Текст книги "В зеркале (сборник)"

ВРАЧ. Я еще раз говорю. О содержании пакета Анна Ивановна не знала. В моем пакете были стихи.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Японские поэмы.

ВРАЧ. Вы ошибаетесь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Мы никогда не ошибаемся. Пиши показания.

ВРАЧ. Нет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Еще раз – будешь писать? Нет?

ВРАЧ. Нет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ звонит три раза. Входят ЧЕТЫРЕ ЧЕЛОВЕКА.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Экспертиза само собой, но собственное признание лучше всего.

Картина пятая
Этап

Двор тюрьмы или лагерной «пересылки».

ПЕРВЫЙ КОНВОИР (усаживаясь и закуривая). Картину вчерашнюю видел?

ВТОРОЙ КОНВОИР. Видел. Первую часть дали два раза подряд. Начальник опоздал. Ждали, ждали, его все нет. Начали крутить. Две части прокрутили, когда он пришел. Ну, механик перемотал назад и снова…

ПЕРВЫЙ КОНВОИР. Житуха здесь. Кино, клуб. А нам опять в наряд, в поездку.

ВТОРОЙ КОНВОИР. Списки этапа смотрел?

ПЕРВЫЙ КОНВОИР. Нет еще, у старшого списки.

ВТОРОЙ КОНВОИР. Бегает где-то.

ПЕРВЫЙ КОНВОИР. С этой партией отправляют одну вольняшку, бывшую зэка, прораба нашего бабу. Ее недавно осудили.

ВТОРОЙ КОНВОИР. За что же?

ПЕРВЫЙ КОНВОИР. Зато, что американцам передала планы всех крепостей.

ВТОРОЙ КОНВОИР. Откуда же у нее такие планы?

ПЕРВЫЙ КОНВОИР. Зэкашки дали. Говорят, муж разоблачил, спас Родину.

ВТОРОЙ КОНВОИР. Молодчик прораб.

ПЕРВЫЙ КОНВОИР. Уж, говорят, на самолет садилась. Вместе с ребенком, сыном – для маскировки. Контролер говорит: «Одну минуточку, вас просят вот в ту комнату». И – обыск! Она говорит: «Я золото не везу». Они говорят: «Мы золото и не ищем». Раздевают ее догола и находят план колымских крепостей. Судят и – на всю катушку!

ВТОРОЙ КОНВОИР. Двадцать пять и пять?

ПЕРВЫЙ КОНВОИР. Двадцать пять и пять.

ВТОРОЙ КОНВОИР. А тем, кто план давал?

ПЕРВЫЙ КОНВОИР. Тех на луну. Весом выдали срок! Сухим пайком. Девять граммов – и на луну.

ВТОРОЙ КОНВОИР. Правильно действуют.

ПЕРВЫЙ КОНВОИР. Ее Аней звать, Анной Ивановной. Ты ее должен знать. Сколько раз мимо ездили. Буфетчицей она была в трассовской столовой.

ВТОРОЙ КОНВОИР. Нет, не помню.

Входят ЛЕЙТЕНАНТ и СТАРШИЙ КОНВОИР.

СТАРШОЙ (со списком в руках). Опять какой-то смешанный этап. И бытовики, и пятьдесят восьмая. И блатарей полно. И больше срочники. Нет, товарищ лейтенант, конвой маловат.

ЛЕЙТЕНАНТ. Так ведь это бабы.

СТАРШОЙ. С бабами-то еще больше работы. Вон, прошлым летом, одна женщина, зэка, у бойца автомат вырвала и – очередь по нему. Пополам разрезала. Повел ее в столовую.

ЛЕЙТЕНАНТ. Знаю я эту историю. Не в столовую он ее повел, а в кусты. Словом, увеличивать конвой не будем. Обойдетесь. Поедешь с Сидоровым, а Гусарова я перепишу в другой наряд. За старшего. А то этапы день и ночь, а людей не дают. Обойдетесь.

СТАРШОЙ. Слушаюсь.

ЛЕЙТЕНАНТ и ПЕРВЫЙ КОНВОИР уходят. Слышен шум автомашины.

ВТОРОЙ КОНВОИР. Машину подают.

СТАРШОЙ. Давайте запускать. Я стану здесь, перекличка – и на машины, а там уж ты, Сидоров, руководи. Сам станешь у кабины и сажай всех спиной к себе. (Кричит.) Давай людей!

Кулисы слева заполняются ЖЕНЩИНАМИ с многочисленными узлами, мешками, чемоданами. Их останавливают и не пускают дальше. Справа появляются НЕСКОЛЬКО РОДСТВЕННИКОВ с передачами в руках и среди них СЛЕДОВАТЕЛЬ в штатском и ПРОРАБ.

Разберись. Стройся. Слушай мою команду. Кого буду вызывать – обзывайся: имя-отчество, статью, срок. (К родственникам.) А вы зачем, вы как здесь? Посторонним здесь не место.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Мы не посторонние.

СТАРШОЙ. А кто же вы? Родственники? Передачу принесли? Освободите место.

Входит ЛЕЙТЕНАНТ.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я тебе говорю, мы не посторонние.

ЛЕЙТЕНАНТ. Виноват, товарищ уполномоченный, боец не узнал.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ничего, ничего. Я обязан быть в форме. Начинайте посадку.

СТАРШОЙ. Обзывайся имя-отчество! Агаева!

БЛАТАРКА. Ксения Ивановна!

СТАРШОЙ. Порфирьева!

ТА ЖЕ БЛАТАРКА. Мария Сергеевна.

СТАРШОЙ. Рамишвили!

ТА ЖЕ БЛАТАРКА. Тамара Ивановна!

СТАРШОЙ. Григорьянц!

ТА ЖЕ БЛАТАРКА. Обратно Ксения Ивановна!

СТАРШОЙ. Верно. Селиверстова!

ТА ЖЕ БЛАТАРКА. Не помню имя-отчество.

СТАРШОЙ (делает аккуратно отметку в списке). Иди!

БЛАТАРКА двигается к машине налегке, и вслед за ней из-за кулис плывут ее многочисленные чемоданы и узлы.

Стой! Стой!

Узлы останавливаются.

Чьи это вещи?

БЛАТАРКА. Это мои вещи!

СТАРШОЙ. Клади на землю!

Узлы кладутся на землю, а БЛАТАРКА отходит назад.

Садись в машину. Потом получишь свои тряпки. Сидоров, принимай!

БЛАТАРКА уходит к машине. Гора узлов на сцене.

Хрусталева!

ЭТАПНАЯ. Жанна Васильевна, сто сорок вторая, восемь лет.

СТАРШОЙ. ИДИ!

ЭТАПНАЯ, проходя, хватает один из узлов блатарки и уходит к машине. Так же сделают и остальные, когда их вызовут.

Коломкарова!

ВТОРАЯ ЭТАПНАЯ. Софья Павловна, пятьдесят восемь – десять, одиннадцать – пятнадцать лет.

СТАРШОЙ. ИДИ!

ВТОРАЯ ЭТАПНАЯ уходит.

Галлиулина!

ТРЕТЬЯ ЭТАПНАЯ. Айша! Сто шестьдесят вторая, пять лет.

СТАРШОЙ. Второй инициал?

ТРЕТЬЯ ЭТАПНАЯ. У нас нет вторых инициалов.

СТАРШОЙ (сверяет со списком). Верно, нет, иди.

ТРЕТЬЯ ЭТАПНАЯ уходит.

Грачева!

ЧЕТВЕРТАЯ ЭТАПНАЯ. Здесь Грачева! Вот я! Только не пойду я! Пусть отправляют вместе с ребенком – я и начальнику так говорила.

ЛЕЙТЕНАНТ. Дура! Здесь его будут кормить искусственно. А ты должна работать. Работать. А где у тебя молоко?

ЧЕТВЕРТАЯ ЭТАПНАЯ. Не пойду! Не оставлю ребенка! Знаю я, как искусственников кормят.

ЛЕЙТЕНАНТ (старшому). Вычеркни ее пока! До выяснения.

СТАРШОЙ (вычеркивает). Грачева! Иди назад.

ЧЕТВЕРТАЯ ЭТАПНАЯ (лейтенанту). Спасибо, начальник! (Улетает.)

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Порядка у вас тут не много.

ЛЕЙТЕНАНТ. Обычная этапная картина.

СТАРШОЙ. Воробьева-Капельмейстер!

ПЯТАЯ ЭТАПНАЯ. Здесь!

СТАРШОЙ. Инициал?

ПЯТАЯ ЭТАПНАЯ. Евгения Павловна, сто девяносто два – дэ, срок – шесть.

СТАРШОЙ. ИДИ!

ПЯТАЯ ЭТАПНАЯ уходит.

Зеленцова!

ШЕСТАЯ ЭТАПНАЯ. Софья Павловна, сто шестьдесят два, пять.

СТАРШОЙ. ИДИ!

Зеленцова не уходит, но старшой не замечает этого.

Петерсон!

СЕДЬМАЯ ЭТАПНАЯ. Римма Ивановна, пятьдесят восемь – четырнадцать, десять лет.

СТАРШОЙ. Иди!

Петерсон и Зеленцова, обнявшись, двигаются не спеша к машине.

ЛЕЙТЕНАНТ. Наши молодожены.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Это еще что за безобразие?

Лейтенант говорит что-то на ухо следователю.

(Плюет с отвращением.) Могли бы отправить в разные места.

ЛЕЙТЕНАНТ. Пробовали с другими. Таких ведь много. Скандал, покушение на начальника, отказ от работы… Так проще.

СТАРШОЙ. Родина!

АННА ИВАНОВНА (с хозяйственной сумкой в руках). Анна Ивановна! Пятьдесят восемь – семь, восемь, одиннадцать – двадцать пять и пять.

СТАРШОЙ. А вещи твои где?

АННА ИВАНОВНА. Все со мной.

ЛЕЙТЕНАНТ (подходя). Родина, тебе посылочка. (Передает сверток.)

АННА ИВАНОВНА. Отдайте назад тому, у кого взяли. У меня нет родных. (Уходит.)

ВОСЬМАЯ ЭТАПНАЯ. Шальная, право, шальная. Позвольте, я возьму.

ЛЕЙТЕНАНТ. Вам я не имею права вручить передачу. (Кладет сверток на землю.)

СТАРШОЙ. Дьячкова!

ВОСЬМАЯ ЭТАПНАЯ. Лилия Петровна!

СТАРШОЙ. Лидия Петровна!

ВОСЬМАЯ ЭТАПНАЯ. Нет, Лилия.

СТАРШОЙ. Верно, Лилия. Иди.

ВОСЬМАЯ ЭТАПНАЯ уходит.

ЛЕЙТЕНАНТ. Распишись за этап. (Раскрывает книгу.)

СТАРШОЙ. Где тут?

ЛЕЙТЕНАНТ. Вот здесь.

Старшой расписывается.

Эх, и роспись у тебя геройская!

СТАРШОЙ. Роспись что надо. До свиданьица. (Уходит.)

Сразу же шум отъезжающей машины. Шум стихает.

ПРОРАБ. Уехала наша Анна Ивановна.

Конец

Стихотворения
1957-1981

Вверх по реке

 
Челнок взлетает от рывков
Потоку поперек.
Вверх по течению веков
Плывет челнок.
 
 
Дрожит, гудит упругий шест,
Звенит струной,
Сама история окрест
Передо мной.
 
 
На устье – электронный мир,
Пришедший в города,
Шекспир, колеблющий эфир,
Тяжелая вода…
 
 
Еще недавно видел челн
Не цепи гор,
А золотых пшеничных волн
Земной простор.
 
 
Но мир кормилицы-земли,
Крестьянский быт —
Уже исчез внизу, вдали
И мглой покрыт.
 
 
Сейчас в охотничьем веку,
В глухой тайге
Я верю петле и силку,
Трехзубой остроге,
 
 
Шесту, что согнут словно лук,
Чтоб без весла
Был пущен тетивою рук
Челнок-стрела.
 
 
Уж недалек конец пути —
Реки исток,
И я назад могу идти
На веслах строк.
 
 
Чтоб к устью лодку привести
Речной волной
На историческом пути
Судьбы земной.
 
 
Ей даст дорогу пароход
В порту морском.
Взовьется гидросамолет
Над челноком.
 
 
Челнок взлетает от рывков
Потоку поперек,
Вверх по течению веков
Плывет челнок…
 

1957

Каюр

 
Каюр – не просто проводник
Навьюченных оленей,
Он – чтец лесных и горных книг,
Скрижалей поколений.
 
 
Он знает, как скрипят пески,
Подтачивая скалы,
Как наползают ледники
На горло перевала.
 
 
Как по ущельям ручейки
Проносятся галопом,
Меняя русло у реки
И нам грозя потопом.
 
 
Природы музыка тонка,
Сложны фиоритуры,
Но их почувствует река
И передаст каюру.
 

1957

Бивень

 
Когда утих стодневный ливень
И горы обрели язык,
Явился мамонтовый бивень,
Камнями выбеленный клык.
 
 
Он найден был в ущельях голых,
Едва расчищен был обвал,
И рассудительный геолог
Его сокровищем назвал.
 
 
И бивень древностью пещерной
В людской отправится музей,
Чтобы судьбой его ущербной
Залюбовался ротозей.
 
 
Чтоб по единой кости этой
Определялась бы без слов
Вся крепость мощного скелета,
Вся сила мускульных узлов.
 
 
Тот мамонт выл, дрожа всем телом,
В ловушке для богатырей,
Под визг и свист осатанелый
Полулюдей, полузверей,
 
 
Чьи сохли рты от жажды крови,
Чьи междометья, не слова,
Летели в яму в хриплом реве,
В косноязычье торжества.
 
 
Он, побиваемый камнями,
И не мудрец и не пророк,
А просто мамонт в смертной яме,
Трубящий в свой роландов рог, —
 
 
Он звал природу на подмогу,
И сохло русло у реки,
И через горные отроги
Перемещались ледники.
 

1957

Прямой наводкой

 
Тороплюсь, потому что старею,
Нынче время меня не ждет,
Поэтическую батарею
Я выкатываю вперед.
 
 
Чтоб прицельные угломеры
Добирались до подлеца,
Подхалима и лицемера,
Чернокнижника и лжеца.
 
 
Не отводит ни дня, ни часа
Торопящееся перо
На словесные выкрутасы,
Изготовленные хитро.
 
 
И недаром боятся люди,
Сторонящиеся меня,
Самоходных моих орудий
Разрушительного огня.
 
 
Кровь колотит в виски! Скорее!
Смерть не ждет! Да и жизнь не ждет!
Поэтическую батарею
Я выкатываю вперед.
 

1957

Ветер в бухте

 
По сообщенью бароме́тра
Работа кончится не скоро.
Кидают вверх четыре ветра
Куски раздробленного моря.
 
 
Крылатых грузчиков лопаты
Выбрасывают из залива
Обломки тучи синеватой
И воду цвета чернослива.
 
 
Большое солнце ходит кругом
И наблюдает с небосвода,
Как из угла кидают в угол
Блестящую, как уголь, воду.
 
 
И на кунгасы, на баркасы
С опущенными якорями
Летят осколки черной массы,
Ветрами вырытой из ямы.
 

1957

Каменотес

 
Как грузчик в каменном карьере,
Морская трудится волна;
Ворчит и роется в пещере
И выгребает все со дна.
 
 
И день и ночь без всякой смены
Пересыпает, рушит, бьет,
В зеленой мгле, в соленой пене
Из глуби камни достает.
 
 
Так дышит грудь каменотеса,
Трудом взволнованная грудь,
Когда у скального откоса
Ложится море отдохнуть.
 

1957

Память

 
Если ты владел умело
Топором или пилой,
Остается в мышцах тела
Память радости былой.
 
 
То, что некогда зубрила
Осторожная рука,
Удержавшая зубило
Под ударом молотка,
 
 
Вновь почти без напряженья
Обретает каждый раз
Равновесие движенья
Без распоряженья глаз.
 
 
Это умное уменье,
Эти навыки труда
В нашем теле, без сомненья,
Затаились навсегда.
 
 
Сколько в жизни нашей смыто
Мощною рекой времен
Разноцветных пятен быта,
Добрых дел и злых имен.
 
 
Мозг не помнит, мозг не может,
Не старается сберечь
То, что знают мышцы, кожа,
Память пальцев, память плеч.
 
 
Эти точные движенья,
Позабытые давно, —
Как поток стихотворенья,
Что на память прочтено.
 

1957

Духовой оркестр

 
Все начинается трубой
Достаточно искусной,
Гудит пастушеский гобой
Задумчиво и грустно.
 
 
Гобой – начало всех чудес.
В затейливом сравненье
Он – архитектора отвес
Для музыкостроенья.
 
 
И весь оркестр духовой,
Дыханье громобоя,
Идет дорогой звуковой
По голосу гобоя.
 
 
Напиток звука свеж и чист,
И это знает каждый.
И пьет мелодию флейтист,
Позеленев от жажды.
 
 
И геликон ревет как слон,
Как будто бивни-трубы
Согнуть и свить способен он,
Пока в работе губы.
 
 
Хрипун, удавленник – фагот,
Типаж литературный,
И тот дает, разинув рот,
Пассаж колоратурный.
 
 
А у кларнета силы нет,
И он почти не дышит,
И только охает кларнет
Все тише, тише, тише.
 
 
На нотной лестнице тромбон
Споткнулся в нетерпенье,
Он позабыл про камертон,
Про скользкие ступени.
 
 
Но дирижеру опыт дан,
Наверное, недаром,
И он взрывает барабан
Рассчитанным ударом.
 
 
Гудит струной дощатый пол,
И хлопают литавры,
Как будто вышел дискобол
И пожинает лавры.
 
 
И сотрясаются окрест
Все горы и все долы,
Покамест духовой оркестр
Играет марш веселый.
 

1957

Ручей

 
Глубокие порезы
На ивовых корнях.
Ручей, как лист железа,
Грохочет на камнях.
 
 
С горы, с крутого гребня
Гремит вода ключа,
Как будто бы по щебню
Железо волоча.
 
 
По руслу-транспортеру,
Сверкая сквозь кусты,
Торопятся под гору
Железные листы.
 
 
Как будто бы с вершины
Прокатный цех небес
Обрезками с машины
Заваливает лес.
 

1957

Шоссе

 
Дорога тянется от моря
Наверх по берегу реки,
И гнут хребты под нею горы,
Как под канатом – бурлаки.
 
 
Они проходят друг за другом
В прозрачных северных ночах.
Они устали от натуги,
У них мозоли на плечах.
 
 
Они цепляются руками
За телеграфные столбы
И вытирают облаками
Свои нахмуренные лбы.
 
 
Через овраги, через ямы,
Через болота и леса
Шагают горы вверх и прямо
И тащат море в небеса.
 

1957

Закладка города

 
Трещат, как швейные машины,
И шины рвут грузовики,
И дышат запахом бензина
Открытые материки.
 
 
Уже пробиты магистрали,
Уже пробился в потолок
Еще застенчивый в начале
Печурки тоненький дымок.
 
 
Трусцою вдаль плетутся волки,
Устало свесив языки,
А росомахи втихомолку
Поглуше ищут уголки.
 
 
И только тучи комариной,
Где звон, и стон, и визг, и гнев,
Еще звучит напев старинный,
Звериный боевой напев.
 

1957

Горный водопад

 
Ручей мнит себя самолетом,
А русло – дорожка для взлета.
 
 
Он в небо поднялся с разбега
Среди почерневшего снега.
 
 
Уверен ручей этот горный,
Что он – обтекаемой формы.
 
 
И в небо он смело взлетает,
Но только секунду блистает
 
 
И видит, охваченный страхом,
Что он рассыпается прахом,
 
 
Что он, возмечтавший о звездах,
Разбился о каменный воздух.
 
 
Он в пыль превращен водяную
И ищет дорогу земную.
 
 
Разбитый на капли, на брызги,
Он падает в реве и визге.
 
 
Чтоб каждою каплею малой
Долбить побережные скалы.
 

1957

Разведка

 
Бродить, соскальзывать со скал,
В ручьях отыскивать приметы,
Какими славится металл,
Покровом каменным одетый.
 
 
В тайге откапывая клад,
Скрести настойчивой лопатой,
Искать на ощупь, наугад
Приметы россыпи богатой.
 
 
И по распадкам бить шурфы.
И рвать рубашку торфяную
С земли – для будущей строфы
Вести разведку россыпную.
 
 
Пускай речной песок глубок,
Пускай пуста за пробой проба —
Ты свой старательский скребок
Готов нести с собой до гроба.
 
 
Пусть ослабевшая рука
Лопату выронить готова,
Пускай усталость велика —
Умей начать свой поиск снова.
 
 
И, у ручья остановясь,
Лотком зачерпывая воду,
Смывай всю каменную грязь,
Всю бессловесную породу.
 
 
Еще победа далека,
 
 
Но светлым знаменьем улова
Тебе блеснет на дне лотка
Крупица золотого слова.
 

1957

Мой архив

 
Рукописи – берёста,
Камни – черновики.
Буквы крупного роста
На берегу реки.
 
 
Мне не нужна бумага.
Вместо нее – леса.
Их не пугает влага:
Слезы, дожди, роса.
 
 
Дерево держит строки:
Желтый крутой затес,
Залитый светлым соком
Клейких горячих слез.
 
 
Вот надежно укрытый
Склад моего сырья,
Птицами позабытый,
Спрятанный от зверья.
 

1957

* * *

 
Немилосердное светило
Дотла сожгло олений мох,
Настолько скалы раскалило,
Что даже дождик не помог.
 
 
И что для этой страшной суши
Старанья тучи дождевой,
От них не сделалось бы хуже
С засохшей, скрюченной травой.
 
 
Промчалась туча мимо, мимо,
Едва обрызгав косогор.
Деревья, точно руки мима,
Немой ей бросили укор.
 
 
И солнце выскочило снова
Плясать в дымящейся траве,
И скалы лопаться готовы,
И жесть шуршит в сухой листве.
 

1957

* * *

 
Где роса, что рукою сотру
С лепестков охлажденных цветов,
Где мельчайшая дрожь поутру
Всей листвы, всей травы, всех кустов.
 
 
Надо вычерпать слово до дна
Разве в сказке заделана течь,
Чтоб плыла словно лодка она,
Где теченье – река или речь…
 

1957

* * *

 
Когда рождается метель
          На свет,
Качает небо колыбель
          Примет.
И связки звезд и облака
          Вокруг
Кружатся волей ветерка,
          Мой друг.
Бежит поземка возле ног,
          Спеша,
И лезет в темный уголок
          Душа.
Ты не оценишь этот мир
          В снегу,
Зачитанную мной до дыр
          Тайгу.
А мне вершина скал —
          Маяк,
Они – и символ, и сигнал,
          И знак.
 

1957

* * *

 
В дожде сплетают нити света
Рыбачью шелковую сеть.
И словно сети, капли эти
Способны в воздухе висеть.
 
 
И дождик сыплется, как пудра,
На просветленную траву,
И перламутровое утро
Трясет намокшую листву.
 
 
И лес рассыплет тот стеклярус,
Весь бисер на землю стряхнет
И, распрямив зеленый парус,
Навстречу солнцу поплывет.
 

1957

Жест

 
Нет, мне вовсе не нужен язык,
Мне для речи достаточно рук,
Выражать я руками привык
И смятенье, и гнев, и испуг.
 
 
Там в лесу меня всякий поймет.
Речь, как птица, сидит на руке.
Взмах ладони и смелый полет —
Лгать нельзя на таком языке.
 
 
Этот жест – первобытный язык,
Изложение чувств дикаря, —
Резче слова, мучительней книг,
И научен я жесту не зря.
 
 
И понятны мне взмахи ветвей,
Содроганье столетних стволов, —
Повесть леса о жизни своей
Без прикрас, без двусмысленных слов.
 

1957

* * *

 
Я выходил на чистый воздух
И возводил глаза горе,
Чтоб разобраться в наших звездах,
Предельно ясных в январе.
 
 
Я разгадал загадку эту.
Я иероглифы постиг,
Творенье звездного поэта
Я перевел на наш язык.
 
 
Все записал я на коряге,
На промороженной коре,
Со мною не было бумаги
В том пресловутом январе.
 

1957

* * *

 
Ни зверя, ни птицы… Еще бы!
В сравненье с немой белизной
Покажутся раем трущобы
Холодной чащобы лесной.
 
 
Кустарника черная сетка…
Как будто остались в пургу
Небрежные чьи-то заметки
На белом безбрежном снегу.
 
 
Наверно, поэты скрипели
Когда-то досужим пером,
Пока не вмешались метели,
Свистя колдовским помелом.
 
 
На хвойные хрупкие плечи
Обрушилась белая мгла,
Сгибая, ломая, калеча,
Лишая огня и тепла…
 

1957

Некоторые свойства рифмы

Л. Тимофееву

 
Инструмент для равновесья
Неустойчивости слов,
Укрепленный в поднебесье
Без технических основ.
 
 
Ты – провиденье Гомера,
Трубадуровы весы,
Принудительная мера
Поэтической красы.
 
 
Ты – сближенье мысли с песней,
Но, в усильях вековых,
Ты сложнее и чудесней
Хороводов звуковых.
 
 
Ты – не только благозвучье,
Мнемонический прием,
Если с миром будет случай
Побеседовать вдвоем.
 
 
Ты – волшебная наука
Знать, что мир в себе хранит.
Ты – подобье ультразвука,
Сверхчувствительный магнит.
 
 
Ты – разведки вдохновенной
Самопишущий прибор,
Отразивший всей вселенной
Потаенный разговор.
 
 
Ты – рефлекс прикосновенья,
Ощущенье напоказ,
Сотой долею мгновенья
Ограниченный подчас.
 
 
Ты ведешь магнитный поиск
Заповедного следа
И в метафорах по пояс
Увязаешь иногда.
 
 
И, сменяя звуки, числа,
Краски, лица, облака,
Озаришь глубоким смыслом
Откровенье пустяка.
 
 
Чтоб достать тебе созвучья,
Скалы колются в куски,
Дерева склоняют сучья
Поперек любой строки.
 
 
Все, что в памяти бездонной
Мне оставил шар земной,
Ты машиной электронной
Поднимаешь предо мной.
 
 
Чтоб сигналы всей планеты,
Все пространство, все века
Уловила рифма эта,
Зарожденная строка.
 
 
Поводырь слепого чувства,
Палка, сунутая в тьму,
Чтоб нащупать путь искусству
И уменью моему.
 

1957

Ода ковриге хлеба

 
Накрой тряпьем творило,
Чтоб творчества игра
Дыханье сохранила
До самого утра.
 
 
Дрожжей туда! Закваски!
Пусть ходят до зари
В опаре этой вязкой
Броженья пузыри.
 
 
Пускай в кадушке тесной,
Пьянея в духоте,
Поищет это тесто
Исхода в высоте.
 
 
Пускай в живом стремленье
Хватает через край,
Торопит превращенье
В пшеничный каравай.
 
 
И вот на радость неба,
На радость всей земле
Лежит коврига хлеба
На вымытом столе.
 
 
Соленая, крутая,
Каленная в жаре,
Коврига золотая,
Подобная заре.
 

1957

Арбалет

 
Ребро сгибается, как лук,
И сила многих тысяч рук
Натягивает жилы.
 
 
А сердце – сердце как стрела,
Что смело пущена была
Вот этой самой силой.
 
 
Ее внимательный стрелок
Уж не запустит в потолок
В мальчишеском усердье.
 
 
Она сквозь темень и метель
Найдет желаемую цель,
Сразит без милосердья.
 

1957

Голуби

 
У дома ходят голуби,
Не птицы – пешеходы.
Бесстрашные от голода,
От сумрачной погоды.
 
 
Калики перехожие
В лиловом оперенье,
Летать уже негожие,
Забывшие паренье.
 
 
Но все же в миг опасности
Они взлетают в небо,
Где много больше ясности
И много меньше хлеба.
 
 
Их взлет как треск материи,
Что тянут до отказа,
Заостренными перьями
Распарывают сразу.
 
 
И будто ткань узорная,
Висящая на звездах,
Тот, крыльями разорванный,
Затрепетавший воздух.
 

1957

* * *

 
Я сегодня очень рад,
Что со мной и свет, и чад,
И тепло костра.
 
 
И махорочный дымок
Проползает между строк,
Вьется у пера.
 
 
По бревну течет смола,
И душиста, и бела,
Будто мир в цвету!
 
 
И растущий куст огня
Пышет жаром на меня,
И лицо в поту.
 
 
Пальцы вымажу смолой,
Хвойной скользкою иглой
Вычерчу узор.
 
 
Снег. Огонь. Костлявый лес.
Звездный краешек небес
Над зубцами гор.
 

1957

* * *

 
Этот дождик городской,
Низенький и грязный,
О карниз стучит рукой,
Бормоча несвязно.
 
 
Загрохочет, будто гром,
И по водостокам
Обтекает каждый дом
Мусорным потоком.
 
 
Дождь – природный хлебороб,
А совсем не дворник —
Ищет ландышевых троп
Среди улиц черных.
 
 
Отойти б на полверсты
От застав столицы,
Распрямить шутя цветы
Алой медуницы…
 
 
Мне бы тоже вслед за ним
Пробежать по гумнам —
За высоким, за прямым
И вполне бесшумным.
 

1957