Текст книги "Званый ужин в английском стиле"

Глава 11
Версии

– Мне казалось, мы с вами уже обо всем успели побеседовать раньше, – с некоторым удивлением заметил доктор, садясь напротив Амалии.

Комната, в которой они сейчас находились, похоже, была предназначена для хранения старых игрушек, которые по каким-то сентиментальным причинам хозяевам жалко выбрасывать. На полках неказистого, кособокого шкафа были разложены кубики, оловянные солдатики, ветхие куклы. В углу стоял целый ящик, набитый старой елочной мишурой, и Амалия невольно задержала на нем взгляд. По ее просьбе на шаткий столик поставили лампу и принесли из гостиной два стула.

– Должна вам признаться, доктор, – заговорила баронесса с легкой улыбкой, – наш разговор – лишь некий стратегический маневр с моей стороны.

– В самом деле? – усомнился Венедикт Людовикович.

– Да. Мне бы хотелось, чтобы остальные гости немного успокоились, потому что для меня крайне важно будет все, что они смогут вспомнить. А когда человек встревожен, взбудоражен, trop nerveux[19]19
  Слишком взволнован (франц.).


[Закрыть], от него, как от свидетеля, мало толку.

– Ну, раз так… – Де Молине пожал плечами. – Можно вопрос, госпожа баронесса? Вы и в самом деле рассчитываете найти того, кто убил Беренделли?

– Да, – просто ответила Амалия. – Как мы знаем, Беренделли был убит после того, как вы оставили его в малой гостиной, и перед тем, как я с Верховскими и Бил… с моим кузеном заглянула к нему, чтобы попрощаться. Что вы помните о том промежутке времени?

– Я? – Доктор поморщился. – Думаю, то же, что и все. Мадемуазель Мезенцева пела, господин композитор ей аккомпанировал.

Амалия вздохнула.

– Собственно говоря, меня скорее интересуют те, кто по каким-либо причинам выходил из комнаты, – призналась она. – Вот вы, к примеру, – вы сами выходили из гостиной?

– Я? Нет.

– Вот именно поэтому мне и важно ваше мнение, – объяснила Амалия. Во время выступления Вареньки доктор находился как раз против нее, и она отлично помнила, что тот и в самом деле не покидал гостиную.

– Понимаю, – протянул Венедикт Людовикович. – Видите ли, госпожа баронесса… Не знаю, как вам объяснить, но я был очень увлечен пением. Музыка напомнила мне времена… – мужчина замялся, затем объяснил с вымученной улыбкой: – Я погрузился в приятные воспоминания.

– Вы любите оперу? – поинтересовалась Амалия.

– Да, – вздохнул доктор. – Когда я жил в Париже, то старался не пропускать ни одной премьеры. Правда, это было давно, я учился тогда в университете, – пояснил он. – Снимал каморку у старушки на Иерусалимской улице, которая работала в оперном театре, и она иногда тайком проводила меня в зал. Впрочем, чаще мне приходилось покупать билеты на галерку – я не хотел, чтобы у бедной женщины из-за меня возникли неприятности.

– Вижу, вам нелегко пришлось в жизни, – заметила Амалия.

– Да, и от тех времен мне осталась в наследство болезнь желудка, – усмехнулся де Молине. – Фиакр после представления я тоже не мог себе позволить, так и возвращался к себе ночью – пешком.

Амалия с любопытством взглянула на него.

– Наверное, в те годы это было не слишком безопасно. Париж – беспокойный город.

– Нет, у нас на Иерусалимской улице все старались вести себя прилично. Разве вы не знаете? Ведь рядом находится полицейское управление Парижа.

– А, ну да, конечно, – протянула Амалия. – Кстати, у нее очаровательный голос.

– У мадемуазель Мезенцевой? О да! Жаль только, что ее талант так и пропадет в гостиных, ведь девушка никогда не выйдет на сцену.

– Однако, как вы понимаете, Венедикт Людовикович, интересует меня сейчас не она, а тот из гостей, кто выходил во время ее выступления. Постарайтесь все-таки вспомнить, вы никого не заметили?

– Поскольку это действительно важно… – де Молине наморщил лоб и задумался, а Амалия отвела глаза и стала смотреть на ящик с елочной мишурой. Прошло несколько минут.

– Я помню, композитор выходил перед последней арией, – наконец промолвил доктор. – Он извинился и вышел, но очень скоро вернулся. Еще, мне кажется, госпожа графиня тоже исчезала на какое-то время. Впрочем, я не слишком уверен.

– Значит, Никита Преображенский и Елена Николаевна Толстая, – пробормотала Амалия. – Очень хорошо. Ваша информация многое нам дает.

– А мне не дает ничего! – внезапно выпалил Венедикт Людовикович. – Я не могу себе представить ни одного из них в роли убийцы несчастного маэстро. Не говоря уже о том, что мало ли какие могли быть у них причины выйти на минуту из комнаты.

– Как раз причины мне и предстоит установить, – с загадочной улыбкой отозвалась Амалия. – Больше вы ничего не помните?

– Боюсь, нет.

– Хорошо. Если вдруг…

– Да, разумеется, госпожа баронесса. – Де Молине поднялся с места.

– Благодарю вас, Венедикт Людовикович. Если вас не затруднит, пригласите ко мне господина барона.

Доктор вышел из комнаты, и через минуту знакомый Амалии – даже слишком хорошо знакомый! – стройный блондин переступил порог.

– Мне сказали, вы меня ждете?

– Да. Прошу вас сесть.

– Лично я запретил бы следователям допрашивать своих близких, – все-таки не удержался барон от того, чтобы показать свой нрав. Но Амалия не обратила на его слова особого внимания.

– Мы с вами давно уже не близки, Саша, – мягко напомнила она. – А как раз наоборот. Кстати, позвольте вас поздравить.

– С чем? – насупился офицер.

– Ваша невеста очень мила.

– Вот как? – Глаза Александра сверкнули. – Должен заметить, сударыня, что если бы не ваше настойчивое и совершенно необъяснимое желание разорвать узы брака, которые нас связывали, я бы никогда… – он осекся, потому что продолжение фразы сказало бы куда больше, чем он готов был сказать.

Амалия смотрела на кукол в шкафу. В комнате воцарилось молчание.

– Могу я спросить? – нарушил тишину Александр.

– Да.

– Почему вы пошли к императору с прошением о разводе? Чем я имел несчастье не угодить вам? Мне кажется, я делал все… – Он закусил губу. Амалия по-прежнему упорно не смотрела на него. – Я никогда не оскорблял вас даже в мыслях. Кто-то оклеветал меня? Вы поверили чьей-то сплетне? Чьей?

…Нет, все это было слишком мучительно, слишком непросто. Как, как можно объяснить человеку, что она ушла, потому что просто разлюбила его? За одно мгновение – всего лишь за одно! – но его хватило для того, чтобы она поняла, что больше не может быть с ним рядом. Да, он обожал ее, готов был на все ради нее, но какое это имело значение, если она его больше не любила?

– Или из-за моей семьи? – спросил Александр.

Он был совсем рядом, стоит только руку протянуть: Амалия слышала его тяжелое дыхание.

– Из-за того, что они не приняли ваших родных?

Конечно, и отношение его родных сыграло свою роль. Разве могли у них вызвать симпатию гордые, но не обремененные достатком самые близкие Амалии люди – дядя, заядлый картежник, и мать, слишком яркая, слишком непохожая на всех. Вдобавок ко всему они были поляки, что более чем серьезно в те времена. Сколько русских писателей выводили польских подданных российского императора в своих произведениях, и все выходило нечто карикатурное и крайне малоприятное: в лучшем случае – стяжатели, задиры, пустопорожние врали и хвастуны, в худшем – шулера, обманщики и вообще самый что ни на есть пустяковый народ. (Заметим в скобках: разве что однажды у писателя Булгакова появится в романе положительный герой польского происхождения, капитан Студзинский, да поэт Бальмонт сочинит нечто хвалебное о польских паннах и их нежности, но гораздо позже.) А пока нет ничего, кроме карих глаз Амалии, прикованных к отблеску лампы на запыленной золотистой елочной мишуре. И других глаз, смотревших на нее, не отрываясь.

– Ваша семья тут ни при чем, – сказала наконец Амалия.

Он решил, что она говорит так просто из вежливости, чтобы не ранить его гордость. Но она, в общем-то, сказала правду: его семью она не замечала в упор, ей не было дела до скучных и, как она считала, совершенно незначительных людей. Какой-то «заржавленный» генерал Корф, который почти безвыездно жил в имении и от скуки мастерил бумажные кораблики, чтобы потом пускать их в пруду, и его жена, бывшая красавица, ядовитая, как змея, и набожная, как все бывшие красавицы, которые провели чрезмерно бурную молодость, просто не существовали для Амалии. Чуть поинтересней, наверное, был двоюродный дед Александра, некогда учившийся вместе с Пушкиным, но он уже умер. И потом, надо было иметь талант особого рода, чтобы о таком незаурядном однокашнике написать настолько заурядные воспоминания. Нет, не в этих людях было дело, вовсе не они стали причиной того, что в один прекрасный день Амалии стало тесно, душно во внешне счастливом браке и захотелось бежать из него куда угодно, любой ценой.

Она вспомнила сейчас слова своей матери: «Дорогая, что я могу тебе сказать? Чем сложнее человек устроен, тем тяжелее ему приходится в семейной жизни. И чем он проще, тем ему легче. И все же, по-моему, ты совершаешь большую ошибку».

Но Амалия считала – и верила до сих пор, – что лицемерие в браке, когда он превращается в простую формальность, еще большая ошибка. Потому-то в один прекрасный день она и огорошила своего мужа заявлением, что уходит от него. Дальше было все, что обыкновенно происходит в таких случаях. Клятвы, мольбы, угрозы одна безобразнее другой. Все выглядело так нелепо, так гадко, так оскорбляло ее чувства, что если Амалия и колебалась ранее, то теперь лишь убедилась в верности принятого ею решения.

Потом они не встречались несколько лет. Серьезно заболев, Амалия была уверена, что Александр будет только рад, если она умрет. Она не сообщила ему о своей болезни и не писала ему, но перед отъездом в санаторий озаботилась составить завещание, по которому опекунами ее детей (родного и приемного) назначались мать и дядя.

И вот теперь всесильному случаю было угодно свести бывших супругов на вечере у малознакомого статского советника, где был убит один из гостей.

Амалия поморщилась. «Зря я отправила Билли стеречь вход», – мелькнуло у нее в голове. Ей было бы все-таки легче, если бы при ее разговоре с мужем присутствовало третье лицо. И лучше всего друг, который уже не раз и не два доказывал ей на деле свою преданность.

– Скажите, – внезапно спросил Корф, – Уильям – ваш любовник?

Это было полное забвение всех приличий, и если Александр дошел до такого, значит… значит… Но Амалия не стала думать о том, что это значит, а очень просто ответила:

– Нет.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнула Амалия. Через порог переступил Павел Петрович. Он вошел в комнату как-то боком и держался немного сгорбившись, так что у Корфа при взгляде на него сразу же мелькнула мысль: что-то тут нечисто, не исключено, что хозяин дома выглядит так потому, что именно ему пришла в голову счастливая мысль зарезать заезжего хироманта. В руках Павел Петрович держал листок, исписанный мелким почерком.

– Вот, госпожа баронесса, то, что вы просили… список слуг. Анна Владимировна составила его. Если у вас возникнут вопросы…

– Может быть, позже, – обронила Амалия, пробегая листок глазами и откладывая его в сторону. – Как себя чувствует ваш сын?

– Ему лучше. – Павел Петрович, судя по всему, был не в настроении вдаваться в подробности.

– Хорошо. Позже я поговорю и с ним тоже. Может быть, он что-нибудь запомнил…

– Да, конечно, госпожа баронесса.

Хозяин дома вяло поклонился и удалился, шаркая ногами.

– Хотел бы я знать, что у него на душе сейчас, – внезапно сказал Александр.

Амалия пожала плечами.

– На душе у него скверно, как и у любого человека, в чьем доме произошло преступление. Лучше постарайтесь вспомнить, кто из гостей покидал гостиную, пока ваша невеста пела.

Александр метнул на нее хмурый взгляд.

– Я так и думал, – буркнул он.

– Что именно? – поинтересовалась Амалия.

– Просто забавно, что мы с вами пришли к одному выводу, – пояснил барон, не сводя с нее огненного взгляда. – Когда доктор оставил Беренделли в малой гостиной, тот был еще жив, а потом почему-то оказался мертв. Значит, его убил тот, кто выходил из большой гостиной. – Он прищурился. – А что, вы разве не запомнили, кто покидал комнату?

– Пока меня интересует, что запомнили вы, – тихо сказала Амалия.

Вместо ответа Александр откинулся на спинку стула.

– А если я забыл? – внезапно с неким вызовом спросил он. – Такое ведь бывает, не правда ли?

– Тогда убирайтесь ко всем чертям! – тотчас же отозвалась Амалия, вмиг превращаясь в сварливую бывшую жену. Не то чтобы терпение не относилось к числу ее добродетелей – просто она ненавидела, когда в важном деле начинали препираться по пустякам. А барон, судя по его последним словам, был не прочь заняться именно этим.

– Поразительно, – уронил он в пространство. – По вашему воспитанию я бы никогда не предположил, что вы способны на столь вульгарную фразу.

«И он еще удивляется, отчего я с ним развелась! – усмехнулась Амалия. – Положительно, барон Корф в совершенстве владеет искусством быть невыносимым. И особенно тогда, когда сие абсолютно неуместно!»

– Анна Владимировна Верховская, ее муж Павел Петрович, графиня Толстая, тот рыжий господин, забыл, как его зовут, и еще сын хозяев, – без всякой интонации перечислил Александр. – Анна Владимировна, насколько я помню, выходила дважды, но я не уверен, что она успела бы добраться до Беренделли и всадить ему в сердце кинжал, потому что всякий раз хозяйка очень быстро возвращалась. Вот все, что я сумел вспомнить. – Барон наклонился к Амалии. – На всякий случай, если вдруг у вас, сударыня, возникнут какие-то сомнения, могу также поклясться честью офицера, что ни я, ни моя невеста не выходили из большой гостиной.

И он ослепительно улыбнулся. А обыкновенно миролюбивая Амалия поймала себя на мысли, что именно за улыбку, а в особенности за вызывающий тон с удовольствием влепила бы барону пощечину. Впрочем, не исключено, что он как раз того и добивался. Амалия решила ему досадить и с еще более ослепительной улыбкой произнесла:

– Благодарю вас, сударь, вы сообщили все, что мне нужно. Можете идти.

Она указала глазами на дверь, словно ее бывший муж был самым обыкновенным слугой, и углубилась в чтение списка, который для нее составила Анна Владимировна. Александр, помрачнев, поднялся с места. У него наготове имелась еще одна колкость для бывшей жены, но он так и не успел ее произнести, потому что за дверью послышались топот ног и чьи-то приглушенные возгласы. Амалия нахмурилась.

– Что там такое?

Барон Корф распахнул дверь.

– Он умирает! – стонала некрасивая горничная с лицом, залитым слезами. – Говорю вам, он умирает!

– Постойте, постойте, – бормотал доктор де Молине, – я немедленно осмотрю его.

– В чем дело, доктор? – громко спросил барон, и Венедикт Людовикович повернулся к нему.

– Трофим… один из слуг… кажется, ему очень плохо. По крайней мере, так говорит мадемуазель… мадемуазель… – Он осекся и беспомощно посмотрел на горничную.

Амалия рывком поднялась с места.

– Подождите меня! Я иду с вами.

Глава 12
Два или один

Узкая, как пенал, захламленная комнатка. Пахнет щами, по́том, какой-то кислятиной и болью.

– О го-осподи…

Человек на скрипучей кровати стонет и мечется. То стискивает зубы, то скалится в тоске.

– Больно… больно…

– Сейчас, – говорит доктор Венедикт Людовикович, наклоняясь над ним, – сейчас я вас осмотрю…

Больной стонет. Он ничего не понимает. Что даст ему осмотр? Ему плохо, плохо, и все тут!

Глаша застыла на пороге, стиснув руки до того, что побелели пальцы. Ее губы дрожат.

– Его зовут Трофим? – спрашивает Амалия, кивая на больного.

– Да, сударыня.

– Когда ему стало плохо?

– Совсем недавно. Все было хорошо, и вдруг…

Трофима начинает тошнить.

– Похоже на отравление, – негромко замечает Александр, кивая на больного.

– В самом деле, – соглашается Амалия и оборачивается к Глаше: – Скажите, что он ел сегодня?

– Он-то? Да то же, что и всегда…

– Ничего необычного?

– Нет, сударыня… Откуда уж у нас необычное-то…

Трофим откидывается на подушку. Доктор щупает пульс, морщится.

– Странно, – произносит де Молине по-французски, ни к кому конкретно не обращаясь. – Если бы не…

– Что, доктор?

– Да нет, наверное, глупо предполагать… – Венедикт Людовикович качает головой. – Но по всем признакам… он еще упоминал металлический привкус во рту… – Де Молине колеблется, но наконец решается: – Очень похоже на отравление мышьяком.

– Черт возьми! – вырывается у Корфа. – Вот еще не хватало!

– Как вас зовут? – обращается Амалия к некрасивой девушке в одежде горничной, которая тихо всхлипывает.

– Глаша.

– Очень хорошо. Глаша, у вас в доме есть мышьяк?

– Что вы, сударыня!

– К примеру, чтобы выводить мышей. Разве нет?

– Для мышей у нас кот Васька имеется, – возражает Глаша. – А о мышьяке я ничего не слышала.

Новый приступ рвоты сотрясает Трофима.

– Может быть, кто-то в доме болеет чахоткой, и ему прописали мышьяк как лекарство? – продолжает Амалия (в то время некоторые доктора и в самом деле имели обыкновение прописывать от туберкулеза небольшие дозы мышьяка).

Но Глаша уверенно стоит на своем. Нет, в доме все здоровы, никто, слава богу, легкими не страдает, иначе она бы знала. Она ведь, слава богу, у Верховских не первый год служит…

– Сначала убийство, теперь отравление, – замечает Александр. – Черт знает что такое!

Он поймал взгляд своей жены и на мгновение пожалел, что вообще встрял со своим замечанием. Но продолжение сцены несказанно удивило его.

– Саша, – внезапно улыбнулась Амалия, – вы просто прелесть.

– Что? – Барон, казалось, не верил своим ушам.

Но Амалия уже обернулась к горничной, и лицо у молодой женщины сделалось такое суровое, что Глаша даже перестала всхлипывать.

– Послушайте, Глаша, но ведь просто глупо упорствовать. Скажите мне правду! Ведь Трофим доедал какие-то остатки с господского стола, верно?

– Но… но… – Глаша искала слова для ответа и не находила.

– Глаша! Это очень важно! Ведь мог пострадать не только он, но и кто-то другой… Вспоминайте немедленно! – Амалия не говорила, а почти кричала. – Что он ел?

– Сударыня…

– Что – он – ел? Что? Что?

– Отвечайте, черт бы вас побрал! – пришел ей на помощь барон Корф. – Ну?

– Он ничего не ел. – Глаша залилась слезами. – Он кофе выпил… из чашки… Мне, говорит, много не надо… Скромнейший человек! И вежливый всегда был, не то что другие лакеи… А что со стола… Так ведь господин повар так старались, готовили… И что же теперь – все выбрасывать? Нехорошо… некрасиво… И господа нам не запрещали…

Она говорила еще что-то, сбиваясь на каждом слове. Но молодая женщина больше не слушала ее.

– Кофе, значит, – пробормотала Амалия, оглядываясь на мужа.

Александр дернул ртом.

– Беренделли точно пил кофе, – сказал он.

– Да, Билли тоже его пил, – отозвалась Амалия. – Как и большинство гостей. – Она обернулась к Глаше. – Мне нужно взглянуть на ту чашку. Посуду еще не вымыли?

Барон и баронесса Корф вместе с горничной отправились на кухню.

* * *

– Не повезло, – констатировал Александр.

Чистенькие блестящие кофейные чашки грудой громоздились на столе. Отдельной стопкой высились блюдца, и Амалия, глядя на них, только покачала головой.

– В конце концов, – сказал Александр, – чашка бы нам ничего не дала. Все чашки были одинаковые, насколько мне помнится. И та, из которой пил Беренделли, ничем от других не отличалась.

Кухарка Дарья, исподлобья глядя на господ, вытирала красные руки о передник. Под столом примостился большой рыжий кот, который как раз приканчивал рыбную голову.

– Наверное, вы правы, – со вздохом призналась Амалия. – Будем рассуждать логически: лакей допил чашку одного из гостей, если бы тем гостем был не Беренделли, Венедикт Людовикович сейчас промывал бы желудок не одному человеку, а сразу двум.

Барон Корф улыбнулся.

– Замечательный дом, честное слово, – сказал он. – Признаться, теперь я уже почти не жалею, что пришел сюда. В редком романе встретишь нагромождение таких… приключений.

– Прошу вас, Александр! – Амалия поморщилась. Покосилась на невозмутимую Дарью и продолжала уже по-французски: – Дело еще сложнее, чем я думала. Сначала Беренделли делает совершенно неуместное заявление об убийце, который находится в доме, затем… затем ему становится плохо. Конечно же! Его недомогание вовсе не было случайностью – ему стало плохо, потому что кто-то позаботился подсыпать ему в кофе мышьяк. Так вот почему он выглядел так странно, когда мы его обнаружили! Вот откуда слюна на лице и расширенные зрачки! Просто яд не успел до конца подействовать.

– Подождите, подождите, – вмешался барон. – Если Беренделли отравили, а судя по состоянию Трофима, сделали это на совесть, зачем надо было приходить и добивать его кинжалом? Что, наш убийца не доверял мышьяку?

– Вряд ли, – медленно проговорила Амалия. – Нет, Александр. Теперь я думаю, что убийц было двое.

В ответ ее муж самым непочтительным образом присвистнул.

– О! Нет, Амалия Константиновна, такое предположение уже слишком.

– Отчего же? Один человек отравил Беренделли, другой зарезал его. Все сходится.

– Ну тогда я даже не знаю, что это за дом, – пробормотал барон Корф, пожимая плечами. – Просто уже и не дом, а разбойничий притон какой-то! Но почему?

– Что «почему»?

– Зачем сразу двум людям могло понадобиться убивать несчастного шарлатана? Что он им сделал?

– Судя по всему, они не думали, что итальянец – шарлатан. И его заявление застигло их врасплох.

– То есть?

– Два человека из числа гостей являются убийцами. И им не понравилось, когда Беренделли произнес вслух то, что думал. – Амалия сверкнула глазами и так топнула ногой, что кот под столом на мгновение выпустил из пасти рыбью голову и заинтересованно уставился на нее. – Каждый из двоих отнес заявление маэстро на свой счет, понимаете? И каждый решил, что Беренделли может его разоблачить. Поэтому они и сделали все, чтобы заставить его замолчать.

– До чего же опасно быть хиромантом, – вздохнул барон Корф. – И кто тянул его за язык, в самом деле? Захотелось театрального эффекта, а получилось…

Александр вдруг умолк, потому что ему в голову пришла неожиданная мысль: получилось так, что он теперь находится рядом с Амалией. И он не мог не признаться себе, что это скорее радует его, чем огорчает. Впрочем, почти в то же мгновение его радости пришел конец, потому что в кухне материализовался щуплый молодой человек в щегольском костюме, светловолосый и с карими глазами.

– Мне показалось, или здесь еще кого-то убили? – адресуясь исключительно к Амалии, осведомился он.

Баронесса вкратце объяснила Билли, что именно произошло, и изложила свои выводы по поводу случившегося. Выводы же самого Билли оказались достаточно парадоксальными.

– Ну и работенка у ручных гадателей! Им не позавидуешь, – проворчал он. – Говорят неправду – все начинают их презирать. Попадают в точку, так их сразу же норовят убить. Тяжеловато им приходится!

– Билли, – прервала его рассуждения Амалия, – ты мне лучше вот что скажи: из дома точно никто не выходил? Ты уверен?

– Конечно, не выходил, – фыркнул Билли. – Я обе двери запер, заложил засовами и ходил туда-сюда, чтобы никому не вздумалось втихаря их отпереть. Вы же мне приказали, ну я и постарался. – Он неприязненно покосился на барона. – Так что можете быть уверены…

И тут чуткое ухо Амалии уловило где-то по соседству звон разбитого оконного стекла.

– Александр! – крикнула она. – Вы слышите?

Все трое бросились к выходу, но толстая Дарья замешкалась у порога, и на то, чтобы ее обогнуть, ушло бы несколько драгоценных секунд, если бы хрупкий Билли не ухитрился каким-то непостижимым образом отшвырнуть ее в сторону. С протестующим воплем Дарья повалилась на стол, где сохли чашки. Стол не выдержал столь могучего натиска и опрокинулся, а вся посуда рассыпалась по полу, превратившись в крошево из дорогого фарфора.

– Караул! – взвыла кухарка.

Кот, в последнее мгновение успевший выскочить из-под стола, засел под шкафом и там, вздыбив усы, слушал все те выражения, которые Дарья, совершенно не стесняясь, отпускала в адрес хозяйских гостей. Впрочем, тем было совершенно не до кухарки и ее неожиданного красноречия.

– Скорее, Александр!

Налево, еще раз налево, прямо…

– Сюда!

В распахнутое окно тянуло холодом. Билли первый взлетел на подоконник и приземлился на спину убегавшего.

– Держи! Держи, не пускай!

В большой гостиной Константин Сергеевич Городецкий услышал творящийся внизу переполох и уронил сигару, которую ему только что предложил хозяин дома. Иван Андреевич в волнении приподнялся с кресла.

– Что там, боже мой? – лепетала хозяйка, совершенно потерявшая голову.

Варенька бросилась к окну. В саду, припорошенном снегом, боролись несколько человеческих фигур.

– Ну конечно же! – воскликнул Павел Петрович. – Я так и думал! Это и есть тот человек, который убил Беренделли!

– Посторонний в доме! – поддержал его Никита. – И к чему, спрашивается, было раздувать здесь историю с допросами…

Гостям не сиделось на месте, и они поспешили вниз. Однако входная дверь оказалась накрепко заперта, и, как они ни старались, открыть ее не удалось. Из сада донеслось несколько приглушенных воплей, затем все стихло.

– Что творится, что творится! – нараспев говорила Евдокия Сергеевна. Она уже предвкушала, какими красками будет расписывать в письме кузине Мими то, что произошло на званом вечере, когда все кончится и они с Иваном Андреевичем вернутся домой.

– Окно! – сообразил Павел Петрович и бросился в чулан.

Но хозяин тотчас же отступил назад, потому что из сада на подоконник взбирался злой и взъерошенный американский кузен. Он достал из кармана ключи, прошествовал к выходу, после чего отпер дверь, и Александр втащил в дом здоровенного малого с угрюмой физиономией. На физиономии его наливался внушительных размеров синяк, отдаленно похожий на голубую розу.

– Убийца! – взвизгнула Евдокия Сергеевна.

Незнакомец покосился на нее так, что женщина содрогнулась и поспешно спряталась за широкую спину мужа.

– Вот и выяснилось наконец, кто убил итальянца, – важно изрек адвокат. – Вор забрался в дом и хотел ограбить Беренделли, для чего ему пришлось заколоть несчастного. Теперь все ясно! Все – совершенно – ясно! – хищно пропел Константин Сергеевич.

– Вы так уверены? – холодно бросила Амалия.

– Где вы его нашли? – пролепетала Анна Владимировна, во все глаза глядя на незнакомца.

– Прятался в чулане, – доложил Александр, вытирая кровь с разбитой губы. – Когда этот господин, – барон кивком головы указал на хмурого Билли, – покинул свой пост, он решил, что пора бежать, и попытался выскочить в окно, но оно оказалось ему узко, вот и пришлось разбить стекло.

– Боже! – ахнула Варенька, глядя на него. – Боже! Значит, он и есть тот, кто убил…

Тут незнакомец обрел голос:

– Никого я не убивал! – сердито выкрикнул он.

– А это, голубчик, уже суд установит, – со змеиной улыбочкой произнес Владимир Сергеевич.

– Вряд ли, – очень спокойно отозвалась Амалия. – Думаю, он и впрямь никого не убивал.

– Позвольте! – в негодовании вскинулся Иван Андреевич. – Но ведь мужчина каким-то образом залез в дом, скрывался в чулане, как вы говорите, а потом попытался бежать! Тут явно нечисто!

Амалия обернулась.

– О да, Иван Андреевич, действительно нечисто. Но здесь вовсе не то, что вы думаете.

– То есть как? – надменно подняла подбородок графиня Толстая.

Не отвечая, Амалия двинулась на кухню, а заинтригованные гости пошли за ней следом. Александр и Билли конвоировали пленника, который угрюмо молчал и, казалось, покорился своей судьбе.

В кухне, не обращая внимания на злобные взгляды Дарьи, Амалия быстро и ловко обыскала все помещение и наконец нашла в углу скомканную шинель.

– Так я и думала, – вздохнула молодая женщина. – Господа, позвольте вам представить хорошего знакомого Дарьи, пожарного. Так сказать, заглянул к ней на огонек.