Текст книги "Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады"

Глава IV. Первая слава
1957

Кто-то оставил форточку открытой, и голос молочника разбудил Валеру:

– Молоко, молоко! Свежий хлеб! Французские булочки!

Вслед за выкриками уличного торговца в комнату ворвалась взъерошенная мама, чтобы, опустив в окно корзинку на веревочке, вытянуть обратно благоухающие булочки и бутылку молока. Повеяло свежестью июльского утра, и нежно-голубое небо призывно взглянуло в узкий прямоугольник растворенных рам. Валера зашлепал по длинному коридору на кухню. Молодая еврейка Эля, соседка через стенку, пила молоко, прикусывая от половины батона. Полина Леонидовна, жившая в дальней комнате, рылась в овощном ящике. Папа сидел у стены и чистил картофель, а мама делала два дела одновременно: терла сыр и прихлебывала чай. Так как стол плотно укрылся ровными рядками чищеной картошки, мама ставила чашку прямо на крышку кастрюли с кипящей вермишелью.

– Обожжешься же! – заворчал Валера, подвинул к маме свободную табуретку и переставил туда чай. – Развели беспорядок. Чашку поставить некуда.

– Да не волнуйся, Валерчик. Я закончила почти.

Валеру сердила невнимательность отца к матери.

– Картошка смотри, куда улетела, – снял со стенки над столом прилепившуюся шелуху. Потом заметил бутылку вина, торчавшую из авоськи. Достал и повертел в руках, читая этикетку. – Биле Мицне… Снова гуляете?

Мама словно извинилась за погружение в вечное застолье:

– Отец с рынка принес. Все гуляют сейчас.

Разговор прервала Полина Леонидовна, вынырнувшая из-за овощного ящика:

– А картошка действительно улетает! Тает на глазах…

Папа бросил быстрый острый взгляд на Валеру и нарочно поддел соседку:

– Точно! Я видел сегодня, как она бежала по коридору!

– Кто?! – вылупилась Полина Леонидовна, а потом поняла шутку и рассердилась: – Да ну вас, Владимир Иваныч. Вечно вы с глупостями.

Подозрительный взгляд соседки переместился на Элю. Та посчитала намек оскорбительным:

– Да в глаза не видала вашу картошку! А сыну моему и подавно не нужна!

Валера сделал вид, что его это не касается. Подавив улыбку, сочувственно покачал головой:

– В таком беспорядке не то что картошку, голову потерять можно.

И, схватив ведро теплой воды, кинулся в ванную.

Он залил воду в ведро-лейку, приделанную к стене, и тщательно вымылся. Потом смочил волосы сахарной водой и долго сооружал стиляжный кок. Когда чуб подсох, намазал вазелином и залюбовался собой в мутное зеркало.

Вернувшись в комнату, достал из шкафа выглаженную накануне свободную рубашку и черные брюки-дудочки. Подвернул брючины, чтобы стали видны белые носки, и снова покрутился перед зеркалом. Солнечно улыбаясь будущим зрителям, пропел, как учила итальянка Скуфатти:

– Ма-мэ-ми!

Сегодня или никогда! В поисках поддержки посмотрел на плакат к песне Элвиса «Too much». На дорогую покупку раскрутил фарцовщик Олег: «С января хит номер один у них». И Валера повелся. Слил на бумажный плакат «прогульные», как называл он свои заработки. Ведь накачивать пружины в матрасах, кочегарить и делать мебельные замочки приходилось часто в урочное время. Несмотря на то, что честные деньги давались трудно, Валера не жалел, что купил плакат с королем рок-н-рола.

Каждое утро, уложив челку в дерзкий элвисовский кок, он подмигивал певцу. Однако король, одетый в ярко-оранжевый спортивный пиджак, лишь мечтательно смотрел в небо. Подражая этому взгляду, Валера научился отстраняться от того, что задевало. Невозмутимая улыбка и глаза вверх означали: «А меня не волнует, что вы думаете». Вспомнив об Элвисе, достал из-под кровати пиджак, завернутый в коричневую оберточную бумагу. Надеть не успел, мама принесла в комнату завтрак. Валера плюхнулся на стул:

– Спасибо, мам!

Мама села напротив и с улыбкой смотрела, как он ест. Вермишель с творогом нравилась Валере с детства.

– Ты в школе-то хоть бываешь?

Валера нарочно медленно пережевывал вермишель. А потом выпалил, словно сиганул с обрыва:

– Я уже работаю. Зачем мне школа?

Мама вскочила из-за стола, несколько раз вдохнула воздух и охнула:

– Валерчик, ты совсем сдурел? Да какая работа без образования!

– Почему без образования? – возмутился Валера. – Семь классов я закончил! Да и вечерка есть… – уже неувереннее протянул он. В вечерку идти не хотелось.

На мгновение мама задумалась, но быстро включила тяжелую артиллерию:

– Отцу сказал?

Валера не хотел втягивать в это папу и отложил разговор:

– Когда я ем, я глух и нем!

Но мама слишком обиделась, чтобы промолчать.

– Да ты… ты… Ты плохо кончишь, Валерчик!.. – от огорчения голос стал тоньше и выше. – В кого ты такой?

– Какой такой? – хмуро огрызался Валера. – Твой сын и так ученый.

Женя впервые растерялась. Она слишком редко, к тому же всегда на бегу, видела Валерчика. Как не заметила, что повзрослел? Самоуверенность, решительность, напор! Вот как разговаривать с ним? Что делать? Опомнилась, когда сын украдкой стал пятиться к двери. Зорко оглядев Валерчика, заметила ушитые брюки от нового костюма и туго свернутый пиджак.

– А куда это ты в таком виде собрался?

И тут сын, с легкостью отбивший тему школьных прогулов, напрягся:

– Ма, ты че! У меня серьезный концерт! Делегаты приезжают!

Женя не отступила:

– А ну, покажи!

– Да пиджак, как пиджак, чего смотреть?

Валерчик упрямо двигался к выходу, и она выхватила сверток из рук. Вздрогнула: у совсем нового, светло-серого пиджака вместо воротника остался жалкий огрызок!

– Что это такое?!

– С-с-стоечка… – забеспокоился Валерчик. – Самый писк…

– Писк?! – гнев захлестнул с головой. – На вечерку перейдешь?! Ах ты, паршивец!

Женя схватила полотенце, чтобы стегнуть сына. Однако Валера легко уклонился. Глаз не отвел, смотрел твердо и бесстрашно, заставив ощутить беспомощность. Словно и не Валерчик, а незнакомый взрослый парень, живущий такой же незнакомой взрослой жизнью.

И тут поняла, где видела этот куцый воротник! Чувства захлестнули. Она подскочила к любимому плакату сына и мстительно рванула со стены. Хотела просто сорвать и бросить на пол, но плакат громко разорвался пополам. Стало вдруг жалко до слез и плакат, и пиджак. Она развернулась, чтобы принять упреки и ответить, что он ведь тоже испортил дорогую вещь! Однако Валера не стал упрекать, а просто ушел. Откуда-то из коридора холодно и безжалостно донеслось:

– Вечером останусь у Домны.

Валера злился. И вовсе не из-за плаката с Элвисом. Просто все шло наперекосяк. Это ведь день триумфа! То, ради чего устроился в портклуб, терпел скучный репертуар вокального кружка, исполнял на «бис» бесконечную классику. И вот звездный час – шестой Всемирный фестиваль молодежи и студентов: он – Валера Ободзинский – выступит в портклубе для иностранных делегатов! Как раз сегодня, чтобы не испортить сюрприз, хотел пригласить на концерт родителей. И такая неудача с мамой! Может, удастся перехватить отца?

– Пап? – заглянул он на кухню.

Отец дочистил картошку и, пересыпая речь шутками, развлекал соседок. Старшина милиции театрально заламывал руки и дрожащим голосом пел:

– Мне сегодня так больно, слезы взор мой туманят…

– Пап, а выйди на минутку…

Пока Валера с гордостью рассказывал отцу о концерте, тот молчал. Резкий переход от веселого шутовства, что выдавал Владимир Иванович на кухне, и недавняя ссора с матерью вдруг отняли уверенность:

– Ты же придешь, пап?

Отец не улыбнулся. Не обнял за плечи. Не сказал: «Конечно, Валерчик! Я так горжусь тобой!» Вместо этого прозвучало:

– Это ты воруешь картошку у соседки?

Стало досадно, и защипало в глазах. Важный день разваливался на глазах из-за какого-то пиджака и картошки. Почему родители не понимают? Почему приходится оправдываться?

– Ты сам постоянно шутишь, – набычился он, – и мы с Нелькой пошутили!

– Пошутили? – вдруг рассердился отец. – Пятнадцать лет – возраст мужчины. Нельзя оправдывать низость шуткой, нужно нести ответственность!

– А знаешь… – Валеру понесло. – Не хочешь – не приходи! Что я тебя уговариваю…

Отец кривовато улыбнулся так, что приподнялся лишь левый уголок губ, и вернулся на кухню. Дверь тихо закрылась.

Валера выскочил на улицу. Нести ответственность! А сам семью прокормить как полагается не может!

Ветер бродил по городу, распространяя дыхание моря и весны, а солнце сонно отражалось в каплях росы на перистых листьях акаций и каштанов. Дворники уже намахались метлами, и на улицы осторожно выползли собаки, скромно заглядывая в урны в поисках завтрака. Одесситы стучали каблуками по разбитым тротуарам, звенели заполненные трамваи, открывались форточки, и все разговоры, споры, шутки сливались в один многоголосый гул. Так же, как у самого синего моря, шипел и пенился прибой, бурлил, кипел и здравствовал любимый Валерой южный город.

Валера шагал по улице Петра Великого, которую по-прежнему все называли Дворянской, слушал какофонию скрипки, трубы и контрабаса, доносившуюся из репетиториев музыкального училища, и понемногу оттаивал. Обида тонула и растворялась в таком родном одесском шуме. Валера запрыгнул на хвост проходящего трамвая и так доехал до Подбельского, где ждал Вилька:

– Уже куча народа переломалась, соскакивая с трамвая на бегу!

Валера беспечно махнул рукой:

– А вот мне ничего не будет. Как с гуся вода.

Мальчишки прошли мимо фонтана, построенного на обломках Спасо-Преображенского собора, и зашагали к Дерибасовской.

– Мандражируешь? – заметил Вилька натянутое настроение друга.

– Нормально, – замял разговор Валера. Выступать было не впервой, но объяснять, почему он не ликует от того, что сегодня станет настоящим артистом, не хотелось. Мысли снова вернулись к ссоре с родителями.

– Интересно, как они выглядят, да? Во что одеты? – ворвался в размышления голос Вильки.

– Кто? – недоуменно посмотрел на друга Валера.

– Ну, враги. Вчера ж с ними и разговаривать нельзя было! Это сегодня – дружба и братство.

– А завтра туристы повалят толпой, – хмуро поддакнул Валера. – Вон уже моряков иностранных понаехало. На днях девчонок со швейного к ним возили. Морякам танцевать хочется, а не с кем. Ну и оделись девчонки, кто во что горазд. Без слез не взглянешь, но при этом каждая!.. каждая в газовой косыночке.

– Да ладно тебе… Не завидуй! – весело возразил Вилька. – Нам повезло! В Одессе живем! Другим такая жизнь не снилась. Ты свитер у моряка выменял, я пластинку Рей Чарльза купил. В каком городе сыщешь Рей Чарльза? Или плакатик твой?

– Ну да… ну да, – ерничал Валера. – А теперь, как иностранцы приехали, еще круче заживем. Заходишь в магазин, а там тебе какие хочешь рубахи, штаны, жвачки, пластинки. Вон как китобои жить будем!

И Валера толкнул Вильку в бок, показывая на ресторан «Волна». Даже с улицы видны были расписные потолки, по-царски шикарные люстры и крепкие простоватые мужики, одетые, как биндюжники, но вкушающие водочку из хрустальных рюмок.

Вилька сарказм принял за чистую монету:

– Вот! Точно! А ты говорил Советский Союз! А помнишь, как ты для них пел? – загорелся он воспоминаниями. – Зал битком! На полу, на подоконниках сидят, дышать нечем! Принимали на стон, как знаменитого гастролера.

Валере запомнилось иначе: шумная, слегка подвыпившая толпа, с радостной угрозой требующая петь про героев.

За разговорами подошли к Ласточкиному спуску. Над лестницей с обеих сторон раскинулись деревья с увесистыми кронами. Возле арочного выступа портового клуба их ждали. Шумная компания: Мила из драмкружка с незнакомой девчонкой, талантливый гитарист Шурик Гоцман, выступающий в одном номере с Валерой, трубач Маратик и светловолосый паренек лет тринадцати.

– Цуна! – раздался сиплый голос Шурика. – Давай к нам!

Шурик Гоцман давно окончил школу, работал на заводе, а свободное время проводил в портклубе. С Валерой сошелся на почве любви к иностранным пластинкам.

– Готов, Карузо? Покорим сегодня европейских дам?

Шурик любил развлекать девчонок, когда бродил по переулкам с гитарой или устраивал концерты в скверах. При этом шутил, что никогда не женится. Ведь придется жениться на большей половине человечества.

– Кваску надо… для настроения, – подмигнул Валера Миле с подругой.

Шурик окинул хозяйским взглядом компанию и выделил слабое звено:

– Юное дарование, сгоняй за кваском, – обратился Шурик к светловолосому парнишке, отваливая мелочь из кармана, Валере почему-то понравилось, что паренек дедовщину не принял, а выдвинул встречное предложение:

– Может, вместе пойдем в порт? Там и попьем, да и делегаты скоро появятся.

– Да, пойдем! Протиснуться поближе еще нужно! – оживились девчонки.

Недобро зыркнув на юное дарование, посмевшее возразить, Шурик снисходительно улыбнулся девушкам:

– Публика требует, – и вопросительно взглянул на Валеру. Со всеми Шура Гоцман держался раскованно, даже панибратски, зачастую скатываясь в покровительственный тон. Только не с Валерой. Им он искренне восхищался. Уважал. Общее увлечение музыкой тоже сближало.

– Ладно, – широко улыбнулся Валера, – только давайте познакомимся. – Он заметил заинтересованные взгляды, которые бросала украдкой подруга Милы. Не то чтобы он, как Шурик, млел от любого знака женского внимания, но льстило, что понравился кому-то просто так. Не потому, что поет.

– Валерий Ободзинский, – захотелось звучать солидно и взросло, но природная легкость взяла верх, и к серьезному тону прибавились обаятельная улыбка и шутливый полупоклон.

– Константин, – неожиданно представился белобрысый парнишка с таким же полупоклоном. Все понимали, с кем знакомился Валера, и веселая бойкость юного дарования заставила компанию рассмеяться. Когда хохот немного утих, девушка, что пришла с Милой, смущенно повернулась к Валере и сказала:

– Марина. Я из Ярославля.

Валера подмигнул ей, все двинулись к морю.

Сегодня оно отливало изумрудом, бережно поднося корабли с делегатами к пристани. Благоухали расставленные в огромных вазонах цветы. С открытых веранд доносились шутки и хохот. Возбуждение передавалось от одного к другому, превращаясь в возгласы нетерпения и комментарии происходящего. Молодежь в карнавальных костюмах и масках, с шарами и плакатами теснилась у причала.

Маратик гордо поднял указательный палец вверх:

– Одесситы первыми увидят делегатов!

– Ну… через пару дней посадим на поезд и, как говорится, ауфидерзейн! – не так восторженно отозвался Шурик. – Основной праздник пройдет в столице.

Девчонки в разговоре почти не участвовали. Мила нервно пританцовывала, стискивая руки перед грудью:

– Представляете! Мы их сейчас увидим!

– Точно! Смотрите! – поддержал Костя. Первый корабль причаливал к берегу, и можно стало различить людей на палубе, размахивающих руками.

– Девчонки наши совсем голову потеряли, – в шутливом тоне Шурика проскользнула нотка досады, – то ли еще будет, когда молодчики на берег сойдут. Может, в гостиницу за ними побежите?

– Так нам и скажут, куда их повезут. Вон уже автобусы стоят. – Мила огорчилась всерьез, словно и впрямь хотела бежать за делегатами в гостиницу.

Валера украдкой бросил взгляд на Марину. Та смотрела на причал с улыбкой, но без лишнего любопытства. Словно почувствовав его, обернулась, но тут же отвела глаза. Валера ощутил тепло в груди. Несмотря на пристальное рассматривание иностранцев, волнуется Марина не о них.

Он с отстраненной улыбкой задумался о конце железного занавеса. Открывается дорога на Запад. Сможет ли он удивить людей, которые и так сыты музыкой, культурой и книгами? Казалось, что пьянящее чувство свободы разлилось в самом воздухе Одесского причала. Из сомнений выдернул Шурик, ревниво пытавшийся вернуть внимание Милы:

– А мы с Цуной вечером играем для наших гостей.

– Да ну… – не впечатлилась Мила, – для индейцев? Это не то.

Интерес к беседе она потеряла, когда поняла, что никто не собирается помогать ей проникнуть в гостиницу делегатов.

– Не только! – кипятился Шурик. – Еще итальянцы подтянутся!

– Вон видите плакат у институток, – рассудил Вилька, – у них написано, кого встречают.

Становилось тесно. Моряки и рабочие, курсанты и студенты, фотографы и фарцовщики, проститутки и любопытные зеваки – все шумно приветствовали гостей. Валера разделял этот неподдельный интерес к приезжим, но казалось, что город сошел с ума. Ему хотелось поддаться всеобщему безумию, но утренняя ссора липким комком сидела внутри, не отпуская.

Валере понравилась подтянутость и раскрепощенность идущих по трапу ребят, а Шурик смотрел только на девчонок.

– Оцым-поцым, – сплюнул он, – не могли подобрать других? Мы для них самых красивых, а они?!

– Значит, придется тебе заигрывать с нашими, – Валеру смешило искренне расстройство друга.

– Пффф… я тебя умоляю. Наши в полной отключке. Они в этих иностранцах души не чают.

– Да ну брось, – возразил Валера. Он видел, как делегаты бросаются целовать и обнимать студенток, но далеко не все обнимали гостей в ответ. Многие смущенно сторонились. – Лишний повод задать сегодня жару! Пусть знают, что и мы не промах!

Несмотря на внешнюю браваду, Валера волновался. Вдруг что-то пойдет не так? Приезжие выглядели крепкими и уверенными, а он истомился уже, ожидая начала концерта. Уговорил Шурика вернуться в клуб, проверить аппаратуру, осмотреть еще раз площадку.

К вечеру, когда стал стягиваться народ, Валера потерял счет времени. Как в тумане увидел вынос флагов республик, услышал объявление конферансье о начале программы. Прошли интермедия, народные танцы, сатирические инсценировки. Выступили фокусники. Отвлечься вышло лишь однажды, когда танцевали моряки. Вышло зажигательно, весело, легко. Им долго и восторженно хлопали.

Наконец, когда уже сгустились сумерки, объявили их выход. По телу пробежала дрожь волнения, но Валера смело выскочил на сцену. Множество возбужденных лиц, теплых улыбок, приветственных хлопков. Валера ощутил небывалое блаженство, просто глядя в зал и улыбаясь. Захотелось отдать всего себя, задор, чувственность этим людям. Увлечь, завоевать, повести за собой.

Как только зазвучали первые фразы тирольской песни, слушателей охватила буйная энергия. Они притопывали ногами, шепотом, а то и в голос подпевали. Голос Валеры невидимыми нитями стянул пространство зала, намертво привязав к себе. Казалось, он полностью накрыл даже самые дальние уголки. Через какое-то время зрители не только пританцовывали, но и не могли удержаться от подражания:

– Йоло-ли-лу-ло, йоло-лилу-ло! – легко переключался с грудного на фальцет Валера.

– Йодл – ай – иии – уууу! – пытался подпевать припев зал.

Когда клуб затрясло в овациях, Марина смогла выдохнуть:

– Как же он потрясающе поет!

– Как бог! – гордо согласился Вилька. Он чувствовал – это триумф.

Вдруг конферансье сердито замахал руками, и Валера растерянно оглянулся. Шурик вошел в раж: играл итальянскую мелодию, которой не было в программе. Может, захотелось доказать Миле, что в зале есть итальянцы? Вернуть внимание девушки? Что делать? Валера не помнил текста, а публика в предвкушении ждала, подбадривая аплодисментами.

– Come prima. Più di prima T’amerò… – неуверенно начал он, – Per la vita. La mia vita. Ti darò…[3]3
  Как прежде и сильнее, чем тогда я тебя буду любить. На всю жизнь свою жизнь тебе отдам (итал.) (Прим. ред.)


[Закрыть]

Дальше слов он не знал, но времени на раздумья не было. Стал вставлять строчки из других итальянских песен, которые учил в детстве с пластинок, со страхом ожидая осуждающего свиста от знающих итальянский. То ли итальянского никто не знал, то ли для слушателей это не имело значения, но в зале царила тишина. Надрывно, пылко и упоенно он говорил с публикой сердцем, заставляя потерять связь с миром. Смотрел в глаза слушателей, не отпуская ни на миг. Когда стих последний звук, зал все еще молчал. Выйдет, набьет Шурику морду! Играть песню без репетиции! Валера в отчаянии замер, не решаясь поклониться. Провал, полный провал!

И тут зал встал. Кто-то аплодировал, кто-то двинулся к сцене. Люди протискивались к певцу, тянули руки с открытками и значками.

От волнения Валера вспотел. Злость на Шурика утихла, и даже стало казаться, так и должно было случиться! Только пережив это смертельное волнение, ужас провала, он почувствовал, что заслужил успех! Что победил что-то или кого-то внутри себя. Что у него все получилось!

– Валерчик! Какой же ты у меня!.. – вдруг кинулась к нему мама.

– Мам! Ты пришла! – Валера безумно обрадовался. Обычно он уклонялся от поцелуев и объятий, считая себя слишком взрослым. Сейчас же безо всякого стеснения уткнулся лицом ей в шею. В шуме концертного зала она вряд ли различала горячий шепот сына, но успокаивающе гладила по голове. Когда первый порыв прошел, Валера чуть отстранился:

– А папа?.. Папа пришел?

По вмиг изменившемуся, огорченному лицу матери понял, что нет. Того триумфа, о котором мечталось, не вышло. Никто за ним не бегал, не предлагал концертов и выступлений, не заключал контрактов и не попросил автографов. Неужели не заметили? От разочарования хотелось все бросить и просто жить. И, возможно, Валера так бы и сделал, если бы не ссора с отцом. Бойкотом концерта он словно сказал: «Я так и знал: ничего путного из твоего пения не выйдет! Учись, работай как все!»

Владимир Иванович ждал от сына первого шага, а Валере казалось, что его хотят победить. Это подстегивало и раззадоривало. Назло будет петь! Все силы бросит на достижение цели!

Он искал людей, связи, выступал в портклубе, клубе железнодорожников, на танцплощадках и в филармонии. Даже снялся в кино. Получил три кадра в массовке фильма «Черноморочка».

Однажды в комнату ввалился Вилька со свежим выпуском «Одесского портовика». Зная о ссоре Валеры с отцом, нарочито громко, чтобы читавший «Русский лес» Владимир Иванович точно услышал, выкрикнул:

– Огромный успех имело выступление артиста Ободзинского.

– Что это? – недоуменно подскочил Валера, выхватывая газету.

– А это про тебя написали! Про тебя!

Валера несколько раз пробежал глазами статью и с надеждой посмотрел на Вильку:

– Газету отдашь?

– Две купил! Одну специально тебе принес! То ли еще будет, Валерка! – мечтательно сказал друг перед уходом.

Когда дверь закрылась, Валера не удержался и взглянул на отца.

– Пап?.. – очень хотелось помириться, но гордость и обида обездвиживали.

– Что пап? – ворчливо сказал отец и достал ножницы. Молча вырезал статью из газеты, положил между страниц «Русского леса» и бережно убрал в комод.

– Прости меня! – с облегчением выпалил Валера.

Владимир Иванович долго и пристально разглядывал сына, а потом весело хмыкнул.

И Валере показалось, что где-то качнулись весы, на одной чаше которых лежали слава и успех, а на другую упал этот отцовский взгляд.