Текст книги "В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945"

И опять перед некоторыми из тех немногих, кто был в курсе дела, – не только сотрудниками отдела «Л», – встал мучительный вопрос: как противодействовать новым замыслам Гитлера, как избежать нового и явно беспредельного распространения военных действий и во времени, и в пространстве? Углубляться в эту проблему не было нужды; ни один человек не мог даже на мгновение усомниться в том, что «с Россией лучше оставаться в мире», или в том, что нападение на Россию несет смертельную угрозу для нашего народа и нашей страны. Что нам нужно было в тот момент, так это военный человек во главе вермахта, кто-то, кто внушал бы доверие, проявлял хоть какое-то понимание, к кому мы могли бы прийти с аргументами военного характера, кто мог бы затем использовать свой личный авторитет, и это обеспечило бы ему прочную поддержку вермахта в противодействии диктатору и решению, которое он принял, исходя из политических и идеологических соображений; но такого человека не было. Теперь мы действительно начали понимать, почему Гитлер действовал столь решительно, чтобы исключить любую подобную возможность, почему он сам захватил пост Верховного главнокомандующего вермахтом и одновременно при поддержке старших офицеров ОКВ превратил этот орган просто в свой «рабочий штаб».

Отдел «Л» мог действовать не иначе как через начальника оперативного штаба. Но не было ни малейшей возможности заставить его изменить свое мнение, в особенности по вопросу столь большой политической и стратегической значимости; еще меньше надежд было на Кейтеля, который все больше и больше начинал проявлять свою зависимость от Йодля. Тем не менее в начале августа представитель кригсмарине в отделе «Л» отправился в Берхтесгаден, чтобы обратить внимание Йодля на возможные последствия для положения Германии в будущем, если войска вермахта повернутся на восток, оставив несокрушенной английскую военно-морскую мощь. Казалось бы, такой шаг был необходим, тем более что главнокомандующему кригсмарине пока еще не сообщили о планах Гитлера[112]112
  Редер покинул Бергхоф 31 июля, как раз накануне объявления об этих планах. В дневнике Гальдера 31 июля 1940 г. записано: «Редер уезжает».


[Закрыть] и пока даже не собирались сообщать. Однако эта встреча только подтвердила то, что нам уже было известно: Йодль использовал эту возможность для того, чтобы подчеркнуть, что Гитлер очень высоко оценивает военно-морскую мощь Британии и считает, что мы пока недостаточно сильны, чтобы нанести решающий удар по Британским островам; именно по этой причине мы должны «идти в обход» через Россию.

Все это прозвучало не более убедительно, чем предыдущие высказывания Йодля. В результате мы в отделе «Л» постепенно пришли к выводу, что должны сделать все, что в наших силах, чтобы оставить зеленый свет для операции «Морской лев». Казалось, что на тот момент это единственная возможность избежать русской авантюры. Трудно было поверить, что Гитлер дал разрешение начать все далекоидущие приготовления к переправе через Ла-Манш только в качестве угрозы и блефа. В ряде высказываний он продолжал создавать впечатление, что готов согласиться с планом высадки при условии, что мы сначала завоюем необходимое превосходство в воздухе; это, по крайней мере, гарантировало бы в дальнейшем безопасность со стороны британского флота и авиации. Я сам слышал, как он сказал, что готов видеть, как умирают немецкие солдаты, сражаясь за Германию, но не возьмет на себя ответственность за отправку их тысячами на дно морское без единого выстрела. Казалось, этим подкреплялось предположение, что он не совсем распрощался с идеей десанта.

Конечно, при нынешнем положении дел интерес Гитлера к десантной операции ослабевал по мере того, как он углублялся в российский вопрос, а из-за неблагоприятных погодных условий становилось все менее вероятным, что война в воздухе оправдает наши ожидания. Во второй половине лета он все-таки дал разрешение на приготовления к высадке, но, возможно, лишь в качестве блефа или угрозы; в конце концов 12 октября 1940 года погодные условия вынудили его официально проинформировать руководителей вермахта, что от этой операции нам придется отказаться – предположительно, временно. Между прочим, следует заметить, что он воскресил идею операции «Морской лев» на короткое время весной 1941 года в целях введения противника в заблуждение. В это время служба информации получила приказ широко распространять слухи о том, что передвижение войск по направлению к России предпринимается лишь для того, чтобы отвлечь внимание от предстоящей высадки в Англии.

Флот и военно-воздушные силы не огорчились, узнав, что десантная операция отменяется; первый никогда к ней особенно не стремился, последние были не в состоянии обеспечить для нее существенное предварительное условие – бесспорное превосходство в воздушном пространстве над проливом. Ни ОКХ, ни отдел «Л» не сомневались, что превосходство в воздухе абсолютно необходимо; однако они надеялись, что по мере совершенствования тактики и оснащения люфтваффе сможет достичь необходимой степени превосходства. Хотя ОКХ и отдел «Л» действовали порознь, но они по-прежнему прилагали все усилия, чтобы каким-то образом не дать этой операции угаснуть. История появления директивы № 18 от 12 ноября 1940 года показывает, как упорно бился в этом направлении отдел «Л» и в то же время как ограниченны были наши возможности оказывать хоть сколько-нибудь эффективное влияние. Директива давала общие направления будущей германской стратегии; в первом варианте я поставил операцию «Морской лев» в начало и выдвинул ее в качестве первоочередной задачи на весну 1941 года. На следующий день Йодль указал мне на то, что такой порядок вещей, может быть, отлично согласуется с идеями ОКХ, но не с замыслами Гитлера. Я снова возражал, заявив даже, что вопрос, отменять или не отменять высадку, вполне может оказаться решающим для исхода войны в целом. Йодль согласился со мной, но тем не менее переставил раздел, касающийся операции «Морской лев», из начала в конец директивы, зная, очевидно, лучше меня, чего хотел Гитлер. В то же время он смягчил формулировки в соответствующих параграфах проекта, подготовленного отделом «Л»[113]113
  Из протоколов совещания отдела «Л» 13 ноября 1940 г.: «Начальник отдела «Л» расстроен изменениями, касающимися операции «Морской лев», внесенными в директиву № 18 по приказу начальника штаба оперативного руководства. 9 января 1941 г. Гитлер заявил главам трех видов вооруженных сил: «Высадка в Англии возможна лишь тогда, когда будет достигнуто полное превосходство в воздухе и Англия в результате окажется частично парализованной. Иначе это будет преступление».


[Закрыть]. Позиция Гитлера в отношении этой операции изложена в следующем отрывке из его письма к Муссолини от 20 января 1941 года:

«Нападение на Британские острова остается конечной целью. Однако в данном случае Германия напоминает кого-то, у кого в пушке лишь один заряд: если он промахнется, ситуация станет хуже, чем была. У нас никогда не будет второй попытки высадиться, поскольку провал означал бы громадные потери боевой техники. Следовательно, Англии не надо больше волноваться по поводу десанта и она может задействовать свои основные силы, где захочет, на периферии. Однако до тех пор, пока удар не состоялся, Британия всегда должна учитывать, что он возможен».

Операция «Морской лев», таким образом, сама стала жертвой смертельного удара, который предполагалось нанести по Британским островам.

Поскольку перспективы предыдущих крупномасштабных операций постепенно сходили на нет, ставка снова распалась на разрозненные группы. 29 августа, сразу после первых налетов британской авиации на Берлин, Гитлер вернулся в столицу и поселился, как и прежде, в рейхсканцелярии вместе со своим ближайшим окружением. Чтобы сохранить мобильность, полевой состав отдела «Л» оставался какое-то время в своем спецпоезде на запасном пути на станции Грюневальд. Поскольку время шло и приближалась зима, мы начали подыскивать постоянную штаб-квартиру, где можно было жить и работать. К середине ноября отдел обосновался в построенных перед самым началом войны казармах кавалерийской школы в Крампнитце рядом с Потсдамом; в итоге мы оказались в часе езды от рейхсканцелярии. Отдел «Л» оставался там в течение первых месяцев нового года, пока Йодль с Кейтелем находились рядом с Гитлером в Берхтесгадене. ОКХ оставалось в Фонтенбло до тех пор, пока не было принято решение по поводу операции «Морской лев», а затем они вернулись в свои бараки в Цоссене. ОКМ размещалось на своих прежних мирных квартирах на набережной Тирпитц в Берлине; ОКЛ возвратилось в свой штаб в Вилдпарке рядом с Потсдамом.

Так что в целом условия осенью 1940 года были те же, что и перед началом кампании во Франции. Связь между разбросанными группами штабов и штабами трех видов вооруженных сил осуществлялась через курьеров, специально выделенных офицеров или чиновников. Как и раньше, отдел «Л» собирал от всех видов вооруженных сил донесения, на основе которых Йодль проводил ежедневные совещания в рейхсканцелярии или в Бергхофе. Главнокомандующих сухопутными, военно-морскими и военно-воздушными силами лишь изредка вызывали для устных докладов или для получения инструкций и информации от Гитлера; во время таких совещаний он часто обсуждал текущую политическую обстановку. Из ОКВ время от времени поступали письменные директивы, чтобы уверить всех в согласованности стратегии.

Ставка приняла теперь определенную форму, и у стороннего наблюдателя вполне могло сложиться впечатление, что отныне руководство вермахта – это хорошо отлаженный механизм; но любому более внимательному человеку было ясно, что в верховной ставке до сих пор нет ни организации, ни порядка. Во-первых, несмотря на то что мы имели дело уже не с отдельными операциями и театр военных действий занимал добрую часть всего земного шара, все еще не существовало комитета, объединяющего начальников штабов армии, флота и военно-воздушных сил, а также начальника оперативного штаба ОКВ; никто из них даже не предложил создать что-то подобное. Точно так же никогда не встречались главнокомандующие отдельными видами вооруженных сил, за исключением особых случаев, и то только в присутствии Гитлера, который давил на них и делал невозможным любое настоящее обсуждение. Однако еще хуже то, что, пока флот и авиация корпели над тем, как захватить Англию, не имея на то достаточных средств, армия занималась штабными исследованиями и проводила военные учения, в ходе которых постепенно вырисовывались оперативные планы кампании в России, обрекавшей германский вермахт на гибель, – и все это без малейшего участия начальника оперативного штаба ОКВ. Третий, хотя, очевидно, менее важный момент: шел уже сорок первый год, а начальника оперативного штаба ОКВ разделяли с отделом «Л», то есть с его собственным отделом стратегического планирования, расстояния между Берлином – Крампнитцем и Берхтесгаденом; контакт поддерживался только по телефону, иногда начальники отделов летали к нему.

Объявленное «единство стратегической линии вермахта» в истинном и правильном значении этих слов существовало, таким образом, как и прежде, лишь на бумаге. В период подготовки к высадке в Англии вся штабная работа на высшем уровне велась несогласованно и не имела единого направления; так что теперь начало всплывать множество самых разных точек зрения.

Ряд высказываний Гитлера примерно того времени о роли ОКВ дают представление о том, насколько двусмысленно было само по себе название этого органа (все равно, как его рассматривать – с Гитлером или без него), и одновременно о том, как Гитлер рассматривал и использовал свое положение военного руководителя. Поводом для этих высказываний послужила проблема оснащения и использования военно-морской авиации, вызвавшая множество споров между флотом и люфтваффе. Хотя оперативный штаб изучил и представил все за и против, Гитлер не принял твердого решения; вместо этого он разразился длинной речью, выдержки из которой приводятся ниже:

«Такие расхождения во взглядах, какие существуют между отдельными видами вооруженных сил, еще раз доказывают необходимость сильного ОКВ. Если бы не было высшей координирующей инстанции, отвечающей за принятие решений, то, например, в данном случае была бы опасность, что исследования по использованию торпед с самолета не продолжались, а может, даже остановились совсем. С точки зрения войны в целом абсолютно несущественно, кто применяет торпеды – флот или авиация; важно то, что торпеды должны применяться тем видом вооруженных сил, который может воспользоваться ими с наибольшей выгодой.

Другой вывод из подобных споров заключается в том, что верховная ставка должна держать все дела под строгим контролем, дабы гарантировать, что возможности всех трех видов вооруженных сил используются наилучшим образом. Заниматься этим – дело ОКВ. Сегодня это тем более так, поскольку авторитет фюрера означает, что в конечном счете всегда можно прийти к какому-то решению.

С учетом будущих задач желательно, чтобы авторитет ОКВ возрастал. Когда-нибудь место фюрера займет, возможно, человек, который окажется самым что ни на есть лучшим политиком, но у него не будет таких военных знаний и способностей. Ему понадобится очень сильное ОКВ, иначе возникнет большая опасность, что силы армии, флота и авиации будут растрачиваться на многих направлениях, вместо того чтобы сосредоточиться на одной-единственной цели. В таком случае вермахт никогда не сможет показать всю свою силу, и это будет ситуация, за которую никто не захочет нести ответственность во время войны, когда на карту поставлено существование рейха».

До декабря 1940 года у меня и у других офицеров отдела «Л» точно так же, как у Йодля, было мало работы, связанной с подготовкой кампании на востоке, фактически гораздо меньше, чем в предыдущие крупные кампании. Во всяком случае, мы в отделе «Л» по-прежнему делали все, что в наших силах, чтобы содействовать осуществлению тех планов, которые, как нам казалось, могли бы удержать основные силы вермахта на западе. Директива ОКВ № 18 была уже разослана; первые ее наброски были подготовлены в июле и августе 1940 года, а когда 12 ноября она наконец вышла, оказалось, что наши планы в какой-то степени приблизились к желанной цели. На первом месте был план нападения на Гибралтар, которому Гитлер опять стал придавать большое значение, как только отменили высадку в Англии, несмотря на ничего не обещающую его встречу с генералом Франко 23 октября. Сначала было намерение разбомбить базу с воздуха и таким образом заставить британский флот уйти; но теперь отдел «Л» предложил поставить целью операции захват Гибралтара с суши. В дневниковой записи Йодля от 1 ноября 1940 года есть интересный штрих по поводу единства в управлении вермахтом: «Начальник отдела «Л» докладывает, что люфтваффе не хочет, чтобы его привлекали к разведке над Гибралтаром, и Геринг собирается говорить на эту тему с Гитлером»[114]114
  Из военного журнала отдела «Л», 7, 9 и 14 августа: «Начальник штаба оперативного руководства сообщает, что в результате проведенных штабом исследований по операции в Гибралтаре, представленных отделом «Л» 8 августа, фюрер принял решение о крупной операции (захвате Гибралтара).


[Закрыть].

Одновременно отдел «Л» продолжал следовать, хотя и менее энергично, второму плану, предполагавшему переброску одного воздушного и одного танкового корпуса для поддержки нерешительного наступления итальянцев на Суэцкий канал. Нам казалось, что такой удар в двух направлениях по основным британским базам позволит «уничтожить британские позиции на Средиземном море» и тем самым повернуть ход войны в другом направлении. Гитлер на время согласился, но впоследствии отказал итальянцам в какой-либо дальнейшей поддержке. В качестве основной причины он назвал нежелание Италии принимать какую-либо помощь для ее нападения на Грецию. На его позицию, несомненно, повлияло и то, что Муссолини со своим Верховным главнокомандующим постоянно отвергали германскую помощь – не заставлять же их после этого. Гитлер, видимо, не сожалел, что пришлось расстаться с идеей об экспедиции в Северную Африку, ибо мыслил совершенно в ином направлении, нежели сторонники этого плана, и не хотел нанести вред своим планам относительно России, откомандировав часть сил в какое-то другое место. По той же самой причине он поставил условие, что удар по Гибралтару должен быть нанесен не позднее начала февраля.

В этот период «естественным союзником» отдела «Л» оказалось ОКМ; оно к тому времени изучило гитлеровские планы нападения на Советский Союз и сочло их как ненужными, так и губительными. Представитель кригсмарине в отделе «Л» начал действовать спокойно, но решительно, стараясь закрепить такую общность взглядов, и в результате было подготовлено третье предложение, нацеленное на то, чтобы отвлечь внимание от востока; его представили в виде «объединенной германско-итальянской военно-морской стратегии в мировом масштабе». С этой идеей Гитлер тоже поначалу согласился, но в конечном итоге это ни к чему не привело, потому что он не готов был согласиться с ее первым необходимым предварительным условием: Средиземное море должно быть очищено от противника.

Меня впечатлили возможности этих разработок, и 1 ноября 1940 года во время обсуждения «Целей для ведения войны в зимний период» я попытался еще раз подступиться к Йодлю, заявив, что эти планы «сами по себе неадекватны». Если мы не направим германские войска в Ливию, то итальянское наступление в Египте едва ли приведет к каким-либо убедительным результатам; посему Средиземное море не будет очищено от противника. Итальянский флот окажется там взаперти, и тогда не может быть и речи о его использовании в Атлантике для совместных действий с крупными германскими военно-морскими силами. Не знаю, убедил я Йодля или нет, во всяком случае, он настаивал на том, что мы должны добиться необходимого превосходства в районе Средиземного моря в результате захвата Гибралтара и отправки на Сицилию немецких военно-воздушных частей, о чем тем временем было принято решение[115]115
  12 ноября итальянский флот потерял в результате атаки британских торпедоносцев в порту Таранто три больших линкора.


[Закрыть]. Вот и все, что вошло в директиву № 18.

В итоге на самом первом месте в этой инструкции оказался план, над которым я потрудился особенно усердно, – план военного сотрудничества с Францией. Смысл, который приобрело слово «коллаборационизм» в результате последующих военных событий, привел к тому, что официально обе стороны рассматривали это как постыдную деятельность; однако для офицеров, которые были вовлечены в этот процесс, оно означало не более чем попытку использовать все имевшиеся у них ресурсы и все доступные им способы для достижения подлинного согласия со своим европейским соседом. В тех обстоятельствах оно могло означать только то, что мы старались убедить Францию перейти на другую сторону и воевать против Англии, или, выражаясь языком директивы, начать с совместных мер безопасности и затем перейти к «полномасштабному участию Франции в войне против Англии». Еще одним оправданием этой попытки служит то, что никакие другие действия, казалось, не давали больше возможностей предотвратить распространение войны на восток и повлиять на США в нашу пользу.

Здесь не место вдаваться в сложную историю франко-германских военных отношений, которые постоянно омрачались гитлеровской игрой в политическую хитрость. Однако о первых шагах стоит рассказать, поскольку они были тесно связаны с налетами британской авиации в июле 1940 года на французский флот в гаванях Мерсэль-Кебира и Дакара. Представители высших французских кругов несколько раз зондировали почву в Висбадене, а позднее в Виши. Затем, когда 23 сентября 1940 года произошла неудачная высадка в Дакаре, штаб еще раз обратился к Йодлю, и тот наконец заявил, что «он вместе с отделом «Л» старался использовать каждый удобный случай, чтобы убедить фюрера в далеко идущих возможностях, которые давало совместное использование германских и французских сил в главной войне против Англии в недалеком будущем». Потом он бегло упомянул о «перемене во взглядах фюрера», явно уже произошедшей, и полностью продолжил мою линию: «Нам должно быть абсолютно ясно, что это подразумевает кардинальное изменение наших основных планов относительно будущего ведения боевых действий и их целей». Под конец Йодль удивил всех нас, объявив о намерении Гитлера встретиться с маршалом Петеном, что он и сделал месяц спустя, 24 октября.

Во время наших предыдущих обсуждений Йодль просил меня провести более детальное исследование «форм взаимодействия с Францией». Я сказал, что в качестве первоосновы наших взаимоотношений «необходимо продемонстрировать Франции, что переход на нашу сторону будет служить ее собственным национальным интересам». Это с самого начала исключило бы что-то иное, кроме ее пассивного сотрудничества в войне против Британских островов; с другой стороны, на мой взгляд, безопасность и сохранение Французской колониальной империи были бы в интересах обеих стран. Договор о перемирии следует интерпретировать так, что он служит этой цели, и мы не позволим себе злоупотреблять вниманием к итальянцам, которым одновременно были сделаны специальные предложения. Таковы были военные замыслы, но в последующие недели, как до, так и после встречи Гитлера с маршалом Петеном, «колючие политические вопросы»[116]116
  Такая фраза появляется в дневнике Гальдера еще 27 сентября.


[Закрыть], возникшие в связи с таким курсом, посыпались со всех сторон и еще больше выдвинулись на передний план. Время от времени итальянцы заверяли нас, что не возражают, но на самом деле они понимали, что любое примирение между Германией и Францией поставит под угрозу их собственные военные планы, и потому сопротивлялись; Риббентроп поддерживал их. В этой связи маршал Петен якобы сказал, хотя тогда мы об этом не знали: «Шесть месяцев уйдет на то, чтобы обсудить, и еще шесть месяцев, чтобы забыть это». Кейтель считал себя блюстителем соглашения о перемирии, которое носило его имя; поэтому он энергично поддерживал мысль Гитлера о том, что «если будет достигнуто какое-то соглашение с Францией, то оно должно содержать дополнительные условия, сверх тех, что были заложены в мирном договоре». Посему многообещающие формулировки в директиве № 18 потеряли в основном свое значение еще до появления самой директивы.

Между тем меня выбрали в качестве помощника посла Абетца на переговорах с французами в Париже. (Позднее стало ясно, что выбрали не столько из-за моего зарубежного опыта и знания французского языка, сколько из-за того, что с моим званием и должностью обеим сторонам было проще отмахнуться от меня.) Я много раз убеждал Йодля, что желательно «благородное решение»; я также подчеркивал, что мы должны руководствоваться одним принципом «сейчас не время для полумер». Тем временем Кейтель укреплял Гитлера в решимости «вести переговоры с Францией только шаг за шагом». Я обращал внимание на то, что «это не будет способствовать германским стратегическим интересам; это до греческих календ отсрочит тот момент, когда в Африке появятся базы для ведения войны против Англии; нельзя надеяться на согласие Франции с требованиями Германии восстановить мир и порядок в африканских колониях, и еще меньше надежд на то, что она действительно будет сотрудничать с нами в борьбе против Англии в обозримом будущем».

Несмотря на все мои возражения, последней инструкцией Гитлера своему военному представителю стал просто приказ «занять рецептивную позицию».

Первая встреча с французами происходила в германском посольстве в Париже 29 ноября; атмосфера была легкой и непринужденной, и мы вели переговоры абсолютно на равных – факт удивительный, если учесть, что менее полугода назад стороны находились в состоянии войны. Французов представляли главнокомандующие армией и флотом генерал Хунцигер и адмирал Дарлан вместе с офицером штаба ВВС, который появился в парадной форме. Показательным для атмосферы переговоров был, например, такой факт, что на одной из встреч генерал Хунцигер, с типичным французским остроумием и восприятием исторических событий, заметил, что во время войны 1870 года встречались французский генерал с немецкой фамилией Вимпфен и немецкий генерал с французской фамилией Верди дю Вернуа, и ныне история повторяется. К великому моему удивлению, я узнал, что, кроме этих персон, присутствовал и заместитель премьер-министра Пьер Лаваль. Вскоре стало ясно, что они с Дарланом являлись главной движущей силой. Хунцигер явно намеренно осторожничал и предложил рассмотреть только перспективные проблемы, касающиеся удаленных районов Северной Африки; но я, нарушив инструкции, поставил вопрос об усилении оборонительных мер для территории французской Северо-Западной и Западной Африки, которые с военной точки зрения казались мне ближайшей и самой неотложной задачей военного сотрудничества с Францией. В плане стратегии эти территории обеспечивали защиту слабого южноевропейского фланга; расположенные за пределами британской блокады, они имели и большое экономическое значение. Лаваль и Дарлан поняли эту точку зрения и были вполне готовы вести обсуждение.

Вторая встреча происходила 10 декабря там же и с теми же участниками. Французы подготовили ответы на поставленные мною вопросы, и, казалось, они сулили большие возможности. Укрепилась моя прежняя уверенность в том, что в общих чертах только сама Франция может успешно защищать свои заморские владения. Поэтому я считал, что цель будущих переговоров должна состоять в том, чтобы обеспечить им для этого возможности, но они повлекли бы за собой щедрые военные уступки, далеко выходящие за рамки условий перемирия, наряду с необходимой политической и военной «интеграцией».

Но то оказался не единственный и, разумеется, не последний случай, когда офицер германской верховной ставки понял, что с того самого момента, как его откомандировали, у него никогда не будет уверенности ни в том, что цель его миссии останется прежней, ни в том, что его поддержат те, кто его отправил; слишком часто нити деликатных переговоров обрывались или совсем рвались в клочья из-за сиюминутного настроения в германской верховной ставке. После первой встречи с французами Гитлер, вопреки своим правилам, действительно выслушал мой отчет, хотя явно без всякого энтузиазма. А когда я находился в Париже второй раз, до него дошли в подробностях слухи о ненадежности генерала Вейгана, французского главнокомандующего в Северной Африке, к которому уже относились с подозрением; Гитлер тотчас приказал разослать директиву ОКВ, где говорилось, что в случае, если французская Северная Африка разорвет отношения с Виши, вся Франция будет оккупирована, а французский флот взят под арест. Так что, получив в Берхтесгадене мой письменный отчет о второй встрече с французами, он счел его не стоящим даже той бумаги, на которой написан, хотя в дневнике Йодля сказано: «Мы должны ковать железо, пока горячо; если наши союзники и дальше будут терпеть неудачи (имеются в виду итальянцы в Ливии), то результатом наверняка может стать ужесточение позиции Франции». 13 декабря Петен неожиданно уволил и временно арестовал своего заместителя Лаваля, который и был архитектором нашего сотрудничества с французской стороны; Гитлер тут же отбросил все претензии на дипломатию и снова занял по отношению к Франции позицию победителя[117]117
  Запись в дневнике Гальдера 8 декабря 1940 г. показывает, что начальник Генерального штаба сухопутных сил предлагал немедленно начать приготовления для оккупации всей Франции и что на него повлиял главным образом отказ Франко от взаимодействия в нападении на Гибралтар.


[Закрыть]. Интересно, что, по воспоминаниям Вейгана, Черчилль пытался убедить маршала Петена в ноябре 1940 года отправиться в Северную Африку, обещая ему в этом случае значительные британские силы для «защиты» французских североафриканских владений.

Только через полгода, во второй половине мая 1940 года, совместными усилиями адмирала Дарлана, заменившего Лаваля на посту главы петеновского правительства, и посла Абетца удалось уговорить Гитлера возобновить неофициальные военные переговоры[118]118
  По поводу моих усилий в протоколе совещания отдела «Л» 10 января 1941 г. сказано: Мнение начальника отдела «Л» таково, что неудачи итальянцев должны привести к усилению военного взаимодействия с Францией. Бергхоф, однако, хочет, видимо, отложить в долгий ящик дальнейшее рассмотрение политики в отношении Франции».


[Закрыть]. В результате продолжавшихся более десяти дней обсуждений, опять-таки между мной и Хунцигером, были достигнуты и подобающим образом запротоколированы твердые договоренности. К сожалению, это не привело к тем политическим или стратегическим результатам, на которые надеялись немецкие сторонники соглашения, поскольку теперь мы оказались на пороге войны с Россией. Достигнутые договоренности включали положения о поддержке французами борьбы за долину Нила и Ближний и Средний Восток, а также гарантии для французской Северной и Западной Африки от посягательств Англии; в ситуации, создавшейся в связи с авантюрой против России, они приобретали даже большее значение, чем прежде, поскольку обеспечивали безопасность в нашем тылу. Но Гитлер так и не использовал предоставленные этим соглашением значительные возможности. Его недоверчивость означала, что любое реальное военное соглашение невозможно. С политической точки зрения он рассматривал себя как неограниченного повелителя Европы и не собирался связывать себе руки, идя навстречу требованиям французов, то есть действовать по принципу «услуга за услугу». Кроме того, следует признать, что и маршал Петен не проявлял желания ратифицировать военные договоренности Парижского протокола и потому все больше и больше завышал свои политические требования, видимо под давлением генерала Вейгана и посла США в Виши адмирала Леги.

Вернувшись к концу мая из Парижа, я быстро понял, откуда ветер дует. Начать с того, что Кейтель с Йодлем отнеслись к моему отчету холодно и без всякого интереса, что стало еще очевидней, когда они решились на беспрецедентный шаг, позволив мне одному отправиться в Бергхоф, чтобы представить отчет Гитлеру. Далее, пока мы стояли в ожидании у стола для заседаний в Бергхофе, появился немного запоздавший Риббентроп, который производил впечатление человека, несущего на себе непомерное бремя и очень занятого. Мне удалось удержать внимание Гитлера, по крайней мере на тот период, пока я делал доклад; однако, когда я начал перечислять, с одной стороны, преимущества, а с другой – опасности, которые могла представлять для нас позиция Франции на севере и западе Африки, Риббентроп прервал меня памятным комментарием: «Все это не должно вас беспокоить, мой фюрер! Если что и случится в Африке, то генералу Роммелю надо только развернуть свои танки, чтобы усмирить этих подонков. Для этого нам Франция не нужна». Он на минуту вынул руку из кармана и махнул ею через всю карту Средиземноморья, разложенную перед Гитлером, захватив при этом территорию от египетско-тунисской границы через Тунис, Алжир, Марокко до самого Дакара! К счастью, мне не пришлось отвечать ему, потому что Гитлер попросил меня «лишь изложить министру иностранных дел», о каких расстояниях в Африке идет речь, какие на этой территории имеются коммуникации для предлагаемых передвижений танковых частей и какие еще могут встретиться трудности. Гитлер продемонстрировал, по крайней мере, лучшее понимание военных вопросов, чем его министр иностранных дел, но это все, на что его хватило.

В течение следующих нескольких месяцев произошли важные события: французы потеряли Сирию, которую они никогда бы не смогли удержать даже при поддержке Германии, а к Германии пришел первый успех в России; все это грозило тем, что наше соглашение совсем запихнут под сукно. Только в августе – сентябре 1941 года, в период временного затишья боевых действий на Востоке, отдел «Л» смог подготовить новую инструкцию для Комиссии по перемирию в Висбадене о возобновлении переговоров по выполнению пунктов подписанных протоколов. Большого прогресса мы не достигли, так как наши участники переговоров постоянно оглядывались на Италию и им было запрещено идти на какие-то реальные уступки, которые позволили бы Франции взять на себя предложенные им задачи. Германский посол в Париже ухитрился-таки организовать одно заключительное совещание в Берлине в конце декабря 1941 года; Францию представлял новый главнокомандующий в Северной Африке маршал Жуи, а с нашей стороны предполагалось, что переговоры будет вести Геринг. Однако эту встречу полностью затмили серьезный для Германии кризис в России и вступление в войну Соединенных Штатов. Высокие французские гости больше часа ждали, пока Геринга уговаривали, чтобы он разрешил мне кратко изложить ему военные аспекты переговоров; во время последовавшей за этим беседы с французами он явно все время засыпал. Наверняка это делалось с намерением продемонстрировать отсутствие ко всему этому интереса у Гитлера; тот всегда говорил, что нет нужды вести переговоры, если дела идут хорошо, а если дела шли плохо, как и случилось в тот момент, у него не было желания. Истинное отношение Гитлера к переговорам с Францией выявляется в некоторых конфиденциальных беседах, записанных в дневнике Геббельса: