Текст книги "Сент-Ронанские воды"

– Будь у меня тайны, которые могли бы хоть чуть-чуть заинтересовать вашу милость… – возразил Тиррел.

– О, жестокий! – воскликнула леди. – Он не желает понять меня… Говоря простыми словами, мне хочется заглянуть в ваш портфель. Я хочу узнать, что в мире спасли вы от неизбежной погибели, чему доставили бессмертие вашим карандашом. Вам не понять, мистер Тиррел, вам поистине не понять, как я обожаю ваше безмолвное и ясное искусство, которое уступает одной поэзии и равно только музыке или даже превосходит ее.

– У меня не много найдется вещей, достойных внимания такого судьи, как ваша милость, – ответил Тиррел. – Пустяки, вроде того, что вы видели, я подчас оставлял под деревом, в тени которого рисовал.

– Как Орландо{85}85
  Орландо – герой романа в стихах «Неистовый Роланд» итальянского поэта Лодовико Ариосто (1474–1533). В припадке любовной тоски Орландо удаляется от людей в леса и сочиняет там стихи в честь своей возлюбленной.


[Закрыть] разбрасывал свои стихи по Арденнскому лесу?{86}86
  Арденнский лес – район на северо-востоке Франции, где будто бы происходили события, описанные у Ариосто.


[Закрыть] О, безумная расточительность! Вы слышали, мистер Уинтерблоссом? Нам надо ходить вслед за мистером Тиррелом и подбирать, что он роняет по дороге.

Тут речь ее милости перебил хохот, донесшийся со стороны, где сидел сэр Бинкс. Леди покарала его гневным взглядом и выразительно продолжала:

– Мистер Тиррел, вы не должны так поступать! В мире есть законы, дорогой сэр, с которыми и гений должен соразмерять свой полет. Надо поговорить с гравером – впрочем, может быть, вы сами гравируете?

– Я бы это заподозрил, судя по легкости штриха мистера Тиррела, – ухитрился наконец вставить слово мистер Уинтерблоссом.

– Раз уж меня обвиняют в этом грехе такие сведущие судьи, – сказал Тиррел, – я не стану отрицать, что и мне подчас случалось испортить медную дощечку – правда, лишь в виде опыта.

– Ни слова более! – воскликнула леди. – Мое заветное желание исполнилось! Мы давно мечтаем увековечить лучшие из примечательных и романтических уголков нашей маленькой Аркадии{87}87
  Аркадия – местность в Греции, которая в древности изображалась счастливой страной.


[Закрыть]. Места, посвященные дружбе, искусствам, любви и нежности, должен обессмертить правдивый резец, который не захочет опорочить славы гравера. Вы, мистер Тиррел, потрудитесь над этой задачей! А мы внесем свою долю в виде примечаний и разъяснений. Мы все окажем вам помощь, но пусть иным из нас будет позволено остаться неизвестными… Вы понимаете, мистер Тиррел, благосклонность фей должна сохраняться в тайне… Вам же будет разрешено совершить набег на наш альбом – там есть милые вещицы, сочиненные мистером Четтерли. Мистер Эджит, принадлежащий к тому же братству, что и вы, окажет вам, я надеюсь, свою помощь, а доктор Квеклебен напишет несколько научных заметок. Что касается подписного листа…

– Вот и финансы! Призываю вашу милость к порядку! – воскликнул стряпчий, прерывая леди Пенелопу с наглой фамильярностью, которая, несомненно, казалась ему самому веселой шуткой.

– Разве я вношу беспорядок? – выпрямляясь в кресле, спросила леди.

– Призываю к порядку! Никакие денежные распоряжения не могут издаваться без согласия распорядительного комитета!

– Но кто же говорил о деньгах, мистер Миклем? – возразила леди Пенелопа. – У этого старого кляузника, – шепнула она Тиррелу, – только и на уме, что его грязные деньги.

– Вы заговорили о подписном листе, миледи, а это тоже деньги – разница лишь во времени уплаты. Подписка является договором de future[19]19
  На будущее (лат.).


[Закрыть] с некоторой iractus temporis in gremio[20]20
  Временной отсрочкой платежа (лат.).


[Закрыть]. Слыхал я не раз, как иные почтенные люди, из тех, что живут на наших водах, плакались на подписные листы. Это просто беда, жалуются они, либо от других отставай, либо плати звонкой монетой за книжки с балладами и картинками и за прочую чепуху, что тебе и даром не нужна.

Многие из сидевших на нижнем конце стола поддержали стряпчего кивками и невнятным гулом голосов. Оратор собрался было говорить дальше, но Тиррел постарался привлечь к себе внимание, пока спор не зашел слишком далеко. Он заверил общество, что ее милость введена в заблуждение своим собственным добросердечием. У него, сказал он, нет готовых произведений, достойных внимания и заботы присутствующих, и поэтому он выражает свою глубочайшую признательность леди Пенелопе за ее доброту, но не в силах выполнить ее приказ. Кое-кто захихикал, ибо ее милость, как лукаво заметил стряпчий, оказалась несколько излишне рьяной в своем стремлении оказать покровительство художнику.

Отложив на время ответные удары, для которых, и в самом деле, не оставалось времени, так как обед давно закончился, леди Пенелопа подала дамам знак покинуть столовую. Джентльмены остались одни, и бутылка пошла вкруговую.

Глава VII
Чаепитие

 
                …Напиток этот
Всех нас, не опьяняя, веселит.
 

Каупер{88}88
  Каупер Уильям (1731–1800) – английский поэт, реалист и моралист.


[Закрыть]

По принятому на Сент-Ронанских водах обычаю одна из дам время от времени устраивала после обеда чаепитие для всего общества. Разумеется, для этого требовалось принадлежать к числу тех, кто по своему положению и роли в этом маленьком кругу был достоин занять на целый вечер место хозяйки. Врученную ей власть леди обыкновенно сохраняла и при переходе гостей в большой зал, где две скрипки, контрабас и quantum sufficit[21]21
  Достаточное количество (лат.).


[Закрыть] сальных свечей (против употребления которых часто негодовала леди Пенелопа) давали обществу возможность закончить вечер, как говорится, «порхая шаловливо на носках»{89}89
  «…порхая шаловливо на носках…» – цитата из стихотворения Мильтона «Аллегро» (радостный – ит.).


[Закрыть].

На этот раз мистер Фрэнсис Тиррел, бывший гвоздем вечера, настолько не оправдал пылких ожиданий леди Пенелопы, что она уже горевала, зачем ей пришло в голову заняться им, а более всего – зачем она сегодня добивалась права взять на себя роль распорядительницы чаепитием и зря потратилась на отборные китайские чаи. Ее милость, призвав собственную служанку и свою fille de chambre[22]22
  Горничную (фр.).


[Закрыть], поручила им готовить чай, а мальчику на побегушках, лакею и кучеру – разносить его, каковые обязанности им помогали исполнять два обшитых позументом и густо напудренных выездных лакея леди Бинкс, чьи ливреи затмили более скромные одеяния челядинцев леди Пенелопы и заставили померкнуть даже блестящие короны у них на пуговицах. Покончив с этими распоряжениями, она стала всячески чернить и честить того, кто столько времени был предметом ее любопытства.

– Этот мистер Тиррел, – заявила она властным и решительным тоном, – по-видимому, совсем заурядная личность, самый обыкновенный человек. Избрав своим жилищем старый постоялый двор, он, пожалуй, понимал свое положение лучше, чем мы, когда приглашали его в отель. Он сам лучше нас знает свое место – ни в его наружности, ни в беседе нет ничего необычайного, вовсе нет ничего, так сказать, frappant[23]23
  Поразительного, примечательного (фр.).


[Закрыть]. Не верится даже, чтобы он сам сделал тот набросок! Правда, мистер Уинтерблоссом расхвалил этот рисунок, но ведь всем известно, что любая гравюрка и любой рисуночек, как только мистер Уинтерблоссом ухитрится им завладеть и присоединить их к своей коллекции, становятся в тот же миг вещью невиданной красоты. У коллекционеров всегда так: любой гусь у них превращается в лебедя.

– А лебедь вашей светлости оказался просто гусем, моя дорогая леди Пен, – сказала леди Бинкс.

– Мой лебедь, дорогая леди Бинкс? Понять не могу, чем я заслужила такой подарок.

– Не сердитесь, дорогая леди Пенелопа. Я имею в виду, что недели две, а то и больше, вы только и говорили об этом мистере Тирреле, а за обедом вы только и говорили, что с ним.

Услышав, что в этом коротком диалоге столько раз повторилось слово «дорогая», около них собрались дамы. Это слово сулило приятное развлечение, И, как в подобных случаях водится и у простолюдинов, вокруг бойцов образовался круг.

– Он сидел между нами, леди Бинкс, – с достоинством ответила леди Пенелопа. – У вас ведь, по обыкновению, болела голова, и, чтобы не посрамить всех нас, я говорила одна.

– И притом за двоих, с позволения вашей милости, – возразила леди Бинкс. – То есть за себя и за меня, – прибавила она, желая смягчить свои слова.

– Сожалею, – сказала леди Пенелопа, – что говорила за милейшую леди Бинкс, которая сама умеет вести беседу в столь изысканном стиле. Во всяком случае, мне и в голову не приходило завладевать разговором. Повторяю, я ошиблась в этом человеке.

– Я тоже думаю, что вы ошиблись, – сказала леди Бинкс, и в голосе ее послышалось не только простое согласие с заявлением леди Пенелопы.

– Сомневаюсь, художник ли он вообще, – заметила леди Пенелопа. – А если художник, тогда он рисует по заказу какого-нибудь журнала, или словаря, или чего-нибудь в этом роде.

– Я тоже сомневаюсь, чтобы он был художником по профессии, – откликнулась леди Бинкс. – А если да, так, верно, он отличный художник, потому что мне редко приходилось встречать такого воспитанного человека.

– Среди художников встречаются очень воспитанные люди, – сказала леди Пенелопа. – Это занятие для джентльмена.

– Разумеется, – ответила леди Бинкс. – Но тем, кто победнее, часто приходится бороться с нуждой и зависимостью. В обычном обществе они оказываются в положении купцов, столкнувшихся со своими покупателями, а это трудная роль. Разные есть люди: одни бывают скромны и сдержанны, потому что сознают свои заслуги; другие говорят дерзости и капризничают, стараясь выказать свою независимость; третьи становятся назойливыми, воображая, что держатся свободно; а иные даже раболепствуют и унижаются, если их натуре свойственна подлость. Но настоящая непринужденность дается им редко. Поэтому я полагаю, что этот мистер Тиррел либо первоклассный художник, уже совершенно не нуждающийся в унизительном для него покровительстве, либо он не художник по профессии.

Леди Пенелопа кинула на леди Бинкс взгляд, очень похожий на взгляд Валаама{90}90
  Валаам – библейский пророк, остановленный на не праведном пути своей ослицей, чудесно наделенной в этот миг человеческой речью.


[Закрыть], который тот кинул на свою ослицу при неожиданно открывшейся у нее способности вступать в спор. Про себя она пробормотала:

– Mon âne parle, et mêmê il parle bien![24]24
  Осел мой говорит, и даже верно! (фр.)


[Закрыть]

Однако она отклонила ссору, которую, видимо, хотела затеять леди Бинкс, и ответила добродушно:

– Ну, дорогая Рэчел, не будем пререкаться из-за этого человека! Ваше доброе мнение даже немножко поднимает его в моих глазах. Таковы уж мы, женщины, милая моя! Мы можем признаться в этом, пока здесь нет этих самодовольных, жалких созданий мужского пола! Мы еще увидим, что он представляет собою, ему недолго разгуливать перед нами в шапке-невидимке. Вы что-то сказали, Мария?

– Да вот я говорю, дорогая леди Пенелопа, – начала мисс Диггз, чью резвую болтовню мы уже изобразили читателю, – я говорю, что он очень красив, только у него слишком длинный нос и слишком большой рот. Зато зубы словно жемчуг, а глаза-то! Особенно когда вы с ним разговариваете, миледи. Вы, наверно, не рассмотрели его глаза – они глубокие, и темные, и блистают огнем, как писала та леди о Роберте Вернее, вы еще читали нам ее письмо…

– Право, мисс, вы делаете успехи, – сказала леди Пенелопа. – Я вижу, надо выбирать, что при вас читаешь или говоришь. Да пожалейте же нас, миссис Джонс, довольно вам бренчать чашками и блюдечками. Кончайте, пожалуйста, эту вашу увертюру, и пусть наконец начнется первый акт чаепития.

– Ваша милость говорит о молитве? – спросила впервые допущенная в это почтенное общество простоватая миссис Блоуэр. Она деловито развернула индийский платок, служивший, вероятно, парусом на грот-мачте одного из люгеров{91}91
  Люгер – небольшое судно с четырехугольным парусом.


[Закрыть] ее мужа, возивших контрабанду, и старательно разложила его на коленях, чтобы уберечь во время чая с пирожными, которым собиралась отдать должное, свое черное шелковое платье с цветами. – Ваша милость говорит о молитве? Вот как раз идет наш священник. Пожалуйте сюда, сэр, ее милость ждет, чтобы вы прочли молитву.

Вслед за священником ковылял и мистер Уинтерблоссом, потому что большой палец на ноге уже успел намекнуть ему, что пора покинуть столовую. Каждая черточка в лице бедной вдовушки вопила о ее желании приобщиться через председателя к местным законам и обычаям, но хотя мистер Уинтерблоссом понял муки ее любопытства, он презрел их и прошел на другую сторону комнаты.

Минуту спустя она была утешена приходом мистера Квеклебена. Доктор держался того правила, что любой пациент стоит внимания, и по опыту знал, что honoraria[25]25
  Гонорары (лат.).


[Закрыть], которые ему предстоит получать от купчихи с Баухед, будут ничуть не меньше, а то и больше, чем вознаграждение от миледи. Поэтому он спокойно уселся рядом с миссис Блоуэр, весьма участливо расспросил ее о здоровье и выразил надежду, что она не забывает принимать по столовой ложке спирту, выпаренного до получения residium[26]26
  Осадок (лат.).


[Закрыть] и назначенного ей от плохого пищеварения.

– Знаете, доктор, – сказала простодушная женщина, – парила я, парила бренди, и сил моих не хватало смотреть, как добро губится. Потом, когда уж из одной бережливости пришлось мне потушить огонь, я взяла да и выпила с полнаперсточка (хотя нельзя сказать, чтоб я к этому была приучена), и представьте себе, доктор Квеклебен, мне помогло!

– Не сомневаюсь, сударыня, – сказал доктор. – Вообще я не сторонник алкоголя, но бывают случаи… бывают особые случаи, миссис Блоуэр. Мой уважаемый учитель, один из величайших людей нашей профессии, какие когда-либо существовали, ежедневно после обеда принимал внутрь полный стакан старого рому с сахаром.

– Ах, боже мой, вот это был бы приятный доктор! – сказала миссис Блоуэр. – Может статься, он разобрался бы и в моей болезни. А жив он сейчас, как вы думаете, сэр?

– Он умер много лет назад, сударыня, – отвечал доктор, – и, поверьте, мало кто из его учеников достоин сейчас занять его место. Если я и могу, пожалуй, считаться исключением, так только потому, что я всегда был его любимцем. Ах, как я помню его старую красную мантию! Под ней скрывалось больше искусства врачевания, чем под всеми докторскими одеяниями целого нынешнего университета.

– Вот, сэр, слыхала я про одного врача, – сказала миссис Блоуэр. – Его ужас как хвалят в Эдинбурге. Зовут его Мак-Грегор{92}92
  Мак-Грегор – один из эдинбургских врачей того времени.


[Закрыть], что ли… Откуда только к нему не съезжаются!

– Я знаю, о ком вы говорите, сударыня. Это человек способный, спору нет, способный. Но бывают такие болезни, как у вас, например, да, пожалуй, как у многих, кто приезжает пить здешнюю воду… Нельзя сказать, чтобы этот доктор хорошо разбирался в таких болезнях… Он судит поспешно, чересчур скоро и поспешно. А я – я сначала предоставляю болезни идти своим чередом, а затем изучаю ее, миссис Блоуэр, и выжидаю перемены погоды.

– Вот это верно, – вздохнула вдова. – Мой Джон Блоуэр, бедняга, тоже все ждал перемены погоды.

– К тому же этот доктор заставляет голодать своих больных, миссис Блоуэр. Он голодом принуждает болезнь к сдаче, как солдаты – крепость. Он не считается с тем, что дружественное население страдает от голода не меньше, чем вражеский гарнизон, гм, гм!

Тут он многозначительно кашлянул и затем продолжал:

– Я не являюсь сторонником слишком сильных, крайних средств, миссис Блоуэр. Надо ведь поддерживать человека. Подкрепляющая диета, лекарства, вводимые в разумных дозах, конечно, по совету медика, – таково мое мнение, говоря по дружбе, миссис Блоуэр, а другие пусть морят своих пациентов голодом, если им нравится.

– Мне голодать не подходит, доктор Кикербен, – сказала испуганная вдовушка, – для меня это вовсе не годится! Мне дня не прожить, коли понемножку не поддерживать себя, как того природа требует. Ведь с тех пор, как Джон Блоуэр помер, за мной смотреть некому. Премного благодарна, сэр (это было сказано слуге, разносившему чай), и тебе тоже, голубчик (а это – мальчику, подававшему пирожное). А не кажется ли вам, доктор, – доверительным шепотом продолжала она, – что чай-то у ее милости жидковат… Не знаю, как по-вашему, а по-моему – просто водица. Да и эта миссис Джонс режет пирожное слишком тонко.

– Так уж принято, миссис Блоуэр, – ответил доктор Квеклебен, – а чай у ее милости превосходный. Когда пьешь минеральную воду, то вначале она, случается, отбивает вкус; оттого вы и не чувствуете, как хорош чай. Мы должны поддерживать организм, укрепляя пищеварительную систему… Разрешите-ка, миссис Блоуэр, – вы ведь у нас человек новый, и мы должны о вас заботиться… У меня есть с собой один эликсир, с помощью которого можно мигом исправить дело.

С этими словами доктор Квеклебен достал из кармана коробку с набором медикаментов.

– Я всегда во всеоружии, – сказал он. – Вот по-настоящему полезная фармакопея, а все остальное – вздор и надувательство. Имей такой набор весной, а осенью езди недельки на две, а то и на месяц на Сент-Ронанские воды – и раньше своего срока не помрешь.

С хвастливой миной доктор вынул из своей коробки большой флакон или, скорее, бутылочку, наполненную ярко окрашенной жидкостью, и влил три полных столовых ложки в чашку миссис Блоуэр. Попробовав, та сразу заявила, что и поверить нельзя, до чего вкус чая улучшился и какой он стал приятный и живительный.

– Может быть, доктор, ваше лекарство и мне поможет? – сказал мистер Уинтерблоссом, ковыляя к ним с протянутой чашкой.

– Никак не советую вам принимать его, – сказал доктор Квеклебен, весьма хладнокровно захлопывая коробку. – Ваша болезнь одоматозного характера{93}93
  Болезнь одоматозного характера – нездоровье, вызванное опухолью.


[Закрыть], и вы лечите ее по-своему. Вы ведь и сами врач не хуже меня, а я не привык вмешиваться в чужую практику.

– Ладно, доктор, – сказал Уинтерблоссом. – Придется мне подождать, пока явится сэр Бинго: обычно у него с собой охотничья фляга с лекарством, которое, наверно, ничуть не хуже вашего.

– Долго же вам придется дожидаться сэра Бинго, – ответил доктор. – Этот джентльмен предпочитает сидячий образ жизни и уже второй раз заказал себе магнум{94}94
  Магнум – большая винная бутылка, около 2½ л.


[Закрыть].

– Неподходящее имя для знатного человека «сэр Бинго»{95}95
  «Бинго» – песенка на текст Берема (1788–1845).


[Закрыть]. Как по-вашему, доктор Коклеен? – спросила миссис Блоуэр. – Вот мой Джон Блоуэр, бедняга, случись ему только быть чуточку навеселе, «оказаться против ветра», как он говаривал, так он все пел песенку про пса, что звался Бинго и жил, кажись, у одного фермера.

– Наш Бинго пока еще щенок, сударыня, а если и пес, так бездомный, – сказал Уинтерблоссом и, весьма довольный собственным остроумием, улыбнулся своей неподражаемой улыбкой.

– А то и бешеный – ведь он воды в рот не берет, – вставил мистер Четтерли и тоже мило улыбнулся в восторге, что, так сказать, «перешиб» каламбур председателя.

– Ишь какие они оба шутники, – сказала вдова, – да и сэр Бунги охулки на руку не положит. Беда только, что он так засиживается за бутылкой, а? Джон Блоуэр тоже любил, грешным делом, выпить, бедняга. Бывало, как причалит к миске пунша с подветренной стороны, так его и не оторвать. Однако вот и со стола убирают. Ведь это ужас, доктор, чтобы мы блага земные так и принимали, ни до еды, ни после молитвы не прочитав? Этот мистер Читерлинг, если он на самом деле священник, будет в ответе, что пренебрегает службой Господней.

– Да ведь, сударыня, – сказал доктор, – мистер Четтерли едва достиг сана полномочного священника.

– Уполномоченного? Ах, доктор, вы опять, верно, шутите, – вздохнула вдова. – Совсем как мой бедный Джон Блоуэр. Когда я уговаривала его попросить прихожан помянуть в своих молитвах «Красотку Пегги» (судно-то было по мне названо, доктор Китлебен) со всем ее грузом, так он, бывало, отвечал: «Пусть молится за нее, кто решится, – она ведь у меня застрахована, Пегги Брайс!» Весельчак весельчаком, а хоть и любил пошутить, был он все-таки человек положительный, не хуже других капитанов, что снимались с якоря на Литском рейде{96}96
  Литский рейд. – Лит – город в устье реки Форт, служащий портом для Эдинбурга.


[Закрыть]. После его смерти осталась я одна-одинешенька, ох, нет мне покою ни днем, ни ночью… А на душе, на душе-то как тяжко, доктор! И не могу сказать, чтобы с тех пор, как я живу здесь, мне полегчало, разве что вот сейчас. Уж вы мне все-таки скажите, доктор, сколько я вам должна за этот эликстир? Он мне так сильно помог, да и душу я себе облегчила беседой с вами.

– Что вы, что вы, сударыня, – сказал доктор, увидев, что вдова вытащила кошель из толстой кожи, в каких моряки обычно держат табак, но сейчас до отказа набитый банкнотами. – Что вы, что вы, сударыня! Я ведь не аптекарь, у меня диплом Лейпцигского университета, я настоящий доктор, сударыня. Мой эликсир всегда к вашим услугам, а если вам понадобится совет, я ваш покорный слуга.

– Как я признательна вам за вашу доброту, доктор Киклпин! – сказала вдова, убирая деньги. – А кошель этот служил бедному Джону Блоуэру для табаку, кисетом, как говорится: вот я и ношу его в память мужа. Он был хороший человек и оставил мне всего вдоволь. Да нет добра без худа – быть одинокой женщиной, доктор Киттлпин, тяжкая доля…

Доктор Квеклебен подвинул свой стул поближе к вдове и утешения ради повел с нею разговор куда нежнее прежнего и, очевидно, уже не предназначавшийся для слуха остальных гостей.

Одним из главных преимуществ жизни на водах является то, что дела каждого обитателя находятся как бы под особым наблюдением всего общества. Поэтому всякие там ухаживания, liaisons[27]27
  Связи (фр.).


[Закрыть] и вообще тому подобные отношения, которые, естественно, завязываются среди гостей, доставляют удовольствие не только заинтересованным сторонам, но, вероятно, и наблюдателям, точнее говоря – всему обществу, членами которого в настоящий момент являются названные стороны. Леди Пенелопа, верховная богиня здешних краев, бдительно следившая за всем своим кружком, тотчас заметила, что доктор внезапно углубился в нежную беседу со вдовою и то ли как любезный кавалер, то ли как медик и врач осмелился даже завладеть ее хорошенькой пухлой ручкой.

– Боже мой, – сказала миледи, – что это там за миловидная дама, на которую с таким необыкновенным вниманием поглядывает наш превосходный и ученый доктор?

– Недурна, немолода и наклонна к полноте, – отозвался мистер Уинтерблоссом, – вот все, что я о ней знаю. Особа из торгового мира.

– Это, господин председатель, тяжело груженная колониальными товарами карака{97}97
  Карака – большое грузовое судно.


[Закрыть] под названием «Красотка Пегги Брайс», – сказал священник, – в настоящее время не имеющая хозяина, ибо покойный Джон Блоуэр из Норт-Лита спустил шлюпку и отплыл по направлению к Стиксу{98}98
  Стикс – река, за которой, по верованиям древних греков, начиналось царство мертвых.


[Закрыть], не оставив на борту судна команды.

– Доктор, по-видимому, собирается определиться на корабль рулевым, – сказала леди Пенелопа, наводя на парочку свой лорнет.

– Я бы сказал, что ему хочется переименовать «Красотку Пегги» и сменить ее судовой регистр, – заметил мистер Четтерли.

– Тут уж он с нею поквитается, – поддержал Уинтерблоссом. – Она переименовала его шесть раз за пять минут, что я стоял рядом с ними и слушал беседу.

– А что вы думаете об этом, дорогая леди Бинкс? – спросила леди Пенелопа.

– Да, сударыня? – откликнулась леди Бинкс, не расслышав или не поняв вопроса и как бы опоминаясь от своей задумчивости.

– Мне хотелось знать ваше мнение о том, что там происходит, леди Бинкс.

Леди Бинкс повернулась в ту сторону, куда смотрела леди Пенелопа, не скрываясь, как принято в модном свете, оглядела вдову и доктора и затем, медленно опуская руку с лорнетом, безразлично произнесла:

– Я, право, не вижу там ничего такого, о чем стоило бы раздумывать.

– Чудесно, наверное, быть замужем, – сказала леди Пенелопа. – Душа, очевидно, так переполнена собственным счастьем, что не остается ни времени, ни охоты веселиться, как все прочие. Мисс Рэчел Бонниригг смеялась бы до упаду над тем, что оставляет совершенно равнодушной леди Бинкс. Замужество, вероятно, приносит такое блаженство, что больше уже ничего не нужно.

– Тот, кому удастся по-настоящему убедить в этом вашу милость, будет счастливым человеком, – вставил мистер Уинтерблоссом.

– Как знать, может быть, найдет и на меня такая причуда, – ответила леди. – Впрочем, нет, нет, нет, трижды нет!

– Скажите еще шестнадцать «нет», – сказал любезный председатель, – и пусть все эти отказы станут одним согласием.

– Если я повторю «нет» тысячу раз, все равно ни одному кудеснику не сделать из этой кучи и одного «да», – заявила ее милость. – Вспомним королеву Бесс! Она показала всем нам, как надо беречь власть, раз она тебе досталась. Что там за шум?

– Просто обыкновенная послеобеденная ссора, – объявил священник. – Я слышу, как наш неразговорчивый капитан призывает спорщиков утихомириться, пугая дьяволом и дамами.

– Знаете, дорогая леди Бинкс, все это совсем нехорошо со стороны вашего супруга и повелителя, а также со стороны Моубрея, который мог бы вести себя поумней; да и со стороны всех прочих тоже. Они каждый вечер ссорятся и только волнуют нас, размахивая друг у друга перед носом пистолетами, словно раздраженные охотники, которых дождливая погода задержала дома двенадцатого августа{99}99
  Двенадцатое августа – день начала охоты в Шотландии.


[Закрыть]. Мне уж наскучил этот миротворец: едва он притушит ссору в одном месте, глядишь – она вспыхнула в другом. Как вы считаете, душенька, может быть, нам издать приказ, чтобы следующую ссору, которая возникнет, они уже bona fide[28]28
  Достойным образом (лат.).


[Закрыть] довели до поединка? Мы отправимся вместе с ними в качестве зрителей и разделимся на партии. А если дело кончится похоронами, так мы и на них явимся в полном составе. Черное ведь всем к лицу, не так ли, дорогая леди Бинкс? Взгляните-ка на глубокий траур вдовушки Блоуэр – вы ей не завидуете, душенька?

Леди Бинкс едва было не ответила резкостью на речь леди Пенелопы, но сдержалась, сочтя, вероятно, неблагоразумным идти на открытый разрыв с миледи. В тот же миг двери гостиной распахнулись, и появилась молодая дама в амазонке и с черной вуалью на шляпе.

– О ангелы и силы небесные! – воскликнула леди Пенелопа с трагическим жестом. – Дорогая Клара, почему вы так поздно? И почему в таком костюме? Пройдите в мои комнаты, горничная выберет вам что-нибудь из моих платьев – мы ведь одного роста. Идите же, прошу вас, по крайней мере, я потом буду чваниться каким-нибудь своим туалетом, если разок увижу его на вас!

Все это было сказано с выражением самой горячей дружбы, какая только бывает между женщинами. Прекрасная хозяйка тут же наградила мисс Моубрей нежным поцелуем, которыми дамы – благослови их Господь! – любят с ненужной щедростью осыпать друг друга к великому неудовольствию и зависти присутствующих мужчин.

– Вы дрожите, дорогая Клара, вы вся горите? Ну конечно, у вас жар, – с нежным беспокойством продолжала леди Пенелопа. – Послушайтесь меня, вам надо лечь в постель.

– Право, вы ошибаетесь, леди Пенелопа, – отвечала мисс Моубрей, видимо ничуть не удивляясь преувеличенной ласковости леди Пенелопы. – Мой пони шел резвой рысью, мне стало жарко – вот вам и разгадка. Налейте мне чашку чаю, миссис Джонс, и дело с концом.

– Свежего чаю, Джонс, да поскорее, – сказала леди Пенелопа, увлекая свою равнодушную приятельницу к себе в уголок, как ей угодно было называть конец гостиной, где находилась ее резиденция. Дамы приседали, когда они проходили мимо, джентльмены кланялись, но новая гостья отвечала им не более любезно, чем того требовала простая учтивость.

Леди Бинкс не поднялась навстречу ей: выпрямившись в своем кресле, она лишь принужденно кивнула головой. Мисс Моубрей ответила на ее приветствие столь же гордо, и они не обменялись ни одним словом.

– Кто она такая, доктор? – спросила вдова Блоуэр. – Помните, вы мне обещали рассказать все про здешнюю знать. Почему леди Пенелопа за ней так ухаживает? И отчего эта дама явилась в амазонке и фетровой шляпе, когда все мы (тут она оглядела самое себя) в шелках и атласе?

– Кто она такая, миссис Блоуэр, мне сообщить вам нетрудно, – ответил обязательный доктор. – Это мисс Клара Моубрей, сестра владельца замка, того джентльмена в зеленом сюртуке со стрелой на пелерине. Но зачем она надевает костюм для верховой езды или почему она делает еще что-нибудь – не под силу выяснить докторскому искусству. По правде сказать, я думаю, что она немножко… самую малость… так сказать, тронута. Называйте это нервами, или ипохондрией, или как хотите.

– Господи помилуй, вот бедняжка! – с состраданием воскликнула вдова. – И в самом деле, похоже на то. Но ведь нельзя же давать ей разгуливать на свободе, доктор, ведь она может сама изувечиться или другого изувечить. Смотрите-ка, она берется за нож! Ах, она просто хочет отрезать себе ломтик булки, не дожидаясь, чтобы ей услужили эти пудреные лакейские мартышки. Пожалуй, доктор, это разумно, ведь она может отрезать себе кусок, какой ей надо – толстый или тонкий. Ох, господи, да она взяла самую крошечку! Такой кусочек можно просунуть канарейке в клетку между прутьями. Лучше бы она подняла свою длинную вуаль и сменила бы юбку для верховой езды. В самом деле, ей надо растолковать, как вести себя по правилам, доктор Киклшин.

– Какие бы правила мы ни вводили, она на них не посмотрит, миссис Блоуэр, – сказал доктор. – По соизволению брата и по капризу леди Пенелопы, которая решила потакать Кларе Моубрей, ей все сходит с рук. А им следовало бы подумать о ее поведении.

– Ох, пора, пора подумать! Разве годится такой молодой девушке врываться к нарядным дамам, словно прискакав прямо с Литских песков? А как миледи с ней носится! Они, право, друг друга стоят.

– Пожалуй, что и так, – сказал доктор Квеклебен. – Одна ничуть не лучше другой. О леди Пенелопе-то, впрочем, было кому хорошенько подумать. Мой покойный друг, граф Фезерхед, был человек рассудительный и руководил семьей по всем правилам медицины. От минеральной воды или от моего ухода, а только здоровье леди Пенелопы отличное, и оно тут ни при чем: просто она капризница, и характер у нее вздорный – вот и все. При ее титуле и богатстве это позволительно. Однако другой способ лечения мог бы довести ее до беды.

– Да, да, ей друзей не занимать стать, – согласилась вдова. – Ну а эта девочка Моубрей? Бедняжка! Почему так вышло, что о ней никто не позаботится?

– Мать ее умерла, отец же ни о чем другом не думал, кроме своих забав, – ответил доктор. – Брат ее воспитывался в Англии, а если бы жил тут, так тоже заботился бы только о своем благе. Воспитание она получила из собственных рук, книги читала те, что находила в библиотеке, набитой старыми рыцарскими романами, общество у нее было случайное, друзья – кто попало. При ней не было, наконец, домашнего врача – поблизости не было даже порядочного лекаря. Нечего и удивляться, что бедная девочка выросла такой странной.

– Ах, бедняжка! Выросла без доктора! Даже без лекаря! – воскликнула вдова. – Но знаете, доктор, может быть, она, бедненькая, всегда была здорова и поэтому не нуждалась…

– Ха-ха-ха, сударыня, это значит лишь, что она нуждалась во враче гораздо больше, чем если бы была болезненной. Искусный врач знает, как умерить крепкое здоровье, миссис Блоуэр. Здоровье – чрезвычайно тревожный признак, если подходить к организму secundum artem[29]29
  Согласно науке (лат.).


[Закрыть]. Внезапная смерть приключается чаще всего, когда люди находятся в добром здоровье. Ох, состояние полного здоровья – вот в чем главная опасность для пациента, на взгляд врача!

– Так, так, доктор! Я-то прекрасно понимаю, как важно иметь подле себя человека искусного, – сказала вдова.

Доктору так захотелось уверить миссис Блоуэр в том, насколько для нее опасно одно только предположение, будто ей можно жить и дышать без разрешения врача, что тут его голос перешел в нежный умоляющий шепот, и сообщивший нам эти строки наблюдатель уж не мог дальше разобрать ни звука. Речь доктора, как это случается подчас с великими ораторами, «не была слышна на галерее».