Текст книги "Казус инженера Гусева"

Валерия Вербинина
Казус инженера Гусева

1

Инженер Гусев вернулся домой из командировки. Это могло бы стать началом какого-нибудь анекдота, но в действительности сделалось первым звеном в цепи совершенно невероятных происшествий.

Имя инженер носил самое обыкновенное – Сергей Михайлович, но супруга, крутобокая Татьяна Андреевна, в кругу семьи упорно звала его Сержем. Возможно, ей не давала покоя мысль, что, если бы не подвернувшийся на ее жизненном пути Сергей Михайлович, она бы могла выйти за какого-нибудь Нила Галактионовича, а то и Людвига Иеронимовича. Однако, кроме Гусева, других претендентов на руку, сердце и прочие достоинства Татьяны Андреевны не нашлось, даром что она происходила из старинной, хоть и порядком обедневшей дворянской семьи.

Впрочем, после приснопамятного 1917 года, который разродился двумя революциями сразу, с предками Татьяны Андреевны стали твориться удивительные вещи. Прежде они – по крайней мере, в рассказах потомков – лихо куролесили, были на дружеской ноге с генералами, министрами и даже некоторыми великими князьями, а на кого-то из них даже написал эпиграмму наше все Александр Сергеевич Пушкин. Правда, в самой эпиграмме лицо, которому она была обязана своим появлением на свет, напрямую названо не было, и еще в конце мирного и благополучного девятнадцатого века на честь оказаться объектом пушкинской сатиры претендовали аж 126 человек. Конечно, сама Татьяна Андреевна, когда при ней заходила речь об этом предмете, твердо давала понять, что только ее предок и заслуживал эпиграммы, а все остальные – жалкие самозванцы, жаждущие примазаться к славе великого поэта. Но тут настал февраль 1917-го, и времена, прямо скажем, наступили самые непоэтические. На всякий случай Татьяна Андреевна сняла со стены портрет строгого прадедушки с орденской лентой и розовощекой прапрабабушки в пудреном парике, про которую говорили, что у нее была связь то ли с государем, то ли с его камердинером. Увы, полумеры не помогли, потому что вскоре грянул Октябрь.

После него с предками Татьяны Андреевны стали происходить и вовсе пугающие метаморфозы. Прежде всего выяснилось, что никаких дворянских корней у нее не имеется, а отец ее и мать происходят из мещан, как и их родители, и родители последних. Никакую эпиграмму на предка Татьяны Андреевны Пушкин не сочинял, все это враки, семейные легенды. Выколотив из своей родословной дворянскую пыль, Татьяна Андреевна решила, что одних мещан недостаточно, и недрогнувшей рукой вписала туда крестьянина Псковской губернии, впрочем, получившего кое-какое образование. За первым крестьянином повалили толпы других из всевозможных губерний. Они совершенно вытеснили робких мещан и вольготно расселись на ветвях родословного дерева, болтая ногами в лаптях. Когда большевики выдавили из Крыма остатки белой армии Врангеля, Татьяна Андреевна покорилась зову времени и стала утверждать, что по отцовской линии у нее в роду сплошь крестьяне, а по материнской исключительно пролетарии. Когда кто-нибудь из ее знакомых имел неосторожность напомнить ей о том, как она раньше с упоением рассказывала о прапрадедушке, проигравшем в карты две усадьбы, и о бабушке, танцевавшей на балу котильон с предводителем дворянства, в серых глазах Татьяны Андреевны зажигались золотые звезды, и она сквозь зубы давала понять, что собеседник ошибся. У крестьян не бывает усадеб, а пролетарки не танцуют котильон. Портреты, снятые со стен, Татьяна Андреевна вручила своему брату Николаю с наказом немедленно от них избавиться. Николай, в кругу близких более известный как Кока, исполнил поручение со свойственным ему усердием. Сестре он сообщил, что сжег картины в печке, а рамы пустил на дрова. На самом же деле он поставил на одном полотне подпись «Боровиковский», на другом – «Брюллов» и с выгодой сбыл их с рук.

Справедливости ради стоит сказать, что жена инженера Гусева была не одинока в своем порыве приблизиться к народу, и многие граждане аккурат с 1917-го года начали вносить коррективы в свои родословные. Сам инженер на этот счет ни капли не беспокоился. У него имелся свой собственный, неподдельный дед из крестьян, который сколотил кое-какие деньги и отправил сыновей учиться в гимназию, а затем продолжать образование в университете. Мать инженера происходила из купеческой семьи, но умерла еще до революции, и инженер Гусев ограничился тем, что никогда о ее происхождении не упоминал.

Когда-то, еще при царях, Сергей Михайлович слыл среди своих знакомых мягким, приятным и безобидным человеком. Некоторые окружающие, признающие только яркие краски и не различающие полутонов, и вовсе утверждали, что инженер Гусев – ходячая манная каша в галстуке. Даже внешность у него была какая-то неопределенная: по высокому росту чувствовалось, что природа собиралась создать атлета, но бросила дело на полдороге и вдобавок зачем-то прилепила инженеру округлое брюшко. Волосы у него были светло-русые и довольно редкие, глаза – серые, хотя некоторые дамы вольны были считать их голубыми. На носу, не сказать чтобы длинном, но и не так чтобы коротком, сидело старомодное пенсне в стальной оправе. Он носил усы и бородку клинышком, которые придавали ему солидный вид – носил при советской власти, носил при царях и, буде это зависело от него, носил бы и в колыбели. Инженер Гусев всегда одевался корректнейшим образом и со всеми разговаривал на «вы». Одним словом, все неопровержимо указывало на то, что такому человеку при советском режиме не светило ничего хорошего. Знакомые вздохнули и, не сговариваясь, про себя записали Сергея Михайловича в будущие жертвы. Они решили, что он пропадет, ибо эпоха, шедшая стальной поступью, неминуемо раздавит его, и занялись своими делами.

А эпоха действительно выпала суровая. Перебои со снабжением, большевики, которые раньше казались карикатурными революционерами из журнальчика «Сатирикон», а на деле вдруг оказались грозной силой, декреты, декреты, декреты, Ленин, Троцкий, уплотнения… Обыватель был готов снести Ленина, Троцкого и кого угодно, но слово «уплотнение» вселяло в него ужас. Он ничего не имел против народа, лишь бы тот находился на безопасном расстоянии, а когда представители этого народа отжимают у тебя комнаты, вселяются в твою квартиру, пользуются твоим унитазом и вообще ведут себя как равноправные с тобой хозяева – тут поневоле вспомнишь добрые старые времена. Те самые, когда на веранде дачи в Парголово ты вел разговоры о свободе с ретроградом-поручиком, и закат пламенел, и по небу тянулся журавлиный клин, и все были живы и здоровы, и никто не умирал от тифа, и жизнь казалась стабильной и благополучной, как никогда…

Да! Ушла та эпоха, сгорела дача, и в живых осталось менее половины тогдашних гостей, а поручик, если его не убили в бою, теперь, наверное, служит в Париже шофером такси, если ему повезло. Не любит Россия побежденных!

Как-то в Петрограде возле Крюкова канала столкнулись двое граждан, порядочно обносившихся, но с явными чертами бывших буржуев. Слово за слово, номер первый стал выяснять у номера второго, что слышно и как поживает их бедный друг Гусев – а может быть, уже не поживает вовсе, а, так сказать, присоединился к большинству.

– Ах, вы не поверите, – с чувством отвечал номер второй. – Вы просто не поверите!

Если коротко, то тишайший Сергей Михайлович не захотел выполнять свою роль и становиться жертвой эпохи. Он развил бурную деятельность, чтобы обвести судьбу вокруг пальца. Супругу свою, которая в жизни не работала и пяти минут, пристроил в хлебный магазин, сына Митеньку – мечтательного лодыря, постоянно влипавшего во всякие истории, – научил всеми возможными и невозможными способами добывать дрова, а сам засучил рукава и стал биться за квадратные аршины в своей квартире. Инженер Гусев считал, что советская власть очень даже зря решила, будто каждому человеку полагается шестнадцать аршин, и ни вершком больше. По мысли Сергея Михайловича, человеку не повредил бы и весь земной шар, а ему лично вполне хватает и его собственной квартиры в шесть комнат, не считая чулана. Пока другие квартировладельцы, ошалев от ужаса, пачками выписывали к себе из провинции племянниц и племянников, чтобы прописать их и избавиться от нашествия товарищей в коже, охочих до проверок чужого метража, инженер Гусев поступил куда умнее. Он вызвал к себе двух одиноких престарелых теток жены, сестру бабушки, которой было за 80, и двоюродного дядю, который был еще старше нее. Распихав их по комнатам, Сергей Михайлович понял, что к аршинам все еще могут придраться, и призвал на помощь жениного брата. Кока перебрался к ним, в то время как в его собственной квартире двумя этажами выше приятель-художник соорудил студию, не подлежащую обмеру, и запасся охранной бумажкой с таким количеством печатей и подписей, что ее впору было вешать в музей. Теперь, когда товарищи в кожаных куртках являлись к инженеру для проверок, их глазам представала картина перенаселенной квартиры, в которой никак, ну никак нельзя было выгрызть кусочек. Татьяна Андреевна семенила рядом с проверяющими, конфузливо улыбалась и шепотом объясняла самым придирчивым товарищам, что у двоюродного дяди временами бывает легкое помутнение рассудка, и тогда он гоняется за остальными жильцами с топором. Товарищи обычно не уточняли, чем занимается дядя в периоды тяжелого помутнения, и быстренько ретировались.

Так инженер Гусев отбился от большевиков, сделав это, заметим, без применения оружия и даже не пролив ни капли крови. В последующие годы он из «электро» чего-то, где работал, перешел в «глав» чего-то. Та эпоха была охоча до сокращений, но поскольку названия предприятий, на которых работал Сергей Михайлович, не имеют для нашего рассказа никакого значения, я, с вашего позволения, их опущу.

Что касается переселенцев, осевших в гусевской квартире, то все они, за исключением Коки, за несколько лет после революции отошли в мир иной. Если вы только что сделали из этого вывод, что инженер Гусев и его жена травили своих престарелых родственников или как-то иначе пытались приблизить их конец, вы заблуждаетесь. Сергей Михайлович ни в коей мере не был злодеем, и то же самое можно было сказать о его жене. Правда, лишения послереволюционных лет сказались на ее фигуре, и она похудела – примерно с 56-го размера до 50-го – но во время нэпа набрала обратно все утраченные килограммы. Кока вернулся в свою квартиру, Митя теперь учился в университете, а летом уезжал к знакомому однокурснику на дачу. Уйдя с работы, Татьяна Андреевна наслаждалась жизнью на мужнину зарплату и наняла домработницу Соню, как и все приличные люди. Сразу после Февральской революции жене Гусева пришлось уволить прислугу, которая вдруг завела дурную привычку разговаривать с хозяевами на «ты», но Соня была куда более покладиста, хоть ее и следовало именовать не прислугой, а домработницей.

Итак, в один прекрасный летний день инженер Гусев вернулся из командировки в далекий дымный уральский город, куда ему пришлось ехать, заменяя заболевшего коллегу. В одной руке Сергей Михайлович нес тяжелый чемодан, в другой – портфель. Поездка, хоть и сопряженная с определенными неудобствами, получилась удачная, и он даже закончил все дела раньше, чем планировал. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, на котором располагалась его квартира, инженер предвкушал, как сменит одежду, примет душ, рухнет на любимый диван и велит домработнице Соне принести квасу. Если Татьяна Андреевна дома, он будет расспрашивать, чем она занималась в его отсутствие и не влюбился ли Митя в кого-нибудь. Если же ее нет, он дождется ее возвращения и далее – см. предыдущий вариант.

Инженер Гусев поставил чемодан возле своей входной двери, переложил портфель из правой руки в левую и придавил пуговку электрического звонка. Он подождал пару минут, но никто не шел. Сергей Михайлович позвонил снова. В душу его начала закрадываться досада, известная всякому, кто ехал издалека, устал и рассчитывал на радушный прием, а вместо того вынужден топтаться на пороге. Ключи у него были с собой, но, черт побери, за что только они платят домработнице? Если Таня отлучилась в магазин, это ее дело, но домработница обязана сидеть дома и стеречь хозяйское имущество – конечно, если хозяйка не дала ей какое-нибудь другое поручение.

«Вообще, прислуга, конечно, стала не та, – думал Сергей Михайлович, нахохлившись и ковыряя ключом в замке. – Избаловала их советская власть! Таня вроде бы на Соньку не жаловалась, но если что не так, придется от нее избавиться. – Тут мысли его приняли другое направление. – Ну, избавишься, а без домработницы как же? Другую все равно брать придется. Еще гости какие-нибудь к ней шастать будут, красноармейцы из числа ухажеров…»

Он наконец справился с замком, открыл дверь, спрятал ключи, переложил портфель в правую руку, подхватил левой чемодан и вошел в квартиру. После чего уронил чемодан, который глухо стукнулся о пол, тихо молвил: «Ой» и стал озираться.

Квартира была абсолютно пуста.

2

– Караул, – тихо промолвил ошалевший инженер.

Собственно говоря, караул следовало кричать громко и с выражением, но Гусев устал и к тому же никак не ожидал, что в собственной квартире его подстерегает такой сюрприз. Все еще не веря своим глазам, он заметался по комнатам, где его встречало отражающееся от стен легкое эхо. Нигде не было видно никаких предметов мебели и вообще ни одной вещи. Квартира выглядела так, словно прежние жильцы ее освободили, а новые еще не въехали.

– Вот так номер, – пробормотал инженер, стоя посреди бывшей гостиной, которая неожиданно стала казаться очень большой, и нервно почесывая бородку.

Паника, которую он испытывал, мало-помалу начала отступать под натиском здравого смысла. Сын за городом, жена неизвестно где, может быть, угодила в больницу, и Соня-домработница, пользуясь моментом, навела на квартиру воров. Поскольку шкафы, диваны, ковры и прочие вещи, числившиеся во владении семьи Гусевых, нельзя было вынести за пять минут, получалось, что Соня совершенно точно знала, что ей и сообщникам никто не помешает.

– Э, нет! – воинственно заявил инженер. – Мы, голубушка, этого так не оставим… Надо идти в эту… как ее… милицию…

Он смутно помнил, что на набережной реки Мойки располагается какой-то угрозыск, куда можно обратиться, если вас обокрали, дали по уху в общественном транспорте или, допустим, зарезали. Потеря всего благоприобретенного имущества более всего смахивала на кражу, хотя Сергей Михайлович и чувствовал себя так, словно его именно зарезали. Он воинственно выпятил бородку, покрепче сжал портфель, в котором находилось самое ценное – деньги, документы и бумаги, привезенные из командировки, – и шагнул к дверям. Чемодан он решил оставить в квартире, тащить его с собой было бы слишком тяжело и неудобно.

Инженер Гусев спешил. На память ему пришли какие-то обрывки из хроники происшествий, в которых утверждалось, будто преступления лучше всего раскрываются по горячим следам. В свое время он читал хронику, позевывая, и недоумевал, как люди могут быть такими растяпами, почему они не дают преступникам должного отпора, и даже приходил к выводу, что они вообще сами виноваты, раз попадают в затруднительные положения. Теперь он на собственном опыте убедился, что человек может быть беззащитен перед преступником, потому что последний действует совершенно внезапно и без предупреждения похищает комоды, ковры и столовое серебро, которое пережило даже большевиков. Вспомнив о серебре, Сергей Михайлович тихо застонал.

Сначала он долго ждал трамвая, потом, когда наконец забрался в вагон, понял, что его мучения еще не кончились. Трамвай полз невыносимо медленно. В мыслях Сергей Михайлович находился уже в милиции и бодро перечислял похищенные вещи. В своих мечтах он забрался так далеко, что даже представил убеленного сединой милиционера с проницательными глазами, который, выслушав инженера, многозначительно ронял «Ага», выходил в соседний кабинет и через минуту за ухо выводил оттуда плачущую Соню. Подлая домработница валилась на колени, плакала и вынимала из карманов похищенные стулья, комоды и столовое серебро.

Вокруг вскипел нестройный вал недовольных восклицаний. Очнувшись от своих грез, Сергей Михайлович понял, что трамвай сломался. Вселенная словно демонически хохотала над его несчастьем. Бодро растолкав остальных пассажиров, инженер выскочил из вагона и, сообразив, что до Мойки осталось не так уж много, рысцой припустил по улице. Не рассчитав своих сил, он сразу же стал добычей знаменитого петербургского ветра, который, став петроградским, а затем ленинградским, ничуть не утратил своих боевых качеств. Главное из них, как известно всякому, кто хоть раз побывал в Петербурге-Петрограде-Ленинграде, заключается в том, что гуляющий здесь по набережным и улицам ветер обладает совершенно сверхъестественной способностью дуть со всех сторон сразу. Он налетает слева и справа, атакует спереди и одновременно со спины, не упускает возможности задрать какой-нибудь гражданке юбку, словно нарочно выбирая для этого особ помоложе, безнаказанно уносит шляпы и даже зонтики. Обрадовавшись появлению инженера Гусева, ветер тотчас же вцепился в него и принялся толкать в спину, хватать за портфель, поднимать дыбом остатки волос и насмешливо свистеть в уши. Сверху за всем происходящим безучастно наблюдало нечто, похожее на сморщенный желтый одуванчик. Кажется, это было солнце.

Инженер Гусев отбился от ветра, галопом промчался по мосту и рванул к зданию угрозыска. Сергей Михайлович ощущал ни с чем не сравнимый азарт, как в те дни недоброй памяти 1917 года, когда оказалось, что все ранее приобретенные навыки обнулились и надо просто учиться выживать, используя каждый шанс улучшить свое положение. И наконец…

– Вы к кому, товарищ? – спросил его юнец на входе.

– Ограбили! – горестно взвыл Сергей Михайлович. – Я инженер Гусев, у меня при себе и документы имеются… Обнесли, понимаете, квартиру, обнесли подчистую!

– Ограбили – это когда напали и отняли имущество, – важно ответил юнец. – На вас напали в квартире?

– Нет!

– Значит, все-таки не ограбление, а кража. Отмычкой дверь открыли?

– Откуда ж мне знать? – с понятным неудовольствием спросил инженер.

– Если с отмычкой, то это кража с применением технических средств, – назидательно объявил юнец. – А если без…

Стоящий неподалеку высокий гражданин с обветренным лицом, который курил такой крепкий табак, что у Гусева зачесались глаза, неожиданно вмешался в беседу:

– Ваня, ты его к Страхову направь… Пусть он разбирается.

Войдя в коридор, наполненный людьми, инженер Гусев ощутил даже некоторый трепет. Судя по всему, преступники Ленинграда трудились не покладая рук, потому что количество потерпевших превосходило все мыслимые и немыслимые пределы. За дверями кабинетов бурлила жизнь; где-то сухо стрекотала машинка, где-то плакала женщина, откуда-то доносились обрывки глухого мужского голоса, который убеждал невидимого собеседника, что он и не думал тыкать ножом в какого-то Новикова, пытавшегося увести у него какую-то Нюру. Потом прошел насупившийся сопляк со шрамом на виске, смахивающий на бандита. Сопляк сопровождал прилично одетого гражданина, на руках которого красовались громоздкие наручники. Проходя мимо Гусева, прилично одетый неожиданно метнул на него такой злобный взгляд, что у Сергея Михайловича душа ушла в пятки. Но тут сопляк толкнул своего спутника в спину и заставил войти в один из многочисленных кабинетов.

Заметив, что дверь кабинета Страхова приотворилась, Гусев предпринял попытку юркнуть туда, но его опередила старушка лет 70 с царственной осанкой. Хоть эта гражданка и походила на какую-нибудь бывшую фрейлину, тотчас же выяснилось, что она обладает способностью лягаться, как лошадь. Она резво оттолкнула инженера и ввинтилась в дверь, которая тотчас же захлопнулась за нею.

Сергей Михайлович с возмущением поглядел по сторонам, ожидая, что ему будут сочувствовать, но никто как будто даже и не заметил, что его только что самым наглым образом оттерли от двери Страхова – единственного человека на свете, который мог законным путем вернуть ему шкафы, столы, диваны, серебро и все остальное, что вынесла домработница. Инстинкт подсказывал инженеру, что надо действовать напролом и искать самого главного начальника. Сергей Михайлович слез с подоконника, на котором сидел, так как все стулья были заняты, и отправился изучать таблички на дверях. Примерно через пять минут поисков он нашел то, что ему было нужно.