает про давнюю и будто бы тайную тягу дочерей к самому загадочному месту в их деревенском имении – чердаку, и давно велела поставить на чердаке эти сундуки со старыми ненужными тряпками и вещами, словно бы подыгрывая Наташе и Тане, поддерживая в них тягу к приключениям, таинственным путешествиям на верх дома. Она давно заметила, что ее маленькие дочки с большим удовольствием часами сидят на чердаке, играют, о чем-то таинственно шепчутся. Ольга Андреевна хорошо помнила, что и сама в детстве была такой же искательницей приключений. Поэтому решила добавить прелести в чердачные посиделки: распорядившись ничего не выбрасывать из ненужных и старых вещей, складывать в сундуки и корзины на чердаке. Ольга велела перенести туда также все старые платья, кофты и шляпы из своего приданного.

Вытащив из сундука пожелтевшую от времени кружевную ткань, Таня, не раздумывая, закуталась в нее с головой, и широко растопырив руки, принялась пугать сестру: бросилась к ней и загудела, как шмель и сказала: «Бойся меня! Я тебя съем!». Запутавшись в длинном полотне, Таня упала, но тут же, вскочила, раскрасневшаяся и смеющаяся.

– Ты обещала, что мы не будем шуметь, – воскликнула Наташа, испугавшись, что их могут услышать.

– Обещала. Но ты же трусиха, и я решила тебя подбодрить, – лукаво сказала ей Таня и показала язык, передразнивая.

– Ах, так! Ты мне еще, моя сестрица-озорница, решила язык показывать? – выпалила в восторге Наташа, позабыв про страхи и всякую осторожность.

Она бросилась на сестру и со смехом принялась её гонять по чердаку. А Таня убегала от нее и пряталась в углах чердака, за сундуками и корзинами. От топота их ног потолочное перекрытие со скрипом заходило ходуном, и на чердаке вверх снова поднялись тучи пыли. Рассерженные чердачные кошки с громким мяуканьем отпрыгивали в стороны от развеселившихся девочек. Человеческая беготня им явно не понравилась.

– Что это такое! Что здесь опять происходит, извольте доложить мне сейчас же? – раздался с лестницы неожиданный возмущенный окрик Маруси, – вы обе уже должны спать! А вместо этого вы носитесь по чердаку! От топота ваших ног скоро рухнет потолок, и погребет под собой весь дом! А вам, кажется, и дела до этого нет! – из чердачного проема на сестер строго взирала голова француженки в кружевном чепчике, освещаемая свечой. Глаза старой девы метали гневные искры. Поднеси лучину, та тотчас вспыхнет. За ней высовывалась вторая голова, принадлежащая Дуняше. У последней на голове красовался почти такой же ночной чепец. Дуняша, со страхом и таким же, как у девочек любопытством в круглых вытаращенных глазах оглядывала темный чердак.

– Что это значит? Извольте объяснить? Таня, Наташа? Мало вам получить за баловство выговор от маменьки? Мне кажется, она уже спускала вас сегодня днем с этого ужасного места! Но вам явно это не помогло. Вы упрямы и непослушны! Кто из вас двоих заводила? Спустимся, барышни, вниз, иначе я пойду и сейчас же доложу все вашей маменьке. И она велит Григорию повесить на этот ужасный чердак огромный замок! Жду вас внизу для внятных объяснений! – напряженным голосом произнесла m-l Bangui. После чего для пущей важности раздраженно фыркнула и, придерживая длинную юбку двумя пальцами, стала осторожно спускаться вниз по скрипучей лестнице следом за Дуняшей.

– Ну, вот! Говорила я тебе, что ничего у нас не получится! Я даже не успела тебя поймать. И потом, ты слишком быстро бегаешь! Но ты убедилась, что я никого не боюсь? – гордо спросила вспотевшая Таня сестру, когда голова старой девы скрылась в чердачной дыре. Таня принялась торопливо стаскивать с себя столь приглянувшийся ей старинный кружевной наряд.

– Мы так с тобой шумели, что распугали всех наших кошек и мышей и привлекли внимание! И мы наверняка вспугнули дух нашего дедушки. Поэтому, он испугался и спрятался от нас в печной трубе. Вдобавок, эта несносная m-l Bangui, которая все только испортила… И мы с тобой пойдем пить чай на ночь, – Таня сделала манерно-горестное лицо и изобразила семенящую походку француженки.

Наташа одобрительно рассмеялась, она стояла рядом и аккуратно складывала вынутые шали, тюли и старые платья в сундук. Потом закрыла его крышкой, обернулась к сестре и успокаивающе проговорила:

– Не огорчайся, сестрёнка! Ты права. Ты храбрая. Вообще-то, это даже хорошо, что мы с тобой ничего страшного здесь не увидели. Нам надо сейчас спуститься вниз, иначе Маруся сдержит свое обещание и пойдет докладывать маме! – рассудительно произнесла Наташа, и округлила глаза, как будто ей стало страшно:

– Представляешь, что случится? Проснется весь наш дом! Мама зашумит и велит сегодня же повесить тяжелый замок на чердаке. И мы больше никогда не поймаем дух дедушки. Но мы с тобой обязательно вылезем сюда еще завтра днем и будем снова играть здесь в прятки. Мне понравилось. А тебе?

– Мне тоже, – согласно кивнула Таня в ответ, с восторгом взирая на сестру.

– Только смотри, не говори нашей маменьке ни слова! Это страшный секрет. И никто не должен об этом ничего знать! Особенно мама с папой.

Если бы о проделках дочерей узнал отец, им бы несдобровать!

Девочки спустились по лестнице вниз, туда, где в темных сенях их с нетерпением дожидалась рассерженная француженка.

– Я не буду с вами сейчас разговаривать, негодные и нехорошие барышни! Но завтра вам не избежать дальнейших объяснений. Я так и быть, пока не буду никому рассказывать о случившемся. Идите, завтра поговорим, – грозным голосом проговорила она. Раздражительно прошипела по-французски какое-то ругательство и демонстративно постучала пальцем по своим часам на цепочке. И в довершение покачала головой: мол, нет никакого покоя от вас. И, наконец, решительно указала обеим барышням указательным пальцем по направлению детской. Те безропотно кивнули и, покорно склонив свои головы, прошмыгнули мимо нее, стараясь не встречаться глазами с яростным взглядом разозленной француженки. Так же быстро девочки юркнули под свои теплые одеяла.

M-l Bangui о осуждением покачала им вслед головой. Было почти час часа ночи, а ее маленькие воспитанницы не спали и шумно скакали, как две африканские обезьянки, на пыльном чердаке, не давая никому спать. Шаркая войлочными туфлями, она пошла к себе в комнату, где с оскорбленным видом и скорбным стоном рухнула в свою уютную и мягкую кровать.

На следующий день уже с утра m-l Bangui чувствовала себя разбитой. Заглянув к своим воспитанницам и увидев, что те не собираются вставать, она смилостивилась и разрешила им еще полежать. Тихо затворив двери детской и, ссутулившись, француженка поплелась к заранее облюбованному ею укромному уголку за раскидистыми ветками лимонного дерева, где скромно притулилась на диванчике, чтобы ещё подремать.

Эта невозмутимая и чопорная старая дева уже много лет являлась полноправным членом купеческой семьи. Ее наняли в качестве няни и воспитательницы сразу же после рождения старшей дочери. Француженка прижилась, и ее иногда именовали на дворянский манер гувернанткой. Фабрикант снисходительно величал француженку, которую на родном языке звали Мари, а ее воспитанницы называли Марусей. Умная, немного рассеянная особа, не растерявшая романтических привязанностей юности и не бывшая замужем, попала однажды в Россию при довольно странных обстоятельствах, о которых она однажды обмолвилась Ольге Андреевне, попросив сохранить историю в тайне. Когда француженка опускала на юных подопечных свой задумчивый и меланхоличный взор, девочки мгновенно превращались из обычных шаловливых озорниц в добропорядочных и воспитанных девиц. Голос у нее был кроткий и ровный. Все домашние уроки преподавались исключительно на французском – несмотря на то, что она освоила когда-то незнакомый для нее русский язык чужой и холодной России.

Обучала она сестер вязанию и шитью, хорошим манерам и умению выглядеть безукоризненно, игре на старинном немецком рояле. Мать и сама частенько садилась вместе с дочерями за рояль и наигрывала вальсы или же польки. Играла Ольга Андреевна замечательно, но делала это по настроению.

Сестры занимались с француженкой по расписанию, которое соблюдалось весь год, кроме летних месяцев. При выезде вместе с родителями и m-l Bangui из надоевшей за зиму Москвы в чудесный и беззаботный мир деревни мать разрешала дочерям расслабиться и реже заниматься.

Помимо учебы существовала еще одна сторона взаимоотношений. Именно m-l Bangui была для сестер лучшей подругой и поверенной их детских шалостей. Именно она сопровождала их в поездках и на прогулках и делила со своими воспитанницами их маленькие радости и горести, оберегая в забавах.

…. Пока m-l Bangui отдыхала после ночных приключений, сестры гуляли в лесу вместе с матерью.

6

Ольга Андреевна любила бродить по весеннему гулкому лесу, когда тот еще только пробуждался от зимней спячки и в нем еще томно гуляли густые тени могучих берез и вечнозеленых елей. Волнующе и остро пахло сырой и пряной землей, прошлогодней сосновой хвоей. Дыхание весеннего ветра, наполненного знакомыми с детства запахами, прохладной и свежей струей обвевало разгоряченные от быстрой ходьбы лица идущих по едва заметной лесной дороге Ольги и дочерей. В глубине чаще еще хлюпала под ногами черная вода в огромных стоячих лужах: вчера прогремела первая майская гроза, и дождь поливал всю ночь. И здесь лес напоминал настоящее болото.

Они вышли на просеку и оказались посреди пронизанного солнечным светом открытого лесного пространства. Здесь, на высоких и первыми зазеленевших пригорках к полудню стало уже совсем сухо и хорошо. Все вокруг было наполнено певучим и звонким гомоном птиц и их тонкими перепевами. Из чащи доносился громкий трескучий перестук дятла, похожий на барабанную дробь. Где-то высоко в синих небесах над проснувшейся землей заливался нежной трелью соловей. Эта птичка поет по ночам, посвистывает и пощелкивает на все лады. Но и днем неутомимый и незаметный крылатый певец не прочь завести свою голосистую песенку. Ему бодро и весело отвечал, спрятавшись глубоко в ветках, маленький и певучий зяблик, нежно обихаживающий самку, а из самой глубины темного леса отвечала иволга, перекликаясь с грустной песенкой овсянки. Гулко шумели в небе от ветра сосновые и еловые макушки высоких могучих деревьев, оживших к новой летней жизни.

Внизу, на кончиках раскидистых вечнозеленых и пушистых еловых ветвей трогательно проклюнулись комочки молоденьких иголок. Они медленно и чинно бродили среди деревьев, разглядывая и удивляясь каждой проползшей по листочку букашке и вылезшему среди молоденькой травки желтому одуванчику, потом девочки развеселились и принялись бегать вокруг матери по теплой и расползающейся под ногами сырой и глинистой земле. Они с громкими криками взбегали на открытые и покрытые нежной зеленой травкой высокие пригорки. И с разбега, кто быстрей, весело сбегали вниз, раскинув руки, будто крылья. Они успели сорвать с еловых лап светло-зеленые молоденькие иголочки, нашли в траве кислую заячью капусту и с наслаждением сжевали нежные листочки. Спрятавшись за деревьями, сестры играли в прятки и громко аукали, слушая эхо.

Каждую весну Ольга вступала в пробуждающийся от зимней спячки лес и с замиранием сердца, по-новому, открывала для себя такое, казалось бы, привычное глазу и сердцу весеннее пробуждение природы к новой жизни. И каждый раз ей чудилось, что она видит это таинственное и мощное лесное пробуждения в первый раз.

Она присела на поваленную старую березу и оттуда затуманенным взором смотрела на своих дочерей, размышляла об их будущем, о своей прошлой и настоящей жизни – да и просто обо всем подряд. Всякие мысли, хорошие и плохие, отчего-то вдруг разом полезли к ней в голову, и сидя на солнышке, она принялась перебирать всю свою прошлую жизнь. Она родилась в небогатой дворянской семье во Владимире, и получила домашнее образование, а после, устроенная по протекции Санкт-Петербургского дядюшки, обучалась в Смольном институте. Бегло играла на рояле, хорошо вышивала и шила, неплохо изъяснялась и по-французски. Она разбиралась в чувствах книжных героев, любила поэзию, но совершенно не разбиралась в бытовых вопросах, когда обвенчалась.

Выйдя замуж мечтательной и серьезной дворянской барышней, увлекающейся романами Руссо и стихами Пушкина и Жуковского, статьями Белинского и Писарева, она как будто попала в другой мир. Отныне ее окружал простой и бесхитростный быт крепкой купеческой семьи, подчиненный торговле и добыванию хлеба насущного, а также цели – жить богато, не хуже других по старым дедовым правилам, а и также иметь барыш и выгоду во всяком деле.

Родной отец Ольги служил мелким чиновником в департаменте казначейства и рано умер, оставив ее вдвоем с матерью. Старший брат Ольги, названный в честь отца Андреем, погиб в Крымской войне. И после смерти единственного кормильца две женщины оказались почти без средств существования и переехали в небольшой провинциальный городок, где у них еще оставались родственники и знакомые. Для них стало единственным утешением, что глава семейства успел до своей смерти выслужить положенные чиновникам по закону, двадцать пять лет, и поэтому после его смерти, они имели право на его скудную пенсию. Этой выплачиваемой пенсии Ольге с матерью явно не хватало. Приходилось ходить в богатые семьи давать уроки музыки, в то время, как мать ее шила на продажу. На эти скудные средства, они и жили. Два года жизни в провинциальном городе были унылыми: она и жила тогда – будто плыла по течению сонной реки, не надеясь уже составить свое счастье.

Она вспомнила, как познакомилась с Иваном. Сидела тихим летним вечером в городском парке под акациями и читала книжку, а Иван гулял в этот момент вместе с шумной товарищеской компанией по Шалопаевке.

Ольга Андреевна хорошо помнила свой наряд, в который была тогда одета. На ней было простое светлое ситцевой платье, очаровательная круглая шляпка из белой соломки с приколотыми к полям свежими полевыми цветами. Свою толстую косу она тяжелой короной заколола в виде высокой греческой прически, оголив точеную белую шейку и безупречной красоты молочные плечи.

И барышня, и цветущая акация в глазах Ивана были чудо как хороши! Оставив приятелей в стороне, он подошел к ней познакомиться. А когда заглянул в глубину карих глаз, сразу понял – пропал! Это была любовь с первого взгляда.

В супружеских отношениях в силу крутости нрава хозяина, между ними установилась та самая немногословная сдержанность, которая часто бытует в супружеских союзах, основанных больше на холодной расчетливой привязанности и дружбы, перешедшей в привычку, нежели чем страстной любви. Подобные суровые и честные отношения, разговоры на бытовые темы, и почти никогда – по душам, постепенно закалили душу Ольги Андреевны, погасив в ней всякие живые порывы и настроив на простое и рутинное течение семейной жизни. Она ни к чему уже не стремилась, и большего, чем он мог ей дать, от мужа и не ждала.

Однако, в глубине души, она продолжала оставаться все той же тонкой и страстной натурой, все той же, какой была в юности. И как это часто бывает у глубоко чувствующих натур, почти каждое мгновение совершенно бессознательно, а иной раз и осознанно она продолжала анализировать состояние своей собственной души, вытачивая и совершенствуя ее, как будто скульптор точит искусной рукой свое гениальное творение. И проделывала она эту незаметную внутреннюю работу над своей душой и жизнью постоянно и радостно, как трудолюбивая рабочая пчела, не зная устали, несмотря на радостные или огорчающие ее поступки окружавших людей, невзирая на происходящие вокруг события…

Занятая мыслями, Ольга Андреевна не заметила, как настал момент возвращения домой. Нагулявшись и набрав полную корзину сныти и молодой крапивы, они вернулись домой и сразу же понесли собранный урожай стряпухе. Там уже все было готово для выпекания пирогов: поднималось ароматное тесто, стояли миски с приготовленной творожной начинкой.

Ольга примостилась на лавке у стены и оттуда наблюдала и за ловкими полными руками своей кухарки, тщательно раскатывающими скалкой по столу тесто, и за маленькими быстрыми руками дочерей, тут же аккуратно укладывающими зеленый фарш в серединку пирожка. Хозяйка вслушивалась в их разговоры между собой и все раздумывала – ехать ей к Черепановой или нет? Где, как не в болтливом дамском обществе можно узнать все местные новости? Тем более, что некоторых местных дам она не видела аж, с прошлого года! Можно и позволить себе навестить старых знакомых, выпить с ними по чашке чая и узнать все местные сплетни и новости. Хорошенько всё обдумав и прикинув несомненную выгоду предстоящей поездки, Ольга Андреевна решилась поехать.

7

На следующий день Иван Кузьмич поскакал на фабрику, а Ольга Андреевна с детьми уселась в экипаж и направилась в ближайший к ним уездный город N-ск.

Они зашли в уездную церковь, отстояли обедню и причастились у отца Никодима. Потом заглянули на центральной площади в большую галантерейную лавку, и она накупила себе, детям, работницам всякой всячины и мелкой галантереи.

Вернувшись домой и узнав у Григория, что хозяин приехав с фабрики, отобедал и лег, она приказала накрывать на террасе обед. Затем отослав дочерей, направилась в кабинет.

Муж похрапывал на зеленом диване, завернувшись в коричневый плед.

Присев рядом, Ольга тихо позвала его:

– Иван, я чай приготовила с душицей и мятой.

– Не хочу, я сплю…., – спросонья буркнул тот и отвернулся. Вздохнув, Ольга тихо ждала.

Но вскоре сон его прошёл, он повернулся к ней и спросил:

– Как съездили?

Она начала оживленно рассказывать, а потом обмолвилась, что встретила в церкви помещицу Черепанову. Иван встал с дивана и подошел к окну. Распахнув, глядел, как Григорий у флигеля размахивая руками, что-то сердито выговаривает Савелию.