Текст книги "Снежная роза"

Глава 3
Следователь

– Добрый день, мсье Буало! Слышали о Гренье? Говорят, он сломал себе ногу…

– Я знаю, – ответил комиссар коллеге, который подошел к нему в коридоре дворца правосудия. – Говорят, перелом скверный, неизвестно, сколько Гренье будет отсутствовать. На меня как раз перекинули несколько его дел…

– Ничего нет хуже, чем закрывать чужие дела, – вздохнул коллега и, попрощавшись с Буало, отправился к себе.

Комиссар терпеть не мог, когда ему назидательным тоном излагали прописные истины, и оттого его настроение разом ухудшилось. Насупившись, он двинулся к своему кабинету. Коридор жил обычной жизнью. Множество посетителей, для которых никогда не хватает находящихся тут красных диванчиков, пара непременных репортеров, чем-то неуловимо смахивающих на собак, которые принюхиваются к крови, уголовного вида тип в наручниках, которого куда-то ведут, еще один в наручниках, чистенький и смирный, с физиономией маменькиного сынка. За одной из притворенных дверей громко плачет женщина, и, проходя мимо, Буало безошибочно определяет на слух, что плач фальшивый.

– Это он! – внезапно визжит какая-то потасканная девица, взмывая с дивана, и, подскочив к маменькиному сынку, пытается вцепиться ногтями ему в физиономию. Ее оттаскивают, сынок истошно, по-бабьи визжит, девица орет благим матом и вырывается, а Буало, даже не досмотрев, чем все кончилось, отпирает свой кабинет и закрывает за собой дверь.

Иногда, черт побери, даже полицейскому нужен отдых от материала, с которым приходится иметь дело.

Комиссар снял шляпу, расстегнул пиджак и ослабил воротничок. Узкий, как пенал, кабинет имел до оторопи казенный вид, который приводил в отчаяние мадам Буало. Заглянув как-то к мужу на работу, она оказалась под сильным впечатлением и не нашла ничего лучше, как предложить поставить на окно фиалки, чтобы они хоть как-то украсили помещение.

– Они завянут, – коротко ответил комиссар, не уточняя, от чего именно.

Его самого все устраивало, точнее, он привык к окружающей обстановке и не замечал ее недостатков. Серые стены, стол с телефоном, пишущей машинкой и лампой, которая щурится из-под оранжевого абажура, сейф, несколько стульев, умывальник в углу, крючки для верхней одежды – ничего лишнего, все на своем месте.

Комиссар сел за стол, достал из сейфа зеленую папку с делом Мориса де Фермона, хмурясь, просмотрел содержащиеся в ней бумаги и снял трубку телефона.

– Лебре? Зайди ко мне.

Через минуту в дверь протиснулся мускулистый брюнет с тяжелой нижней челюстью. Судя по форме его носа, он когда-то занимался боксом, а может быть, до сих пор его практиковал.

– Слышали, патрон? Психа того поймали, – сообщил Лебре, осклабившись. – Который проституток резал на куски. Подружка одной из жертв его опознала…

«А, вот что, значит, только что было в коридоре», – подумал Буало. Но вслух спросил совсем о другом:

– Я тебе поручил навести справки об Армане Ланглуа, помнишь?

Лебре закручинился. Он попал в уголовную полицию не так давно, а работать начинал в обыкновенном комиссариате, так сказать, «на земле» – в районе, где то и дело приходилось задерживать приезжих марсельских бандитов. Работать с ними приходилось главным образом с помощью кулаков, выколачивая нужные сведения в самом что ни на есть буквальном смысле. Оказавшись в уголовной полиции на набережной Орфевр, инспектор Лебре перестраивался с трудом. Он до сих пор куда лучше справлялся с непрерывным десятичасовым допросом подозреваемого, чем с наведением простейших справок, о которых его просил Буало.

– Какого черта ты не сказал мне, что он уже вернулся из Индокитая? – сердито спросил комиссар.

– Но он должен был вернуться только к Рождеству… – пробормотал сконфуженный инспектор и угас.

– Мне нужно точно знать, когда именно он приехал в Париж и где находится сейчас, – сказал Буало.

– Думаете, он может быть причастен к исчезновению де Фермона? – рискнул спросить Лебре.

– Черт его знает, – буркнул комиссар. – Гренье нашел свидетеля, некоего Люсьена Пейронне, который видел графиню де Круассе с Морисом, и они оживленно о чем-то беседовали. Это было двенадцатого числа, а тринадцатого Морис бесследно исчез. Сегодня я хотел поговорить с графиней, но ее не оказалось дома. Пришлось пообщаться с ее мужем…

– Думаете, она наставляла графу рога с его зятем?

– Я уже навел справки в отделе гостиниц. Нет, после своего замужества мадам нигде не регистрировалась – и де Фермон, кстати, тоже. Что, конечно, не исключает того, что они могли, к примеру, встречаться на частной квартире.

Отдел гостиниц и меблированных комнат, который также находился во дворце правосудия, занимался сбором данных обо всех постояльцах, и мало кто мог ускользнуть от его всевидящего ока.

– Зачем он ей? – неожиданно бухнул Лебре.

– Кто?

– Да Морис де Фермон. Муж дал ей титул, деньги, все, что она хотела. А его зять, по сути, обычный неудачник. Для чего с ним связываться?

– Ну мало ли, – ответил комиссар, усмехаясь. – Ладно, сегодня должны доставить машину и привезти бродягу, который сидел за рулем. Может быть, что-то и прояснится.

Он обсудил с инспектором другие текущие дела (один комиссар всегда ведет несколько расследований) и отпустил его, после чего сделал десяток звонков, которые позволили уточнить местожительство и кое-какие подробности о мадам Биссон, бывшей любовнице графа, и Франсуазе Дюфур по прозвищу Симона, пассии исчезнувшего плейбоя. О первой не удалось обнаружить ничего криминального, кроме того, что она время от времени встречалась в номерах то с одним, то с другим молодым человеком, а вот следы второй нашлись в отделе борьбы с наркотиками.

Вздохнув, комиссар Буало вытащил из нижнего ящика стола блокнот большого формата, весь испещренный какими-то схемами, рисунками и записями, сделанными размашистыми каракулями с множеством сокращений, из-за чего они становились похожими на иероглифы. Открыв чистую страницу, комиссар подумал и написал:

Морис де Фермон

Исчез 13.09.1936

Жена Раймонда, двое детей

Тесть – граф де Круассе. Неприязнь.

Наташа, вторая жена графа. Прояснить характер отношений

Арман Ланглуа – приятель

Франсуаза Дюфур по прозв. Симона. Люб-ца Мориса. Наркоманка, лечилась, больше трех лет не употребляет наркотики

Мадам Биссон, бывшая люб. графа. Может что-то знать

На столе зазвонил телефон. Комиссар снял трубку свободной рукой.

– Комиссар Буало слушает.

– Это следователь Тардье, комиссар. Вас не затруднит заглянуть ко мне? Я хотел бы обсудить… кое-что.

– Я могу зайти прямо сейчас, – сказал Буало.

– Вы премного меня обяжете, – поспешно ответил собеседник.

Повесив трубку, комиссар убрал блокнот в ящик стола, запер его на ключ, поправил воротничок и застегнул пиджак, после чего тщательно запер дверь. Он миновал коридор, по-прежнему полный народу, дружески кивнул консьержу в стеклянной клетке, который пропускал посетителей на этаж, и сложным путем – по лестницам, переходам и служебным входам – добрался до крыла, в котором заседали сотрудники прокуратуры. В их число входил и следователь Тардье, который только что ему звонил.

Если комиссар Буало состоял преимущественно из округлых линий, имел небольшое брюшко, и даже плешь на его макушке образовывала безупречный овал, то следователь Тардье явно предпочитал линии прямые. Он был худощав, с русыми волосами, расчесанными на безупречный пробор, с тонкой шеей, мелкими чертами лица и имел чрезвычайно интеллигентный вид. Очки, которые он носил, его старили, но когда он их снимал, становилось понятно, что перед вами молодой человек и ему на самом деле не больше тридцати лет. Впервые столкнувшись с Тардье по работе, Буало решил, что тот пуглив как серна, неопытен и вообще на него нельзя положиться. В какой-то момент мнение пришлось менять на «а он вовсе не так уж глуп, скорее наоборот».

Что именно думал сам Тардье о комиссаре, осталось тайной, потому что следователь был человек абсолютно замкнутый, что называется, застегнутый на все пуговицы, и своими мыслями предпочитал ни с кем не делиться – если, конечно, этого не требовалось по работе.

– Я вызвал вас, – после дежурных приветствий негромко и обстоятельно, как всегда, заговорил следователь, – чтобы узнать, как продвигается следствие по делу де Фермона. Его жена звонит мне по несколько раз в день, и я хотел бы знать… э… можем ли мы сообщить ей что-то определенное.

– Определенное? Пожалуйста. Мы до сих пор не знаем, куда Морис поехал тринадцатого числа. Его жена уверяет, что ей ничего не известно. Проверки больниц, а также проверки по линии отдела гостиниц ничего не дали. Гренье говорил с осведомителями, но они только разводят руками. Я принял дело, но пока успел лишь пообщаться с графом де Круассе…

– Вы сказали ему, что машина его зятя нашлась?

– Нет.

– Почему?

Вместо ответа Буало лишь повел плечами. Тардье снял очки и неторопливо принялся растирать переносицу.

– Машина была объявлена в розыск, и ее в конце концов нашли в Ницце. Нашли и человека, который сидел за рулем. Судя по отпечаткам пальцев, это Жюльен Робишо, который раньше задерживался за бродяжничество в Париже и других местах. В момент задержания на Робишо была новая одежда, и он собирался купить себе часы. При обыске у Робишо обнаружили портмоне, полное денег. Я затребовал к нам и машину, и задержанного. На первый взгляд все выглядит так, что бродяга убил де Фермона, после чего забрал его машину и кошелек. Но…

– Но? – подхватил следователь, внимательно глядя на собеседника.

– Пока я сам не допросил арестованного, и пока наши эксперты не изучили машину де Фермона, я, с вашего позволения, воздержусь от категоричных утверждений. Кроме того, есть еще одно обстоятельство, которое нуждается в проверке. Похоже, что любовница Мориса исчезла.

– Любопытно, – прокомментировал Тардье.

– Не то слово. Вы ведь не хуже моего знаете, что таких совпадений просто не бывает.

Беседу прервал телефон, который неожиданно разразился длинной пронзительной трелью.

– Это опять она, – усмехнулся следователь, кивком указывая на аппарат.

– Мадам де Фермон? А…

Буало хотел спросить: «А откуда вы знаете, вы ведь даже не снимали трубку». Следователь покосился на комиссара, и в его глазах неожиданно сверкнули иронические искорки, которых Буало от него никак не ждал.

– Я всегда знаю, кто мне звонит, – сообщил Тардье. – Чувствую. А вы?

– Я… м-м…

Комиссар Буало на дух не переносил мистики, равно как и всего, что на нее смахивало. Трупы, улики и подозреваемые – штука материальная, а все прочее – выдумки романистов. Он считал следователя Тардье человеком вполне надежным, хоть и скучным, как расписание поездов, и то, что тот будто бы мог знать, не поднимая трубки, кто ему звонит, ставило Буало в неловкое положение.

Должно быть, на лице комиссара отразилось больше, чем следовало, потому что следователь усмехнулся краем рта и резким движением сдернул трубку с рычага.

– Алло! Да, мадам де Фермон… Нет, пока ничего нового. А, вам уже сообщили? Да, дело теперь ведет другой… Вы можете не беспокоиться, комиссар Буало – один из лучших в уголовной полиции… Разумеется, мы вам сообщим. Да, мадам. Конечно, мадам… Всего доброго.

Он повесил трубку, надел очки и с невинным видом воззрился на комиссара, который не знал, что и сказать.

– Пресса вам еще не докучает? – спросил следователь.

– Пока нет. Гренье умеет держать язык за зубами, как и я. Инспекторов я тоже попросил не болтать лишнего.

– Комиссар Гренье, вероятно, вам рассказал, как он пытался допросить мадам де Фермон, – усмехнулся Тардье. – По его словам, это худший тип свидетеля, который многое знает, но упорно не хочет ничего говорить, потому что пойдут слухи, будет затронута честь семьи, из шкафов вывалятся скелеты, о которых все и так в курсе, и прочее. Боюсь, что вам все-таки придется с ней побеседовать, иначе она замучит наше начальство жалобами.

– По словам Гренье, – не удержался комиссар, – дама больше всего боится, как бы ее муж не сбежал с другой. Прямо она этого не высказала, но по ее поведению и отдельным репликам он сделал именно такой вывод. Гренье даже посылал запросы на вокзалы и в аэропорты, не покинул ли де Фермон страну.

– Я немного знал этого господина, – задумчиво сказал Тардье. – Строго между нами, комиссар: он бы с легкостью бросил Раймонду, но только если бы его новая жена была богаче, моложе и родовитее. Разумеется, это лишь мое частное мнение, и вы вовсе не обязаны принимать его во внимание.

– Однако желающих стать второй мадам де Фермон не находилось? – спросил комиссар, которого заинтересовало замечание собеседника.

– Разумеется, нет. В тех кругах, в которых он вращался, все знали ему цену. Даже если бы Раймонда каким-то образом исчезла, максимум, на что он мог рассчитывать, – мезальянс наподобие того, на который пошел его тесть. Но Морис не из тех, кто идет на мезальянсы.

Тут следователю снова позвонили, он коротко переговорил по телефону и извинился перед Буало, что ему надо работать. Комиссар попрощался с Тардье и ушел.

Глава 4
Женщины

Элегантный открытый автомобиль лихо подкатил к дому и остановился. Прежде чем Виктор успел выйти и распахнуть дверцу, юная красавица, сидевшая в машине, выбралась наружу, подхватила белого котенка, который находился на пассажирском сиденье, и поспешила к входу.

– Ах! Мадам! Да кто же это с вами? – умилилась Антуанетта, открывая дверь.

– Выполз на дорогу, дурачок, – объяснила красавица, поудобнее перехватывая котенка, – совсем маленький! Это же ужасно. Я еле успела затормозить! Говорю ему: ну зачем, зачем ты полез на дорогу? А он только «мяу» может сказать в ответ…

Она говорила, смеялась, тормошила котенка, глаза ее сияли, и вся она была такая лучезарная, такая порывистая, что горничная, глядя на нее, тоже невольно заулыбалась.

– Но, мадам, он ведь может быть больной… – попыталась Антуанетта вернуть хозяйку на землю. – И потом, господин граф считает, что в городском доме животным не место.

– У нас же есть молоко? Конечно, есть! – сама себе ответила дама с котенком, едва слушая горничную. – Вот что: накорми его… и позови ветеринара. Пусть, в самом деле, его осмотрит. Как же тебя назвать? – спросила она у котенка, хмуря тонкие дуги бровей. – Ну, ничего, потом придумаю…

Тут Антуанетта вспомнила кое-что, о чем, по правде говоря, следовало бы сообщить раньше.

– У нас мадам де Фермон, – сообщила она, понизив голос.

Графиня Натали де Круассе – для близких просто Наташа – сразу же перестала улыбаться, словно повеяло чем-то затхлым. Машинальным движением она передала котенка горничной и принялась медленно стягивать перчатки.

– А с утра был полицейский, – добавила Антуанетта. – Другой, не тот, что приходил раньше.

– Его нашли? – спросила Наташа рассеянно.

Вопрос прозвучал странно, и тем не менее горничная его поняла.

– Нет. Ищут.

«Поднимусь к себе, пусть она выговорится и уйдет, – подумала Наташа; но уже в следующее мгновение ее охватило раздражение. – Почему я должна прятаться от кого-то в собственном доме? В конце концов, я не виновата, что ее муж решил прокатиться с Симоной в Бельгию или куда-нибудь еще…»

Когда она вошла в гостиную, граф разговаривал с Раймондой, но, оборвав себя на полуслове, повернул голову к дверям. По его лицу Наташа поняла, что он рад ее появлению, потому что беседа, скорее всего, выдалась не из легких.

Что касается Раймонды, то она смотрела на Наташу с той смесью настороженности и недоброжелательности, которые одна женщина всегда держит наготове для другой, во всем ее превосходящей. Внешне Раймонда вроде бы мало походила на хозяина дома – разве что тонким хрящеватым носом, очертаниями рта и маленькими ушами, плотно прижатыми к голове, – но, когда они с графом находились в одной комнате, мало кто мог усомниться, что перед ним именно отец и дочь. Она была шатенка, узкоплечая, с карими глазами; несмотря на молодость, казалась какой-то сухой, и красивой ее мог назвать только беспардонный льстец. Тот же льстец, чтобы угодить Раймонде, мог объявить, что в Наташе нет ничего особенного – подумаешь, ресницы в полщеки, вздернутый носик и рот сердечком, однако от нее словно шла волна света – того особенного сияния, которое излучают только очень юные, беззаботные и счастливые существа. На ней был белый костюм с черным орнаментом, на светло-русых волосах красовалась шляпка причудливой формы, о которой Наташа вспомнила только сейчас.

«Надо было снять ее раньше…»

– Я вам не помешаю? – выпалила она. – Здравствуйте, мадам, – это падчерице.

Сознательно или бессознательно, но для визита к отцу Раймонда выбрала темное платье с широким поясом, которое не то чтобы наводило на мысли о трауре, но, во всяком случае, выглядело невесело. «Полутраур, – мелькнуло в голове у Наташи, – так, на всякий случай».

– Мы говорили о Морисе, – сообщил граф.

– А!

Восклицание прозвучало нелепо, она сама это поняла. О чем еще, в сущности, мог говорить ее муж со своей единственной дочерью? В нынешних обстоятельствах у них могла быть только одна важная тема.

– Ничего нового, кроме того, что дело теперь ведет другой полицейский, – продолжал Робер де Круассе. – Он произвел на меня впечатление очень энергичного человека и… кажется, мы можем надеяться на благоприятное разрешение дела.

– Он будет меня допрашивать? – вскинулась Раймонда. – Я не хочу, чтобы меня допрашивали. Эти полицейские задают просто возмутительные вопросы!

– А вам есть что скрывать?

Едва задав вопрос, Наташа уже пожалела о нем, и в то же время ей было приятно подпустить падчерице шпильку. Раймонда поджала губы – точь-в-точь как ее отец, когда бывал не в духе.

– Мне абсолютно нечего скрывать, – ответила она ледяным тоном. – Но, согласитесь, трудно сохранять спокойствие, когда… когда начинают говорить о… о том, что Морис мог встречаться с другими женщинами, – наконец выдавила из себя Раймонда. – У полицейских нет никакого такта, никакого уважения к частной жизни!

Наташа положила на столик перчатки, сняла шляпку и повернулась к мужу.

– Я привезла котенка, – сообщила она беспечным тоном.

– У нас уже есть десерт, – отозвался граф с невозмутимым видом.

Жена в негодовании сверкнула на него глазами. Она знала, что Робер мухи не обидит, но такие крайние проявления черного юмора выводили ее из себя.

– Я не могла бросить его посреди дороги! Его бы задавили…

– И тебе обязательно нужно было его спасти? Он будет везде гадить, начнет грызть мои книги…

– Кажется, кошки не грызут книги, – возразила Наташа, сомневаясь. – И потом, ты же все равно их уже прочитал…

– Ну, знаешь ли!

Граф сделал вид, что обиделся.

– Он совсем крошечный, – продолжала Наташа, подходя к мужу ближе, и, забывшись, села на подлокотник его кресла. Раймонда, видя такое вопиющее нарушение приличий, с достоинством вскинула подбородок и сделала вид, что смотрит в сторону. – Пусть он останется? Он такой смешной – я думала назвать его Снежком, потому что он совсем белый…

Раймонде очень хотелось, чтобы отец проявил характер и холодно ответил: «В городе – никакой живности, от нее только грязь, блохи и глисты». Так он из духа противоречия всегда говорил ее матери, которая обожала небольших собак, и сумел-таки настоять на своем. Но, судя по всему, правила, действовавшие в доме при первой графине де Круассе, на вторую не распространялись, потому что граф с улыбкой сказал:

– Ну, если тебя это развлечет…

Постучав, вошел Виктор и доложил о каком-то срочном и важном звонке. Граф посерьезнел и, попросив у дам прощения, вышел, чтобы поговорить из кабинета.

После его ухода в гостиной дохнуло арктическими льдами. Наташа не знала, о чем можно говорить с Раймондой, и потому предпочла хранить молчание; та же по привычке решила, что раз мачеха не пытается завязать светский разговор, это служит лишним доказательством того, как дурно она воспитана. То, что дома Наташа общалась с мужем на «ты», тоже коробило Раймонду, которая признавала только обращение на «вы», даже с самыми близкими людьми.

– Очаровательный наряд, – процедила Раймонда сквозь зубы, косясь на костюм Наташи и мысленно пытаясь угадать, сколько он мог стоить. – Роша или Эйм?

– Нет, Пиге[4]4
  Марсель Роша (1902–1955), Жак Эйм (1899–1967), Робер Пиге (1898–1953) – известные в то время модельеры.


[Закрыть].

– Все сейчас любят контрасты, – промолвила Раймонда с таким видом, как будто изрекла небывалую истину. Она посмотрела на портрет Наташи на стене – новехонький, сверкающий красками – и для успокоения самолюбия решила, что художник все-таки польстил своей модели.

– Вы не отчаивайтесь, – сказала Наташа без всякой видимой связи с предыдущим. – Он найдется.

Гостье очень хотелось обидеться, но она чувствовала, что мачеха искренне хочет ее подбодрить. А Раймонда как никогда нуждалась в поддержке. Как и многие люди, у которых в жизни не было настоящих трудностей, она была уверена, что судьба никогда не застигнет ее врасплох, и теперь, пропустив удар, терзалась, изводила себя сомнениями, изводила других и то и дело бросалась из одной крайности в другую.

– Вы так думаете? – недоверчиво спросила Раймонда, устремив на мачеху пристальный взгляд.

– Конечно! Просто… ну… мне кажется, что вам лучше быть с полицией откровенной и рассказать им все, что вы знаете.

– Вы не понимаете моего положения, – пробормотала Раймонда, отворачиваясь. – Я… я боюсь, что полиция начнет меня подозревать.

– Какие глупости! В чем?

– Я им сказала, что понятия не имею о… о других его женщинах, но это не так. Когда он не вернулся домой, я решила… решила, что надо ждать. Я прождала целый день, но его не было. На другое утро я поехала на бульвар Османа… Туда, где живет его любовница. Я совершила глупость, я расспрашивала консьержа… Думаю, он меня запомнил, а теперь полиция все узнает, и мне придется объяснять, почему я сказала им неправду… Вдруг они решат, что я каким-то образом причастна к исчезновению Мориса? О боже мой…

– Что вам сказал консьерж? – спросила Наташа.

– О! – Рот Раймонды горько покривился. – Он, по-моему, получил инструкции на случай моего появления… Все, что я сумела из него вытянуть, – что той… той особы нет дома, она где-то за городом. Может быть, Морис там с ней? Может быть, с ним что-то произошло, и он… он не хочет показываться мне на глаза? Или не может – сломал ногу, например? А может быть, они сидели в ее квартире и смеялись надо мной, когда я шла по улице?

Наташа повернула голову – в дверях стоял ее муж. И хотя он привык держать лицо, но по некоторым признакам жена сразу же поняла, что он чувствует себя не в своей тарелке.

– Машину Мориса нашли, – сказал граф.

– Где?

– В Ницце.

Раймонда открыла рот. На щеках ее выступили пятна.

– Что Морис мог делать в Ницце? Это немыслимо! Полиция сказала что-нибудь внятное? Где Морис? Они собираются его искать, в конце концов?

– Я сейчас говорил не с полицией, а с Аршамбо, – ответил граф. – Он женат на племяннице начальника уголовной полиции, и… Словом, я просил его держать меня в курсе. Неофициально, так сказать. По его словам, об исчезновении человека надо заявлять как можно быстрее, тогда больше шансов его найти.

– Ах, так это я виновата, что сразу не обратилась в полицию? – вскинулась Раймонда.

– Мы сейчас вовсе не об этом, – терпеливо ответил хозяин дома. – Вдобавок ко всему следствие затянулось из-за того, что полицейский, который начал дело, сломал ногу. У комиссара Буало, который его сменил, прекрасная репутация. Видишь, машину он уже нашел. Уверен, скоро мы узнаем, что случилось с Морисом…

Раймонда медленно опустилась на диван и стиснула руки.

– Я чувствую, что никогда больше его не увижу, – проговорила она с мукой на лице.

…Потом хлынули слезы, появился платок, который ничуть не помог делу, граф и Наташа стали наперебой утешать измученную женщину. А тем временем в кухне котенок ткнулся носом в блюдечко с молоком, блаженно мяукнул и принялся лакать, жмурясь от удовольствия.