Текст книги "Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь"

Варлен Стронгин
Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь

© Стронгин В.Л., 2010

© ООО «Издательство Астрель», 2010

Посвящается Елене Мальковой

Всему сущему на земле есть начало
Вместо предисловия

Я многие годы сетовал на судьбу автора эстрады и актера, разъезжающего по городам и весям нашей страны с сольными концертами.

На фоне великих стоило ли мне печалиться тому, что я не могу существовать на литературный труд, тем более я любил выходить на сцену, медленно, скромно подходя к микрофону и начиная ироничное повествование о нашей жизни, разнообразя его рассказами, фрагментами из повестей, фельетонами, монологами, показывая образы людей разных национальностей и профессий, даже напевая сатирические песенки и куплеты.

Меня ждали встречи и разговоры с интереснейшими людьми, рождавшие поток нового сознания и сопереживания трудной борьбе человека за существование на земле, иногда даже не подозревающего об этом, считающего, что он живет, как и все, а значит, нормально. К тому же ни одна реформа, даже беда не могла выбить из моей копилки массу увиденного во время поездок, понятого и переосмысленного, не могла помешать созданию новых рассказов, повестей, романов… Я не кляну время своих частых гастролей, череду маленьких несовершенных рассказов, наоборот, оно сейчас, в уже немолодые годы, видится мне романтическим, когда каждый следующий день готовил сюрпризы, когда я верил, что вся жизнь еще впереди и силы, бушевавшие в моем организме, никогда не станут сходить на нет. И я удивлен, что происшедшее со мною во Владикавказе двадцать лет тому назад, все встречи и беседы почти до мельчайших подробностей сохранились в моей памяти, подточенной склерозом и тысячами проглоченных таблеток снотворного, без которых моя душа не могла найти успокоение даже ночью. Объяснение этому простое. Я приехал на древнюю землю Осетии, в долину, окаймленную извилистой цепью гор с поразительной красоты ущельями, в не похожий на города-новостройки Орджоникидзе, и судьба подарила мне незабываемую встречу с женщиной – председателем местного отделения Всероссийского театрального общества Марией Антоновной Литвиненко. Сначала я принял ее за обыкновенную зрительницу, зашедшую ко мне за кулисы после концерта, чтобы сказать слова благодарности. Я выступал в приспособленной под филармонический зал бывшей немецкой кирхе, где великолепная акустика позволяла работать без микрофона. Вечера сатиры в те годы были редким явлением, потому что всего лишь нескольким исполнителям в этом жанре, в том числе и мне, Министерством культуры было дано право на сольный концерт в двух отделениях.

Красивая статная женщина средних лет, с умными глазами, одетая скромно, но элегантно, без излишнего женского кокетства и стремления выделиться именно одеждой или косметическими ухищрениями, прямо смотрела мне в глаза, что свойственно честным, искренним людям.

– Спасибо за концерт, – мило улыбнувшись, сказала она и протянула мне небольшую голубоватую книжку, прочитав название которой я ощутил сердцебиение, какое, наверное, испытывает человек, узнавший что-то новое и поразившее его воображение.

Впервые напечатанный в журнале «Москва» роман Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита», изданный с купюрами, иногда рвущими нить событий, даже в таком виде был неожидан для советского читателя, изумил его буйной фантазией автора, магией истинного и волшебного искусства. Впереди еще было издание «Белой гвардии», «Собачьего сердца», «Театрального романа», а Булгаков сразу получил, как говорят ныне, высший писательский рейтинг.

Я дважды перечитал название полученной книги: Девлет Гиреев, «Михаил Булгаков на берегах Терека» – и радость встречи с первой книгой о любимом и боготворимом писателе, радость оттого, что я нахожусь сейчас там, где жил Булгаков, в сотнях метров от вечно бурлящего Терека, берущего начало в родниковых горных источниках, реки, которую он ежедневно не раз пересекал по тому же мостику, по которому хожу я, мимо поблекшего кирпичного здания бывшей табачной фабрики, принадлежавшей отцу великого режиссера Рубена Багратионовича Вахтангова и выпускавшей фирменные сигареты «Флора». Говорят, что отец резко противился увлечению сына сценой, но частенько к концу его любительских спектаклей незаметно появлялся в последних рядах зала, слушал, как неистово аплодируют зрители артистам и режиссеру, отворачивался от сцены, смотрел в окно или потолок и о чем-то размышлял. Возможно, грустил о том, что Рубен не сможет продолжить его табачное дело, что у него другое призвание; но прокормит ли оно его в жизни, тем более в Москве, куда тот собирался переехать? Он уже не раз грозился сыну лишить его наследства, пугал нищетой, но натиск постепенно ослабевал – слишком громко и отчаянно аплодировали зрители сыну; может, людям нужно его дело не меньше, чем сигареты? Об этом думал табачный фабрикант Вахтангов, но видел ничтожно малое число поклонников сына в зале по сравнению с числом курящих, и сердце его трепетало от гнева за глупое увлечение сына, которое с каждым годом нарастало, и в то же время он гордился Рубеном, пожалуй, одним из самых популярных и уважаемых юношей в городе.

– Это мне?! – удивленно спросил я у женщины, протянувшей книгу.

– Конечно, вам, – как само собой разумеющееся, произнесла она.

Я осторожно взял книгу в руки, не в силах оторвать взгляд от обложки с портретом Булгакова, лицо которого казалось живым, глядящим в вечность и одновременно скульптурным, как лик памятника, у подножия которого по красной земле, обагренной кровью революции и Гражданской войны, скакал черный всадник с флагом в руке, несший смерть буржуям и свободу бедноте. Это одно из моих толкований рисунка. Но по всей видимости, художник книги Третьякова думала иначе, и красная земля и всадник были фоном славной революции, делающим первую книгу о «буржуазном» писателе Булгакове более приемлемой. Но ни алая земля, ни национальный колорит обложки в виде трех пятен – черного, на котором был изображен Булгаков, затем более крупного голубого и третьего над ними – пятна небесного цвета, все три пятна с изгибами, символизирующими горы Осетии, – не спасли создателей книги от наказания: директор издательства «ИР» Орджоникидзе был снят с работы, выговоры получили редактор Бойцова, художник Третьякова. Книга была выпущена тиражом 5000 экземпляров и раскуплена во Владикавказе и Грозном. В Москве, в Ленинской библиотеке, хранился обязательный экземпляр, и когда позже я рассказал об этой книге коллегам-писателям, за нею выстроилась очередь.

Я перевернул первую страницу книги и прочитал дарственную надпись: «Москвичу Варлену Львовичу Стронгину от застрявшей с 1944 года в Осетии москвички на память, с уважением и благодарностью. Мария Литвиненко, февраль 1981 года, Орджоникидзе, ВТО». Мария Антоновна сказала, что завтра меня хотел бы послушать автор книги, профессор местного университета Девлет Азаматович Гиреев, она приведет его, и мы еще увидимся.

Я не уснул, находясь в радостной эйфории, пока не поглотил книгу, и, размышляя о ней, провалялся в кровати до полудня. Многое о Булгакове я впервые вычитал из этой книги, а если говорить честно, то за редким исключением я мало что ведал о его биографии, даже о его первой жене. Вот как описывает Девлет Гиреев ее приезд во Владикавказ:

«Уже стемнело, когда раздался звонок в парадной двери. На пороге стояла Татьяна Николаевна (Таисия, Тася, как называл ее муж). Будто с неба свалилась. Измученная, худая, грязная, с мешочком, перевязанным веревкой, с маленьким узелком, в котором оказался кусок черствого хлеба, сухари, две луковицы и несколько огурцов. У Булгакова язык онемел. Долго не мог шевельнуться и слова сказать. Потом вскочил и, обнимая жену, засыпал вопросами.

Проговорили всю ночь. На рассвете она шептала:

– Как измучилась без тебя. Думала, погиб. Только получила весточку, сразу собралась. Мне повезло: в Харькове взяли в эшелон голодающих с Поволжья. Быстро доехали. О тебе Костя в письме сообщил. Он в Москве. В Киев возвращаться боится. Ивана-то забрали белые. Еще в декабре. Говорят, в Чехословакию подались, а мать все плачет… А где же Николай?»

Говорила ли именно эти слова Татьяна? И приезжала ли она во Владикавказ вместе с Михаилом? Или сама добиралась туда? Об этом расскажу позже.

И разумеется, разговор мужа и жены был сфантазирован автором, но мог состояться в действительности.

Увы, встретиться с Гиреевым мне не пришлось. Он задержался в университете, а через день я уезжал из города.

– Жаль, конечно, что встреча не состоялась, – сказал я Марии Антоновне.

– Вы еще увидитесь с Девлетом Азаматовичем, – заметила Мария Антоновна, – ваши концерты понравились владикавказцам… Надеюсь, что вы у нас не в последний раз.

– Приеду обязательно, – пообещал я, – и потому, что не видел другого подобного города, он сохранил своеобразие, в нем витает дух доброй уникальной старины, и люди здесь интересные, гостеприимные.

Я знал, что в самые жесткие времена запретов на правдивые слова сюда приезжал Владимир Высоцкий и пел на стадионе. Этот город был всегда открыт для него. Позже директор местной филармонии предложил мне штатную концертную работу, но она надолго оторвала бы меня от литературы, и я вежливо отказался. Я подбирался к мысли написать книгу о Михаиле Булгакове, но интуитивно чувствовал, что время для этого еще не наступило. Выходили фундаментальные биографические работы о жизни и творчестве великого писателя, а я ждал своего часа, искал свою тему, пока она отчетливо не вырисовалась в моем сознании. Я еще трижды приезжал во Владикавказ. С десяти утра до пяти вечера просиживал в местном архиве, потом давал два концерта в зале филармонии. А по субботам и воскресеньям встречался с людьми, способными рассказать мне о тех временах, когда в городе находился Булгаков. Это были счастливые дни поисков и открытий. Я помню, какое радостное волнение охватило меня, когда под одним из документов Подотдела искусств местного ревкома увидел собственноручную подпись Булгакова. На минуту я оторвался от работы, глядя на подпись как на божественное чудо, пришедшее из давнего времени в наше. Получилась своеобразная минута молчания – и грустная, и торжественная, и счастливая, подтверждающая переиначенные мною слова гения о том, что даже подписи великих не стирает время. Подпись была сделана красными чернилами. И это не случайность – еще очень долго такого цвета чернила не исчезали из обихода владикавказцев. Видимо, местная фабрика, производящая чернила, не выпускала ни синих, ни черных. И в архитектурном плане прошедшие десятилетия мало изменили город с булгаковских времен. Сохранился дом на Слепцовской улице, где жили Михаил с Тасей, и другой, куда их переселили в порядке уплотнения. Изумителен по своеобразию зданий небольшой, но редкий по красоте Александровский проспект, переименованный в Ленинский, но называемый людьми по-прежнему – Александровским. Здесь и в местном парке, именуемом Треком, гуляли молодые Тася и Михаил. Цел-целехонек, хотя и внешне постарел, поубавил лоску Русский драматический театр, где ставились первые пьесы Булгакова и в кордебалете танцевала Тася. В кинотеатрах, где перед началом сеансов выступал с лекциями Михаил Афанасьевич, сохранились парадные лестницы, в конце которых установлены громадные, едва ли не во всю стену зеркала, глядя в которые дамы и кавалеры могли поправить свои наряды. Когда-то кино было в новинку, и посещали кинозалы с не меньшим энтузиазмом, чем театры. А театров было несколько, по меньшей мере четыре-пять, не считая гастрольных, а сейчас, как положено областному республиканскому городу, три: Русский драматический, Осетинский оперы и балета и кукольный. Я заглянул в узкие гримерки Русского театра, где в тот вечер шла «Зойкина квартира» Булгакова, зашел в одну ложу, потом – в другую… В какой из них сиживал молодой Булгаков, следя за действом своих пьес и ожидая появления на сцене в ролях статистки или в составе кордебалета своей жены? Закончился спектакль, а я неохотно покидал этот театр, оглядывая его желто-серые стены, поблекшие кресла, в любом из которых мог сидеть мой любимый писатель. Я представлял, как Михаил ждал Тасю у служебного входа и они вместе добирались по темным улицам до своего дома. Он держал ее под руку или она его? Меня интересовал любой момент их отношений, за разгадку которых я в конце концов взялся. К этому было немало оснований. Третья и, как утверждают булгаковеды, любимая жена писателя, Елена Сергеевна, пробивала издание его произведений, не скрывала своих намерений, была на виду. Вторая – Любовь Евгеньевна Белозерская – принимала у себя дома всех почитателей таланта бывшего мужа, рассказывала о нем, и только первая, Татьяна Николаевна Лаппа, долгие годы ни словом не обмолвилась о том, что была женой Булгакова, пока ее не разыскали булгаковеды и не взяли у нее интервью. А ей было о чем им поведать – о едва ли не самых важных и тревожных событиях в его жизни, о том, что она сделала для него… Но она ничего не выделяла в своем рассказе, вспоминала то, что удержалось в памяти.

Впрочем, не будем забегать вперед в рассказе о сложном клубке их отношений, который я попытался распутать в меру своих сил и прибегая к довольно скудному, как оказалось, биографическому материалу, оставленному историей. Мой путь к разгадке судеб Михаила и Таси, точнее к версии их развода, был длинен по времени, и к своему решению я пришел почти через двадцать лет после встречи с Марией Антоновной Литвиненко. Не сомневаюсь, что мне мог бы помочь своим советом, поделиться со мной знаниями о жизни Булгакова Девлет Азаматович Гиреев, но наша встреча не состоялась, хотя я приезжал во Владикавказ еще трижды.

О Гирееве мне рассказывали Мария Антоновна и его коллега по кафедре в университете Мина Алибековна Тахогоди. До войны Девлет Азаматович учился в пединституте на кафедре литературы у Леонида Петровича Семенова – известного лермонтоведа, этнографа, археолога, фольклориста. Выпускник сорок первого года, Гиреев воевал, затем работал экскурсоводом, вечерами писал диссертацию, которую успешно защитил, став кандидатом филологических наук, а затем доцентом пединститута, получившего значительно позже статус университета.

По рассказам моих собеседниц, Девлет Азаматович был любимцем студентов. Одаренный неповторимой кавказской красотой и мудростью, вежливый, демократичный и мягкий по натуре, внимательный к своим ученикам, он не мог не нравиться им. Его называли осетинским Андрониковым, так как он с успехом выступал по телевидению, находя разнообразные и увлекательные литературные темы.

Однажды в летние каникулы он отправился вместе со студентами на уборку урожая в далекий от города совхоз. Работали на жаре. Студенты попросили его отвезти их на несколько часов в город – помыться и сменить одежду. Он повез их на своей легковушке, в которую набилось восемь человек. На одном из крутых поворотов горной дороги машину бросило в кювет… Ушел из жизни прекрасный человек. Осталась его книга «Михаил Булгаков на берегу Терека», в ней описана не только жизнь Михаила и Таси и их окружения во Владикавказе, а целая эпоха, и будет не в обиду сказано другим булгаковедам – авторам солидных научных монографий о жизни и творчестве великого писателя, что книга Гиреева не столь полновесна, как их творения, не столь солидна, но живее, динамичнее, читается легко, так как написана на одном дыхании. В ней могут быть биографические неточности, в которых, видимо, справедливо упрекали Гиреева коллеги, но он был первым, кто решился рассказать о писателе, рукописи которого хотя и не сгорели, но тщательно скрывались от народа. И он, взявшись за эту книгу, знал, на что идет, рисковал карьерой, но, обладая бесценными материалами, не мог не обнародовать их. Вместо эпиграфа он написал: «Светлой памяти Константина Михайловича Симонова – первого читателя рукописи этой книги и доброго советчика – посвящаю».

Я могу лишь утверждать, констатировать, что без книги Девлета Азаматовича Гиреева никогда бы не появилось мое повествование о Михаиле и Татьяне Булгаковых.

Мария Антоновна Литвиненко после войны работала начальником Управления культуры города Орджоникидзе, которому впоследствии вернули его первоначальное имя, а в 1944 году задержал здесь ее, москвичку, находящуюся в эвакуации, полюбил красивый и незаурядный человек – Хазби Саввич Черджиев, и они поженились. Он начинал работу экскурсоводом в пятигорском домике Лермонтова, затем преподавал русскую литературу, создал из осетин группу первых критиков. Я познакомился с ним случайно, подсев за столик в ресторане «Владикавказ» к Марии Антоновне. Высокий седоватый человек с умными глазами внимательно посмотрел на меня, пытаясь понять, что я за личность, чем интересуюсь и почему приезжаю во Владикавказ. Хазби Саввич знал, что я интересуюсь Булгаковым, но, видимо, ничем не мог помочь мне в этом вопросе и рассказывал интересные случаи, известные ему.

– Помню, как в наш город приезжала жена Орджоникидзе – Зинаида Ивановна, с которой он обручился в ссылке, приезжала на открытие памятника своему мужу, чьим именем, как вам известно, назывался город. Полная достоинства женщина, дочь священника. В горкоме партии возник переполох. Там знали, что Серго в опале у Сталина. Не знали, кого послать на встречу с гостьей. Судили, рядили и выбрали меня как самого молодого работника. Но что я мог сделать? Как встретить? Купил цветы и подарил их жене Орджоникидзе на вокзале. Отвез в гостиницу на трамвае. Я извинился перед нею за неподготовленность встречи. Она насупилась, сжала губы и сразу после формального открытия памятника, почувствовав к себе и покойному мужу явное неуважение и даже недоброжелательство, потребовала немедленно отправить ее в Москву. Мне было стыдно…

– Хазби Саввич вас заговорил совсем, – заметила мне Мария Антоновна, – но пока он развлекал вас своими историями, я вспомнила, что еще до сих пор жива машинистка, печатавшая первые пьесы Булгакова. Она работала вместе с ним в Подотделе искусств. Потом переехала в Грозный. Тамара Тонтовна Мальсагова. У кого бы достать ее телефон? Кажется, он есть у Мины Алибековны Тахогоди.

Я не верил своим ушам. Я был счастлив, что жив человек, не только знавший Михаила Афанасьевича, но и печатавший его пьесы, считающиеся пропавшими. Мальсагова должна помнить его жену. Ведь та с Михаилом мало разлучалась. Вместе с ним работала в театре… И город был сравнительно маленький. Многие жители, особенно из числа интеллигенции, знали друг друга. Я звоню Мине Алибековне.

– А вы лично что-нибудь помните из тех времен, времен вашего детства? – с надеждой на удачу интересуюсь я.

– Помню, – вздыхает Мина Алибековна, – помню, как нас выселяли красноармейцы. Из нашего дома. Выбрасывали вещи на улицу. Хохотали. Особенно когда увидели комнатку, приспособленную под небольшой неглубокий бассейн, нашу детскую утеху в жаркие дни. Стали киркой и лопатами рушить кафель. Это мне запомнилось, а в театр я не ходила. Была еще очень маленькой. Позвоните Тамаре Тонтовне и передайте привет от меня. Надеюсь, не забыла. Фамилию Тахогоди хорошо знали во Владикавказе. Брат мой был блестящим офицером. Остался на родине. Любил город, людей. Первые годы после революции его не трогали. Он только ходил отмечаться в ЧК, каждый месяц. Один его друг не выдержал и сказал чекистам все, что о них думает, и вообще о новой власти. Чекисты со вниманием выслушали его, поблагодарили за откровенность, проводили в подъезд и застрелили выстрелом в затылок. После этого случая отношение чекистов к бывшим белым офицерам явно ухудшилось. Опасаясь ареста, брат уехал, и о судьбе его я ничего не знаю. – Голос ее задрожал, и я, поблагодарив Мину Алибековну, попрощался с нею.

Я шел к гостинице и не верил, что мне привалило счастье: жив человек, едва ли не ежедневно встречавшийся с Булгаковым, часами не отходивший от пишущей машинки и печатавший его первые пьесы. Может, Тамара Тонтовна помнит их, хотя бы одну из пьес, ее фабулу? Ведь Михаил Афанасьевич уничтожил их как несовершенные произведения, даже потребовал от сестры Надежды, живущей в Киеве, сжечь вторые экземпляры. А что, если Тамара Тонтовна Мальсагова восстановит по памяти хотя бы частично их содержание или фрагменты? Я очень надеялся на это, спеша к гостинице по мостику, переброшенному через Терек, рокочущий на этот раз не сердито, а радостно. Я был готов лететь к Мальсаговой самолетом, в ближайший день, который она укажет. Гастроли мои заканчивались… Тем более от Владикавказа до Грозного значительно ближе, чем от Москвы. Но дело было не в расстоянии. Жив человек, работавший с Булгаковым.

В гостиницу я вернулся поздновато и не решился звонить пожилой женщине после десяти вечера.

В этот вечер я долго не мог уснуть, взбудораженный рассказом соседа по номеру и мыслями о предстоящей беседе с Мальсаговой.

В Москве я был хорошо знаком с писателем Александром Рейжевским, не раз обедавшим с Михаилом Афанасьевичем. Писатель был известен как эпиграммист и драматург. В детском возрасте был взят приемышем в семью заведующего литературной частью Художественного театра Василия Григорьевича Сахновского, писавшего с Булгаковым пьесу по «Мертвым душам» Гоголя. К Сахновскому он попал из беспризорников, и Булгакова раздражало, как неумело этот мальчик ведет себя за столом: чавкает, берет пищу рукой вместо вилки, от жадности посапывает носом. Булгаков хмурился, но показывал мальчику, как надо правильно есть, терпеливо делал это день за днем. И навыки этикета, приобретенные от Булгакова в детстве, потом очень пригодились Рейжевскому. Одно время он работал директором ансамбля «Березка» у балетмейстера Надеждиной и с этим коллективом не раз выезжал за границу. Увы, он знал о Булгакове мало. Помимо замечаний Михаила Афанасьевича он запомнил его громкий и четкий голос, доносящийся из кабинета, где писалась пьеса.

На следующий день я с трудом дождался полудня и набрал номер Мальсаговой.

В трубке раздался пожилой голос, походящий на мужской, перебиваемый детским криком.

– Кто говорит? – нервно поинтересовалась Мальсагова. – Я сейчас угомоню правнука!

Я представился и сказал, что интересуюсь Булгаковым, подготовил вопросы и, если можно, приеду к ней.

– Я больна, никого не принимаю, – искренне вымолвила она. – Вы напишите мне письмо, и я вам отвечу. У вас есть мой адрес?

– Да. Я собираюсь написать книгу о Булгакове.

– Очень хорошо. Пришлите письмо, я отвечу обязательно, – смягчился, стал дружелюбнее и женственнее ее голос.

Вооруженный выписками из материалов местных архивов и музеев, я составил обстоятельное письмо Мальсаговой с дюжиной вопросов, в том числе спрашивал, помнит ли она жену Булгакова – Тасю, почти что ее ровесницу.

Я не ждал скорого ответа от Мальсаговой, но буквально через пару недель получаю письмо, написанное все теми же владикавказскими красными чернилами. Дрожащими от волнения руками вскрываю конверт, пришедший из Грозного, с проспекта Революции, дом 24, квартира 6. Привожу полностью это письмо от 19 января 1986 года:

«Уважаемый товарищ Стронгин! Получила Ваше письмо и спешу Вам ответить – приезжать ко мне бессмысленно!

Все Ваши друзья, знакомые, даже просто интересующие Вас всякие люди уже мертвы!

Приезжала сюда писательница, автор статьи о Булгакове в «Юности», была у меня. Ничего нового узнать ей не пришлось!

Я моложе других, поэтому еще жива!

Сообщаю, что помню. Я работала совсем юной в Секции просвещения и культуры секретарем-машинисткой. Участвовала в художественной самодеятельности, занималась в Клубе. Почти каждый день появлялся у нас в Клубе мужчина в форме военного врача – М. Булгаков. Он интересовался нашим кружком, бытом горцев, помогал сотрудникам.

Однажды он обратился ко мне: «Тамара, ты можешь под диктовку напечатать на машинке мои пьесы?» Я согласилась, и после работы он стал диктовать мне «Дни Турбиных». Я удивленно спросила: «Вы пишете пьесы? Напишите что-нибудь для нас, для нашего кружка!» Он обещал. И раз привел своего друга – инженера-горца (его фамилию я забыла). Булгаков написал нам две пьесы: «Сыновья муллы» (совместно с горцем) и «Самооборону». Он помогал нам ставить эти пьесы. Потом он уехал.

Кто были его друзья? Адвокат Беме и инженер-горец – давно умерли!

Только уже будучи доцентом Пединститута, затем Университета, я узнала, что Булгаков – известный писатель, и вспомнила, осознала, что я с ним работала. Я очень горда, что была с ним знакома!

Сейчас я пенсионер. Сильно болею. Уже пять месяцев лежу в постели, еле хожу с палкой по комнате. Муж – Заурбек Мальсагов – работал на ниве народного просвещения республики. Умер в 1938 г. Мучают узлы на ногах, тоскую одна. Сестра живет отдельно. Днем ее дети у меня. Желаю Вам больше книг, бодрости и радостей.

Т. Мальсагова».

Позже я познакомился с актером, жившим в одном доме с Тамарой Тонтовной. Он рассказывал мне, что даже в преклонные годы она выглядела стройной, горделивой женщиной. Я прикинул, что с тех времен, о которых я у нее спрашивал, миновало шестьдесят с лишним лет. Но тем не менее одно ценное замечание в письме было – Булгаков ходил по городу в форме военного врача Добровольческой армии. Желал этим показать, что он не убивал, а только лечил людей, но и это тогда было небезопасно.

Жаль, что в письме нет ни слова о его жене. Она, впрочем, как и более яркие личности, не осталась в памяти Мальсаговой. Она – скромная в общении с людьми женщина. Она по меньшей мере дважды спасала его от верной гибели, но он развелся с нею. Осталась ли она в его памяти? Осталась… Об этом я расскажу подробнее тогда, когда в моем повествовании этому придет черед. Булгаков на редкость автобиографический писатель. «Мастера и Маргариту» – свой гениальный роман – он творил до последних дней жизни. Откроем его страницы. Булгаковеды уверенно считают, что прообразом Маргариты была Елена Сергеевна – третья и прекрасная жена писателя.

Откроем роман на части второй, главе 19-й, названной «Маргарита». Глава начинается такими словами: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!» И далее через пару строк читаем: «Прежде откроем тайну… Возлюбленную его звали Маргаритой Николаевной». И хотя затем в романе Михаил Афанасьевич рассказывает о своей возлюбленной, жизнь которой походила на бытие Елены Сергеевны, дальнейшие детали… О них говорить еще рано. Они станут понятны читателю, когда он узнает о том, как сложились любовь и жизнь Татьяны Николаевны и Михаила Афанасьевича. Заметим пока, что отчество Маргариты совпадает с отчеством первой жены Булгакова. Может, оно возникло в уме писателя случайно, подвернулось знакомое отчество, он и прицепил его к имени героини. Но… но в творчестве Булгакова очень малая вероятность случайности, когда дело касается его личной жизни, жизни Мастера в романе. И о какой вечной любви можно говорить, вспоминая третью жену? Настоящая, верная и вечная (!) любовь бывает одна. Я не спешу делать какие-либо выводы из мною сказанного, не призываю: «За мной, читатель!» Это право гения. Но даже гений литературы не сразу вырос до высот творчества. Он был мальчиком, студентом, молодым человеком… Он мог влюбиться и увлечься, даже в чем-то ошибиться, проявить легкомысленность… А кто из великих не ошибался в жизни? Примеров тому множество. В юности Булгаков был одержим одною мечтою – написать роман. И он создал «Белую гвардию» – первое свое совершенное произведение, начал писать его именно в то время, когда был безумно влюблен в Татьяну Николаевну Лаппу. Не потому ли в конце жизни, обожествляя Елену Сергеевну, он считает таинственным раскрытие имени героини романа?!

В своих дневниках Елена Сергеевна замечала, что Михаил Афанасьевич никогда словом плохим не обмолвился о Тасе… Может, в конце романа, в конце жизни, ему захотелось отдать должное той женщине, которая этого заслуживала если не более его других жен, то никак не менее.

Я приглашаю подумать об этом вместе со мною, читая повествование о необычайном и трагическом союзе Михаила Афанасьевича Булгакова и Татьяны Николаевны Лаппы.