Текст книги "Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)"

Вальтер Скотт
Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2008

© ООО «РИЦ Литература», состав, комментарии, 2008

* * *

Черный Карлик

Глава I
Предварительная

{1}1
  «Черный Карлик», написанный в 1816 г., – один из романов, изданных Скоттом в серии, которую он назвал «Рассказы трактирщика» («Tales of My Landlord»). Кроме «Черного Карлика», в серию вошли романы: «Пуритане» (1816), «Эдинбургская темница» (1818), «Ламмермурская невеста» (1819), «Легенда о Монтрозе» (1819), «Граф Роберт Парижский» (1832), «Замок Опасный» (1832). Они написаны якобы неким деревенским учителем Питером Петтисоном по рассказам владельца гостиницы «Уоллес» в Гэндерклю. После смерти Петтисона другой вымышленный персонаж – гэндерклюский учитель и церковный псаломщик, или, как именует его Вальтер Скотт, «мой ученый друг и покровитель», мистер Джедедия Клейшботэм – будто бы издал сочинения покойного, чтобы покрыть издержки на его похороны. Об этом и сообщает В. Скотт в полушутливых-полусерьезных предисловиях, предпосланных отдельным томам серии.


[Закрыть]

Было ясное апрельское утро. Предыдущей ночью выпал сильный снег, и земля оставалась покрытой ослепительно блестевшим покровом дюймов на шесть глубины. В эту пору к гостинице «Уоллес» подъезжали двое всадников. Один из них был рослый мужчина крепкого сложения, в сером кафтане, широких дорожных шароварах из толстого сукна, в клеенчатой шляпе и высоких сапогах, а в руке у него был здоровенный хлыст в серебряной оправе. Ехал он на крупной и сильной бурой кобыле с жесткой шерстью, но хороших статей; седло под ним было обыкновенного помещичьего фасона, а двойная уздечка – военного образца. Сопровождавший его человек был, по-видимому, слуга: он ехал на мохнатом сереньком пони, на голове носил мягкую синюю шапку, вокруг шеи был повязан большим клетчатым платком, вместо сапог был обут в длинные шерстяные чулки синего цвета, его руки были без перчаток и сильно перепачканы дегтем, а к своему спутнику он относился с почтительным вниманием, но без малейших признаков низкопоклонства и церемонности, свойственных людям его звания по отношению к представителям поместного дворянства. Напротив, они въехали во двор совсем рядом и чуть ли не в один голос произнесли следующую заключительную фразу своего разговора:

– Помилуй бог, коли такая погода долго продержится, что же мы будем делать с ягнятами!

Этого было достаточно для хозяина гостиницы: он вышел им навстречу, взял под уздцы господского коня, чтобы подержать его, покуда всадник слезал с седла; конюх между тем оказал ту же услугу другому приезжему, и трактирщик, приветливо проговорив: «Добро пожаловать, милости просим!», тут же осведомился, нет ли каких вестей с южных гор.

– «Вестей»? – сказал фермер. – Да вести-то все плохие. Дай бог как-нибудь уберечь овец, а что до ягнят, то их придется поручить охране Черного Карлика.

– Да-да, – подхватил, покачивая головой, старый пастух (ибо таково было звание слуги), – нынче ему будет довольно хлопот с дохлой скотиной!

– Черный Карлик? – отозвался мой ученый друг и покровитель[1]1
  В настоящем случае, а также и в некоторых других, мы позволили себе выделить те словечки, которые уважаемый издатель этих страниц, мистер Джедедия Клейшботэм*, вставил, по-видимому самовольно, в текст, написанный его покойным другом, мистером Петтисоном. Раз навсегда считаем долгом заметить, что эти вставки почти исключительно встречаются в тех местах, где дело идет о личном характере и поступках этого ученого джентльмена; конечно, ему самому виднее, как именно следует выражаться насчет его личности и поведения. – Примеч. авт.
  * Джедедия Клейшботэм – вымышленный издатель «Черного Карлика» и ряда других романов В. Скотта.


[Закрыть] мистер Джедедия Клейшботэм. – Это кто же такой будет?

– Ну, вот еще, – отвечал фермер, – неужто вы не слыхивали о Мудром Элши, Черном Карлике, о котором рассказывают столько всякой всячины? Я, впрочем, полагаю, что все это сущий вздор и враки, от начала и до конца.

– Однако же ваш отец крепко верил этому, – молвил старик, которому, очевидно, сильно не нравился скептицизм его хозяина.

– Он-то верил, Баулди, что и говорить! Но ведь это было еще в те времена, когда у нас и домовые водились, и прочая нечисть. Мало ли во что верили тогда, а теперь уж давным-давно никто не верит… с самых тех пор, как у нас выведена длинная овца.

– Тем хуже, тем хуже… очень жаль, что так! – сказал старый пастух. – Ваш батюшка, как я вам не раз говорил, был бы очень недоволен, кабы видел, что сломали старую башню и сложили из нее ограду для парка. А любимый его холмик, поросший мятликой, где он, бывало, сиживал по вечерам, укутавшись в плед, и так любил смотреть, как коровы возвращаются с поля в загон! Каково бы ему было видеть, что этот самый холмик теперь весь перепахан и засажен?

– Полно тебе, Баулди, – возразил фермер, – выпей лучше чарку, что подает тебе хозяин, и не ломай себе головы над теми переменами, которые происходят на свете, покуда сам ты здоров и благополучен.

– За ваше здоровье, господа! – молвил пастух. Он осушил свою чарку, заметил, что вино доброе, а потом продолжал: – Уж конечно, нашему брату не пристало судить о таких вещах, а все-таки я скажу, что славный был этот холмик, весь на солнышке, и мятлика на нем высокая, и куда как хорошо было бы приютить на нем ягнят в такое морозное утро, как, например, сегодня.

– Так-то так, – сказал фермер, – но ведь ты сам знаешь, что для длинных овец надо нам припасти кормовой репы и много для этого поработать и плугом и мотыгой, так уж тут некогда сидеть на пригорках да надеяться на Черного Карлика, как у вас делалось в прежние времена, когда водились одни только короткие овцы.

– Правда, правда, хозяин, – отвечал пастух, – но на коротких овец, я думаю, и расход был покороче.

Тут мой уважаемый и ученый покровитель опять вмешался в разговор, заметив, что решительно никогда не мог разобрать, которые овцы длиннее, а которые короче.

На это фермер расхохотался во все горло, а пастух с удивлением вытаращил глаза и сказал:

– Да ведь это о шерсти говорится, о шерсти, а не о самой скотине, когда поминают про длину или короткость! Коли померить их спины, так, пожалуй, выйдет, что долгорунная будет покороче той, у которой короткое руно. Но нынче только шерстью и оплачивается земельная аренда, а на это немало нужно денег запасать.

– Да, Баулди говорит сущую правду, – заметил фермер, – покуда мы разводили коротких овец, цена на землю была не в пример дешевле. Мой батюшка платил за ферму всего шестьдесят фунтов в год, а мне она обходится в триста со всеми мелочами. Это так. Однако мне недосуг стоять да болтать по-пустому; хозяин, дайте-ка нам позавтракать да посмотрите, чтобы лошадей накормили как следует. Я хочу съездить к Кристи Уилсону, уговориться насчет цены, которую ему следует получить с меня за годовалых овец. На Босуэлской ярмарке мы с ним торговались, торговались, шесть кувшинов пива усидели и все не могли прийти к соглашению, все не состоялся торг… Боюсь, как бы и теперь даром не пришлось время потратить, пожалуй, от него толку не добьешься… Послушайте-ка, сосед, – продолжал фермер, обратившись к моему почтенному и ученому покровителю, – коли вам интересно узнать побольше насчет длинных и коротких овец, я ворочусь сюда непременно часу в первом пополудни, а если пожелаете послушать россказни про Черного Карлика и про всякие подобные штуки, то вы раскошельтесь на кувшин пива, распейте его пополам с нашим Баулди, и он вам все выложит, как из ружья выпалит. А коли мне удастся уладить мое дело с Кристи Уилсоном, я и от себя вам выставлю еще один кувшин.

В назначенное время фермер действительно воротился, да еще не один, а вместе с Кристи Уилсоном: их торг сладился так благополучно, что не пришлось прибегать к судебному разбирательству. Мой почтенный и ученый покровитель не преминул присоединиться к их обществу, желая воспользоваться угощением, обещанным как для ума, так и для тела, хотя всем известно, что касательно последнего он отличается крайней умеренностью; хозяин трактира тоже примкнул к компании, и просидели мы за столом до позднего вечера, приправляя потребляемые напитки множеством отборных рассказов и песен. Последнее происшествие этого вечера, оставшееся у меня в памяти, состояло в том, что мой ученый и уважаемый покровитель свалился со стула, предварительно произнеся длинную речь в похвалу трезвости и заключив ее цитатой из «Скромного пастушка»{2}2
  «Скромный пастушок» – пасторальная драма шотландского поэта Аллана Рэмзи (1686–1758).


[Закрыть], откуда он заимствовал куплет, относившийся, собственно, к скупости, но весьма удачно применил его к пьянству:

 
В жизни, кто доволен малым,
Спит спокойно, без забот;
А излишек порождает
Тьму сомнений и хлопот.
 

В течение вечера не забыт был и Черный Карлик[2]2
  Черный Карлик, ныне почти позабытый, в те времена слыл за очень важную особу в долинах пограничных предгорий, и на него обыкновенно сваливали в этих местах каждый изъян в овечьем стаде, каждую порчу рогатого скота. Доктор Лейден*, не раз упоминающий о нем в своей балладе «Килдарский конь», говорит, что Черный Карлик был «колдун самого вредоносного сорта, настоящий скверный дургар». Наилучшее и наиболее достоверное описание этого таинственного и опасного существа встречается в рассказе, сообщенном автору этой книги известным исследователем старины Ричардом Сертисом**, эсквайром, из Мэнсфорта, автором «Истории Дургемского епископства».
  Согласно этому достоверному преданию, двое молодых людей, уроженцев Нортумберленда, отправились на охоту и, увлекшись этой забавой, забрались в горные болота на границах Камберленда. Они сделали привал в глухой лощине, на берегу речки, и стали подкреплять свои силы провизией, которую принесли с собой. Поев, один из них уснул. Товарищ, не желая беспокоить его, тихонько вышел из лощины и стал оглядывать местность, но вдруг с удивлением увидел возле себя существо, принадлежавшее как бы не здешнему миру, такой это был отвратительный на вид карлик. Голова у него была такой же величины, как у обыкновенного взрослого мужчины, что составляло странное противоречие с общим его ростом, который был далеко ниже четырех футов. Вместо шапки у него был целый лес длинных, спутанных рыжих волос, свойством напоминавших шкуру барсука, а темно-бурым, красноватым оттенком похожих на окраску зацветающего вереска. Руки и ноги его казались чрезвычайно мощными, и вообще в нем не замечалось никакой неправильности сложения, помимо уродливо сокращенного роста, при полном развитии конечностей. Испуганный охотник стоял как вкопанный и с ужасом созерцал это страшное явление; между тем оно гневно нахмурилось и спросило его, по какому праву он, непрошеный, ворвался в эти горы и с чего вздумал уничтожать безобидных обитателей здешних мест. Не зная, что сказать, озадаченный охотник попробовал задобрить разъяренного карлика, предложив ему отобрать всю дичину на правах местного землевладельца. Но это еще сильнее рассердило карлика, который объявил себя властелином этих гор и покровителем всего зверья, искавшего пристанища в здешней глуши, так что ему противно смотреть на дичину, добытую ценой их жизни и страданий. Охотник смирился перед сердитым колдуном, уверял его, что не знал об установленных им законах, клялся, что никогда больше не будет его беспокоить своим присутствием, и, наконец, как будто умилостивил. Карлик стал разговорчивее и сообщил, между прочим, что он нечто среднее между человеком и ангелом, а потом неожиданно прибавил, что имеет надежду способствовать искуплению сынов Адама. Он стал уговаривать охотника зайти к нему в жилье, говоря, что оно тут близехонько, и честью заверил, что отпустит его без обиды. Но в эту минуту послышался возглас другого охотника, который окликал своего товарища, и карлик, быть может не желая показываться двоим сразу, исчез из вида в тот самый момент, когда молодой человек вышел из лощинки и присоединился к своему спутнику.
  По общему мнению всех лиц, наиболее опытных в делах такого рода, если бы юный охотник пошел в жилье карлика, то, невзирая на успокоительные обещания, колдун или разорвал бы его на части, или замуровал бы на многие годы в какую-нибудь зачарованную горную пещеру.
  Таков последний из достоверных рассказов о появлении Черного Карлика.
  * Лейден Джон (1775–1811) – шотландский поэт, врач, востоковед и фольклорист.
  ** Ричард Сертис. – Очевидно, имеется в виду Роберт Сэртис (1779–1834), собиратель древностей и фольклора, сотрудничавший с В. Скоттом.


[Закрыть], а старый пастух Баулди знал о нем столько рассказов, что сумел заинтересовать слушателей. Оказалось, между прочим, однако не прежде, чем опорожнили третью миску пунша, что и сам фермер далеко не так недоверчиво относился к этому предмету, как можно было подумать сначала: он заявлял себя вольнодумцем и прикидывался неверующим в старинные россказни только потому, что считал подобную слабость неприличной для человека серьезного, делового, платящего до трехсот фунтов в год одной аренды, тогда как на самом деле он был далеко не прочь верить тому, во что верили его предки. Я, по обыкновению, пустился на разведку, порасспросил и других лиц, обитавших в той же дикой и пастушеской местности, где происходила следующая предлагаемая повесть, и, по счастью, мне удалось собрать многие нити этой истории, мало кому известные, но до некоторой степени могущие разъяснить такие обстоятельства, которые, по слухам, преувеличенным молвой, могли сходить за настоящие чудеса и подавать повод к самому нелепому суеверию.

Глава II

Вы желаете изображать не иначе как Герна, охотника?

Шекспир. «Виндзорские проказницы»

В одном из отдаленнейших уголков южной Шотландии, там, где воображаемся черта, проводимая по вершинам обнаженных гор, отделяет эту страну от сопредельного ей королевства, возвращался с охоты на оленя молодой человек, по имени Галберт или Габби Эллиот, зажиточный фермер и потомок того Мартина Эллиота из Прикен-тауэра, о котором сохранилось немало преданий в пограничных летописях и песнях.

В старые годы водилось множество оленей в этой глухой и пустынной местности, но теперь они стали редки, и немногие оставшиеся стада укрывались в таких отдаленных и неприступных уголках, что охотиться за ними становилось все затруднительнее и рискованнее. Тем не менее в краю еще было много молодых людей, страстно предававшихся этой охоте, невзирая на сопряженные с нею труды и опасности.

Прошло уже более ста лет с тех пор, как пограничное население вложило свой меч в ножны после мирного соединения корон Шотландии и Англии на челе британского короля Иакова Первого{3}3
  Иаков. – Имеется в виду шотландский король Иаков VI (1567–1625), вступивший на английский престол в 1603 г., под именем Иакова I.


[Закрыть]. Но страна все еще не совсем утратила следы своего прежнего боевого духа. Так как в минувшем столетии мирные занятия граждан многократно были прерываемы междоусобными войнами, жители не успели окончательно привыкнуть к ведению правильного хозяйства; они едва начинали заниматься овцеводством, и то в небольших размерах, и главной статьей доходов было все-таки откармливание рогатого скота по холмам и лощинам.

Поблизости от жилища фермера обыкновенно распахивался участок земли, на котором сеяли овес и ячмень в количестве, достаточном для прокормления хозяйской семьи, а обработка этого поля – сама по себе плохая и небрежная – требовала так мало времени, что и фермер, и его работники не знали, на что употребить свой досуг. Молодые люди проводили много времени на охоте и на рыбной ловле, и тот предприимчивый дух, который часто побуждал предыдущие поколения к разбойническим набегам и удалым побоищам, выражался в новейшую пору в страстном увлечении этими деревенскими забавами.

В тот момент, когда начинается наша повесть, наиболее отважные из юношей скорее с надеждой, нежели с опасением выжидали случая отличиться на военном поприще подобно своим предкам, подвиги которых составляли главный предмет рассказов и толков в семейных кругах. Прошедший тогда закон о безопасности{4}4
  Закон о безопасности – принятый шотландским парламентом в 1703 г. закон, согласно которому король Англии может быть королем Шотландии лишь в том случае, если он обязуется охранять привилегии пресвитерианской церкви, а также свободу и торговые интересы шотландцев.


[Закрыть] Шотландии произвел в Англии переполох, потому что на основании его казалось вполне вероятным, что по смерти королевы Анны{5}5
  Королева Анна (1702–1714) – последняя английская королева из династии Стюартов.


[Закрыть], занимавшей в то время престол, государство снова распадется на два отдельных королевства. Тогдашний первый министр, Годолфин{6}6
  Годолфин Сидней (1645–1712) – английский государственный деятель.


[Закрыть], предвидел, что единственное средство избежать междоусобной войны – это установить заранее нераздельность государства.

Каким образом осуществилось это постановление и как мало можно было ожидать от него вначале тех благодетельных результатов, которыми оно ознаменовалось впоследствии, видно из летописей этого исторического периода. Для наших целей достаточно будет сказать, что вся Шотландия была в негодовании по поводу тех условий, на которых она по закону лишилась своей национальной независимости. Общее неудовольствие породило самые странные планы и повело к учреждению многих тайных обществ и заговоров. Даже камеронцы{7}7
  Камеронцы – последователи шотландского пресвитерианского проповедника Ричарда Камерона (ум. в 1680 г.).


[Закрыть] готовы были с оружием в руках восстанавливать на престоле династию Стюартов{8}8
  Стюарты – королевская династия, правившая в Шотландии (с 1317 г.) и в Англии (1603–1649, 1660–1714). Происходила от старинного шотландского феодального рода, один из представителей которого получил звание королевского управляющего (стюарта).


[Закрыть], хотя с полным правом считали их своими врагами и гонителями; словом, тогдашние интриги так перепутали все интересы, что можно было встретить, например, такое удивительное зрелище, что католики, прелатисты{9}9
  Прелатисты – сторонники англиканской церкви, управляемой епископами, или прелатами.


[Закрыть] и пресвитериане{10}10
  Пресвитериане – шотландские протестанты, отрицавшие власть епископов. Пресвитерианская церковь управляется выборными старейшинами – пресвитерами.


[Закрыть] дружно действовали заодно против английского правительства, так сильно воодушевляло их общее сознание несправедливости, оказанной их отечеству. Брожение было повсеместное; а так как население Шотландии, на основании закона о безопасности, вообще было приучено владеть оружием, то оказалось, что оно недурно подготовлено к войне и ждет только прокламации со стороны кого-нибудь из дворян, чтобы открыто начать враждебные действия. Таково было беспорядочное состояние общества в ту пору, когда начинается наше повествование.

Тот клейх, или дикая лощина, в которую попал Габби Эллиот в погоне за оленем, давно осталась позади; он уже возвращался домой и был довольно близко от своего жилья, когда начало темнеть. Это обстоятельство ровно ничего не значило бы для опытного охотника, который мог бы, зажмурив глаза, найти дорогу среди своих родных вересковых холмов; но дело в том, что ночная пора застигла его в окрестностях такого места, которое, согласно местным преданиям, пользовалось очень худой славой и служило притоном всяких сверхъестественных явлений. Габби с детства наслушался подобных рассказов, а так как ни в одном из уголков Шотландии не бывало такого множества разнообразных легенд, то можно поручиться, что не было и человека, до такой степени пропитанного страшными россказнями, как этот Габби из Хейфута, ибо таково было прозвище нашего приятеля в отличие от дюжины других Эллиотов, также окрещенных Галбертами.

Можно себе представить, что он, не напрягая памяти, припомнил все ужасы, сопряженные с обширным пустырем, через который предстояло ему теперь пройти, и даже так живо ему все это представлялось, что становилось положительно жутко.

Эта пустынная поляна называлась Меклстон-мур (то есть Поляна большого камня); около середины пустыря возвышался холм, а на вершине его толстая колонна из неотесанного гранита отмечала, вероятно, место погребения какого-нибудь древнего вождя или была воздвигнута в память о кровопролитной битве. Что именно означал этот памятник – было неизвестно, но предание, так же часто изобретающее небылицы, как и охраняющее истину, заменило здешнюю правду чистым вымыслом, и этот вымысел предстал теперь воображению Габби во всех подробностях.

Почва вокруг гранитного столба была усеяна и даже загромождена множеством обломков той же каменной породы, известных в окрестностях под именем Серых гусей Каменной поляны; это название было им дано вследствие общего их расположения, разбросанности и связанного с ними предания; а предание гласило, что в давно прошедшие времена жила поблизости одна злая и могущественная колдунья, которая наводила порчу на овец, причиняла выкидыши коровам и вообще проделывала всякие вредоносные штуки, приписываемые особам ее звания. На этой поляне она, между прочим, водила хороводы со своими подружками, ведьмами, в доказательство чего и поныне указывают на земле круги, где никогда не растет ни трава, ни вереск, и, следовательно, ясно, что эти места выжжены раскаленными копытами их присяжных кавалеров, чертей.

И вот однажды, говорит предание, шла колдунья по этому самому полю и гнала стадо гусей, которых намеревалась продать на соседнем рынке. Ведь известно, что дьявол никогда не скупится на передачу своих вредоносных сил, но в то же время часто оставляет своих приятелей в таком бедственном положении, что они бывают вынуждены исполнять всякую черную работу и добывать свое пропитание личным трудом. Время было уже позднее, а ей, ради успешной выручки, необходимо было раньше всех поспеть на базар. Но гуси, до тех пор послушно бежавшие вперед, придя на поляну, пересеченную множеством болотистых прудов и лужиц, увлеклись страстно любимой стихией и разбрелись во все стороны. Тщетно старалась она выгнать из воды и снова собрать в кучу свою команду; наконец, выйдя из терпения и позабыв точный смысл статей своего договора с чертом, подрядившимся на известный срок исполнять ее желания, колдунья воскликнула:

– Дьявол, пусть же ни я, ни гуси никогда не уйдем с этого места!

Только успела она произнести эти слова, как началось превращение, столь же быстрое, как любое из описанных у Овидия{11}11
  Овидий – римский поэт (43 до н. э. – 17 н. э.), автор поэмы «Метаморфозы». В поэме пересказываются греческие и римские легенды, каждая из которых заканчивается метаморфозой – то есть превращением людей в животных, деревья, камни и т. п.


[Закрыть]: сама старуха и все ее непослушное стадо окаменели на месте. Как видно, тот дух, которому она служила, был большой формалист и воспользовался случаем сразу погубить ее душу и тело, в то же время буквально выполняя ее желание.

Говорят, что когда она увидела, в чем дело, и почувствовала начало превращения, то сказала коварному черту:

– Ага, фальшивый обманщик, так вот как ты вздумал выполнить давнишнее обещание подарить мне серое платье!.. Ну, это будет прочно, мне его хватит на веки вечные!

Почитатели минувшего, любящие расхваливать старые годы и уверять, что нынче все измельчало и стало хуже прежнего, не раз приводили в пример эти камни и, указывая на размеры гранитного столба и окружающих обломков, говорили: «Вот какие прежде бывали большие старухи и крупные гуси!»

Все это проходило в уме Габби, покуда он шел через поляну. Вспомнил он также, что, с тех пор как приключилось упомянутое превращение, все добрые люди избегали подходить к этому месту, по крайней мере в сумерки, потому что тут обыкновенно водились всякие келпи, спунки{12}12
  Келпи, спунки – домовые, оборотни.


[Закрыть] и прочие бесы, прежние постоянные участники нечестивых игрищ колдуньи, и ныне продолжавшие навещать ее, невзирая на постигшую ее перемену. Габби от природы был отважного нрава, и потому мужественно боролся против охватившего его ужаса.

Он подозвал своих двух рослых борзых собак, с которыми никогда не расставался, отправляясь на охоту, и был уверен, что они не побоятся ни пса, ни дьявола, по его собственному выражению; тщательно осмотрел свое ружье и принялся насвистывать воинственную мелодию наподобие того, как полководец велит бить в барабаны, чтобы подбодрить своих солдат, когда не совсем уверен в их храбрости.

В таком состоянии духа он особенно обрадовался, услышав сзади знакомый голос, приветливо окликнувший его: это значило, что можно будет часть пути совершить вдвоем с приятелем. Он замедлил шаги, и вскоре его нагнал молодой человек, хорошо ему известный джентльмен, пользовавшийся некоторым достатком в этой глуши и так же, как он, проведший день на охоте. Молодой Эрнсклиф, местный уроженец, только что достиг совершеннолетия и вступил во владение небольшим имением, сильно расстроенным по причине участия, принятого его родными в последних смутах. Семейство его пользовалось в краю всеобщим уважением и отличной репутацией, которую молодой человек был вполне способен поддержать, так как получил хорошее образование и отличался самым приятным характером.

– Ну, Эрнсклиф, – воскликнул Габби, – как же я рад, что с вами встретился! Это хорошо во всяком случае, а уж особенно кстати, когда приходится проходить через такой пустырь… тут что ни шаг, то ямы да провалы… Где же вы сегодня охотились?

– По ту сторону Карлова ущелья, Габби, – отвечал Эрнсклиф, пожимая ему руку. – Как вы думаете, наши собаки не подерутся?

– За своих я отвечаю, – сказал Габби, – они едва ноги волочат от усталости. Удивительное дело! Должно быть, олени совсем вывелись в нашей стороне. Я все окрестности исходил, был даже на вершине Ингерфела, и хоть бы единый рог видел! Только и встретил трех старых самок, да они меня ни разу не подпустили на выстрел, даром что я сделал обход в целую милю, чтобы подойти к ним с подветренной стороны. Мне-то самому, положим, от этого небольшая печаль, да хотелось достать дичины для нашей старой бабушки. Сидит себе старушка в углу за печкой и все толкует про то, какие были в старину искусные стрелки да хорошие охотники… А я так смекаю, что они у нас давным-давно всю дичь перебили.

– А я сегодня утром подстрелил прежирного оленя и уже отослал его со своим слугой в Эрнсклиф… Но вот что, Габби, я вам пришлю пол-оленя для бабушки.

– Покорно вас благодарю, мистер Патрик; правду говорят все, что вы добрая душа. Истинно обрадуете нашу старушку, особенно дорого это будет ей как доказательство внимания с вашей стороны. А уж вот бы одолжили, если бы сами пришли отобедать с нами; а то, я думаю, скучно вам одному в старой башне, покуда все ваши проживают в этом тоскливом Эдинбурге. Не понимаю, какая им охота оставаться среди длинного ряда каменных домов, под сланцевыми крышами, тогда как могли бы жить среди родных зеленых холмов!

– Мое воспитание и образование моих сестер задерживали матушку в Эдинбурге на несколько лет, – сказал Эрнсклиф, – но могу вас уверить, что я наверстаю потерянное время.

– И верно, вы маленько принарядите старую башню, – сказал Габби, – и будете водиться со старинными друзьями и соседями вашего дома, как подобает настоящему лэрду Эрнсклифскому? Я должен вам сказать, что матушка… то есть, я хотел сказать – бабушка, но с тех пор, как мы схоронили нашу родную мать, мы зовем бабку то бабушкой, то матушкой… ну, так она уверяет, будто бы вы ей не очень дальняя родня.

– Это правда, Габби, и я завтра с величайшим удовольствием приду к вам обедать в Хейфут.

– Отлично сказано! Мы с вами такие близкие соседи и к тому же родственники… и бабушка так жаждет повидать вас! Она то и дело поминает вашего отца и все еще рассуждает о том, как его убили в старину.

– Тс-с, Габби, об этом лучше не поминать… Эту историю следует предать забвению.

– Я не знал. Кабы такая история случилась промеж нашего брата, мы до тех пор помнили бы о ней, покуда не довелось бы как-нибудь отплатить за убийство… Впрочем, вам лучше знать, как делается в дворянском звании. Я слыхал, будто приятель лэрда Эллисло убил вашего батюшку уже после того, как сам хозяин обнажил меч…

– Ну полно, перестаньте, Габби. Это была глупая ссора, повздорили из-за политики, да еще под пьяную руку… тут и многие другие обнажили мечи… Мало ли что было, невозможно разобрать – кто кого прежде ударил.

– Во всяком случае, старый Эллисло и помогал и укрывал; и если бы вы были расположены отплатить ему за это, никто бы вас не осудил, потому что, как бы то ни было, у него на руках была кровь вашего отца. Да к тому же, кроме него, не с кого требовать ответа за это дело; а он, вдобавок, и прелатист и якобит{13}13
  Якобит – сторонник низверженного в 1688 г. английского короля Иакова II Стюарта и его потомков.


[Закрыть]. Так что в нашей стороне постоянно ждут, что между вами выйдет какая-нибудь история.

– Как вам не стыдно, Габби! – возразил молодой лэрд. – Считаете себя христианином, а сами подбиваете ближнего нарушить закон, возбуждаете к личной мести, да еще в такой глухой и болотистой местности, где бог весть кто может нас подслушать.

– Тише, тише, – сказал Габби, подходя ближе к своему спутнику, – я об этом и не думал совсем. Но я угадываю, мистер Патрик, что именно связывает вам руки. Всем известно, что храбрости у вас довольно; а причина вашей сдержанности не что иное, как серые очи красной девицы мисс Изабеллы Вэр.

– Уверяю вас, Габби, – отвечал его товарищ довольно сердито, – что вы ошибаетесь; и с вашей стороны очень, очень нехорошо, что вы не только позволяете себе произносить, но даже подумать нечто подобное. Да и я не намерен позволять, чтобы мое имя соединяли с именем какой бы то ни было девушки.

– Ну вот, так и есть, – преспокойно заметил Эллиот, – ведь я же говорил, что не от недостатка храбрости вы такой смирный! Ладно, ладно, это не в обиду вам сказано! А только вот что еще скажу я вам по дружбе: у старого лэрда Эллисло в жилах течет все та же старинная кипучая кровь, не то что у вас; ему небось дела нет до новомодных воззрений, будто тишь да гладь лучше всего. Он, напротив, только о том и думает, как бы по-старому выехать в поле, да подраться, да поколотить кого-нибудь; и всегда у него целая орава добрых молодцов, которых он кормит, поит и держит в порядке, а народ у него бодрый, бойкий, словно молодые жеребцы. Откуда берутся у него средства на это – никому не известно. Живет он широко, а доходов получает немного, однако же и в долги не входит… Ну а ежели случится в нашем краю восстание, он, наверное, из первых выступит в поход. А он не таковский, чтобы забыть старые счеты, бывшие между вами. И я так полагаю, что он не прочь пощупать, крепка ли у вас старая башня в Эрнсклифе.

– Ну что же, Габби, – отвечал молодой джентльмен, – коли ему вздумается попробовать, я постараюсь дать ему хороший отпор, как и предки мои не раз давали отпор кое-кому почище его.

– Это так, это правда… Вот теперь вы говорите как следует мужчине, – сказал упрямый фермер, – и коли что такое случится, вы только прикажите слуге позвонить в большой колокол, что висит у вас в башне, и тотчас мы с братьями, да еще Дэви из Стенхауса, соберем своих людей и мигом явимся к вам на помощь.

– Спасибо, Габби, очень вам благодарен, – отвечал Эрнсклиф, – но я надеюсь, что в наше время уже не понадобится вести такую противоестественную и нехристианскую войну.

– Э, полноте, сэр! – возразил Эллиот. – Самая обыкновенная была бы соседская война, сущие пустяки; и ни на небе, ни на земле никто не подумал бы укорять вас за это в нашей глухой стороне. Ничего тут нет противоестественного; напротив, оно и для нашего края, и для жителей вполне натурально; не можем мы существовать так смирно, как лондонские граждане. У них, положим, и других дел много, а нам-то что делать, коли не воевать?

– Ну, Габби, – сказал лэрд, – для человека, твердо верящего в возможность сверхъестественных явлений, вы, право же, слишком смело беретесь направлять волю Божью, особенно если принять в расчет, через какие места мы идем.

– Раз вы сами не боитесь ходить через Меклстон-мур, чего же мне опасаться, Эрнсклиф? – сказал Габби, несколько обидевшись. – Я и сам знаю, что тут водятся разные чудища и оборотни, да мне что за дело? У меня совесть чиста, вот разве случается иногда приволокнуться за девушками или на рынке провести кого-нибудь, так ведь это грехи не важные. Конечно, самому себя хвалить неловко, а все-таки скажу, что я парень тихий, безобидный…

– А кто проломил голову Дику Тернбуллу, кто стрелял в Уилли Уинтона? – молвил его товарищ.

– Что это, Эрнсклиф, вы, должно быть, счет ведете чужим провинностям! Голова у Дика давно зажила, а мы с ним уговорились на Воздвиженье опять померяться силами на ярмарке; так что, значит, это дело полюбовное. А с Уилли мы и подавно опять друзья – бедный парень! Впрочем, и всего-то попали в него две или три дробинки; я согласен хоть сейчас получить в себя такой заряд за бутылку виски! А Уилли, бедняга, не здешний уроженец, он с равнины, и уж сейчас струсил… Что до чудищ и оборотней, если бы и случилось нам встретить по дороге что-нибудь такое…

– А ведь может случиться, – сказал молодой Эрнсклиф. – Посмотрите-ка, Габби, вон ваша старая колдунья стоит.

– Я говорю, – продолжал Эллиот, негодуя на подобный намек, – что хоть бы сама старая чертовка сейчас перед нами выросла из земли, я и то… Господи помилуй, Эрнсклиф, что это такое?