Текст книги "Жена фабриканта"

– Это не ваше дело. Вчера вы поступили дурно: стали ее обливать. Я запрещаю ее обижать. Договорились?

Сестры согласно и дружно кивают, потом подскакивают с места и с облегченьем срываются. Им давно не терпится убежать.

– Бармасова видел? – спросила Ольга.

– Нет, а что?

– Заходил к нам вечером, спрашивал про тебя.

– Он же знал, что скоро вернусь. Чего он хотел?

– Отпрашивался на похороны брата. Просил еще передать, что манюхинские крестьяне просили добавить им плату за сенокос.

– Чёрт знает что…, – неопределенно промычал Иван, допивая свой чай.

– Говорит, что в других хозяйствах на два рубля больше платят…

– Все это пустое, я такого не слышал, – воскликнул Иван и вытер губы.

– А если правда? Ты не доплатишь, они к другим уйдут наниматься.

– Пускай уходят, других найдем. Вон, и Коровин платит, как я. Не буду доплачивать, – заявил Иван. Помолчав, Ольга Андреевна предпринимает ещё одну робкую попытку уговорить его, руководствуясь соображениями, что нет ничего хуже, чем остаться с нескошенным полем из-за скупости главы семьи.

– Доплатил бы, чай, от нас не убудет…. А так и скосят, да ещё и спасибо за это скажут…, – убеждает она и умолкает, наблюдая, как струя кипятка уже в пятый раз за утро весело и возмущенно низвергается из самоварной глубины в чашку мужа с красным и золотым узором.

Ивану – жарко. Он сидит рядом, развалившись в плетеном кресле, разомлев от горячего чая. «Соснуть бы в тенечке….», – мечталось ему.

– Не лезла бы ты, – бросает он и лениво зевает.

– А чего мне не лезть. Чай, не чужой ты, – муж родной…., – певуче поясняет она. Женское упрямство берёт верх. И чувствуя, знакомый «зуд в печенке», не желая мужу уступать ни в чём, она привязывается к нему, как пиявка:

– Что решил?

Иван сонно морщится и лениво пожимает плечами.

– От щедрот твоих, тебе же сторицей воздастся. Да, и не в тягость совершать милосердие…… – произносит она свое излюбленное нравоучение. Но не заканчивает, потому что муж прерывает начавшийся монолог:

– Был бы толк. Иному больше платить, – только портить. Иной сядет на шею и ноги свесит, – убежденно заявляет он.

– Так ты за работу платишь. Не просто так. И нам польза. Траву вовремя скосят, тебя благодетелем величать будут, – зачастила Ольга Андреевна. Однако, Иван оборвал её речь:

– Милости оказывать и деньгами швырять направо налево – до разоренья недолго. Вон Трубина крестьяне за щедрость и милость чем отблагодарили? – Хлев со скотиной у темной ночью, как воры сожгли? – язвительно заметил Иван.

– Ты ещё говорил, что вроде цыгане сожгли. Слухи ходили, что они в это самое время как раз возле его поместья табором и стояли, – возразила Ольга.

– А зачем кочевым людям чужой помещичий дом поджигать? – воскликнул Иван.

– Да, кто их теперь разберет… Вот, я не пойму… Сосед разорился и помер, ты к рукам его лес и поле прибрал, а теперь и радуешься.

– Молчи, змеиный язык, бурчишь как старая бабка, – сердито прикрикнул Иван. Ольга вспыхнула и промолчала.

– Сейчас время такое, – не успеешь приноровиться, – достатка не жди. Кто понял, – тот прежде другого кусок норовит ухватить. Руку такому протянешь с добром, – так он и руку проглотит, – буркнул Иван.

– Что обманом в карман пришло, то быстро уйдет. Вот, помяни мое слово, – не сдержавшись, вспылила Ольга Андреевна и недовольно поджала губы.

– По-твоему я что ли его разорил? – взвился Иван, опешив от того, что жена по привычке затеяла их давний спор про соседское разоренье, который, как он полагал, давно был исчерпан.

Но Ольга Андреевна уже и сама поняла, что сморозила глупость и поспешила поправиться:

– Не ты. Это я сказала, не подумав…. Ведь, пекусь о твоей душе…. Тебе-то, всё недосуг…… – упрекнула она.

– Душа – моя, и забота моя…., – отвечает Иван. Спорить ему не хочется. Он выходит из-за стола и, подойдя к окну, останавливается возле него.

– А ты не сердись. Кто ещё тебе правду скажет? Ведь, кроме себя ты и не слушаешь никого. А так, хотя бы, я подскажу. Вот знаешь ли ты, что у тебя на фабрике рабочие жалуются на мастеров, что те им жалование задерживают, и не доплачивают.

– Кто сказал? – поворачивается Иван к жене.

– Люди. Того жалования, которое ты платишь рабочим, – им хватает только на хлеб да соль. Как жить на такие копейки?

– Тебе, что? Своих забот не хватает, о чужих печешься? Есть свои огороды, кто-то скотину и птицу содержит. Не лезь ты в мои дела, – говорит Иван.

– А ты бы сделал для ближнего по-доброму…., – говорит она. Она не успевает продолжить свое очередное нравственное поучение. Услышав в её голосе набившую оскомину повелительную интонацию, Иван Кузьмич аж, вскипает:

– Кто ты такая, что меня поучаешь? Да, если бы не я, ты бы кислые щи деревянной ложкой в избе хлебала….

Ольга побледнела.

– Забыла, в чьем доме живешь? И от кого кусок хлеба имеешь? – гневно спросил он.

– Вот оно что… Вот и куском меня опять попрекаешь… Ну, спасибо тебе на добром слове…… – с обидой произносит она.

– А ты как хотела? – спросил Иван, – не все же тебе своего хозяина поучать. Вцепилась в меня, как репейник и колешь, колешь. И не скинешь тебя, как ни крутись…. Вот и терплю…., зубами скриплю, а терплю…. И ты меня, тоже терпи! Мои наставления слушай…. А то, привыкла умной и благородной себя выставлять…. Знаю, я тебя. Вижу насквозь, лицемерка! А я хоть и простой, весь, как на ладони, а супротив тебя, – тоже не промах! С утра до ночи за прилавком: копеечка к копеечке складываю……О тебе и дочерях радею…. В дом несу. А ты нос воротишь. Эх…. А сама-то на что годишься? – Да, ни на что! – он ухмыляется, довольный тем, что поддел её.

И хотя Ольга, как и ее муж делец, уже давно смотрит на ведение хозяйства, на прислуживающих им людей только через призму собственного достатка, но ей всё же хочется, чтобы было всё по совести и по-людски. Но уж если в таких, как сейчас вот случаях дело доходит до возможности мужу посоветовать, не забыв при этом прочитать какое-нибудь нравоучение, то уж тут она точно не остановится и обязательно посоветует, как и что лучше сделать и поступить. И при этом хорошо бы ещё не забывать и заботиться о бедных и убогих. И невозможно при этом её обвинить в лицемерии, неискренности и показушности, потому что она искренне не видит различий между заботой о собственном достатке и заботой о ближнем. Ибо для неё с юных лет «печься о сирых и убогих» – не пустой звук, а искреннее деяние. Иван же, будучи прагматиком и дельцом, считает её лицемеркой и занудой, не видя, что она уже давно так прочно и основательно вросла в их совместный купеческий быт, будто колесо от телеги, покорно следующее за сноровистой хозяйской лошадью.

Будто иссушенная губка тянулась и льнула она к любимому мужу. И хотя видела в нем неистребимую и чужеродную для себя жажду наживы, с которой безуспешно боролась и ничего не могла поделать, – стремилась, чтобы всё у него было бы «по совести, по-божески, и по-людски…», ну, а если дальше таких разговоров дело не шло, то и ограничивалась пустыми разговорами. Иначе и быть не могло. Ведь, и ее душа давно срослась с душой мужа дельца. И достаточно было только взглянуть ему в глаза, как всё становилось понятно. И бушевавшие в ней разногласия стихали под строгим взором хозяина дома и его непреклонным: «Будет, как я решил».

Часть четвертая

1

В среду погода уже с утра задумала испортиться. Когда экипаж Ольги Андреевны подъезжал к имению Черепановой, небо совсем затянуло густыми серыми тучами, усилился порывистый ветер, и зарядил мелкий противный дождик.

Возле раскрытой настежь калитки стояли рессорные коляски, привезшие к Черепановой гостей. Ближе всех к подъехавшей Ольге Андреевне оказалась разобранная. Два возчика в стареньких армяках, подпоясанных веревками, не обращая внимания на нудный противный дождь, что-то пристально рассматривали в снятом колесе. Еще один малый с трубкой во рту лениво наблюдал за ними из-под кожаного полотнища своего тарантаса.

Ольга Андреевна посмотрела на свои золотые часики, тонко тикающие в атласном мешочке, висящем на запястье. Было пять часов вечера – как раз время обеда. Осторожно, чтобы не испачкать длинной шелковой юбки, она слезла с экипажа и велела Савелию никуда не отлучаться.

– Не извольте беспокоиться. Исполним-с, – важно кивнул тот головой. Этот конюх в отличие от старого Еремея, был молодой и весьма упитанный молодец. Его пользовали для выездов к именитым людям и важных деловых поездок. Он с важным видом носил свой синий картуз, под который прятал длинные и пушистые рыжие бакенбарды, носил также и клетчатую жилетку, которая едва застегивалась у него на толстом животе. Держался важно и степенно. А как еще прикажете держать себя кучеру, который служит у такого богатого хозяина?

Лениво свесив вниз свои толстые ноги, Савелий плюхнулся ими на дорожку и принялся проверять, хорошо ли закреплены кожаные полотна коляски. На громкий шум, исходивший от споривших рядом извозчиков, он не обращал внимания.

А Ольга Андреевна, придерживая маленькую аккуратную шляпку с вуалью, и отворачивая лицо от неровного и порывистого ветра, мешающегося с мелким и нудным дождем, быстро пошла по аллее к подъезду дома.

Вдоль короткой дороги, идущей от ворот, росли аккуратно постриженные кустарники, с которыми чередовались небольшие пушистые елочки. Дом Черепановой был двухэтажный и каменный, с тремя белыми колоннами у парадного входа. Над колоннами возвышался фронтон с фамильным гербом. Стены были окрашены в приятный нежно-желтый цвет, над ними простиралась темно-зеленая крыша. Сразу за домом находилась редкая березовая роща, ажурным полукругом украшающая дом сзади. Здесь же расположилась круглая деревянная беседка, в которой, бывало в прошлый год, тихими летними вечерами сама Ольга Андреевна вместе с Изольдой Тихоновной частенько сиживали за чаем.

И хотя Ольга Андреевна не считала Черепанову своей близкой подругой – ибо, какие могут быть подруги у замужней женщины? – но ей нравилось бывать у нее в гостях и разговаривать с Изольдой о том или о сем и считать её своей хорошей приятельницей.

Она вошла в широкую переднюю, хорошо освещенную низко свисающей огромной хрустальной люстрой. К ней, на шум ее шагов из дворницкой, находящейся под лестницей, выскочил высокий, плечистый симпатичный щекастый детина, одетый в парадную красную ливрею. Он подобострастно поклонился вошедшей, взял из рук гостьи теплый плащ и быстро проговорил густым мощным басом, от которого задрожали хрустальные висюльки на люстре:

– Пожалуйте-с, в гостиную. Хозяйка-то, поди, с самого утра изволит вас дожидаться! И камин велела жарко стопить к приезду дорогих гостей. Погода-то какая, нынче! То солнце, то дождь зарядит! Извольте, милости прошу! – детина почтительно показал рукой в сторону открытых дверей, за которыми виднелось собравшееся дамское общество.

Ольга Андреевна снисходительно кивнула и, пройдя вперед, с удовольствием оглядела себя в огромном в человеческий рост, прямоугольном зеркале в золоченой с витиеватыми узорами раме. Она поправила серо-голубой шелковый костюм, плавно облегающий ее стройную фигурку, не забыв при этом осторожно потрогать пальчиками небольшую сине-белую брошку – аметистовую камею, приколотую к лифу блузы: на месте ли та? Прочно ли сидит? Аметистовая камея на груди сидела прочно. Плавно и величаво вплыла она по роскошной ковровой дорожке в гостиную залу.

Это была высокая и просторная комната с огромной люстрой на потолке. Стены, были обиты белыми, с золотисто-красными полосами, обоями. Всюду на стенах были развешаны овальные зеркала в золотистых рамах, пейзажи и портреты, писанные маслом. Между зеркалами в золоченых канделябрах горели свечи. Вдоль стен стояли кресла и диваны, несколько столиков: круглый, красного дерева, ломберный столик, столик для карточных игр, а также две небольшие инкрустированные разноцветным камнем консоли для напитков и закусок.

В кожаных креслах и на диванчиках, обитых коричневой, с зелеными разводами, бархатной тканью, сидели несколько представительниц местного купеческого и помещичьего сословия. Все эти дамы были женами местных заседателей земского собрания, они давно и хорошо знали друг друга. И пока их мужья заседали в своих собраниях и решали хозяйственные вопросы всего земства, жены составили свое, постоянное дамское общество и заседали за чаем, обсуждая все местные новости и постоянно сплетничая. Чужим в это избранное дамское общество попасть было невозможно.

Навстречу Ольге Андреевне вскочила с диванчика знакомая полная дама в пышном желтом платье с шуршащей парчовой юбкой, обшитой старинным кружевом. У нее были круглые, почти горящие восторгом глазки, ярко нарумяненные пухлые щеки и под стать им такие же пухлые губы, сложенные бантиком. Поверх оголенных белых плеч дамы была накинута, расписанная яркими цветами и райскими птицами, дорогая шелковая шаль. Даму звали Иноземцевой Верой Сергеевной, и была она вдова. Муж ее, на то время уже покойный, мелкий помещик Иноземцев, при жизни торговал в окрестных губерниях пиломатериалами. Теперь же, по причине своего вдовства, Вера Сергеевна сама ничем не торговала, потому что справиться с этим нехитрым лесным производством у нее в одиночку никак не получилось. И она почти задаром решила продать ненужную ей теперь лесопилку какому-то купцу из соседнего уезда. Иноземцева была почти ровесница Ольги Андреевны, имела деревеньку в тридцать ревизских душ и домишко в нескольких верстах от имения Черепановой.

– Ох, голубушка вы наша! Что Изольдушка – красавица, что вы! – чрезмерно восторженно обратилась Иноземцева к вошедшей Ольге Андреевне. – Какая из вас краше, нельзя и разобрать? Дайте же вас разглядеть, душенька вы наша! – и она с приторным восхищением оглядела Ольгу Андреевну, демонстративно приставив лорнет к бегающим и маленьким глазкам.

– Наконец-то, вы пожаловали к нам, голубушка наша, Ольга Андреевна, – затараторила она, бесцеремонно хватая Ольгу Андреевну за руку, – а то мы уж тут с Марьей Саввишной все гадаем, изволит ли нас посетить, сегодня душа наша Ольга Андреевна, или нет? Уж мне Изольда Тихоновна клятвенно заверила, что вы изволите быть. Вот я и жду не дождусь, когда вы прибудете! А то, ведь, у нас сегодня, такое счастливое и неожиданное событие! Представляете, голубушка моя, – со значением произнесла Иноземцева громким свистящим шепотом, – дядюшка нашей Изольды Тихоновны, сегодня-с сам Пал Палыч Титов обещались заехать к нам с оказией, – Иноземцева выждала паузу, желая увидеть эффект, произведенный ее сообщением.

Но эффекта не увидела, поэтому разочарованно пожав оголенными плечами, принялась выкладывать собранные ею в уезде различные новости и сплетни. Найдя в Ольге Андреевне, как ей показалось, заинтересованную слушательницу, Вера Сергеевна вся раскраснелась от внимания к собственной персоне. Ее кругленькие глазки ярко блестели от удовольствия.

Для провинциальных дам обсуждение новостей и сплетен и впрямь, было большим развлечением, а уж приезд в уезд такого важного гостя, как родной дядюшка Черепановой, из «самих столиц» – было и вовсе чрезвычайным событием. Дядюшка Черепановой имел высокую чиновничью должность в Министерстве народного просвещения, проживал в Петербурге. К племяннице своей заезжал иногда с оказией, чтобы погостить.

Случилась ему побывать во Владимире. Столичное ведомство направило его для срочной ревизии губернского собрания, члены которые самовольно решили открыть в городе учительскую семинарию при уездной мужской гимназии (уже успели выделить уездному земству для этих целей единовременное пособие): с тем, чтобы потом передать эту семинарию самому Министерству просвещения. Однако Министерство не согласилось с таким решением и выслало своего статского чиновника господина Титова для проверки деятельности вдруг появившейся новой учительской семинарии.

Прибыв во Владимир, дядюшка сразу заехал с визитом к владимирскому градоначальнику, потом губернскому предводителю дворянства и губернскому прокурору, и всем им выказал должное почтение. А посетив все присутственные и важные для себя городские места, он отложил исполнение ревизии на потом и отправился с визитом к своей племяннице Изольде Тихоновне.

– Так что же это значит, он прямо сюда и прибудет? – переспросила Ольга Андреевна, слегка отстраняясь от назойливо тараторящей Веры Сергеевны.

– Прямо сюда и сейчас, матушка моя, – поспешила ответить Вера Сергеевна, глаза свои она при этих словах прямо-таки вытаращила. – Уже и экипаж за ним с утра выехал к гостинице, и ждем-с его с утра, уж глаза все проглядели, на дорогу-то глядючи. А они все не едут. Столы празднично накрыли, и мальчишку на дорогу выставили. Видели мальчишку-то за воротами?

Ольга Андреевна отрицательно покачала головой. Очевидно, выставленный за воротами мальчишка не дождался приезда важного гостя и сбежал домой.

– Вот незадача! Сбежал-таки! – огорченно всплеснула пухлыми ручками Иноземцева, – так мы и нашего дорогого гостя проглядим! Эй, матушка моя! Пойди, сюда, Изольдушка Тихоновна! – всполошилась она и громко выкрикнула через весь зал хозяйке дома. – Вели, матушка моя, дворового мальчишку снова выставить, смотреть за дорогой-то! Сбежал мальчишка твой!

Она живо обернулась к Ольге Андреевне:

– У нас сегодня весело. И танцы будут, и мазурка, и французская кадриль – в голосе Иноземцевой слышалась радость от предстоящего вечером веселья.

– Так что же и кавалеры будут, – с лёгкой иронией спросила ее Ольга Андреевна и огляделась кругом.

– Будут, будут, – лукаво усмехнулась Иноземцева, – обещались еще к нам прибыть два именитых соседа-помещика. Хватит на наших дам? Не все из присутствующих танцевать-то будут. Многие предпочтут посидеть на диванчиках и просто лицезреть, чтобы потом посплетничать, – она, как заговорщица, приблизила свое лицо к лицу Ольги Андреевны. – А вы матушка моя, как поживаете в своей Москве-то? Как Москва-то, наша? Стоит еще? – И она, как знаток, принялась деловито рассуждать о столичной жизни и других предметах, перескакивая с одной темы на другую. – Ох, не люблю я ее! И как вы там все в ней уживаетесь? В этакой грязной толчее да суете?

Ольга Андреевна собралась поддержать разговор, да не успела.

– Что-то задерживается наш Пал Палыч-то! На станцию с самого утра экипаж отправили дожидаться, а его все нет и нет. Так что вы, матушка моя, как вы вовремя приехали к нам! Ох, как вовремя! Мы только вчера про вас все вспоминали с Изольдой Тихоновной, и все говорили об вас. Куда же девалась наша голубушка Ольга Андреевна? Порадует она нас сегодня визитом, или нет? – продолжала тараторить Иноземцева.

– Ну, вот. Вы вспоминали меня с Изольдой Тихоновной, вот я и приехала! – сказала Ольга Андреевна. Она с интересом ждала, что скажет на это Иноземцева.

– Мы всегда вам рады, голубушка вы наша! Да что же мы стоим-то? Хотя, постойте, тут еще, вот какая новость имеется! Что я вам сейчас расскажу по секрету! – глаза Иноземцевой вдруг загорелись каким-то непонятным хищническим блеском. Она почти вплотную приблизилась к Ольге Андреевне и возбужденно зашептала ей прямо на ухо:

– Мне ведь, знаете ли, Изольда Тихоновна шепнула на ушко, что едет ее дядюшка не один, а с важным гостем – отставным офицером господином Семиколеновым. И, дескать, господин этот присматривает себе среди местной публики невесту. Теперь вот везет дядюшка его посмотреть на нашу Изольду Тихоновну. Только я вот что подумала, если она ему не глянется, то может, он посмотрит в другую сторону? – она как-то хитро, по-простому подмигнула Ольге Андреевне и подперла руками свои круглые и пышные бока, явно намекая на себя, в качестве кандидатки в «возможные невесты».

По всему было видно, что Вера Сергеевна страшно завидует Изольде Тихоновне, которой так повезло, что родственники сами везут к ней на смотрины из северной столицы столь завидного жениха.

Ольга Андреевна сделала заинтересованное лицо и деланно улыбнулась в ответ.

– Вы извините меня, но право, я вам тут ничего не могу сказать, – проговорила она, – только, может статься, это неприлично будет, если вы этак с места, да в карьер на приезжего и чужого жениха налетите?

– А, что же тут неприличного? – искренне удивилась Вера Сергеевна, яростно округлив еще больше свои и без того круглые глаза.

– А если Изольдушке этот залетный господин Семиколенов не глянется, да и она ему станется не по душе, а тут и мы – возле нее рядышком, так сказать на подхвате и будем! Что ж такого? – Иноземцева упрямо качнула пышно взбитой прической, давая понять, что уж она-то своего не упустит ни за что.

Ольге Андреевне стало ясно, что если сценарий сегодняшней встречи пойдет не так, как надо для Черепановой, то уж тут Вера Сергеевна постарается для себя на славу.

«Ну и ну.…Надо держаться от нее подальше. Не ровен час – ещё скандал учинит», – с опаской подумала она.

– А что же сама Изольда Тихоновна говорит об этом визите? Какое у нее мнение?

– Как что? – удивилась Иноземцева, – рада радешенька. Дядюшка с ней по этому поводу раньше переписывался и все спрашивал разрешения, везти «жениха» или нет? Это она мне по секрету сама шепнула, – похвалилась Иноземцева, – вот и решились: привезти! Вдруг, что сладится? Вот как такие дела делаются, матушка! Из самих столиц женихов, ведь, некоторым людям привозят, – ворчливо закончила она, и было видно, что Иноземцева много бы отдала, чтобы и ей кого-нибудь вот так «привезли».

2

Хозяйка помещичьего дома Черепанова, в который с визитом приехала Ольга Андреевна – была ее старинной приятельницей.

Обе женщины были ровесницы и и хорошо знали семейства друг друга, несмотря на возникшую из-за долгов неприязнь Ухтомцева к Черепановой. Им доводилось часто встречаться в городе или в церкви на службе. Иногда, когда хозяина не было дома, Черепанова заезжала с визитом к хозяйке дома Ольге Андреевне. Да и сама Ольга Андреевна частенько бывала у Изольды Тихоновны в гостях. Они вместе пили чай под липами в саду Черепановой, сидя в ее резной беседке за легкой дамской болтовней.

Изольда Тихоновна была почти красавицей. Светлые волосы, ровный и небольшой нос, тонкие черты лица и выразительный взгляд зеленовато-карих глаз делали ее лицо почти незабываемым на фоне некоторых обычных и простоватых женских лиц с носами картошкой, часто встречаемых в отдаленных губерниях. Черепанова могла бы жить в Москве или в Петербурге, ей позволяли это сделать собственные и полученные после смерти мужа средства, но жила почему-то в деревне. Так же, как и Ольга Андреевна, помещица Черепанова была потомственной дворянкой. Она рано осталась сиротой, но благодаря участию и хлопотам богатых родственников, проживающих в обеих столицах, ее поместили в хороший петербургский пансион, где она получила неплохое гимназическое образование. По выходе из пансиона дядюшка ее, брат покойной матери, князь Титов Пал Палыч, бывший ей опекуном, почти заменил родного отца. Он взял Изольду к себе в дом, где она и проживала до своего замужества с Черепановым.

Но в замужестве, которое длилось всего четыре года, она не успела к своему огорчению, даже завести детей. И вот уже два года как числилась вдовой. Покойный Черепанов был помещиком и гласным представителем уездного земского собрания. Он хорошо знал Ухтомцева, имел с ним какие-то дела, которые касались покупок пахотных земель. Владел покойный Черепанов также и небольшой лесопильней. После смерти он оставил жене неплохое имущество, пашни и несколько деревень с домами под соломенными крышами, с проживающими в этих домах душами, человек этак, в двести. На этом наследстве, если с ним по уму распорядиться, можно было и еще денег подзаработать.

Последние три года жизни покойный Черепанов был председателем уездного земского собрания и руководил хозяйственными делами уезда. Еще, когда помещик был жив, местные представители земского собрания звали и фабриканта Ухтомцева войти к ним в земское собрание, стать полноправным членом земской управы, дабы активно участвовать в хозяйственных делах уезда.

Однако хитрый фабрикант не пошел в земство. Иван Кузьмич жил в Москве, на даче только летом. И в основном занимался фабрикой и сельским хозяйством. Не хватало, ему еще заниматься и уездными делами. Но он всегда делал по осени щедрые пожертвования на нужды земства и исправно вносил положенный, как собственнику недвижимого имущества, земский сбор.

А так как Изольда Тихоновна за время замужества привыкла к своему незыблемому и прочному положению жены уездного предводителя дворянства, да и сама была будто «земской предводительницей», то никак и не хотелось ей с этим почетным званием расставаться. По-прежнему, как и раньше, собирала она у себя в имении местные сливки уездного женского общества для игры в преферанс и твист, балов и чаепитий. Местная публика живо обсуждала произошедшие в уезде важные и не очень, события и новости, сплетничала и судачила обо всем.

Поскучав немного, и посоветовавшись с родственниками, она съездила после похорон мужа в Германию на воды для укрепления своего здоровья. А по приезду из-за границы, решила срочно найти себе хорошего мужа, выйти замуж и родить детей, как можно больше. Но кандидат в мужья ей никак в их уездном городе не попадался, куда бы ни смотрела Изольда Тихоновна своими светло-зелеными глазами.

Многочисленные родственники, проживающие в столицах, весьма озадачились этим довольно серьезным вопросом. Наконец, на горизонте замаячил один отставной офицер, служивший уже второй год в ведомстве ее вельможного дядюшки. И вот теперь после длительной обширной переписки с племянницей, дядюшка вез к ней из Петербурга этого отставного офицера, «с оказией».

– Ох, какой же у вас, голубушка моя, костюм знатный да богатый! Наверно, вам супруг ваш привез его из самих Франций? А камея-то, камея какая? Ишь, как блестит! Красотища, прямо неописуемая! Оникс или агат, какой? Дайте-ка мне, милочка, поближе разглядеть рисунок-то! – между тем с нарочитым восхищением промолвила Вера Сергеевна, бесцеремонно щупая Ольгу Андреевну за рукав и пытаясь дотянуться до приколотой броши. На толстой голой руке любопытной Веры Сергеевны блеснули серебром три браслета с часами, спрятанными за пестрыми эмалевыми крышками. Тяжелые подвески серег оттягивали мочки ее ушей, а в пышной прическе торчала почти такая же коричневая камея в виде диадемы, выполненная искусным ювелиром.

Ольга Андреевна поморщилась и слегка отодвинулась от пухлой и назойливой ручки шустрой вдовы:

– Ну, да, камею мы прикупили в магазине на Тверской. А костюм, и вправду хорош, – она поправила облегающую юбку, – ткань-то – богатая! Настоящий французский шелк, – не удержалась и похвалила свой костюм Ольга Андреевна, подумав про себя:

«Сам себя не похвалишь, никто не похвалит…». – И шила его известная на всю Москву портниха, у нее мы и фасон выбирали из модного журнала, – ответила она, ощупывая свою брошь, не сдвинулась ли та от шустрой руки Веры Сергеевны, успевшей – таки до нее дотянуться.

– Богатая камея, – с завистливым вздохом сожаления, протянула Вера Сергеевна, но то же в самой Москве куплено! А у нас тут, в деревне, разве укупишь такого шелку, – она кивнула на наряд Ольги Андреевны, – или камей каких? Если только на ярмарке при случае… Эту брошь, вот мне из Петербурга прислали по специальному заказу, – и она хвастливо наклонила перед Ольгой свою пышную прическу, чтобы было удобно разглядеть ее диадему.

Ольга Андреевна изобразила притворное восхищение и с деланной равнодушной улыбкой похвалила диадему. Ей стало вдруг скучно с ней говорить и уж тем более слушать льстивые речи. На счастье Ольги Андреевны, с дальнего угла залы к ним уже спешила хозяйка дома, Черепанова.

– Батюшки светы, Вера Сергеевна, ну что же вы нашу гостью все у порога-то держите? – раздался ее высокий приятный голос. Изольда Тихоновна глядела на Ухтомцеву, приветливо улыбаясь, в глазах ее сквозила искренняя радость. На ней было надето очаровательное темно зеленое бархатное платье, подпоясанное черным бархатным же поясом. Притягательную белизну шеи выгодно оттеняло тяжелое изумрудное украшение.

– Ах, милые мои! И щебечете-то вы и щебечете о чем-то своем интересном? В отдалении от остального общества.… А вы не стесняйтесь, Ольга Андреевна, чувствуйте себя, как дома, милости прошу, – с этими словами хозяйка настойчиво взяла под руку свою гостью и отвела ее в сторону:– вы знаете, как мы вам рады. Но вы такая редкая гостья. И право, все никак не сдержите своего обещания. Когда же, наконец, вы к нам привезете своего загадочного фабричного инженера? Кажется его фамилия Штольц? – она укоризненно, с милой улыбкой на лице погрозила пальчиком Ухтомцевой.

Слава о чудаковатом фабричном инженере-химике Штольце росла и ширилась, обретая среди дам деревенского общества поистине легендарный характер.

– Правда, правда! Когда же? Мне тоже это, страсть как интересно! – вся встрепенувшись, тотчас встряла в разговор Иноземцева. Она осталась стоять рядом, и не скрывая любопытства, бесцеремонно рассматривала то Ольгу Андреевну, то хозяйку дома в свой лорнет.

– Да. Да! Не отпирайтесь! Почему мы никак не можем увидеть этого удивительного чудака? Мы много о нем наслышаны. Наши дамы в нетерпении. Он холост? Так зачем же дело встало, милая Ольга Андреевна? – Изольда весело смотрела на давнюю приятельницу.

– Вот уж не знаю, как быть. Все никак не получается. С оказией, может, и привезу, – улыбаясь, но все же с некоторой досадой отмахнулась от нее Ольга Андреевна. Просьба хозяйки застала ее врасплох.

– Ну, что ж. Ловлю вас на слове. Хотя, вы и посещаете нас только в летний сезон. А я, признаюсь, душенька, так скучаю без вас порой, так скучаю! Без наших вечерних откровенных разговоров по душам и чаепитий под липами! Мне иной раз и поговорить здесь больше не с кем! Сами видите, – тут она быстро кивнула в сторону отвернувшейся в этот момент Иноземцевой и с грустным выражением на лице вновь посмотрела на Ольгу Андреевну.

Та в ответ понимающе кивнула: «Понимаю, как не понять. Ну, надо же! – подумала Ольга, – а ведь, и впрямь, поди, скучает. Вот не ожидала! Какой, однако, пассаж!» – с недоумением поглядела на нее Ольга Андреевна, но тут ей припомнились их задушевные разговоры с хозяйкой под липами в беседке.

Между тем, Изольда Тихоновна заметив легкое недоумение, мелькнувшее в глазах гостьи, будто опомнилась. Она зябко передернула плечом, после чего её взгляд вновь принял свое естественное высокомерное и холодное выражение, а оживление, вызванное встречей с давней приятельницей, исчезло.

– Не обессудьте, Ольга Андреевна. Сейчас здесь присутствует одна особа из N-ского уезда, которая весьма интересовалась вами и настоятельно просила свести ее с вами, как только вы прибудете. Мне кажется, она изволит вам что-то рассказать? Меня даже не пытайте, голубушка! Честно признаюсь: не имею ни малейшего представления, что она хочет от вас! – пожала недоуменно Изольда Тихоновна плечами, и виновато глядя на Ольгу Андреевну. Потом ткнула пальцем в направлении смежной залы.