Текст книги "В зеркале (сборник)"

Радуга

 
Радужное коромысло,
Семицветный самоцвет,
На плече горы повисло —
И дождя на свете нет.
 
 
День решительно и бодро
Опустил к подножью гор
Расплескавшиеся ведра
Переполненных озер.
 
 
И забыла вся округа,
Как сады шуршат травой,
Как звенит дождя кольчуга,
Панцирь неба грозовой.
 

1957

Речные отраженья

 
Похожая на рыбу,
Плывущая река
О каменные глыбы
Уродует бока.
 
 
Светящееся тело
Чешуйчатой волны
Кольчугой заблестело
От действия луны.
 
 
Простейшие сравненья,
Которым нет числа,
Сейчас в стихотворенье
Мне полночь привела.
 
 
Имеют ли значенье
Вселенной огоньки
Для скорости теченья
И уровня реки?
 
 
Что было так мгновенно
Водой отражено,
Воистину забвенно
И кануло на дно.
 
 
Навряд ли отраженье
Какой-нибудь звезды
Влияет на движенье
Катящейся воды.
 

1957

Весна в Москве

 
Он входит в столицу с опаской —
Простой деревенский маляр,
Ведро малахитовой краски
Приносит на темный бульвар.
 
 
Он машет огромною кистью,
Он походя пачкает сад,
И светлые капельки листьев
На черных деревьях висят.
 
 
Он красит единственным цветом.
Палитры его простота
Сверкает поярче, чем летом,
И все подавляет цвета.
 
 
И саду не справиться с чудом,
Какому подобия нет.
Гигантским сплошным изумрудом
Он снова родится на свет.
 
 
Бродячий маляр беззаботен,
Не знает, что тысячи раз
Запишут на грунте полотен
Его простодушный рассказ.
 
 
И гений завистливым взглядом
Следит за мазней маляра —
Дешевым весенним обрядом
Любого земного двора.
 
 
Глаза он потупит стыдливо,
И примет задумчивый вид,
И хочет назвать примитивом,
И совесть ему не велит.
 
 
И видно по силе тревожной
Вполне безыскусственных чар,
Какой он великий художник —
Неграмотный этот маляр.
 

1957

Шесть часов утра

 
Мне кажется: овес примят
Руками длинной тени
От разломавшей палисад
Разросшейся сирени.
 
 
Я выверить хочу часы
По розовому свету
Тяжелой радужной росы
На листьях бересклета,
 
 
По задымившейся земле
В обочинах овражин,
По светоносной легкой мгле,
Приподнятой на сажень.
 
 
Я выверить хочу часы
По яростному свисту
Отбитой заново косы
В осоке серебристой,
 
 
По хриплой брани пастуха,
Продрогшего в тумане,
По клокотанию стиха
В трепещущей гортани.
 

1957

Московские липы

 
Вспотело светило дневное,
И нефтью пропахли дворы,
И город качается в зное,
Лиловый от банной жары.
 
 
И бьется у каждого дома
Метельный летающий пух,
Блистающий и невесомый,
Неуловимый на слух.
 
 
Он химикам лезет в пробирки,
И снегом заносит цеха,
И виснет под куполом цирка,
И липнет на строки стиха.
 
 
Как бабочек туча, как птицы
Каких-то неведомых стран,
Летит над асфальтом столицы
Бесшумный горячий туман.
 
 
И в запах бензина и пота,
В дурманы углекислоты,
В испарину жаркой работы
Врывается запах мечты.
 
 
Не каждый ли в городе встречный
Вдыхает его глубоко,
И это не запах аптечный,
И дышится людям легко.
 
 
Он им удлиняет прогулки,
Он водит их взад и вперед
Ночами в пустом переулке
И за сердце чем-то берет.
 
 
Им головы кружит веселый
Медовый его аромат,
И кажется – люди, как пчелы,
На темном бульваре жужжат.
 
 
Как будто слетелись за медом,
Чтоб в соты домов унести
Хоть капельку летней природы,
Попавшейся им на пути.
 

1957

Зима

 
Все – заново! Все – заново!
Густой морозный пар
Оберткой целлофановой
Окутал наш бульвар.
 
 
Стоят в мохнатом инее
Косматые мосты,
И белой паутиною
Окутаны кусты.
 
 
Покрыто пылью звездною
Стекло избы любой,
Гравюрами морозными,
Редчайшею резьбой.
 
 
Деревья, что наряжены
В блестящую фольгу,
Торчат из черной скважины
На новеньком снегу.
 
 
И каждому прохожему,
И вам, и даже мне
Пробить тропу положено
По снежной целине.
 
 
И льдины, точно лилии,
Застыли на воде,
И звезды в изобилии,
Какого нет нигде.
 

1957

* * *

 
Птица спит, и птице снится
Дальний, дальний перелет,
И темница, и светлица,
И холодный лед.
 
 
И зарницы-озорницы
Пробегают взад-вперед,
Будто перьями жар-птицы
Устилают небосвод.
 
 
Быстро гаснут эти перья —
И чернеет сразу мрак,
Знаю, знаю, что доверье
В русской сказке – не пустяк.
 

1957

Притча о вписанном круге

 
Я двигаюсь нынче по дугам,
Я сделался вписанным кругом.
 
 
Давно я утратил невольно
Свой облик прямоугольный.
 
 
И мне самому непонятно,
Что был я когда-то квадратным.
 
 
Я сыздетства был угловатым,
Во всем и за всех виноватым.
 
 
Углы мои – с детства прямые —
Я нес на дороги живые.
 
 
Мне было известно заране:
О камень стираются грани.
 
 
Скривился отчетливый угол,
И линия сделалась кругом,
 
 
Чтоб легче по жизни катиться,
А главное – не ушибиться.
 
 
Искавший ответа у молний,
Я стал осторожно-безмолвным.
 
 
Всего я касался лишь краем
И стал чересчур обтекаем
 
 
В сравнении с бывшим собратом,
С другим неуклюжим квадратом.
 
 
Легко пифагорово время
Решило мою теорему.
 
 
Решило и доказало,
Со мной не стесняясь нимало.
 
 
Модели начерчены вьюгой,
Полярным магическим кругом:
 
 
Былого квадрата ненужность
Легко превратилась в окружность.
 

1957

Кристаллы

 
Стекло обледенело,
Блестит резная запись,
В ночной метели белой
Скитается анапест.
 
 
Летят снежинки-строфы,
Где ямбы и хореи,
Как блестки катастрофы
Разгрома в эмпирее.
 
 
Их четкое строенье
Еще с времен Гомера —
Точь-в-точь стихотворенье
Старинного размера.
 
 
Един закон сцепленья,
Симметрии вселенной,
Сложенья и деленья
И четкости отменной.
 
 
Снег падает устало,
Снежинки давят плечи,
Стихи – это кристаллы,
Кристаллы нашей речи.
 

1958

Ледоход

 
Не гусиным – лебединым
Напишу письмо пером,
Пусть бежит к тебе по льдинам
В половодье напролом.
 
 
Напишу – и брошу в воду
Лебединое перо —
По ночному ледоходу
Засияет серебро.
 
 
И в такую холодину
Разобрать не сможешь ты,
Лебедь это или льдина
Приплывет из темноты.
 
 
Приплывет перо на скалы,
Ледяное, как звезда,
Никогда ты не слыхала
Лебединой песни льда.
 
 
Никогда ты не слыхала
Лебединой песни льда.
В час, когда ночные скалы
Бьет весенняя вода.
 

1958

* * *

 
Вот солнце в лесной глухомани
Течет в ледяное окно.
И кажется – сыплют в тумане
С небес золотое пшено.
 
 
В лесу, возле каждой тропинки,
На жестком и рыхлом снегу
Рассыпаны эти крупинки,
И я их собрать не могу.
 

1958

Тропа

 
Тропа узка? Не спорю.
Извилиста? Зато
Она выходит к морю,
На горное плато.
 
 
Натыканы цветочки
Нездешней красоты
В пружинящие кочки,
В железные кусты.
 
 
Чрезмерно сыровата,
По мнению людей,
Набухла мокрой ватой
От слез или дождей.
 
 
Чего уж старомодней
Одежда ей дана,
Листвою прошлогодней
Засыпана она.
 
 
И хвои толстым слоем
Заглушены шаги,
И дышит все покоем,
Распадками тайги.
 
 
Вся выстланная мхами,
Безмолвие храня,
Тропа живет стихами
Со мной и для меня.
 

1958

* * *

 
Взад-вперед между кручами
Ходит ветер колючий,
Раздвигая летучие
Темно-желтые тучи.
 
 
А над ними высокое
Небо львиного цвета,
Гром, по-волжскому окая,
Пробирается где-то.
 
 
Знаки молнии розовой,
Как связиста петлицы,
Небо, полное грозами,
Хочет ливнем пролиться.
 

1958

Черский

 
Голый лес насквозь просвечен
Светом цвета янтаря,
Искалечен, изувечен
Жестким солнцем января.
 
 
Там деревьям надо виться
И на каменном полу
Подниматься и ложиться,
Изгибаться вслед теплу.
 
 
Он рукой ломает слезы,
А лицо – в рубцах тайги,
В пятнах от туберкулеза,
Недосыпа и цинги.
 
 
Он – Колумб, но не на юге,
Магеллан – без теплых стран.
Путь ему заносит вьюга
И слепит цветной туман.
 
 
Он весной достигнет цели
И наступит на хребты
В дни, когда молчат метели
И когда кричат цветы.
 
 
Он слабеет постепенно,
Побеждая боль и страх,
И комок кровавой пены
Пузырится на губах.
 
 
И, к нему склоняясь низко,
Ждет последних слов жена.
Что здесь далеко и близко —
Не поймет сейчас она.
 
 
То прощанье – завещанье,
Завещанье и приказ,
Клятвенное обещанье,
Обещанье в сей же час
 
 
Продолжать его деянья —
Карты, подвиг, дневники,
Перевалам дать названья
И притокам злой реки.
 
 
Ключ к природе не потерян,
Не напрасен гордый труд,
И рукой жены домерен
Героический маршрут.
 
 
Он достойно похоронен
На пустынном берегу.
Он лежит со славой вровень,
Побеждающий тайгу.
 
 
Он, поляк, он, царский ссыльный,
В платье, вытертом до дыр,
Изможденный и бессильный,
Открывает новый мир,
 
 
Где болотные просторы
Окружил багровый мох,
Где конические горы
Вулканических эпох.
 

1958

За брусникой

 
Посреди спрутообразных
Распластавшихся кустов,
Поперек ручьев алмазных,
Вдоль порфировых щитов,
 
 
Подгоняемые ветром,
Мы бредем в брусничный рай —
С четырех квадратных метров
По корзине собирай.
 
 
Привяжи повыше мету —
Телогрейку иль платок,
Чтоб тебя не съело лето,
Дальний Северо-Восток.
 
 
Здесь не трудно, в самом деле,
Белым днем, а не впотьмах
Потеряться, как в метели,
В этих кочках и кустах.
 

1958

* * *

 
Гиганты детских лет,
Былые Гулливеры,
Я отыскал ваш след
У северной пещеры.
 
 
Разбужены чуть свет
Ревнителем равнины,
Варили свой обед
Ночные исполины.
 
 
В гранитном котелке,
А может быть, и чаше,
В порожистой реке
Заваривали кашу.
 
 
Кружился все сильней,
Сойдя с земных тропинок,
Весь миллион камней,
Как миллион крупинок.
 

1958

* * *

 
Огонь – кипрей! Огонь – заря!
Костер, внесенный в дом.
И только солнце января
Не смеет быть огнем.
 
 
Оно такое же, как встарь,
Внесенное в тайгу,
Оно похоже на янтарь,
Расплавленный в снегу.
 
 
А я – как муха в янтаре,
В чудовищной смоле,
Навеки в этом январе,
В прозрачной желтой мгле.
 

1958

Сестре

 
Ты – связь времен, судеб и рода,
Ты простодушна и щедра
И равнодушна, как природа,
Моя последняя сестра.
 
 
И встреча наша – только средство,
Предлог на миг, предлог на час
Вернуться вновь к залогам детства
Игрушкам, спрятанным от нас.
 
 
Мы оба сделались моложе.
Что время? Дым! И горе – дым!
И ты помолодела тоже,
И мне не страшно быть седым.
 

1958

Круговорот

 
По уши в соленой пене,
В водяной морской пыли,
Встанут волны на колени,
Поцелуют край земли.
 
 
Попрощались с берегами
И родной забыли дом…
Кем вернетесь вы? Снегами?
Или градом и дождем?
 
 
Нависающим туманом,
Крупнозвездною росой,
Неожиданным бураном
Над прибрежной полосой…
 
 
И в земном круговороте,
Хладнокровие храня,
Вы опять сюда придете,
Очевидно, без меня.
 

1958

Лунная ночь

 
Вода сверкает, как стеклярус,
Гремит, качается, и вот —
Как нож, втыкают в небо парус,
И лодка по морю плывет.
 
 
Нам не узнать при лунном свете,
Где небеса и где вода,
Куда закидывают сети,
Куда заводят невода.
 
 
Стекают с пальцев капли ртути,
И звезды, будто поплавки,
Ныряют средь вечерней мути
За полсажени от руки.
 
 
Я в море лодкой обозначу
Светящуюся борозду
И вместо рыбы наудачу
Из моря вытащу звезду.
 

1958

* * *

 
Это чайки с высоты
Низвергаются – и вскоре
Превращаются в цветы —
Лилии на сером море.
 
 
Ирисы у ног цветут,
Будто бабочки слетелись
На болотный наш уют,
Появиться здесь осмелясь.
 
 
На щеках блистает снег,
Яблоневый цвет блистает,
И не знает человек,
Отчего тот снег не тает.
 

1958

Приморский город

 
Предместье кажется седым
От чайных роз.
Иль это только белый дым
Отбросил паровоз?
 
 
Чуть задевая за карниз,
Здесь облака висят,
Как мраморный античный фриз
У входа в город-сад.
 
 
Агавы зелень как костер,
Как будто сам Матисс
Велел – и сделался остер
Агавы каждый лист.
 
 
И синеватый дождь гремит,
И хлещет по щекам,
И, моря изменяя вид,
Мешает маякам.
 
 
А если дождь внесут в сады,
То каждый сад —
Как газированной воды
Пузырчатый каскад.
 
 
Как будто там горячий цех,
Тяжелые труды,
И вот расставлены для всех
Фонтанчики воды…
 

1958

* * *

 
Куда идут пути-дороги!
Зачем мне хочется сейчас,
Не вытирая вовсе ноги,
Войти в чащобу, не стучась.
 
 
В тот лес, пейзажами набитый
И птичьей грубой воркотней,
Так невнимательно укрытой
Неразговорчивой листвой.
 
 
Меня бы там отобразило
Кривое зеркало ручья,
Чтоб всей лесной могучей силе
До гроба был покорен я.
 
 
И, может быть, для славы вящей
Невзрачных синеньких цветов
С опушек нашей русской чащи
Я проповедовать готов.
 
 
Я сам найду свои границы,
Не споря, собственно, ни с кем.
В искусстве незачем тесниться:
В искусстве места хватит всем.
 

1958

Виктору Гюго

 
В нетопленном театре холодно,
А я, от счастья ошалев,
Смотрю «Эрнани» в снежной Вологде,
Учусь растить любовь и гнев.
 
 
Ты – мальчик на церковном клиросе,
Сказали про тебя шутя,
И не сумел ты, дескать, вырасти,
Состарившееся дитя!
 
 
Пусть так. В волненьях поколения
Ты – символ доброго всегда,
Твой крупный детский почерк гения
Мы разбираем без труда.
 

1958

* * *

 
Я верю в предчувствия и приметы —
Науку из первых, ребяческих рук,
Я верю, как подобает поэту,
В ненадобность жертвы, в ненадобность мук.
 
 
Я верю, как подобает поэту,
В такое, что видеть не привелось,
В лучи тишины неизвестного света,
Пронизывающие насквозь.
 
 
Я верю: при косноязычье природы
Обмолвками молний показаны мне
Зигзаги путей в высоту небосвода
В покойной и праздничной тишине.
 
 
И будто всегда меня уносила
В уверенный сказочный этот полет
Молений и молний взаимная сила,
Подвального свода сломав небосвод.
 

1958

Слеза

 
Ты горячей, чем капля пота,
Внезапная моя слеза,
Когда бегущая работа
Осажена на тормоза.
 
 
И в размышленьях о бывалом,
И в сожаленьях о былом
Ты в блеске силы в мире малом
И мера слабости – в большом.
 
 
Ты можешь во мгновенье ока
С ресниц исчезнуть без следа.
Да, ты скупа, горька, жестока,
И ты – не влага, не вода.
 
 
Ты – линза для увеличенья
Невидимых доселе тел.
Ты – не примета огорченья,
А удивления предел.
 

1958

Ивы

 
Деревья надышались пылью
И поднимают шум чуть свет.
Лететь? На это нужны крылья,
А крыльев у деревьев нет.
 
 
Лишь плащ зеленый, запыленный
У каждой ивы на руке,
Пока дорогой раскаленной
Деревья движутся к реке.
 
 
И опускаясь на колени,
Речную воду жадно пьют.
И сами жадно ищут тени,
Приют на несколько минут.
 
 
Их листья скрючены и ломки,
Они качают головой,
Остановясь на самой кромке,
На линии береговой…
 

1958

До восхода

 
Еще на темном небе тлеют
Зари багровые остатки,
Но все светлеет и белеет
Вокруг брезентовой палатки.
 
 
Любое дерево ни слова
Еще со мною не сказало,
Еще ни доброго, ни злого
Природа мне не пожелала.
 
 
Но у природы наготове
Под тонкой сеткою тумана
И кровь тетеревиной брови,
Похожей издали на рану,
 
 
И гроздь брусники темно-сизой,
Покрытая лиловой тенью,
И смутное дыханье бриза,
Меняющего направленье.
 
 
Разжаты пальцы белых лилий,
Которым нет уже запрета
Подобьем чайки белокрылой
Раскрыться и рвануться к свету.
 
 
И вместо облачка на синий
Простор, в пустынные высоты,
Как будто выступивший иней,
Лег след ночного самолета.
 
 
И мне понятно нетерпенье,
Какое сдерживают птицы,
Чье оглушительное пенье
Готово ливнями пролиться.
 

1958

Паук

 
Запутать муху в паутину
Еще жужжащей и живой,
Ломать ей кости, гнуть ей спину
И вешать книзу головой.
 
 
Ведь паутина – это крылья,
Остатки крыльев паука,
Его повисшая в бессилье
Тысячелапая рука.
 
 
И вместо неба – у застрехи
Капкан, растянутый в углу,
Его кровавые потехи
Над мертвой мухой на полу.
 
 
Кто сам он? Бабочка, иль муха,
Иль голубая стрекоза?
Чьего паук лишился слуха?
Чьи были у него глаза?
 
 
Он притворился мирно спящим,
Прилег в углу на чердаке.
И ненависть ко всем летящим
Живет навеки в пауке.
 

1958

* * *

 
Я знаю, в чем моя судьба:
Чтоб рвали камни ястреба
 
 
И чтоб на узком челноке
Я поднимался по реке,
 
 
Чтоб трогала моя рука
В вершинах сопок облака,
 
 
Чтоб в темный воздух, как в платок,
Я завернул живой цветок,
 
 
Цветок, который я сорвал
С одной из побережных скал,
 
 
Цветок, что вырос на скале,
На неизмеренной земле.
 

1958

Листопад

 
Навстречу прохожим листочками жести
Листья летели метелью, как снег,
И милиционеры, боясь происшествий,
Машинам сбавляли размеренный бег.
 
 
Водители связь потеряли с землею
И в ужасе жали на все тормоза,
И желтою пылью, как желтою мглою,
Прохожим с утра порошило глаза.
 
 
Автобусы плыли, стремясь к повороту,
На твердую землю въезжали, гудя,
И морщилось небо, и стыло от пота,
И падали первые капли дождя.
 

1958

Лицо

 
Нетрудно изучать
Игру лица актера,
На ней лежит печать
Зубрежки и повтора.
 
 
И музыка лица,
Послушных мышц движенье —
То маска подлеца,
То страсти выраженье.
 
 
Актер поднимет бровь
Испытанным приемом,
Изобразит любовь
Или разлуку с домом.
 
 
Сложней во много раз
Лицом любой прохожий,
Не передать рассказ
Его подвижной кожи.
 
 
Случайное лицо,
Где всё – полунамеком…
Морщинное кольцо,
Не замкнутое током…
 
 
Понятны лесть и месть,
Холопство и надменность,
Но силы нет прочесть
Лица обыкновенность.
 

1958

Пушкинский вальс для школьников

 
Зачем он очарован
Натальей Гончаровой?
Зачем ему так дорог высший свет?
 
 
Ему бы в секунданты
Шекспира или Данта —
Дантеса отвели бы пистолет.
 
 
Зачем ясна погода
Романовым в угоду?
Зачем не поднимается метель?
 
 
Метели бы летели
Препятствовать дуэли,
Любую загораживая цель.
 
 
Зачем мелки масштабы,
Зачем так люди слабы?
Зачем здесь не явился Аполлон?
 
 
Потребовал поэта
К священной жертве света, —
Не он сейчас потребовал, не он…
 

1958

Стеклодувы

 
Неуспокоенная лава
Текла, как будто солнце жгло,
И был песок вконец расплавлен
И превращен жарой в стекло.
 
 
Вся масса стынет постепенно,
Она до дна раскалена,
И ярко вспыхивает пена,
И загорается волна.
 
 
И чайка прикоснулась клювом
К зеленой выгнутой волне,
И чайка стала стеклодувом,
Подручной оказалась мне.
 
 
В который раз мы верим чуду
И рады выдать за свое
И груды облачной посуды,
И неба синее литье.
 

1958

Басня про алмаз

 
Простой блистающий алмаз
Был мерой твердости для нас.
 
 
Ведь нет кислот и щелочей,
Какие гасят блеск лучей.
 
 
Но может измениться он,
Когда он будет накален.
 
 
И в безвоздушной духоте,
В мильонолетней темноте
 
 
Алмаз изменит внешний вид,
Алмаз расплющится в графит.
 
 
И вот алмазная душа
Горда судьбой карандаша.
 
 
И записать готов алмаз
Стихотворенье и рассказ.
 

1958

Огниво

 
Как спичкой чиркают о камень,
Как бьют кресалом о кремень,
Так волны высекают пламя
И тушат пламя целый день.
 
 
Но приближается минута,
Отчетливая, как плакат, —
Подносят тучу вместо трута,
И загорается закат.
 

1958

* * *

 
Покамест нет дороги льдинам
И тол не разорвал затор,
Поселок пахнет нафталином
И изморозь приходит с гор.
 
 
В привычный час ложится иней,
И тает он в привычный час,
И небосвод индиго-синий
Неутомимо давит нас.
 
 
И слышен тонкий запах тленья,
Весенний наступает час,
И прошлогодние растенья
Являются в последний раз.
 

1958

* * *

 
Стихи – это стигматы,
Чужих страданий след,
Свидетельство расплаты
За всех людей, поэт.
 
 
Искать спасенья будут
Или поверят в рай,
Простят или забудут…
А ты – не забывай.
 
 
Ты должен вечно видеть
Чужих страданий свет,
Любить и ненавидеть
За всех людей, поэт.
 

1959

Вечерняя звезда

 
Овраг наполнится угаром
И гнилью теплой и сухой.
В лесу запахнет скипидаром,
Как в живописной мастерской.
 
 
У яблонь запах громче грома.
Взошла вечерняя звезда.
И ветер вьется возле дома,
Не убегая никуда.
 

1959

Гарибальди в Лондоне
(Речь на завтраке у лорд-мэра)

 
Благодарю, благодарю за честь
Прошу прощения – я должен сесть.
 
 
Нога болит от раны пулевой,
И каждый мускул будто неживой…
 
 
Я выслушал приветственную речь
И вижу ваш подарок: это – меч!
 
 
Подарком этим я немало удивлен:
Ведь я не Цезарь, не Наполеон.
 
 
Я не люблю военных ремесло —
Профессию, рождающую зло.
 
 
Простой крестьянин, а не генерал,
За дом родной я нынче воевал.
 
 
Бандиты ворвались в отцовский дом,
И я судил их собственным судом, —
 
 
Снял со стены охотничье ружье,
Чтоб счастье жизни защитить свое…
 
 
Был в перестрелке, кажется, убит
Ворвавшийся в отцовский дом бандит.
 
 
Я не считал моих побед и бед
На протяженье многих тяжких лет…
 
 
Рубаха красная, надетая на мне,
Не знак пожара, не призыв к войне.
 
 
Ведь в этот алый цвет всегда одет
Крестьянской жизни трудовой рассвет.
 
 
Прошу прощенья, дамы, господа,
Я не солдат, я человек труда.
 
 
Вся жизнь моя – прямой тому пример.
Здоровье ваше, господин лорд-мэр!
 

1959

Устье ручья

 
Безвестный ручей,
Безымянный, ненужный,
Для наших ночей
Недостаточно южный,
 
 
Где чаек полет
И полярное лето,
Светящийся лед
Изумрудного цвета.
 
 
Забытый зимой
В недоступном ущелье,
Зимою самой
На моем новоселье,
 
 
Где прямо вперед
Через лед трехметровый
Летит водомет,
От заката багровый.
 
 
И, темной реки
Замедляя теченье,
Бегут пузырьки
Огневого свеченья.
 

1959

Бирюза и жемчуг

 
Смешаю вместе уксус и слюду,
Чтоб минерал скорее умирал,
И точат слезы камень-бирюзу,
И умирает синий минерал.
 
 
А жемчуг задыхается во тьме,
Теряет краски, цену и судьбу,
И не под силу жить ему в тюрьме,
Лежать живым в повапленном гробу.
 
 
Он жив – на пальце, вделанный в кольцо,
И полон человечьей теплоты,
Он сохраняет светлое лицо,
Он сохраняет жизнь свою – как ты.
 

1959

Кипрей

 
Там был пожар, там был огонь и дым.
Умерший лес остался молодым.
 
 
Ища следы исчезнувших зверей,
В лиловый пепел вцепится кипрей
 
 
И знаки жизни, что под цвет огня,
Раскинет у обугленного пня —
 
 
И воскресит таежную траву,
Зверей, и птиц, и шумную листву.
 

1959

Горная минута

 
Так тихо, что пейзаж
Как будто нарисован —
Пастельный карандаш,
Перекричавший слово.
 
 
Беспечный человек,
Дивлюсь такому чуду,
Топчу нагорный снег,
Как битую посуду.
 
 
Здесь даже речки речь
Уму непостижима,
Туман свисает с плеч —
Накидка пилигрима.
 
 
Все яростно цветет
И яростно стареет,
Деревья ищут брод,
Спешат домой быстрее.
 
 
Спустились под откос
Беззвучно и пугливо.
А ястреб врос в утес,
В закраину обрыва…
 

1959

Нитроглицерин

 
Я пью его в мельчайших дозах,
На сахар капаю раствор,
А он способен бросить в воздух
Любую из ближайших гор.
 
 
Он, растворенный в желатине
И превращенный в динамит,
В далекой золотой долине,
Взрывая скалы, загремит.
 
 
И содрогнулся шнур бикфордов,
Сработал капсюля запал,
И он разламывает твердый,
Несокрушимый минерал.
 
 
Сердечной боли он – причина,
И он один лекарство мне —
Так разъяснила медицина
В холодной горной стороне.
 

1959

* * *

 
Он тащит солнце на плече
Дорогой пыльной.
И пыль качается в луче
Бессильно.
 
 
И, вытирая потный лоб,
Дойдя до дома,
Он сбросит солнце, точно сноп
Соломы.
 

<Конец 1950-х>

* * *

 
Мятый плюш, томленый бархат
Догорающей листвы,
Воронье устало каркать
На окраине Москвы.
 
 
В океане новостройки
Утопает старый дом,
Он еще держался стойко,
Битый градом и дождем.
 
 
И, заткнув сиренью уши,
Потеряв ушной протез,
Слышит дом все хуже, хуже
И не ждет уже чудес.
 

1959