Текст книги "Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады"

Глава III. Цуна
1956

Октябрьское утро выдалось солнечным. Пойти на занятия? Пялиться в учебник? Отвечать на ненужные вопросы? Нет. Сгубить время за партой под траурный марш монотонного голоса учителя – верх кощунства. Тем более нужно обдумать свой путь к будущей славе. Валера спрятал учебники у школьной ограды и перешел дорогу.

Нынешняя школа располагалась в старинном, девятнадцатого века особняке с ажурной лепниной над окнами, прямо напротив лютеранского собора. Из-за отсутствия ремонта собор выглядел обветшало, но не потерял красоты. Беспризорность лишь придавала таинственности и собирала внутри шпану со всей округи.

Валера не первый раз забирался в заросший травой и паутиной двор кирхи. Здесь жизнь приобретала краски: ни суеты города, ни наблюдающих глаз. Только свобода и умиротворение. Акустика тоже отличная. Валера запрокинул голову и запел:

– Городов в России много, и дорог красивых много… – выкрикнув под конец, – всех их надо повида-а-ать!

В то утро он выдумал мир, принадлежавший лишь ему. Мир его грез – мир маэстро Ободзинского. Афиши, гастроли, города, концерты – дорога славы, которая начнется в Одессе. Нужно только придумать, с чего начать.

Мечты прервал заблудший бродяга, нагло расположившийся на лестнице возле арочного входа в собор.

Валера недовольно взглянул на него и, запустив руки в карманы школьных штанов, вразвалочку двинулся к морвокзалу, разбрасывая шуршащую листву, плотным разноцветным ковром лежащую на дорогах города. Сегодня собрание судов, заполонившее пирс, готовилось к отплытию в Антарктику.

Валера увидел знакомых по порту ребят: Борю Сандомирского и карманника Эдика, фамилию которого до сих пор не знал. Шпана не признавала фамилий. Борю здесь звали Сесибо, за его привычку к месту и не к месту напевать «C’est si bon…» Ива Монтана. Боря знал перевод текста, но когда кто-то из дворовых спрашивал, что значат слова, то простое «это так хорошо» обретало иные смыслы. То: «Это кайф, к Ланжерону шагать и девчонок смущать…», то: «Вот улет! Когда Боря поет!» Что касается Эдика, то кличка его была Гном. И если кто намекал, что это связано с ростом Эдика, тот получал в зуб.

– Мама мия, какое гигантское судно! – восхищался Гном. – Готов стать капитаном, чтоб побывать на месте Соляника.

– Вот счастье-то… Дрейфующие льды, ветра, шторма, холод… – Более трезво судил Боря.

– Зато получают они… – осветил главный интерес Гном, – если простой китобой одними рублями из рейса пять тыщ привозит, капитану поболе платят?

– Ты сначала живой вернись. Труд каторжный, на пределе, руки-ноги ломают… Это не дома задницей перину давить.

Валера подошел сзади и положил руки друзьям на плечи:

– Мне ж бить китов у кромки льдов, рыбьим жиром детей обеспечивать! – пропел он, по-утесовски мягко вздыхая.

– Валерка! – обрадовались ребята.

– Айда на крышу! – и он махнул в сторону близлежащих домов, где виднелись группки прощающихся.

– Мы там дуба дадим. Ветер… – возразил Эдик Гном. – И не увидим прекрасных дам! Вон, глянь, какая цаца!

Валера оглядел все прибывающую публику. Девушка показалась симпатичной, но чрезмерно обвешанной украшениями. Боря Сесибо тоже обернулся:

– Как елка. Может, хочет поменять мужа – пролетария на китобоя?

– Зачем? – вступился Валера. – Муж порядочный, раз скупил ювелирный.

– Ой, не все золото, шо блестит… – ухмыльнулся Гном, – отсюда вижу: подделка да бижутерия.

Валеру привлекли ребята, выступавшие на набережной.

– Это кто?

Гном пожал плечами, а вот Боря оказался в курсе:

– Кашу размазывают! – в ответ на вопросительные взгляды, нехотя пояснил. – Да не знаю я… Долго говорят, руками машут, все смеются.

– Драмкружок? – догадался Валера.

– Наверное… – протянул Сесибо. – Чернявый – Ромка Кац, слесарем работает. Высокий – механик Ильченко. В одесском на инженера учится. Девчонок не знаю.

Что показывал портовый драмкружок, они не слышали, зато увидели, как после представления выступавших пригласили на китобазу вместе с семьями портовиков. Валеру кольнула легкая зависть.

Скоро китобоец стал похож на муравейник. Жены провожали мужей, стоя перед крошечными каютами, дети шумно носились по палубам. Ребята не прониклись моментом этого последнего шага к разлуке. Напротив, обрадовались, когда провожающих попросили покинуть судно.

– Наконец-то!

Им не было дела до театральных сцен. Сейчас можно взглянуть на китобазу во всей красе. Услышать, как заработает винт, увидеть, как громадина рассечет волну, как начнет расти полоска между судном и берегом.

После прощальных гудков раздались детские крики:

– Папка! Папка!

Ребята махали руками, женщины плакали, а моряки высматривали своих. Наконец китобаза снялась с якорей и двинулась в море. Никто не расходился, пока флотилия не скрылась за горизонтом.

– Пойдешь греться? – спросил Эдик Гном.

Почему-то сидеть в прокуренном портовом шалмане совсем не тянуло.

– В школу схожу, – покачал головой Валера.

Несмотря на взвешенные слова Сесибо про суровые будни, дрогнула в душе романтическая жилка. «Счастливые», – думал Валера. Захотелось, чтобы и его так провожали, любили, ждали.

Оказалось, шел пятый урок. Владимир Львович ходил по аудитории и, сложив руки на животе, рассказывал о народностях Кавказа. Увидев Валеру, он прервался:

– Здравствуйте. Чем обязаны? – Он замер и немного приподнял очки на лоб.

– Простите, – растерялся Валера, – опоздал.

– Почему? – поджал бледные губы учитель.

Холодный тон заставил поежиться и легко выдумать объяснение:

– Дело в том, – голосом добропорядочного мальчика замурлыкал Валера, – что сегодня очень важное и знаменательное событие. Китобоец «Слава» отправился в Антарктику.

В пронзительном взгляде угольно-черных глаз историка читалось недоумение.

– Я выступал в вокальном кружке портклуба. Нас вызвали на концерт уезжающим флотилиям.

– В урочное время вы обязаны находиться на территории школы. Известно ли вам это?

– Да, конечно, – спокойно и мягко отвечал Валерка, нисколько не смутившись и не потеряв «честное» лицо. – Лидия Васильевна любезно информирует меня об этом.

Историк был новым и не знал, что классная руководительница стоявшего перед ним красивого мальчика информирует далеко не впервые и любезностью там и не пахнет: «Ободзинский! Еще один прогул и снова вызову отца в школу!» Класс замер. Прокатит наглое вранье или нет?

– Садитесь, – наконец решил историк, – как ваша фамилия?

– Ободзинский, – представился Валера.

– Абазинский? Через «а»? – заинтересовался Владимир Львович. – А ваша фамилия не связана случайно с абазинами?

Валера не знал, кто такие абазины, и учитель пояснил:

– Древнейший народ Кавказа.

– Нет. Фамилия польская.

– Ну что ж… – не слишком расстроился Владимир Львович, – поговорим тогда об абазинах, раз уж зашла речь.

Пока учитель рассказывал про Абазгское царство, Вилька Ляхов и Жорка Грачев накинулись на Валеру:

– Что это ты историку прогнал? Портклуб?

Валера не смутился.

– Почему нет? Может, я туда запишусь сегодня.

– Зачем? – удивился Вилька.

И Валера увлеченно стал рассказывать о будущей славе. Что портклуб будет только началом. Как его заметят, пригласят… Жорка Грачев мыслил приземленнее:

– На свадьбы приглашать будут. Деньги! А я ведь сегодня тоже собирался попасть на морвокзал, но у меня такая история с географией по дороге случилась…

– Я вам не мешаю? – призвал к порядку Владимир Львович. – Может, давайте вы сюда?

Ребята замолчали, и историк продолжил:

– Верховным божеством абазин и абхазов является Анцва.

– Ну чего там было-то хоть, расскажи? Не крути мне мозги, – начал упрашивать Грач, по-детски поджав губы.

– Он направляет свою силу против злых духов и против Аджныша, – рассказывал Владимир Львович.

– У них у всех такие имена, что язык сломаешь? – кто-то спросил с крайнего ряда.

– У абазинов разные имена.

– Ну, что тебе рассказать? – как-то свысока и жалостливо оглядел Грача Валера. В глубине глаз его притаился задорный огонек. – Мы все там окоченели, как цуцики, конечно. Народу, уйма. Крыши битком. Музыка. Оркестр гремит.

– Характерной чертой абазинских имен является то, что некоторые образуются путем повторения слогов, – объяснял историк.

– Вот она! Слава! – мечтательно поддержал Жора, раскрыв рот. Вилька захихикал и принялся доставать что-то из портфеля, чтоб не выдать себя.

– Например Хаха – это мужское имя. Тата, Шаша, Чача, Цаца – это женские.

Класс покатился со смеху, услышав знакомое «чача» и «цаца».

– «Прощание Славянки» опять играли небось?

– А то, – знатно закивал Валера, – и «рыбачку Соньку» даже оркестр затянул. Да там такое началось! Нас на китобазу пригласили, как портовиков.

– Да ты что! – прокричал шепотом Грач, завистливо выпучив на Валеру круглые глаза.

– Нури, Поша, Цуна – это смешанные исконно абазинские имена. – Кац остановился. Крылья носа его расширились: – Грачев, встаньте! – рассердился историк. – Мало того, что вы позволяете себе не слушать учителя, так еще и нам мешаете заниматься.

– Я занимаюсь, – оправдывался Грачев.

– Отлично! Тогда вам должно быть известно, о чем мы только что говорили.

– Ну, – кивал невнятно Грач.

– Мы вас слушаем.

– Ну, про народы там всякие. Эти, – замялся Жора, – про Цуну, – проговорил скорее вопросительно. Это было последнее, что он услышал. Голос его становился все тише.

– Какого Цуну? – побелел от злости преподаватель.

– А? – Грач совсем потерялся. Понимая свое провальное положение, он раскраснелся и неуклюже чесал голову на затылке. А затем, ничего более не придумав, словно приглашая учителя в сообщники, полушепотом уточнил: – Ну… про Ободзинского?..

Пока Владимир Львович сдерживал желание влепить Жоре затрещину, класс хохотал:

– Про Цуну Ободзинского!

Валера растерялся, не зная, как себя вести. Грачев, сам того не желая, окрестил его. Однако Валера любил поражения превращать в победы:

– А что? Мне нравится. Есть в этом что-то такое… лихое, разбойничье.

– И что же? – с сомнением спросил рассудительный Вилька.

Прозвенел звонок. И Валера, не стесняясь, перепел песню беглых каторжников:

– Эй, абазин, поворачивай вал… Молодцу плыть недалечко…

Школьную форму в их школе еще не приняли. Мальчишки ходили на уроки в брюках и рубашках, но физкультурник требовал приносить на свои занятия шорты. Вилька шепнул Валере: «Скажи, что забыл дома». Валера не удержался и присочинил:

– Понимаете, я вчера под кровать полез и зацепился. Шорты порвал.

Физкультурник скептически приподнял правую бровь и отправил «забывшего» и «порвавшего» на скамейку штрафников до конца урока.

– Что за базар? – присел рядом с Вилькой Валера.

– Ты в портклубе выступать хочешь? – серьезно посмотрел Вилька.

– Хочу.

– Значит нужен план.

Валера кивнул. План нужен. Только вместо идей в голове лишь мечты.

– Смотри, – обстоятельно излагал Вилька, – в пении главное что?

– Голос. Артистизм.

– Нет! – Вилька поднял палец вверх. – В пении главное репертуар!

Валере утверждение показалось сомнительным:

– Да ну…

– А ты зайди на Ланжерон. Кого больше слушают?..

Валера нахмурился…

Вечером, когда они с Вилькой прошлись сперва вокруг ланжероновской арки, где собирались компании с гитарами, а затем по набережной, заходя в шалманы с живой музыкой, картина нарисовалась. Откровением стал Славка Цыганок. Тонкий фальшивящий голос не просто собирал вокруг толпу, но и заставлял многих плакать:

– Вдали шумели камыши, казнили парня молодого. Он был красив и молчалив… молчалив, но в жизни сделал много злого…

Валера крепко задумался.

– Видишь? – гордо, словно сам учил Цыганка петь, гнул свое Вилька. – Репертуар – это все. Он герой для них. Потому что рассказывает истории: про беспризорное детство, про неволю, про побеги и расстрелы. Искренне рассказывает. Говорят, что даже Сталин вызывал к себе Утесова, чтоб тот спел ему «С Одесского кичмана…».

– И что? Если петь блатняк, только в шалманах и прославишься.

– Да я не об этом! – возмутился Вилька. – Я о том, что смысл песни важен. И мелодия должна запоминаться. Ну споешь ты свое «Brazil, Brazil»… Пойдет оно в народ? Классика нужна, чтоб выпендриться. А для славы простое надо… душевное.

– Думаешь? – Валера сомневался. Почему отца его слушают с удовольствием? Женечке аплодируют? – Вот голос у него дурной… но поет-то здорово. Потому что придумал свой образ, отличающийся от других, но понятный каждому. Иногда поет тоскливо, аж вынести нельзя, а иногда залихватски-радостно, назло всем.

Хотя друзья остались каждый при своем, Валера всерьез задумался о репертуаре. Криминальную романтику он петь не собирался, но и важность Вилькиных доводов признал. Неожиданно направление задал Эдик Гном:

– Тебе что-то модное, фартовое надо. С импортного винила.

– Это тема! – оживился Валера.

– Только… – Гном с сомнением оглядел друга. – Не тянешь на своего. Красавчик и на ботаника похож… ни один фарцовщик не продаст.

– Поспорим?

– На рубль? – усмехнулся Гном.

– На билеты в кино.

– А давай… – снисходительно хлопнул по плечу Эдик.

На следующий день, Валера представительно подкатил к Гульдену, возглавлявшему барыг на пристани:

– Надо кое-что купить.

Гульден прищурился:

– Ну, допустим. Что интересует?

– Хороший зарубежный миньон. Недавний, еще малоизвестный.

– Ну, допустим, – все так же хитро улыбался Гульден.

– Что допустим? – стал закипать Валера. Всерьез его не восприняли.

– Допустим, я знаю кое-кого.

– И?

– А тебя вот не знаю. – Улыбка с лица Гульдена пропала. Взгляд стал злым. – Совсем!

Неожиданно встрял мелкий шпаненок:

– Да свой он. С Гномом таскается.

Гульден презрительно метнул:

– Который багажники подрезает?

И Валера полез напролом:

– Да! Я с ним. Я Цуна! – удачно вспомнил он недавно заработанную кличку.

– Ну, допустим… Только смотри, Цуна. Хата честная, не кельдым. – Гульден ткнул большим пальцем под ребро. – Засветишь, могут и крякнуть.

Честная хата, о которой говорил Гульден, оказалась плотно упакованной квартирой в особняке на Французском бульваре. Валера решил, что здесь живет или искусствовед, или чокнутый коллекционер. Стены увешаны картинами почти без зазоров, застекленные шкафы с фарфором, несколько разных люстр на потолке. Папа обязательно сказал бы, что мужчине унизительно обрастать вещами. А мама вздохнула и позавидовала. Ей точно захотелось бы обрасти чем-то из этого: вон той козеткой или буфетом из красного дерева.

– Олег, – представился молодой мужчина в фасонистом приталенном пиджаке.

– Валера. – Мальчика чуть смущало подчеркнутое отношение «на равных».

– Антиквариат – увлечение папы, – пояснил Олег, – а белые исполнители расовых стилей – мое.

Валера не знал, что такое расовые стили, но догадался, что такие увлечения стоят больших денег. Вот сын с папкой и приторговывают тем, что самим не нужно.

Комната Олега показалась раем меломана: на длинном столе два патефона и чудо в карболитовом футляре – проигрыватель Эльфа. Вместо привычного книжного шкафа – стеллаж с пластинками. Видно, что делали на заказ: квадратные ниши для пластинок и всякие финтифлюшки, чтоб не выбивался из общего антикварного стиля квартиры.

– Если неправильно хранить, конверты портятся… – отметил Олег.

Над стеллажом висел плакат блондинки в сверкающем платье и ярко-алых перчатках, державшей в каждой руке по виниловой пластинке, подписанный «Patti Page».

– Моя муза, – подмигнул плакату Олег. – Ну рассказывай, что тебя интересует?

Неожиданно для себя Валера выдал:

– Слава. Я хочу стать звездой.

Ему понравилось, что Олег не улыбнулся. Слушал внимательно, не перебивал.

– Хочется уловить то, что скоро станет модным… А я буду первым, кто такое поет.

Олег подошел к стеллажу и стал перебирать конверты. Наконец показал миньон «Nat King Cole. Route 66».

– Не новый. Сорок шестой год. Но тебе нужен именно он. Идеальный ритм-н-блюз. Идеальное джазовое трио: фортепьяно, контрабас и гитара. А главное, с него ты можешь научиться петь интересно.

Когда песня закончилась, Валера лишь прошептал:

– Еще!

Олег терпеливо дал прослушать два раза, а потом убрал миньон в конверт.

– Сколько? – с замиранием сердца спросил Валера.

– Трешка, – заметив удивление в глазах мальчика, Олег пояснил, – три сотни.

Земля ушла из-под ног, но Валера упрямо сказал:

– Придержи неделю.

Музыка заворожила Валеру. Он уже нырнул под мавританскую арку в переулок, а в ушах все мурлыкало фортепьяно, струились бархатные флажолеты гитары, сочные щипки контрабаса эхом отражались в барабанном ритме. Проникновенный баритон черного солиста мягко и чувственно оттенялся джаз-бэндом.

Исполнение Нэта Коула казалось безупречным: совершенная дикция, четкая фразировка, исключительный голос и лиричное воплощение мелодии. И все же… врожденное музыкальное чутье настаивало: алмаз нуждается в огранке. Именно инструментальное обрамление этой неяркой по сути мелодии позволило певцу достичь задуманной формы и гармонии.

Когда он станет звездой, обязательно будет выступать с оркестром!

А пока что… ему позарез нужен этот миньон! Научиться строить фразы, перенять интонации, подражать в дикции музыкальным инструментам. Вся эта артикуляция и постановка дыхания, которым он учился с пластинок у итальянки, отошли на второй план. Теперь он жаждал создавать феерию чувств и эмоций, которую уловил в джазовом вокале.

Мечты разбивались о деньги… Где их взять?

Вилька мыслил узко:

– Поговори с родителями. Тебе ж не для баловства. Напомни: «Я ваш единственный сын!»

– Угу… – угрюмился Валера. – Особенно отец проникнется. Да и откуда у него деньги? Мама дразнит, что в карманах шутки, а в кошельке обаяние.

– Да ну… – засомневался Жорка Грачев. – Наверняка заначка есть. Просто от мамки твоей шухерится.

После этих слов Валера сразу вспомнил о сбережениях Домны, которые та хранила под подушкой завернутыми в газету и целлофановый пакет. А что если… Нет. Об этом даже думать не хотелось. Эх!.. Со школьными товарищами каши не сваришь. К взрослым вопросам не готовы, как и сам Валера. Нужно говорить с теми, кто жиганит.

Он надел малокозырочку для стильности и свойскости и отправился в херсонский дворик у старого морвокзала. В послеобеденное время там терлась шпана. Валера надеялся поболтать с кем-то. На подходе к Арбузной гавани его окликнули Борька Сесибо и Эдик Гном:

– Какие люди! – разулыбался Гном. – Как движется слава?

– Ни шатко, ни валко, ни на сторону…

– А че так? – ткнул в бок Сесибо.

Валера вздохнул:

– Нужны триста рублей.

– Ты обратился к нужным людям, – подбодрил Эдик, – давно предлагал с нами работать.

– Ты же знаешь, я не… – начал Валера.

– А ты по специальности поработаешь. Не боись!

– Это как? – Валера насторожился. – Он знал, как и где работает Гном.

– Будешь петь. Ты ж хорошо поешь?

Сесибо хотел что-то сказать, но вдруг задумался и промолчал.

Через два дня Валеру загребли. Потерпевший не опознал обокравших, но уверял, что Валера в доле.

– И ты не знал, что, пока поешь, твои подельники чистят слушателям карманы? – строго допрашивал милиционер.

Валера густо покраснел. Он догадался, зачем Гном предложил петь на набережной, просто делал вид, что не понимает. Милиционер хмыкнул.

– Доказательств у меня нет. И… раз краснеть не разучился, значит, не пропащий. – Он закрыл папку и отложил в сторону. Валера недоуменно посмотрел. Обычно истории легко выдумывались, но сейчас ничего в голову не шло.

– Иди-иди, – без улыбки, но не зло отпустил участковый, – но… попадешься еще, приму меры.

Из отделения пошел к Сесибо.

– Я видел. Ты знал и промолчал.

Борька Сесибо взглянул прямо:

– Знал. Даже сказать хотел. А потом решил: такой опыт надо самому получить. Иначе не поймешь.

– Ну считай, что получил. Опыт.

Валера чувствовал, что Сесибо в чем-то прав, но обида разъедала. Уже развернулся, чтоб уйти, но Борька окликнул:

– Я фарцовкой занимался. Косыночки нейлоновые. Надоело. Могу остаток отдать за что взял. Что сверху – твое.

– За неделю смогу трешку сделать? – проглотил обиду Валера.

– Вряд ли, но пробуй.

К концу недели продалось чуть больше половины. Вожделенная пластинка уплывала. Олег на просьбу подождать ответил жестко:

– Думал, тебе мой адрес дали серьезные люди. Отнесся, как к человеку с понятием.

– Я… – начал Валера.

– Или завтра приносишь три сотни, или больше не общаемся, – и презрительно бросил, – пацан…

Валеру жгло изнутри. Ему хотелось казаться взрослым, получить миньон, доказать всем, что может!.. Ноги сами принесли к Домне.

– Валерчик, – обрадовалась она. – Давай за стол! Я тюльки купила, биточков наделала.

Пока обедали, дедушка Сучков расспрашивал об учебе. Обычно Валера отшучивался, но сегодня настроения не было. Домна растревожилась:

– Валерчик, ну мне-то скажи… я ж тебе, как мамка.

– Да хорошо все. Устал просто.

– А ты приляг, деточка, приляг. – Она потащила к кровати с горкой из трех подушек мал мала меньше, укрытых кружевной кисеей. – Мы с дедушкой отойдем, а ты поспи.

Если б Валера знал, что Сучковы пошли в сберкассу, непременно отступился. Однако соблазн пересилил: один в комнате Домны, на кровати, где под подушкой лежат такие необходимые ему деньги.

Когда Сучковы вернулись, Валерчика не было. Домна по привычке пересчитала зарплату, отложила «на нужды» и потянулась за целлофановым пакетом. В груди остро кольнуло, и рука сама прижалась к сердцу. О деньгах душа не болела, что деньги? Еще заработает. Тревога жалила другим: «Что стряслось у Валерчика? Зачем ему?» Сучкову ничего не сказала.

С Олегом Валера не говорил: молча протянул деньги, забрал миньон, нехотя буркнул «спасибо». А войдя домой, чуть не заплакал от злости: собственного патефона-то не было. Получается, он совершил что-то гадкое, и даже не может насладиться наградой. Снова оделся и побежал к Вильке. Если не послушает песню, то словно все зря!

К счастью Вилька оказался дома. Он не заметил мрачности Валеры, а радостно кинулся разглядывать конверт пластинки:

– Глянь, какие рубашечки стиляжные! – тыкал он в фото пальцем. – А ударник в шикарной панаме!

После того, как они три или четыре раза прослушали миньон, Валера успокоился. Все он сделал верно. И не украл вовсе! Одолжил… Он почти убедил себя: если б попросил, Домна и так дала денег. Только зудело, что не просил. Мог, но не просил.

Через два дня перестал об этом думать. После или вместо школы торговал нейлоновыми косынками, а потом бежал к Вильке слушать миньон и учиться джазовому вокалу. Заново перепевал знакомые песни, добавляя чувственность и эмоции. А когда услышал по радио визитную карточку Одессы: «У Черного моря», вдруг рассмеялся.

– Вилька! Я на верном пути!

– Да без базара!.. – мгновенно поддержал друг. – А почему?

– А ты слушай-слушай!.. Слышишь? Одесский еврей делает то же, что я. Джаз-приемчики!

– А правда! Не зря у Утесова свой джаз-окестр!

– Вот он! Путь к известности.

В вокальный кружок портклуба приняли легко. Хвалили. Спрашивали о музыкальном образовании. Когда узнали, что нигде не учился, восхищались, обращались на «вы»:

– Валерий, вы самородок. Настоящий самородок! – жал руку руководитель кружка. – Мы вам такой репертуар для выступлений подберем! Вот такой репертуар!

К портклубу поздравить пришли и школьные друзья, и уличные:

– Ну ты… молоток! – хлопал по плечу Гном. – Пойдем, проставишься.

В шалмане у Арбузного причала уже гудели. Многие не знали Валеру, но по краткому объяснению Сесибо поняли, тот платит за выпивку и развлекает:

– Спой «Тетя Сарра, не крутите задом»!..

– Спой «Как на Дерибасовской у бабушки-старушки шестеро налетчиков отобрали честь!»

– «Полицмейстера Геловани» пой! – требовали и тут же затягивали сами. – На Одесском майдане шум-переполо-о-ох…

Сесибо скоро подбирал на гитаре песню, а Валера подхватывал. Гном громче всех выкрикивал:

– Цу-на! Цу-на! Цу-на!

Валере нравилось внимание, но сомнение в душе поскребывало. Кричали бы так же, не оплати он два круга пива? Когда Вилька и Жора засобирались домой, встал с ними.

– Поиздержался, братаны, пойду…

– Не пошел твой коммерс с косынками? – поддел Гном. Не простил до конца, что Цуна отказался работать на набережной. – А я говорил… ерунда эти косыночки.

– Ну да, ну да, – не стал спорить Валера.

Попрощавшись, пошел к Сучковым. Еле дождался, когда Домна уйдет на кухню, и бросился к кровати, достал заначку. Не успел.

– Валерчик, да что с тобой! – горестно всплеснула руками бабушка.

– А что? – озлился Валера. Ему казалось, раз не крадет, а возвращает, то она не смеет осуждать. – Что?! Одолжил ненадолго, а ты сразу… как с вором!

– Да я… – не нашлась, что сказать, Домна.

– Пойду. Спасибо за ужин, – скомкано попрощался он.

И чувствовал, что сегодня пришел к Домне еще Валерчик, а уходил кто-то другой – взрослый и незнакомый. Цуна.