Текст книги "Золотая всадница"

Глава 4
Два совещания

Милорад Войкевич стремительно взлетел по лестнице, швырнул фуражку дворцовому лакею и без стука вошел в кабинет, где стояла светлая мебель изящных форм, и шкафы, набитые книгами.

Секретарь короля Тодор, изогнувшийся в почтительной позе возле стола, за которым сидел его величество, даже не удивился появлению адъютанта, который столь невежливым образом ворвался в монаршие апартаменты. Сам же Стефан, завидев полковника, просиял и быстрее, чем обычно, подмахнул последние бумаги.

– Можешь идти, – сказал король секретарю. Тот забрал бумаги, низко поклонился, пятясь, отступил к дверям и скрылся из виду.

– Ну что? – с нетерпением спросил Стефан. – Садись.

Полковник хмуро поглядел на него и, вместо того чтобы подчиниться, сделал круг по комнате, подойдя к окну.

– Честное слово, я когда-нибудь его повешу, – пожаловался он.

– Кого, Тодора? – удивился Стефан. Развалившись в кресле, он достал сигару и с наслаждением провел ею перед лицом, чтобы в полной мере ощутить запах дорогого табака. – Он же твой кузен, сколько я помню, и ты сам его мне присоветовал. Что он такого натворил?

Между королем и его адъютантом с детства установились самые доверительные отношения, и Стефан не считал нужным менять их ни тогда, когда сделался наследником престола, ни тогда, когда стал королем. Наедине с ним Милорад имел право говорить обо всем, о чем заблагорассудится, и не утруждать себя излишними церемониями. На людях, конечно, полковник вел себя гораздо сдержаннее, однако всем было отлично известно, что даже исповедник короля знает о нем меньше, чем приятель детства. Жена Стефана, надменная плоскогрудая немецкая принцесса, превыше всего на свете ставившая этикет, множество раз пыталась внушить своему супругу, что он должен вести себя с адъютантом построже, но король только посмеивался. Вообще, требовать чего-то от этого добродушного блеклого блондина именно смысл только в одном случае – если вы хотели, чтобы он поступил с точностью до наоборот.

– Я говорю не о Тодоре, – проворчал полковник, плюхнувшись на диван и вытянув свои длинные ноги. – Я об Оленине.

Король, который как раз в это мгновение раскуривал сигару, удивленно вскинул брови.

– Чем же он тебе не угодил? Пишет свои донесения – ну и пусть пишет.

– Он слишком полагается на свою неприкосновенность, – сквозь зубы ответил полковник. – И мне надоело, что он позволяет себе… – он дернул щекой и не закончил фразу.

Стефан только пожал плечами. Он отлично знал Оленина, и в глубине души его немного забавляло, как тот пытается обходиться с самолюбивым адъютантом.

– Полно тебе, Милорад… Выслать его из страны – так русские пришлют другого, и еще неизвестно, будет ли нам от этого лучше. Пока Оленин ничем себя не скомпрометировал, пусть остается. – Он подался вперед. – Ну что? Ты ее видел?

– Баронессу Корф? Видел.

– Рассказывай! – потребовал король. – Как она?

Милорад поглядел на него и улыбнулся.

– Я видел ее на перроне всего пару минут. О чем тут рассказывать?

От обиды король едва не выронил сигару и покраснел.

– Хорошенькое дело! Милорад, это никуда не годится! Должен же я знать, в конце концов, кого ко мне подсылают, чтобы отнять Дубровник. Насколько она опасна?

– Настолько, насколько может быть опасна любая красивая женщина, – беспечно ответил полковник.

– Так она красавица? – с удовлетворением заключил Стефан. – Тем лучше, хотя бы не потрачу время зря.

– Хорошо, что Лотта вас не слышит, – поддразнил его полковник.

– О да, Лотта и Шарлотта, – усмехнулся король. Шарлоттой звали его жену, которую он никогда не любил и с которой жил только по необходимости. – Ты мне так и не сказал: она брюнетка, блондинка?

– Блондинка, и у нее прехорошенькие ручки. И запястья тонкие-тонкие… Королевские запястья, словом.

– Дьявол! – простонал Стефан. – Ну почему я не мог сегодня отправиться на вокзал встречать… кузена Михаила, к примеру? Я теперь не усну, думая об этой баронессе. Где мне ее увидеть?

Войкевич нахмурился.

– Это плохая мысль, ваше величество, – промолвил он после паузы.

Если адъютант говорил «ваше величество», когда они беседовали наедине, Стефан понимал, что речь идет о вещах, важных для него как короля, и обыкновенно он прислушивался к словам Милорада.

– Ты прав, ни к чему мне искать с ней встречи, – усмехнулся монарх, разглядывая сизые клубы дыма, уплывающие к потолку. – Все равно она сама должна будет явиться ко мне, и тогда я решу, что мне делать.

– С Дубровником? – быстро спросил полковник.

– Нет-нет, с Дубровником все давно уже решено. Она ничего от меня не добьется.

– А я думаю, – медленно проговорил Милорад, – что она попытается.

И двое мужчин со значением посмотрели друг на друга.

– Хорошо, тогда я не буду ей мешать, – довольно-таки двусмысленно отозвался Стефан.

Адъютант не мог сдержать улыбки.

– Завтра ваш кузен принц Михаил устраивает бал. Думаю, она явится туда вместе с Олениным, и вы сможете рассмотреть ее… во всех подробностях.

– Да, подробности мне не помешают, – рассмеялся король и только тут спохватился, что он курит, а его товарищ нет. – Сигару? Бери, если хочешь.

– Я лучше папиросу.

– Пф! Папиросы – это… это… – Он сделал своей маленькой белой ручкой неопределенный жест, показывая, что папиросы по сравнению с благоуханными сигарами – ничто. – А впрочем, кури что хочешь, – добродушно заключил он.

Полковник достал папиросы, с наслаждением затянулся и откинулся на спинку дивана.

– Кстати, вы знаете, что говорят о лейтенанте Бекмане и фрейлине ее величества? – спросил он.

– А что говорят? – загорелся монарх. Едва ли не больше всего на свете он обожал сплетни, а его адъютант всегда был отлично осведомлен о том, что творилось при дворе.

Пока в королевском кабинете обсуждалось поведение фрейлины, которая, не обладая ни красотой, ни богатством, ухитрилась-таки скомпрометировать лейтенанта, да так, что ему, похоже, теперь придется на ней жениться, в гостиной российского резидента шла совершенно иная беседа.

– Я подумал, что вам не стоит жить в гостинице, – сказал Петр Петрович, – и поэтому снял для вас апартаменты недалеко от посольства. Прислуга будет наша, посольская, так что ни о чем не беспокойтесь.

Амалия, стоя у окна, рассеянно смотрела на два флага, развевающиеся над соседней площадью. На одном красовался устрашающего вида зеленый дракон, взгромоздившийся на башню, – это был флаг города Любляны. На другом был изображен золотой коронованный лев на синем фоне, он являлся государственным флагом Иллирии.

– А посольство далеко от королевского дворца? – спросила Амалия, оборачиваясь к Оленину.

– Не очень. Мы сейчас в Старом городе, – объяснил резидент, – а дворец стоит на холме, который возвышается над Любляной.

– А собор, мимо которого мы проезжали…

– Кафедральный собор Святого Николая. Строили итальянцы в барочном стиле.

– Должна признаться, мне больше нравится готика, – заметила Амалия. Петр Петрович покосился на нее с любопытством: с его точки зрения, такая дама скорее должна была любить какое-нибудь легкомысленное рококо, чем стихийный, трагический готический стиль.

– В городе есть готическая часовня, но она относится к королевской резиденции. Впрочем, если вы захотите там побывать, думаю, это можно будет устроить. – Петр Петрович улыбнулся. – Все местные достопримечательности легко можно обойти за один день. Несколько церквей, но ни одной первоклассной, ратуша, фонтан Трех рек, дворец князя Михаила, наследника престола… Вообще, в Любляне дворцов хватает, хотя, с моей точки зрения, большинство из них всего лишь большие особняки. – Говоря, Петр Петрович достал из кармана ключ, отомкнул верхний ящик стола и вытащил из него большой конверт, украшенный печатью со львом. – Завтра мы с вами приглашены к наследнику на званый вечер. Король также будет, – добавил он.

– А мадемуазель Рейнлейн?

– Разумеется.

Амалия отошла от окна и опустилась в кресло, к великой досаде оленинского кота, который облюбовал это место. Васька только что проскользнул в дверь, сделал круг по комнате, чисто по-кошачьи делая вид, что совершенно не замечает гостью, после чего бесцеремонно взобрался к ней на колени. По правде говоря, кот был не прочь выпустить коготки – так, слегка, чтобы показать, кто в доме хозяин, – но, поглядев в золотистые глаза Амалии, почему-то отказался от этого намерения и сделал вид, что дремлет.

– У нас есть что-нибудь на эту особу? – спросила баронесса Корф, хмурясь.

Петр Петрович вздохнул и развел руками.

– Кроме сведений о ее прошлых любовниках, ничего. Но король не тот человек, который станет обращать внимание на чье-то прошлое.

– Понятно, – уронила Амалия. – Петр Петрович, только откровенно. Вы считаете, у меня есть шансы добиться того, что нам нужно?

Петр Петрович задумчиво поглядел на баронессу и хотел было завести речь, полную обиняков и тонких намеков, куда рассчитывал подпустить также пару шуток и, пожалуй, шпильку в адрес российского правительства. Но тут он, как и его кот, увидел выражение глаз Амалии и понял, что нет смысла ходить вокруг да около.

– Боюсь, Амалия Константиновна, что нет.

– Противостоящие нам силы настолько непреодолимы? – спросила Амалия, гладя кота.

– Это Балканы, Амалия Константиновна, – улыбнулся резидент. – Вы ведь раньше работали в Западной Европе, не так ли? Ну так на Балканах вам придется забыть все, что вы знаете. И дело даже не в том, что этот регион – настоящая пороховая бочка. Здесь все крайне… э… запутано. С виду в Иллирии, конечно, Европа, монархия, связанная со многими царствующими домами, парламент и сенат. Казалось бы, живи, царствуй и радуйся. На самом деле страну населяет нищий и, как следствие, озлобленный народ, от которого можно ждать чего угодно. Отсталость, опять же – во многих районах докторов до сих пор считают кем-то вроде приспешников сатаны и предпочитают обходиться услугами знахарей, из-за чего, само собой, мрут как мухи. В столице и на побережье дело обстоит чуть получше, но уверяю вас, мне известны аристократы весьма высокого рода, которые искренне верят, что мыться вредно. При этом все как один хором утверждают, что они европейцы, сторонники цивилизации и вообще без них не обходился ни один чих мировой истории. К тому же они всерьез полагают себя интеллектуальной нацией, и попробуйте только сказать им, что вы считаете Бреговича – которого, кстати сказать, они и не читают – посредственным поэтом. О, в этом случае вы на всю жизнь сделаетесь их врагом! А еще, – будничным тоном продолжал Петр Петрович, – в стране нет единства. Колоссальная внутренняя разобщенность, каждая деревня непременно терпеть не может соседнюю. То же самое и между людьми, и я вам скажу, что нет ничего легче, чем кого-то с кем-то тут поссорить. Прибавьте к этому вечную славянскую привычку путать государственные деньги со своими. Неудивительно, что до сих пор здесь так мало железных дорог, а обычные не ремонтируются годами.

– Совсем как в России, – заметила Амалия, внимательно слушавшая своего собеседника.

– Не буду с вами спорить, – улыбнулся Петр Петрович. – Теперь посмотрим, Амалия Константиновна, что у нас получается. Вы приехали сюда, чтобы заключить договор по поводу Дубровника. На что или на кого мы можем рассчитывать, чтобы добиться своего? Есть генерал Иванович, который несколько лет служил в России, женат на русской и готов защищать наши интересы. – Петр Петрович поморщился. – В Петербурге генерала считают нашим другом, а лично я полагаю, что лучше бы он был нашим врагом. Нет ничего хуже, чем вот такие прямолинейные военные, везде привыкшие идти напролом. Вокруг Ивановича группируются люди, которые идут за ним либо из симпатии, либо потому, что мы щедро платим за оказанные услуги. – Резидент не мог удержаться от вздоха, вспомнив, сколько денег ему в свое время пришлось уплатить всем этим «друзьям». – Однако среди них нет ни одного министра, ни одного сколько-нибудь важного сановника. Стало быть, при обсуждении вопроса о Дубровнике только Иванович будет за нас, а все остальные – против. Остальные – это сенатор Верчелли, старый брюзга, затем наследник престола Михаил, который держит сторону немцев, и вся австрийская клика вместе с резидентом Кислингом, которая группируется вокруг генерала Ракитича. Ни для кого не секрет, что они – обыкновенные предатели, которые желают только одного, чтобы Иллирия стала полностью зависимой от Австро-Венгрии, а еще лучше, чтобы вообще потеряла независимость и вошла в состав империи. Не забудьте также республиканцев, которые группируются вокруг депутата Старевича – эти вообще нас терпеть не могут и, едва заслышав о Дубровнике, поднимут крик, что страну оккупируют. Ну и, наконец, Лотта Рейнлейн. Мне доподлинно известно, что ей шлют деньги из Вены, и пока она оказывает влияние на короля, нечего и думать о том, чтобы подписать соглашение по поводу Дубровника. Скорее уж там будут стоять австрийские корабли, и если этого до сих пор не произошло, то только потому, что король Стефан все-таки не безумец и отлично понимает последствия такого шага.

Амалия задумалась.

– Хотите совет? – спросил Петр Петрович, пристально наблюдавший за ней.

– Разумеется.

– Как человек, который уже десять лет находится в Любляне, скажу вам откровенно: нет никакой надежды перетянуть всех этих людей на свою сторону или хотя бы нейтрализовать их. А поддержка генерала Ивановича такова, что лучше бы ее не было. На вашем месте, Амалия Константиновна, я бы постарался добиться нейтралитета Дубровника и остальных иллирийских портов. Чтобы там не было ни нашей, ни австрийской военно-морской базы, ни итальянской, о которой мечтает граф Верчелли.

Амалия улыбнулась.

– Скажите, Петр Петрович… А о чем мечтает полковник Войкевич?

По правде говоря, Оленин ждал этого вопроса и оттого кивнул с удовлетворением.

– Войкевич – сын лакея, о чем нередко склонен забывать. С самого детства он неотлучно находится при короле, и тот доверяет ему как никому другому. Конечно, его поддержка была бы весьма ценной для нас, но… – Резидент раздраженно повел плечами. – Я не вижу никакого способа добиться этого. Влиять через женщину на него бесполезно – хоть он и готов влюбиться в первую встречную, но с удивительной ловкостью отделяет любовь от серьезных дел. Деньги он берет со всех, с кого только можно, но у него скверная манера никогда не делать того, что обещал, или делать минимум. Кроме того, он не слишком умен и сам признается, что его ничего не интересует, кроме того, чтобы на нем мундир хорошо сидел.

– Чью сторону он держит? – спросила Амалия.

Оленин улыбнулся.

– Как ни странно, он держит сторону короля. Конечно, полковника обхаживали и австрийцы, и итальянцы, и даже представители сербского короля, которых здесь не слишком жалуют. Но этот тип скользкий, как угорь. Он всем улыбается, со всеми сердечен и со всех, как я уже говорил, берет мзду. Ходят слухи, что он даже делится с королем взятками, которые получает со всех сторон, за что король смотрит сквозь пальцы на то, что предпринимает Войкевич. Недавно, к примеру, полковник сумел протолкнуть проект новой железной дороги, которую будут строить англичане, и благодаря этому купил себе целый дворец. А ведь наши предлагали построить железную дорогу гораздо дешевле…

Амалия вздохнула и машинально погладила кота. Тот, казалось, спал, но приоткрыл глаза и поудобнее свернулся на коленях у молодой женщины.

– Словом, все против нас, – задумчиво проговорила Амалия. – Что ж, трудности на то и существуют, чтобы их преодолевать.

С точки зрения Петра Петровича, эта фраза в данных обстоятельствах не имела ровным счетом никакого смысла, но он умел быть снисходительным к дамам и потому счел за благо оставить свое мнение при себе.

– А теперь, – сказала его собеседница, – расскажите мне все, что вам известно о Лотте Рейнлейн.

Глава 5
Бал во дворце наследника

– Значит, ее зовут Амалия Корф? – спросила балерина.

Генерал Ракитич утвердительно кивнул. Лотта откинулась на спинку кресла, задумчиво глядя в трехстворчатое зеркало над гримировальным столиком. В зеркале отражалась молодая, стройная темноволосая женщина с большими серыми глазами. Недруги Лотты Рейнлейн (а таких было более чем достаточно) обыкновенно говорили, что она не красавица, что у нее слишком тонкие губы и костлявые плечи (выпирающие кости в ту эпоху считались чем-то вроде смертного греха). На фотографиях Лотта и впрямь не впечатляла особой статью, но в жизни у нее была восхитительная осанка, лебединая шея и изящные руки, а выразительные глаза с длинными черными ресницами околдовывали и сбивали с толку. В прошлом году она приехала в Любляну на гастроли, танцевать в местном театре. На представлении ее увидел король Стефан и сразу же влюбился. Следствием его влюбленности стало, во-первых, то, что театр вскоре обновили и украсили впечатляющим количеством позолоты, а во-вторых, то, что Лотта Рейнлейн стала почти официальной фавориткой царствующего монарха. Поначалу придворные считали, что увлечения Стефана хватит, как это уже не раз случалось раньше, всего на пару месяцев, но время шло, а Лотта только все глубже вонзала свои коготки в королевское сердце. Она была пикантная, в меру остроумная, незлобивая и обожала то, что любят женщины и дети – игрушки и все блестящее. Речь ее напоминала щебет маленькой птички, и в жизни она предпочитала окружать себя птицами в клетках, цветами, бриллиантами, духами и крошечными собачками. При этом те, кто хорошо знал ее по сцене, утверждали, что она, несмотря на всю избалованность, редкая труженица.

– Баронесса! – протянула Лотта и задумалась, облокотившись на красивую белую руку.

Смуглый, тощий, носатый Ракитич, в пику королевской моде носивший громадные усы, кашлянул.

– Милорад сказал, что она очень, очень хороша собой, – заметил генерал. – Так что… берегитесь, мадемуазель!

– Ей уже 36 лет, – отмахнулась Лотта с той беспечностью, с какой можно рассуждать, только если тебе еще нет 25. – Чего мне бояться?

– Она интриганка, – шепнул Ракитич, зловеще шевельнув усами. – И авантюристка. Кислинг говорит, она проворачивала такие дела, которые ему даже и не снились. Думаю, нам стоит ее опасаться.

– Это мы еще посмотрим! – объявила Лотта и легким, типично балетным движением поднялась с места.

Сегодня у нее была только одна небольшая репетиция, на которой настояла она сама. А вечером…

Вечером, разумеется, она даст бой этой неведомой баронессе Корф, которая попытается – Лотта была совершенно в этом уверена – увести у нее ненаглядного короля.

– Смотрите, мадемуазель, я вас предупредил! – крикнул Ракитич ей вслед.

Можно быть уверенным, что ни одна женщина не выбирала в тот день бальное платье придирчивее, чем Лотта Рейнлейн, которой предстояло встретиться лицом к лицу со своей соперницей. Наряд кремового цвета, украшенный оборками и богатой вышивкой, был восхитителен. Шелковые воланы, где надо, прикрывали выпирающие ключицы, однако выгодно обрисовывали красивые руки, украшенные тяжелыми сверкающими браслетами. С собой на бал Лотта захватила любимую собачку по кличке Талисман – она верила, что этот зверек и впрямь приносит ей удачу.

Так как согласно этикету балерина не могла приезжать в сопровождении короля, она, как обычно, явилась в обществе Ракитича, которого язвительный Верчелли за глаза прозвал «собачьим генералом». Именно Ракитичу обычно приходилось носить на руках любимую собачку королевской фаворитки.

Вечер начался в восемь, балерина приехала на час позже, однако ее сразу же ждало разочарование. Верзила Кислинг, уныло потягивавший в углу шампанское, сразу же сообщил ей, что баронесса Корф пока не показывалась.

– А его величество? – спросила балерина, отчего-то забеспокоившись.

Резидент ответил ей, что король Стефан уже приехал и что непредсказуемый Войкевич успел учинить скандал, о котором завтра наверняка будет судачить вся Любляна.

Дело в том, что на вечер к князю Михаилу была приглашена делегация из Германии, сопровождать которую должны были люди Войкевича. Если Стефан был согласен терпеть своего двоюродного брата, то вечные восхваления немцев уже действовали королю на нервы. Кроме того, хоть делегация и была негосударственной, немцы сначала нанесли визит наследнику и только потом – королю, что Стефан счел нешуточным для себя оскорблением.

– Неужели Милорад вызвал их на дуэль? – рассеянно спросила Лотта.

Оказалось, что полковник организовал месть гораздо тоньше. Итак, в начале вечера заиграла торжественная музыка, и в зал вошли немцы. Все высокие, плечистые, крепкие как на подбор. Но коварный Войкевич распорядился отобрать из своего полка самых рослых солдат. И, когда приглашенные вошли в зал, все увидели маленьких, хлипких немцев, над которыми возвышались здоровенные хорваты, словенцы и сербы, сопровождавшие делегацию.

– Лилипуты наносят визит, – сострил известный своим желчным характером граф Верчелли, и шутка мгновенно облетела зал. Князь Михаил был в ярости, но формально ему было не в чем обвинить строптивого полковника. Михаил просил почетное сопровождение для гостей, и Войкевич с согласия его величества такое сопровождение предоставил. Что тут особенного, в самом деле?

Сразу же развеселившись, балерина подошла к полковнику и протянула ему руку для поцелуя. По правде говоря, обычно она не слишком жаловала адъютанта – как и большинство женщин, которые подсознательно терпеть не могут друзей своих благоверных.

– Вы, оказывается, коварный человек, Милорад! – сказала она Войкевичу, смеясь и играя веером.

– Не понимаю, о чем вы, мадемуазель, – отвечал полковник, напустив на себя скромный вид. – Я просто исполняю свой долг!

Черноволосый, с ослепительной улыбкой, в белом парадном мундире с золотыми аксельбантами, он прямо-таки излучал обаяние, и Лотта на мгновение взглянула на него другими глазами.

Ах, если бы не король! Если бы не этот слюнтяй!

«Интересно, – подумала балерина, – Милорад действительно скоро женится на богатой или?..»

Но тут очень кстати подошел Стефан и, изо всех сил стараясь сохранять серьезность, поблагодарил адъютанта за то, что тот блестяще справился с его поручением и предоставил немцам такой внушительный эскорт.

– Для меня честь – служить вашему величеству, – объявил полковник, кланяясь, и тут земля ушла у Лотты из-под ног.

Причиной этого было вовсе не землетрясение, как могут подумать мои практичные читатели, а появление в зале нового лица. Лицо это было женского пола и невероятного очарования. Вокруг вновь прибывшей колыхалось облако шелка кораллового цвета, отделанное блестящими стразами, которые складывались в очертания бабочек и цветов орхидеи. Слева от незнакомки, приглядевшись, можно было заметить Петра Петровича Оленина, но я ручаюсь моей честью сочинителя, что ни один человек в зале в то мгновение не обратил на него внимания – слишком уж эффектна и ослепительна была его спутница.

Завидев вновь прибывшую, здоровенный генерал Иванович приосанился и расправил плечи еще шире, хоть это казалось делом почти невозможным. Австрийский резидент Кислинг побледнел, а князь Михаил, напротив, покраснел. Генерал Ракитич так таращился на гостью, что чуть не уронил вверенную ему собачку. Нос королевы Шарлотты, которая стояла в углу, сделался еще длиннее, а платье стало выглядеть еще безвкуснее. Республиканский депутат Старевич поперхнулся длинной речью о выгодах демократии, которой он пытался уморить графа Верчелли, и все мысли о свободе, равенстве и братстве благополучно вылетели у него из головы. Что же касается язвительного старого графа, то впервые за последние годы ему совершенно не хотелось шутить.

– Однако! – молвил Войкевич, пристально глядя на Амалию, и более не сказал ничего.

Король Стефан испытывал смешанные чувства. Политика приучила его к осторожности, и, едва прошел первый всплеск восторга, он сразу же вспомнил, кем Амалия является и для чего она прибыла сюда. А она, словно нарочно желая его подразнить, в сопровождении Оленина прежде всего подошла к хозяину дворца. Петр Петрович представил их друг другу и объявил, что Амалия всегда мечтала побывать в Любляне и рада, что ей представилась такая возможность.

– Я о-очень рад нашему знакомству, сударыня, – сказал по-французски князь Михаил, учтиво кланяясь, и Амалия отметила, что наследник престола немного заикается. Князь был высокий, но тщедушный и весь какой-то хлипкий. Линия рта красивая, но немного безвольная, нос птичий, маленькая головка возвышается над узкими плечами. И глаза тоже маленькие. Часто мигая, они по-птичьи тревожно глядели на Амалию. Чтобы успокоить князя, она сказала несколько любезных слов и расспросила его об архитекторе дворца и о том, кто занимался росписью залов. Петр Петрович, стоявший возле Амалии, вел себя так, словно его тут вообще не было, но острым взором приметил небольшую группу женщин напротив, которые все как одна недружелюбно косились на его спутницу и, прикрываясь веерами, злословили вовсю. Также он не без удовольствия отметил растерянный вид Лотты Рейнлейн и то, как полинял, потускнел ее наряд, теперь казавшийся лишь скучной кремовой тряпкой. «Ай да баронесса… И как король на нее смотрит! Неужели она добьется того, что Дубровник будет наш?»

– Кузен, кузен, – шутливо сказал Стефан, подходя к ним, – это непростительно! Ты захватил самую лучшую гостью… а нам остается только смотреть и завидовать!

Михаил смешался еще сильнее и представил Амалии короля, из-за плеча которого выглядывал улыбающийся полковник. Стефан поцеловал ручку гостьи, после чего не сразу отпустил ее, и произнес витиеватый светский комплимент.

А Амалия, улыбаясь, слушала его и думала, до чего же ей скверно. В душе ее словно сидела маленькая черная кошечка и неутомимо скребла, скребла когтями. Все это было нелепо – и толпа приглашенных, которые силились выглядеть по-европейски, но только подчеркивали свою провинциальность, и несчастные глаза Лотты, которую она узнала по фотографии на открытке, и обилие позолоты в окружающей обстановке, при том что потолок вокруг люстры потемнел и пошел трещинами, а лакеи ходили в несвежих сорочках. Но хуже всего было платье – коралловая мечта от кудесника Жака Дусе, которое она заказала, намереваясь поехать этим летом куда-нибудь вместе со своим любовником, и которое теперь каждой складкой, при каждом движении напоминало о ее личной неудаче. И от этих потаенных мыслей глаза ее темнели, рука сжимала веер все сильнее, пока не произошла маленькая катастрофа – пластина переломилась, и веер упал на пол.

Амалия опомнилась и поглядела на веер так, словно видела его впервые в жизни. Король был немного раздосадован – он не ожидал от Амалии такой нарочитой, театральной выходки, к тому же в каких-то двух десятках шагов от них стояла его супруга. Выручил его, как всегда, Войкевич, который наклонился, подобрал веер и с улыбкой вернул его хозяйке. Она поблагодарила его кивком головы.

– Я надеюсь, вам понравится в Любляне и мы еще долго будем иметь удовольствие видеть вас, – сказал король Амалии.

– О, ваше величество может не сомневаться в этом! – последовал ответ.