Текст книги "Снежная роза"

Глава 7
Рутина

Звонок.

– Комиссар Буало слушает.

– Это Моро, по поводу машины. Отпечатков пальцев множество, большинство принадлежит Робишо, но есть и неустановленные. На руле только его отпечатки, так что установить, кто до него вел машину, не представляется возможным. Теперь вот что: вы спрашивали насчет следов крови. Сиденья были чисто протерты, но мои ассистенты вскрыли швы. Короче, несколько капель попало внутрь и окрасило соединительные нити. Я пришлю вам отчет…

– Какое именно сиденье?

– Заднее.

– Крови было много?

– Я бы не сказал.

– Как по-вашему, мсье Моро, убийство могло произойти в машине?

– Ну, либо жертву убили в машине, либо труп перевозили на заднем сиденье. Правда, я не заметил следов борьбы, но тут еще многое зависит от способа убийства.

– Благодарю вас, мсье Моро. Если вдруг обнаружите еще что-нибудь, немедленно звоните.

– Разумеется. До свидания, комиссар.

Трубка плюхается на рычаг. Через пару секунд – новый звонок.

– Комиссар Буало.

– Арсен, ты будешь сегодня к обеду?

Жена.

– Нет, дорогая, я никуда не успеваю. У меня тут прорва работы.

– Не забудь пообедать, – тревожится супруга. – Гоняться за преступниками на голодный желудок не слишком полезно для здоровья…

Буало, не выдержав, фыркает. Это их маленькая семейная игра – когда один серьезным тоном изрекает какую-нибудь прописную истину, а другой, как сейчас комиссар, еще более серьезно отвечает:

– Разумеется, дорогая. Даже не сомневайся!

Буало чувствует, что жене страсть как хочется спросить у него, надолго ли он задержится на работе, но она по опыту знает, что он терпеть не может этот вопрос, и потому лишь вздыхает. Попрощавшись, супруги одновременно кладут трубки.

Однако насладиться тишиной комиссару не удается, потому что снова раздается звонок. На сей раз на проводе доктор Леконт из Института судебной медицины.

– Итак, комиссар, труп, который ваши люди подняли из воды, принадлежит мужчине лет тридцати – тридцати двух, рост – метр восемьдесят два, волосы темно-каштановые. На лучевой кости правой руки хорошо сросшийся застарелый перелом. Предположительно рука была сломана в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет…

– Причина смерти? – не утерпев, спрашивает Буало.

– Выстрел в голову. Пулю я извлек, перешлю вашим экспертам, но это точно 7,65. – Доктор имел право говорить как знаток, потому что сотни, если не тысячи раз сталкивался с огнестрельными ранениями.

– А что насчет времени смерти?

– Учитывая, что тело пролежало в воде больше недели, – не позднее четырнадцатого сентября.

– Спасибо, доктор!

Повесив трубку, Буало немного поразмыслил и набрал номер виллы в Сен-Клу, где сейчас работала целая бригада экспертов и сотрудников уголовной полиции.

– Мадам Бенуа, приходящая прислуга, опознала плед, в который был завернут труп, найденный в Сене. Драгоценности Франсуазы Дюфур и многие из ее вещей исчезли, их нет на вилле. Также не хватает двух чемоданов. Машины Симоны нет на месте. Наши люди продолжают осматривать дом и искать свидетелей.

Комиссару хотелось курить, но с некоторых пор курение стало приводить к одышке, и врач настоятельно рекомендовал ему отказаться от сигарет. Нахохлившись, Буало достал из кармана монету, поставил ее ребром на стол и закрутил волчком.

…Итак, утром Лебре вместе с другими полицейскими, экспертами и бригадой водолазов отвез Жюльена Робишо к месту его ночлега. Бродяга показал мост, место, где спал в ночь с тринадцатого на четырнадцатое сентября, и повторил свой рассказ об обстоятельствах, при которых нашел машину Мориса де Фермона. После этого эксперты занялись поиском улик, а водолазы стали обследовать русло реки возле моста. На берегу ничего особенного обнаружить не удалось, а вот водолазам повезло куда больше. Меньше чем через два часа из воды извлекли завернутое в плед тело, которое кто-то для верности обмотал еще и тяжелыми цепями. Судя по всему, убийца очень не хотел, чтобы Морис де Фермон когда-нибудь всплыл.

– Откуда цепи? – пробормотал Буало себе под нос, накрывая ладонью монету, пляшущую на столе.

Он предпочитал думать о цепях, хотя, по правде говоря, ему следовало бы скорее поразмыслить о том, в какой форме преподнести Раймонде, графу де Круассе и близким Мориса весть, что тот стал жертвой преступления. Потому что все приметы убитого совпадали с приметами де Фермона, а раз не оставалось сомнений, что труп, вытащенный из Сены, принадлежит именно ему, у комиссара больше не было пространства для маневра.

– Вот черт побери! – не удержался он.

И снова закрутил монету волчком.

Итак, Морис де Фермон застрелен, Симона, она же Франсуаза Дюфур, исчезла, а перчатки графини де Круассе обнаружились в машине жертвы. Допустим, Морис влюбился в Натали и решил бросить старую любовницу. Могла ли Симона убить его?

…А почему, собственно, нет?

Опять телефон. Чертыхнувшись, Буало хлопнул ладонью по монете и левой рукой снял трубку.

– Комиссар Буало.

– Комиссар, это бригадир Шапель. Я тут в Сен-Клу выяснил кое-что, что может вас заинтересовать. Вилла, на которой жила Франсуаза Дюфур, раньше принадлежала отставному капитану, который всю свою жизнь провел в море. При нем на вилле были разные морские штуковины, причем не только раковины, но и куски якорных цепей, и сигнальные флаги, и даже целая носовая фигура корабля. Когда капитан умер, всю эту рухлядь хотели выбросить, но не успели, а теперь ее нет на месте. Точнее, цепей нет. Вы понимаете, да? Труп был завернут в плед и обмотан якорными цепями. Плед с виллы, цепи отсюда же… Получается, убийца именно здесь заворачивал труп и отсюда ехал бросать его в воду.

– Мне нужна Франсуаза Дюфур, – сказал комиссар тяжелым голосом.

– Да, комиссар. Конечно, комиссар. Как только мои люди что-то разузнают, я немедленно вам сообщу.

В который раз Буало повесил трубку и машинально закрутил волчком монету. Ему надо было разобраться в себе.

Почему он не поехал утром на берег Сены? Половина его коллег предпочла бы оказаться там, чтобы присутствовать при подъеме тела.

Почему не отправился в Сен-Клу и лично не осмотрел виллу любовницы Мориса?

Почему он только давал поручения, говорил по телефону, вертел монетку – и думал? Почему его упорно не оставляло ощущение, что в этом деле, таком простом с виду, таится какой-то тщательно замаскированный подвох?

В дверь негромко постучали.

– Войдите! – крикнул комиссар, даже не скрывая своей досады.

К его изумлению, на пороге стоял следователь Тардье. Обычно следователи не ходили к комиссарам, даже самым заслуженным. Прокуратура традиционно ставила себя выше полиции – и требовалось что-то из ряда вон выходящее, чтобы она забыла о своем месте в иерархии государственной власти.

– Надеюсь, я не помешал? – спросил Тардье со своей обычной учтивостью.

Комиссар поднялся ему навстречу, но тут монетка, о которой он успел забыть, подкатилась к краю стола и едва не соскользнула на пол. Буало поймал ее на лету. Тардье невозмутимо наблюдал за происходящим, но по его лицу нельзя было сказать, что он думает о моментальной реакции комиссара.

– Прошу вас, садитесь… Вот этот стул будет получше.

С точки зрения следователя, стулья, предназначенные для посетителей, были совершенно одинаковы, но спорить он не стал. Очевидно, один из стульев пользовался дурной славой потому, что на нем чаще сидели преступники – не исключено, что и такие, которым в перспективе светил смертный приговор.

– Итак, вы нашли Мориса? – негромко начал Тардье, сев и вперив в комиссара внимательный взгляд.

– Теперь уже можно определенно утверждать, что это он, – ответил комиссар и сжато пересказал своему собеседнику все, что уже известно читателю.

– Что вы намерены делать дальше? – спросил следователь.

– Искать оружие, как только баллистики установят, из какого ствола была выпущена пуля. Если убийца – Симона, откуда-то она должна была его достать. Если де Фермона убил кто-то другой, опять же, встает вопрос об оружии.

– Вы уже сообщили семье?

Комиссар исподлобья поглядел на посетителя.

– Нет, я…

Оповещение родственников жертвы относилось к тем редким моментам в работе, которые он категорически не любил. Буало сознавал, что ему давно следовало бы нарастить защитный панцирь, то есть попросту привыкнуть к реакции убитых горем людей и к тому, что за ней обычно следует, но – не мог, и все тут.

– Я думал собрать больше информации, – выдавил он из себя.

И тут Тардье его удивил.

– Пожалуй, я сам их извещу, – сказал он.

И после легкой паузы:

– Вас что-то беспокоит, комиссар?

– Не знаю. Я пока еще не держу в руках все нити, – Буало поморщился. – Мне понадобится ордер на обыск парижской квартиры Франсуазы Дюфур, а также ордер на ее арест по подозрению в убийстве.

– Вы все получите. – И, поднимаясь на ноги, Тардье после некоторого колебания добавил: – Позвольте мне дать вам один совет, комиссар. Это дело будет очень громким, так что соблюдайте осторожность в своих комментариях газетчикам.

– Уж этого-то ты мне мог и не говорить, – буркнул комиссар. Но он произнес эти слова только после того, как за следователем закрылась дверь.

Глава 8
Бывшая

Буало был недоволен собой. Ему казалось, что он обнаружил перед Тардье свою слабину, и тот воспользовался обстоятельствами, чтобы указывать ему, чего он должен или не должен делать. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, комиссар вызвал Лебре и зачем-то поручил ему привести Жюльена Робишо.

«Какой-то он пришибленный, – подумал Буало, наблюдая, как бродяга садится, как украдкой осматривает обстановку кабинета и затем переводит взгляд на него самого. – Лицо чистое, на пьяницу не похож. Во всяком случае, любопытный экземпляр».

– Почему Ницца? – спросил он вслух.

– А? – удивился Жюльен.

– Почему вы поехали именно в Ниццу?

– А вы бы не хотели побывать у моря? – вопросом на вопрос ответил бродяга. – У меня, в общем, и плана-то никакого не было. Я просто ехал куда глаза глядят, где-то задерживался, где-то наоборот. Потом вижу указатель – Ницца. Вот здорово, думаю. Красивый город, наверное, есть что посмотреть. Ну, в Ницце меня и сцапали. Но я с самого начала не сомневался, что рано или поздно меня остановят.

– Если не сомневался, почему тогда сел в машину?

Жюльен вяло пожал плечами.

– Мне все равно не могло стать хуже, чем тогда.

– Море-то хоть увидел?

– Ага.

– И как?

– Шумное. И цвет у него не такой, как я думал.

– А сейчас ты чего хочешь?

– Я? Не знаю. Кофе. С рогаликом.

Буало поднялся с места.

– Пошли.

– Куда? – изумился Жюльен.

– Кофе пить. Не беспокойся, я угощаю.

Они вышли из дворца правосудия, и Буало направился в хорошо ему знакомое бистро на улице Дофины, где для него всегда освобождали лучший столик у окна с видом на мост Искусств. Жюльен с ошарашенным видом молча семенил рядом.

Нельзя сказать, что Буало не думал о том, что бродяга может воспользоваться моментом и запросто скрыться в толпе. С точки зрения логики это было вполне возможно, но инстинкт полицейского, на который комиссар привык полагаться не меньше, чем на свои пять чувств, упорно нашептывал ему, что Жюльен Робишо никуда не денется. И в самом деле, они благополучно добрались до кафе, сели, и комиссар попросил принести два кофе с круассанами.

– Я ведь вам уже все сказал, – внезапно проговорил Робишо, держа чашку обеими руками, словно в ней было что-то взрывоопасное. – Точнее, вашему инспектору. Мне добавить нечего.

– Я разве тебя о чем-то спрашиваю? – пожал плечами комиссар. – Мне только вот что странно. Ты не похож на человека пропащего. Я понимаю, сейчас трудновато найти работу, но почему бы не попробовать? Ты же был когда-то шофером, насколько я понял.

– Был.

– И что?

– Да ничего. Я не могу, как все.

– Что не можешь?

– Жить.

– То есть тебя вроде как тянет к бродяжничеству?

– Нет. В том, чтобы быть нищим без крова над головой, ничего хорошего нет.

– Кстати, а почему ты стал нищим? Я так понял, твоя семья…

Лицо Жюльена исказилось. Он поставил чашку на блюдце таким резким жестом, что часть кофе выплеснулась через край.

– Я вам могу рассказать про семью, если хотите, – заговорил он быстрым, срывающимся голосом. – Мой отец умер в 1913-м. У меня остались мать, два брата и три сестры. Однажды – это было во время войны – мать послала меня за хлебом. Я отсутствовал, наверное, с четверть часа, но когда я вернулся домой, то увидел только груду камней. Немецкий снаряд попал прямо в наш дом, и все, кто находился внутри, погибли. Мне потом многие говорили – война, жертвы, не я один пострадал. Но я до сих пор пытаюсь понять, почему тот снаряд должен был упасть именно на наш дом… И почему меня там не оказалось. Почему мне должно было повезти, а им нет. И эта мысль сводит меня с ума.

Комиссар подумал, что можно сказать в такой ситуации, но предпочел промолчать. Никакие слова тут явно помочь не могли.

– Иногда я вижу во сне, – продолжал Жюльен, – как мои сестры стали взрослыми и выходят замуж, или как кто-нибудь из братьев убегает в школу. У них у всех могла быть своя жизнь, у каждого из них. А вместо этого они легли на одном кладбище, и всем плевать, что они вообще когда-то существовали.

– А ты не думал, что они хотели бы, чтобы ты жил за них всех? Нормальной, полноценной жизнью, и чтобы у тебя было все, чего их лишила судьба?

Не отвечая, Жюльен вяло доел свой рогалик.

– Давайте лучше вернемся, и вы будете меня допрашивать, – неожиданно предложил он.

– Уже? Ну, как хочешь.

Комиссар расплатился, и они ушли, но на обратном пути их ожидал сюрприз: киоскерша вывешивала на газетном киоске новые номера журналов, и на обложке одного из изданий Буало узнал графиню Натали. Она томно изогнулась, кутаясь в меховой палантин, и в выражении ее глаз было что-то завораживающее, кошачье, отчего Жюльен Робишо остановился как вкопанный.

– Ух, какая красотка! – вырвалось у него.

– Ты ее знаешь?

– Смеетесь?

Буало так и подмывало сказать, что перчатки этой красотки лежали в машине, которую бродяга нашел на берегу Сены, но комиссар сдержался. Вдвоем с Робишо они дошли до дворца правосудия и поднялись на второй этаж. Консьерж в стеклянной клетке проводил их озадаченным взглядом.

В кабинете комиссар забросал бродягу вопросами о ночи, которую Жюльен провел под мостом. Буало интересовало, не упустил ли чего-нибудь Лебре и не вздумал ли свидетель что-нибудь от них скрывать.

– Когда тело бросили в воду, ты проснулся?

– Получается, так.

– А потом снова заснул? До того как заснуть, ты ничего больше не слышал?

– Кажется, нет.

– Хлопанье дверцы, шум мотора, звук шагов – ничего такого не припомнишь?

Робишо задумался.

– Нет. Хотя да, но вряд ли вам это пригодится. Лягушки переполошились и квакали как сумасшедшие. Вот их кваканье я помню.

Таким образом, разговор с бродягой не прибавил к известным Буало фактам ничего нового. Робишо увели в камеру, и комиссар мрачно задумался, катая по столу монету.

«Дело о бонвиване, который плохо кончил… Что его погубило? Самоуверенность? Симона его ревновала? Откуда она взяла оружие? Почему убийство произошло именно в этот день? Он собирался ее бросить? У нее не выдержали нервы? Почему она убила его, а не графиню – если дело действительно в ней? Допустим, он приехал на виллу, они поругались, убийство… Симона затаскивает тело на заднее сиденье машины, прикрывает пледом, берет с собой цепи, потому что собирается утопить труп в Сене… Э, нет. Слишком уж предусмотрительно для ревнивой бабы. Тогда что? Преднамеренное убийство? Почему? Почему?»

«Я ничего не знаю о Симоне, – подумал он в следующее мгновение. – Неизвестная величина. Так не годится».

Он снял трубку, набрал номер.

– Алло! Комиссар Буало говорит. Дай мне бригадира Шапеля… Алло, Шапель? Среди вещей Франсуазы Дюфур есть какие-нибудь письма, личные бумаги? Да, фотографии тоже нужны. Да, заберите все это и приобщите к уликам.

Повесив трубку, комиссар поглядел на часы.

«Успею на бульвар Капуцинов или нет? А, была не была…»

Он и сам не смог бы объяснить, почему ему вдруг взбрела в голову мысль нанести визит бывшей любовнице графа, мадам Биссон. Впрочем, по опыту Буало знал, что женщина, которая жила с мужчиной много лет, может рассказать немало любопытного не только о нем самом, но и обо всех, с кем он каким-либо образом соприкасался.

«К тому же, если мадам Биссон получила отставку, ее ничто не будет сдерживать…»

Мадам Биссон оказалась стройной брюнеткой лет тридцати пяти, которые при ближайшем рассмотрении плавно перемещались куда-то ближе к сорока пяти. Она явно следила за собой, подкрашивала волосы и одевалась очень обдуманно, но ее светлые глаза комиссару не понравились. Он сказал себе, что дама с бульвара Капуцинов смотрит как провинциальная бандерша. Мебель в гостиной мадам Биссон была старинная, добротная, красного дерева, обивка и шторы на окнах – приглушенных темных цветов.

– Я прочитала в газетах об исчезновении Мориса, – непринужденно заговорила мадам Биссон после того, как пригласила комиссара садиться. Сама она опустилась в кресло, закинула ногу на ногу и, потянувшись за мундштуком, вставила в него папиросу. Колени у нее были безупречной формы, и, зная об этом, она не упускала случая выставить их напоказ. – Вы курите, комиссар? Можете курить, не стесняйтесь… – Щелкнув дорогой зажигалкой, она зажгла папиросу и с наслаждением затянулась. – Честно говоря, мне даже было любопытно, догадается ли полиция меня навестить. Не то чтобы я знала что-то особенное, но…

И она засмеялась низким, волнующим смешком, а комиссар мысленно утвердился в своей догадке относительно прошлого собеседницы.

– Вы были знакомы с убитым? – довольно резко спросил он и тотчас же понял, что допустил промах. Улыбка застыла на губах мадам Биссон.

– О-о, вот оно как, – протянула она задумчиво. – Никогда бы не подумала, что… Кто же его?..

– Как раз это мы и пытаемся выяснить, мадам.

– Поразительно, просто поразительно, – вздохнула мадам Биссон. – Неужели деньги? Нет, я, конечно, в курсе, что бывают кредиторы, которым ничего не стоит припугнуть должника… Но вряд ли Морис был так неосторожен, чтобы связываться с какими-нибудь темными личностями. И потом, его жена совсем недавно получила наследство.

– Я вижу, вам известно многое из того, что происходило в их семье, – осторожно заметил комиссар.

– Ну, друзьями мы не были, разумеется. Моя связь с их семьей была, так сказать, по совершенно другой линии, – мадам Биссон усмехнулась. – Они знали обо мне, я знала о них, но мы почти не пересекались.

– Почти?

– Ну, несколько раз я сталкивалась с Морисом на скачках в Шантийи и Лоншане. Совершенно случайно, не подумайте ничего такого. Он был очень вежлив, и мы обменялись парой светских фраз о достоинствах и недостатках лошадей в забеге. Иногда я видела с ним Раймонду, но эта не удостаивала меня даже словом и всегда демонстративно смотрела в другую сторону. По-моему, – прибавила мадам Биссон, – он нарочно был со мной любезен, потому что видел, как это бесит его жену.

– Он ее не любил?

– Конечно, нет. Кто в состоянии полюбить кошелек? Он ведь женился на деньгах.

– А что граф де Круассе думал о своем зяте?

– Робер не хотел, чтобы его дочь вышла за Мориса. Но когда после ее замужества начались проблемы, он просто умыл руки и сказал, что пусть теперь она сама разбирается со своим мужем. Элен в свойственной ей манере стала на сторону дочери и заявила, что во всем виноват Робер, потому что не помешал этому браку. Разумеется, если бы он помешал, все равно был бы кругом виноват.

– Скажите, мадам, имя Франсуаза Дюфур вам что-нибудь говорит?

– Ничего, а кто это?

– Любовница Мориса.

– Любовница? У него их было множество. Из более-менее постоянных я немного знала только Симону.

– Симона и есть Франсуаза Дюфур.

– Правда? А я думала, что она на самом деле Симона. При мне ее никто Франсуазой не называл.

– Можно узнать, при каких обстоятельствах вы познакомились?

– Точно не помню, но что-то связанное с примеркой платья или визитом в дом моды. Не знаю, в курсе ли вы, но вокруг всего, что связано с модой, отирается куча самого разного народа. Симона, по-моему, одно время демонстрировала наряды перед посетительницами, потом делала шляпки, потом рисовала сумочки. Вот на почве сумочек мы и стали общаться. Ну а потом, знаете, как бывает – слово за слово, и разговор идет уже о более личных вещах. Она рассказала мне, что у нее были отношения, которые могли закончиться свадьбой, но она встретила Мориса и влюбилась. Я могла ей только посочувствовать, потому что трудно было представить… э… менее подходящий объект для влюбленности.

Комиссар подумал, что все же поторопился с выводами относительно прошлого своей собеседницы. Неглупая, явно начитанная женщина, раз закручивает в беседе такие обороты, а что касается глаз… Глаза как глаза, в конце концов.

– Значит, Симона была всерьез им увлечена? – уточнил Буало вслух.

– Она все время только о нем и говорила, – с легким оттенком неодобрения промолвила мадам Биссон. – Я не пыталась ее образумить, потому что это не мое дело, и потом, если человеку хочется заблуждаться, он имеет на это полное право. Строго между нами, комиссар: я была уверена, что все кончится разрывом, слезами и прочей чепухой, но она каким-то образом сумела его приручить. Это было зимой, а через несколько месяцев я отправилась в путешествие и потеряла их из виду.

– Вы любите путешествовать? – машинально спросил комиссар, мысленно прикидывая, в какой форме задать наиболее интересующий его вопрос.

– Терпеть не могу.

Сообразив, Буало рассыпался в извинениях.

– Да я просто нуждалась в перемене обстановки. Столько лет жить с человеком и однажды узнать из газет, что он женился… Заметьте, я же не говорю, что Робер должен был пригласить меня на свадьбу, но можно же было соблюсти хоть какие-то приличия! Он не позвонил мне, не написал, он просто вычеркнул меня из своей жизни. Впрочем, с тех пор, как он связался с этой смехотворной куклой, он совершенно голову потерял.

– Она оказалась настолько ловка? – осведомился комиссар двусмысленным тоном.

– А! – мадам Биссон безнадежно махнула рукой. – Беда в том, что Робер всегда был джентльменом, вы понимаете, о чем я? Думаю, на этом она и сыграла. Конечно, кому не станет жаль бедняжку, на чьей шее сидит целая орава никчемных родственничков? Россия, революция, беженцы – полный романтический набор наших дней, хотя, конечно, он бы не сработал, не будь эта особа свежа и хороша собой. Все любят свежее мясо, месье, все!

Нет, она все же заведовала борделем, подумал слегка утомленный Буало. До поры до времени выражалась правильно и даже изысканно, но как только ее задело за живое, из дамы полезло ее истинное нутро.

– Я бы хотел уточнить кое-что по поводу Симоны, – начал комиссар. – Насколько безоблачны были ее отношения с Морисом?

– Безоблачны? – мадам Биссон передернула плечом. – Безоблачных отношений не бывает. С одной стороны, его жена требовала внимания, с другой – он всегда шел на поводу у своих прихотей. Но Симона как-то свыклась с ситуацией и, кажется, воспринимала ее даже с юмором. Ведь в итоге Морис всегда возвращался к ней.

– Она вам на него жаловалась?

– Бывало. Но вообще, кажется, она не из тех, кто любит докучать посторонним своими жалобами.

– А что насчет угроз?

– В смысле?

– Не говорила ли она нечто, что можно было истолковать как угрозу в адрес Мориса де Фермона?

– Симона? Да что вы!

– Ни единого слова? Ни намека?

– Вот вы сейчас сбили меня с толку, – заметила мадам Биссон. Сдвинув брови, она стала сосредоточенно вспоминать и наконец решительно объявила: – Нет, ничего такого я не припомню.

– Вы, случаем, не знаете, было ли у нее огнестрельное оружие?

– У Симоны? – изумилась собеседница комиссара. – Она говорила, что до ужаса боится всего, что стреляет. Постойте, вы что же, думаете, что она могла…

– Сожалею, мадам, – поспешно промолвил Буало, напустив на себя непроницаемый вид. – Тайна следствия.

– Нет, – медленно проговорила мадам Биссон, качая головой. – Нет, комиссар, она не настолько глупа.

– По-вашему, преступление всегда глупость?

– Ну, положим, не всегда, – возразила эта практичная особа, – но пострадать из-за такого, как Морис – глупость чистой воды. А Симона – можете мне поверить – девушка очень даже себе на уме. Морис, в общем, ее единственная слабость… То есть был ее единственной слабостью, а так-то ее никто бы глупой не назвал.

– Если Симона, то есть Франсуаза Дюфур, свяжется с вами, я попрошу вас немедленно дать нам знать, – сказал комиссар, протягивая собеседнице свою визитную карточку. Мадам Биссон взяла ее кончиками пальцев свободной руки.

– Значит, она убила его и сбежала? – спросила она, испытующе глядя на комиссара.

– Мы просто хотели бы задать ей несколько вопросов, когда она объявится.

– Нет, ко мне она не придет, – мадам Биссон усмехнулась. – Вы забываете, комиссар, что мы вовсе не были близкими подругами.

Буало не стал говорить, что оказавшиеся в отчаянном положении люди иногда теряют голову и ищут помощи у самых неожиданных знакомых. Он любезно распрощался с любовницей графа и поспешно удалился.

После его ухода мадам Биссон зажгла новую сигарету, разорвала визитную карточку комиссара на две части и бросила их в пепельницу.

Что же до Буало, то он поглядел на часы, подумал, ехать ли ему домой или все же заскочить на прощание на работу, и выбрал второе. В глубине души он надеялся на какой-нибудь важный звонок – например, отчет баллистиков по оружию. Однако в реальности получилось даже лучше, потому что консьерж на втором этаже дворца правосудия сообщил комиссару, что его дожидается какая-то дама.

– Вот она, – добавил консьерж, указывая на сидящую на диванчике молодую особу в сером костюме в тончайшую белую полоску и шляпке с вуалью, скрывающей верхнюю часть лица. Комиссар подошел к посетительнице; при желании он мог бы похвастаться, что узнал ее еще издали, от застекленной клетки консьержа.

– Добрый вечер, госпожа графиня, – промолвил Буало серьезно, глядя на нее сверху вниз. – Вы хотите что-то мне сказать?