Текст книги "Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь"
Автор книги: Варлен Стронгин
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава первая
Классная дама из Саратова
Многим запомнилась грибоедовская фраза из «Горя от ума», вложенная в уста героя: «В деревню! К тетке! В глушь! В Саратов!» Поскольку слова «глушь» и «Саратов» стоят рядом, увы, в сознании некоторых читателей этот город запечатлелся как глухомань, хотя автор подразумевал саратовскую деревню, где и жила вышеупомянутая тетка.
В начале девятнадцатого века, когда в Саратове обосновалась семья Татьяны Николаевны Лаппы, город был третьим после Москвы и Петербурга по величине и значению культурным и промышленным центром России. Стоял он на красавице Волге, в ту пору еще не загрязненной промышленными отходами, и летом отдохнуть здесь можно было не хуже, чем на ином курорте, – всласть накупаться в чистейшей воде, позагорать на песчаных пляжах, где песчинки точно отборные зернышки пшеницы. Речной и торговый порты Саратова славились на всю Россию объемами перевозок и царившим там порядком. Увы, нынешний Саратов очень изменился с тех пор, архитектурно состарились, поблекли его дома, замерли порты, и Волга с середины июля покрывается неприятной зеленоватой плесенью, отбивающей желание окунуться в воду. Старожилы предлагают гостям города посмотреть радищевскую галерею и домик-музей Чернышевского. Старые купеческие дома, осевшие в землю, покосившиеся, кажутся местным жителям древностью, пригодной не столь для жилья, сколь для съемок фильмов о России конца девятнадцатого века.
В Саратов я приехал работать: вечерами выступал в развлекательной программе во Дворце спорта «Кристалл», а днем старался найти следы пребывания в городе героини моей повести. В помощники себе я привлек очень известного и уважаемого в городе человека, народного артиста РСФСР Льва Горелика. Он связался с литературоведческой профессурой местного университета, но так ничего и не смог узнать ни о Татьяне Лаппе, ни о ее родителях, ни о приездах сюда Михаила Булгакова. А может, ученые не хотели поведать об этом чужаку? Зато охотно и с гордостью говорили, что фамилия Бендер, прославленная Ильфом и Петровым, найдена писателями не в Одессе, а в Саратове. Во время поездки на тиражном теплоходе по Волге они останавливались в городе и не могли не увидеть на центральной улице яркую вывеску магазина, принадлежавшего братьям Бендер.
Я сумел разжиться в библиотеке местного университета увесистыми сборниками «Весь Саратов» за 1908–1910 годы, где обнаружил фамилию жителя города Николая Николаевича Лаппы и адрес, по которому проживал он и его семья.
Мне любезно сделали ксерокопию с небольшого интервью Татьяны Николаевны, данного ею корреспондентке одной из центральных газет. Небогатые находки, но я не унывал. Передо мною лежал разбросанный вдоль Волги город с его историей, его людьми, были книги о Саратове, а с годами трудная и кропотливая работа булгаковедов позволила мне узнать много интересного о детстве и юности Татьяны Николаевны Лаппы. Объяснялась ее странная фамилия, несущая в себе пусть давние, но прибалтийские корни, возможно, литовские и эстонские. Очень жаль, что в своих ранних произведениях и письмах родным Михаил Афанасьевич очень редко упоминает Татьяну Николаевну, хотя у его многочисленных героев есть, как правило, прототипы, и это весьма известные в свое время люди. К примеру, барон Майгель из «Мастера и Маргариты» – это, по всей вероятности, барон Штейгель, владелец кирпичного завода во Владикавказе, кожевенного в Беслане и еще одного в Ростове. Видимо, молодой Булгаков считал неэтичным описывать жену, которую любил беззаветно. Михаила Афанасьевича можно понять и отметить душевное, искреннее расположение к ней. Он старался не обидеть Таню, думал об этом, а не о трудностях будущих историков и исследователей его творчества. «Я никогда не собиралась публиковать свои воспоминания», – писала Татьяна Николаевна в предисловии к книге одного из них.
Бабушка Татьяны, мать Николая Николаевича, была из небогатой семьи, замуж она вышла за человека более состоятельного, но супруг, как говорят, в один прекрасный день уехал неизвестно куда и больше родных не навещал. Бабушке пришлось подрабатывать шитьем, жить очень экономно, но она сумела дать всем детям образование. И мальчики и девочки закончили гимназии, кто министерские (7 классов общеобразовательных и 8-й педагогический), кто Мариинские – ведомства императрицы Марии (7 классов). В их учебных планах не было древних языков. В России лишь в четырех женских гимназиях эти языки преподавали, причем без ущерба для русского языка, математики и физики. Отец Татьяны Николаевны учился в Москве, в университете, где и познакомился с ее матерью, Евгенией Викторовной. Однажды он привез маленькую Таню в Москву, показывал ей город и привел в одну из лучших женских гимназий России, расположенную в доме № 46 по Большой Никитской, на полпути от Никитских Ворот до Кудринской площади. Таню поразил прекрасный особняк с небольшим двориком, защищавшим гимназию от уличного шума и суеты, и главное – лица гимназисток, серьезные и просветленные. Таня даже позавидовала их ученической форме – строгой, но элегантной, но удивилась их разговорам. Девушки, выйдя из гимназии, увлеченно обсуждали только что прослушанную лекцию, с нескрываемым интересом рассуждали о науке. Отец объяснил это Тане тем, что хозяйка гимназии собрала у себя плеяду блестящих преподавателей, по-настоящему любящих свои предметы и ведущих лекции так интересно, что у гимназисток после занятий светятся глаза и становятся одухотворенными лица.
– У хозяйки гимназии лучшие в Москве специалисты, – сказал Николай Николаевич дочери, – и средства находятся для достойной оплаты их работы. Помогают попечители.
– Ведь у нас в городе тоже есть попечительский совет, – заметила Таня, – неужели нельзя создать такую гимназию?
– Наши попечители – не чета столичным, – вздохнул отец и провел Таню на параллельную Большой Никитской Поварскую улицу и показал шикарный четырехэтажный особняк, построенный из неизвестного Тане камня, на взгляд и ощупь похожего на гранит. Таню поразили высокие, окованные металлом красного дерева двери с буквой «Ш», выдавленной ближе к основанию.
– Что это значит? – поинтересовалась Таня.
– Шлосберг, – объяснил отец. – Здесь живет Шлосберг – богатейший человек и щедрейший попечитель.
Тогда Таня еще не могла даже предположить, что́ случится с увиденными ею зданиями. Разумеется, они были реквизированы советской властью, как и расположенный на Кудринской площади двухэтажный домик Шаляпина. Великий певец от души недоумевал, почему у него отняли дом, ведь он никого не грабил, не эксплуатировал, зарабатывал деньги своим трудом – пением высочайшего класса, покорившим мир. Таня читала у известного писателя и журналиста Власа Дорошевича рассказ о первом приезде Федора Шаляпина в Италию. Местные знатоки пения собирали клакеров, которые – разумеется, за плату – должны были освистать русского певца. Обычно спокойный и выдержанный Влас Дорошевич возмутился, узнав об этом.
– Как можно готовить провал певцу, которого вы никогда не слышали?! – удивленно заметил он местным журналистам.
– А как можно вообще направлять певца в Италию – родину пения? – возражали итальянцы. – Это сравнимо с тем, что мы привезли бы в Россию пшеницу!
Кстати, концерт Шаляпина прошел очень успешно, певцу аплодировали даже клакеры, нанятые с прямо противоположной целью. Потом Таня узнала из газет, что Шаляпин, возмущенный отношением к нему, покинул родину, его лишили ордена, звания заслуженного артиста республики, но, видимо, для него важнее этих наград была достойная и уважительная жизнь. По-видимому, пытаясь приспособиться к новому социалистическому бытию, первым за лишение Шаляпина звания и ордена выступил молодой поэт Владимир Маяковский.
Куда умчался Шлосберг, захваченный врасплох революцией, никому не известно. Ему тоже, наверное, прежняя жизнь была важнее шикарного особняка, и опекать в России стало некого – одно за другим закрывались учебные заведения. Не моргнув глазом, большевики ликвидировали женскую гимназию как один из оплотов буржуазии, где не преподавалось учение Маркса и Энгельса. Но кое-кто из сохранившихся культурных людей, вспоминая эту гимназию, и о самом здании позаботился, объявив его памятником архитектуры, охраняемым государством, о чем вещает прикрепленная к фасаду металлическая табличка.
…Таня вдруг вспомнила, что училась она отвратительно, прогуливала занятия, за это получала нагоняи от отца, а мама однажды даже оттаскала ее за волосы.
– Не дергай так сильно, – поморщившись, прошептал Николай Николаевич жене, – она еще так молода, с кем в ее возрасте такого не случается.
– Надо вовремя взяться за ум! Уверена, твой отец держал тебя в строгости, приучал к порядку!
– Спасибо ему за это, вечное спасибо, – соглашался Николай Николаевич, – но я верю в Таню. По-моему, она прогуливает гимназию не столько от лени, сколько из озорства, хочет показать, что она смелая, не такая, как все. Эта дурь у нее пройдет. Дочка управляющего Казенной палатой не имеет права учиться плохо. У податного инспектора, человека аккуратного и добросовестного, не может вырасти непутевая дочь!
После этих слов Евгения Викторовна краснела. В отличие от мужа, она оставляла свою одежду где попало, надеясь, что ее уберет прислуга.
И следуя ее примеру, Таня поступала так же. Собираясь на каток, разбрасывала одежду по комнате, пытаясь отыскать свитер, спортивную юбку и теплые чулки.
Единственным местом, где она чувствовала себя привольно и весело, был слегка припорошенный снегом лед катка. Кочевая жизнь семьи Николая Николаевича, начавшего карьеру податного инспектора в Екатеринославе, не способствовала здоровью Тани. Рязань, где она родилась, потом несколько лет жизни в Екатеринославе. Катание на качелях, которое она очень любила, вызывало головокружение. И летом ей пришлось ограничиться гулянием в Потемкинском саду. А еще в летнюю пору она объедалась арбузами. Мать говорила, что они полезны, очищают организм, и зимой Таня будет краснощекой под цвет арбузной мякоти. Хотя бы этим быть похожей на здоровых малявинских баб, изображенных на картинах. Эти рязанские тетки были толстые, румяные, а Таня по сравнению с ними выглядела тонкой, как хворостинка. Они часто всей семьей гуляли по Потемкинскому саду, и Таня прижималась к матери, очень красивой женщине. Нет, она вовсе не старалась разделить с нею излучение женской красоты, а просто хотела показать окружающим, что она дочка этой красавицы, когда вырастет, тоже будет привлекательной. Вскоре самые почтенные горожане стали здороваться с Николаем Николаевичем и его родными. И в Рязани, где начинал работу, и в Москве, живя в районе Сивцева Вражка, он не раз ссорился с женой из-за своего чрезмерно долгого ежедневного пребывания в Казенной палате, отдавая предпочтение работе. Он считал должность податного инспектора одной из самых важных в стране. И где бы ни работал – везде строил новую Казенную палату, не только здание, которое соответствовало бы столь авторитетному в стране финансовому учреждению, но и внутренне перестраивая службу, подбирая честных и преданных делу сотрудников. В первую очередь – честных и понимающих, что от их искусства собирать налоги в городской бюджет зависит благосостояние всех сограждан. Николай Николаевич не случайно называл работу податных инспекторов искусством, сам не лишенный дара артистизма, он требовал точного и блестящего исполнения роли каждым сослуживцем.
– Казенная палата, как и театр, начинается с вешалки, – говорил он. – В Казенной палате и работнику и посетителю должно быть приятно и комфортно, как в хорошем театре. В Муроме местный купец построил для горожан театр на триста мест, соорудил маленькую, но искусную копию московского Большого театра. С партером, амфитеатром, балконами и ложами. Поэтому, наверное, в этом театре каждый вечер полно зрителей. И лучшие московские артисты не отказывались от выступлений там.
Николай Николаевич играл в городском театре Екатеринослава, в пьесах Островского. Участвовал в любительских спектаклях, и именно его игра собирала на них немало зрителей. Был выпущен и продавался перед началом спектаклей портрет Николая Николаевича. «Артист Лаппа – пять копеек!» – предлагали зрителям билетерши. Таня безумно гордилась театральными успехами отца, у нее замирало сердце, когда он обольщал в одной из пьес дородную и богатую купчиху, невольно оглядываясь на жену, когда приходилось обнимать партнершу по сцене. Мама наблюдала за этим действом с хмурым лицом. Однажды Николай Николаевич объявил ей, что ему предложено стать профессиональным артистом.
– И ты что, – на мгновение потеряла дар речи Евгения Викторовна, – ты дал согласие?!
– Палату я уже построил, навел там порядок, – сказал ей муж, – живешь один раз, Женя, почему бы не попробовать себя в качестве артиста?
– Если перейдешь в театр, я уйду от тебя, – заключила Евгения Викторовна, и Николай Николаевич ее послушался. Наверное, не хотел рушить семью и окончательно бросать свою работу, в которую вкладывал душу.
– Я понимаю тебя, Женя, – сказал он, – ты любишь меня и ревнуешь к поклонницам, которые непременно появятся, если я стану артистом, да еще играя любовников. Но ты учительница, разбираешься в характере людей. Неужели не уверена в моей порядочности?
Евгения Викторовна положила руки на колени и опустила голову.
– Ни я, ни дети не видим тебя. Днем ты на работе, вечером играешь в своих спектаклях, а после них – в карты. Этот чертов винт. Ты помешался на нем. Тебе безразлично даже здоровье детей. Таня бледна, страдает от мигреней.
– Это сейчас очень популярная болезнь. Ходит по городу даже анекдот об этом. Один горожанин спрашивает у приехавшей из деревни женщины: «У вас бывает мигрень?» – «Что вы! – отвечает она. – У нас никто не бывает! Скучища скучищей!»
Таня случайно подслушала этот разговор и была в споре на стороне отца. Ей очень хотелось, чтобы он стал настоящим артистом.
Иногда Таня отправлялась в Москву, погостить у родственников, и тетки – заядлые театралки водили ее в Большой театр на «Фауста», «Аиду», «Травиату»… Чтобы попасть на Шаляпина, выстаивали очередь, даже ночью. Смотрели «Три сестры», «Вишневый сад» Чехова. Тетки сидели на этих спектаклях с покрасневшими от слез глазами, вспоминая свои поместья, давно заложенные в банк, а потом проданные. Там прошло их детство. Таня сочувствовала теткам и, хотя не все в этих спектаклях было ей понятно, сидела в кресле как вкопанная и не шелестела программкой, как другие дети, уставшие от сложного для них драматического сюжета. Таня мечтала, чтобы отец выходил на сцену вместе с артистами, которых она обожала. Но мама в одну минуту разрушила ее надежды, и по-своему была права. Порой у Тани действительно раскалывалась голова от мигрени. Ничем эту болезнь тогда вылечить не могли. Однажды она случайно приложила к вискам платок, смоченный эфирным спиртом, и мигрень отступила. Таня была безумно счастлива от своей находчивости и подумала, что в жизни, наверное, нет места безысходности, нет такого положения, из которого нельзя было бы найти выход, и от этого жизнь показалась ей радостной и беспечной.
Если поклонники театрального искусства в Екатеринославе заметили способности самодеятельного артиста Николая Николаевича Лаппы, то финансовое начальство в Москве обратило внимание на трудолюбие и верность службе своего податного инспектора. Из Екатеринослава его переводят управляющим Казенной палатой в Омск. Переезд занимает неделю. За окном поезда перед Таней тянутся бесконечные снежные поля, мелькают замерзшие речки и пруды. «Вот где будет раздолье для катания на коньках», – думает она. Новые норвежские «снегурки» с загнутыми носами упакованы в специальную корзинку, и Таня проверяет, на месте ли она. На катке она не только испытывает радость от быстрого скольжения, но и чувствует, что ее организму необходима физическая нагрузка, свежий воздух бодрит ее. С катка не хочется уходить домой, и чтобы лишний раз оказаться на катке, Таня готова пропустить занятия в гимназии, ее не страшит даже неотвратимое наказание: могут поставить в угол и даже оттаскать за волосы, что больно и унизительно. Но вот оно в очередной раз забыто: лед расстилается перед нею, открывая дорогу, кажется, в новую жизнь, еще неизведанную и прекрасную. Мелочи быта блекнут перед Таниными мечтами о будущем. Ее не утомляет длительный переезд в Омск, она старается не думать о поездной тесноте. На вокзале в Омске им подали возок.
– Ничего другого нет? – спрашивает мама у встречающего семью работника местной Казенной палаты. – Хотя бы тарантаса? Или пролетки?
– Зима-с сейчас! Снег по колено-с! Мороз! – улыбается работник. – Только на возке и проедешь в наших условиях-с!
Возок скрипит, подпрыгивает на снежных ухабах, Тася держит отца за руку, и их обоих мотает из стороны в сторону.
– Куда поедем-с? – интересуется работник. – Прямо в Казенную палату изволите-с?
Николай Николаевич кивает, но, увидев свое будущее учреждение, суровеет.
– Это не Казенная палата, а сарай! – гневно замечает он. – Есть ли поблизости какая-нибудь приличная гостиница?
– А как же-с?! – вновь расплывается в улыбке сопровождающий. – Прекрасная гостиница господина Зайцева. Трогай! – обращается он к вознице.
Тот резко трогает с места лошадей, и возок, проскользив по накатанной улице, кренится налево. На возке вскрикивает от страха Евгения Викторовна. Тане и Женьке тоже страшновато, но эту необычную поездку они принимают за развлечение.
Гостиница оказалась грязной, с маленькими номерами. Гостей вышел встречать сам господин Зайцев – мужичок в тулупе, с большими усищами и курносым носом на глуповатом лице.
– Да, типаж… – тихо говорит Николай Николаевич. – Но больше жить пока негде.
Евгения Викторовна еще больше распаляется, когда узнает, что в гостинице нет воды, ее приносят.
– Откуда? – интересуется она.
– Из Иртыша – реки-с! – объясняет работник палаты. – Чистейшая вода-с, Николай Николаевич. А мы вам комнаты подмели в палате. Думали, вы жить там изволите.
– Будем строить новую Казенную палату! – говорит Николай Николаевич.
Работник широко открывает глаза:
– А с этой что делать будем-с?
– Сносить, – уверенно произносит Николай Николаевич.
– Ну и в дыру мы угодили! – не стесняясь работника, восклицает Евгения Викторовна.
– А мы здесь живем-с! – смущенно улыбается работник и разводит руками.
– Успокойся, Евгения! – обращается к жене Николай Николаевич. – Мы знали, куда едем. Здесь я смогу проявить себя как нигде больше.
– А у нас есть хорошие и большие особняки! – не унимается работник, обиженный за родной город. – Особенно поближе к набережной.
– Спасибо, милейший, – смягчается отец. – А у вас хорошие строители есть?
– А как же-с! Самому губернатору дом строили! На Аннинской улице. Названа в честь его дочери. Хорошая нежная девушка, любила гулять по этой улице. Сейчас заканчивает в Петербурге учебу-с!
Таня быстро освоилась в небольшом городке. Бродила возле красивой усадьбы, не ведая, что через некоторое время она станет исторической – здесь чехи задержат адмирала Колчака и передадут его новой власти, которая незамедлительно, после формального суда, расстреляет этого замечательного ученого и флотоводца – гордость России. И уже на склоне лет Татьяна Николаевна познакомится на черноморском пляже с красивой девушкой, узнает, что та родом из Омска, выступает в эстрадной программе «На эстраде – омичи», разговорится с нею, выяснит, что зовут ее Любовью Полищук, что она теперь живет в Москве, мечтает уйти с эстрады в театр, хотя заработки в театрах мизерные, но работа сложная и интересная, и самое для себя любопытное выяснит, что отец Любы до сих пор работает в Омске маляром, что он потомственный рабочий, дед и прадед его тоже малярничали.
– А Казенную палату не они строили? – поинтересуется Татьяна Николаевна.
– Это что такое? – наморщит лоб Люба. – Не знаю. Вот посмотрите журнал мод из Японии. На обложке – я. Узнаете?
– Еще бы! Вы очень красивая девушка! – похвалит ее Татьяна Николаевна, но вернется к воспоминаниям об Омске: – Я там жила в те годы, когда была моложе вас. Не все, но Казенная палата должна сохраниться, строилась на века. Неужели не помните красивое здание на площади?
– Слева от обкома? – спросит Люба. – С резными наличниками?
– С резными, – подтвердит Татьяна Николаевна.
– Так сразу бы и сказали, – улыбается Люба. – Это здание мой дедушка строил, пусть земля ему будет пухом! А отец с матерью, слава богу, живы. Отец крепкий. Еще работает. А вы кто по профессии будете? Похожи на учительницу!
– Вы почти угадали, – скажет Татьяна Николаевна, – я работала в реальном училище классной дамой.
– До революции, что ли? – спросит Люба.
– До нее, – кивнет Татьяна Николаевна. – Мне уже знаете сколько?
– Душа у вас молодая. Глаза живые, блестят, значит, молодая. Сейчас таких профессий нет. Слова-то какие: «дама», к тому же еще «классная». Обалдеть можно! Я люблю Омск, при пятнадцати градусах мороза хожу без шапки. Не мерзну. Но искусство у нас еще развито слабо. До московского – далеко. Я на многое пошла, но в Москве осталась и найду свое место, пробьюсь! Такая теплынь, как тут, для Омска в дефиците. Я здесь научилась плавать!
– А я впервые на коньки по-настоящему встала в Омске, – улыбнулась Татьяна Николаевна. – Раньше еле плелась по льду, а в Омске раскаталась.
– Чего-чего, а льда у нас хватает! – вздохнула Люба и повернулась на другой бок.
А Татьяна Николаевна мысленно вернулась в город юности, где училась в гимназии и без устали могла часами резать коньками лед, набирая силу и женскую привлекательность. Кататься ее учил мальчик Кеша. Она запомнила только его имя и настойчивость, с которой он требовал не держаться за него, ехать на коньках одной и не бояться упасть.
– Не разобьетесь, барышня! – говорил он Тане. – Сначала сильно не разбегайтесь. Двигайтесь размеренно.
– А я хочу кататься быстро! – решительно произнесла Таня и рванулась от Кеши, быстро засеменила по льду мелкими шажками, интуитивно чувствуя, что следует кататься более плавно, едва не упала и испугалась, когда один из коньков намного разминулся с другим, но удержалась на ногах. Через неделю Кеша с трудом догнал ее, но она прибавила скорость, и он отстал.
Отец закончил строительство новой Казенной палаты, и семья Лаппа перебралась в отведенные ей на втором этаже комнаты.
Воспоминания прервет Люба:
– Вы знаете, дедушка мне рассказывал, что до революции получал денег больше, чем после нее. Это могло быть?
– Могло, – ответила Татьяна Николаевна.
– А вы из богатой семьи?
– Ну, не скажу, что мы были богачами, но отец зарабатывал прилично, на свадьбу подарил мне большую золотую цепь.
– Богачка! А у меня в Москве нет даже комнаты! Красота, правда, тоже своего рода богатство. Многие мужчины на меня заглядываются, а вот замуж не зовут. Конечно, без квартиры, родители – рядовые люди, без связей… Вы-то, наверное, вышли замуж за ровню себе? За состоятельного человека?
– За самостоятельного: в своих суждениях, – скажет Татьяна Николаевна. – А о деньгах мы не думали.
– Значит, все-таки были богачами, – нахмурится Люба.
– Мы любили друг друга, – дрогнет голос у Татьяны Николаевны, – временами и бедствовали, и голодали, и жили где удастся, где примут добрые люди.
– Теперь я понимаю, почему судьба занесла вас не в Сочи, не в Ялту, а в этот черноморский, но захолустный город, – скажет Люба. – Завидую вам – вы любили. Вы не подумайте обо мне плохо, я не легкомысленная. И вообще мечтаю играть спектакли с самыми лучшими артистами, самые интересные пьесы.
– Наверное, мечтаете сыграть Любовь Яровую? – иронично заметит Татьяна Николаевна.
Вдруг Люба приподнимется с песка, присядет поближе к Татьяне Николаевне и доверительно посмотрит ей в глаза:
– Мне рассказывал один старый театральный актер, а ему еще до войны говорил преподаватель театрального института, что самый лучший драматург в стране – это Михаил Булгаков! Я ничего из его произведений не читала, не печатают, но артист сказал, что для меня есть интересная роль в его пьесе «Зойкина квартира». Не слышали о такой?
Татьяна Николаевна побледнеет. С моря налетит свежий ветерок, но ей все равно станет трудно дышать, перехватит горло.
– Что с вами? – забеспокоится Люба. – Давайте переберемся под тент! Или поискать врача?
– Не надо, голубушка. Мне скоро полегчает. Это оттого, что я редко выбираюсь к морю, на солнце. Местные жители в большинстве вообще не загорают. Зачем, когда это можно сделать когда захочется. И считают солнце вредным.
– Выходит, что вы не местная жительница. Вы мне про Омск рассказывали. Как я сразу не догадалась? Интересно, как вы здесь очутились?
Татьяна Николаевна справится с волнением и уверенным голосом скажет Любе:
– Мне уже легче, голубушка, а моя жизнь вряд ли кого интересует, даже меня. Была любовь… но слишком давно… Самой верится с трудом. Правда, одна женщина мне написала письмо о том, что хочет навестить меня. Может, скоро начнут печатать Мишу…
– Какого Мишу? – полюбопытствует Люба. – Извините, но вы не назовете вашу фамилию?
– Чего скрывать, я жила честно, – произнесет Татьяна Николаевна, – моя фамилия – Кисельгоф.
– А я думала, когда вы сказали, что начнут печатать Мишу… Я подумала, что вы имеете отношение к Михаилу Булгакову. Бывают в жизни самые невероятные совпадения! Ведь бывают!
– Случаются, – усмехнется Татьяна Николаевна и отвернется от девушки, чтобы она не заметила навернувшиеся на глаза слезы.
Этот разговор состоится почти через полвека после времени, когда мы прервали повествование о жизни Татьяны Лаппы. А тогда ее отец построил новую Казенную палату, торжественно открыл ее, и податные инспекторы заняли свои места за свежевыкрашенными столами в просторных светлых комнатах. Казенная палата выглядела солидно, как и подобает серьезному учреждению, призванному работать для благоденствия страны. Вечером этому важному событию был посвящен банкет с торжественными речами, идущими от сердца тостами, с обильной едой и выпивкой. Тасю, конечно, на банкет не пустили, но она знала, что на нем хвалили отца. Они с братом, принаряженные по случаю праздника, пошли гулять по Аннинской улице.
Они гордо ступали по центральной улице, ведя на поводке подаренного им породистого ирландского сеттера по кличке Рамзес. Жизнь была спокойной и чудесной.
Вскоре началась война с Японией. Дети смотрели с балкона своей квартиры военный парад, казачьи скачки. Немного подорожали продукты. Но война была далеко от Омска, почти не повлияла на привычный ход жизни, если не считать проводы солдат на войну, сопутствующие им рыдания родных и пьяные объятия новобранцев, громкие победные речи офицеров.
У Тани с Женькой в Омске прибавились два братика – Костя и Коля. Евгения Викторовна и нянька занимались ими, меньше внимания уделяя старшим детям, которые уже ходили в гимназию. За Таней стал ухаживать один бойкий гимназист и подарил ей свой гимназический герб с бантом. Таня смутилась – с таким проявлением чувств к себе, да еще от чужого мальчика, она столкнулась впервые – и не нашла ничего лучшего, как отшвырнуть герб в сторону. После этого Таню обругал и даже ударил Женька, так как он обещал этому мальчику, что сестра примет от него герб и поблагодарит за подарок. Но ссора вскоре забылась. Запомнилось, что зимой, в жестокие морозы, когда серело небо, мрачная дымка наступала с горизонта и хрустел под ногами снег, на Таню и Женьку напяливали теплые эскимоски с капюшонами. Дети смеялись, с радостью облачались в эти наряды.
Николай Николаевич старался дать почувствовать близким, что живут они не в дыре, что всякое место имеет свои прелести и от человека зависит, как он устроит свою жизнь где угодно. Он разбил цветник, где летом полыхали гвоздики и радовали глаз левкои. Однажды усадил семью в два тарантаса и повез по голой степи. Домочадцы не скрывали удивления, пока их взорам не открылись два чудесных оазиса – два озера, Рыбачье и Тихое, в одном из которых плавали лебеди. Посреди озера Тихого возвышалась тонкая в основании, похожая на бокал гора Синюха. Они стали приезжать сюда часто. Останавливались на самом берегу озера в доме у знакомого землемера. Неподалеку ставили свои живописные юрты киргизы.
Таня застала киргизов такими, какими они были в начале девятнадцатого века, – соблюдающими национальные традиции и обычаи. В загоне киргизы держали лошадей. А когда выпускали их на пастбище, Таня с Женькой гладили им гривы и удивлялись, что дикие животные совсем не боятся людей.
– Чувствуют, что мы их не обидим, – объяснял поведение лошадей Женька, – к тому же они полезные – дают кумыс. Смотри, как мама от него располнела.
И действительно, худенькая Евгения Викторовна заметно набрала вес. Николай Николаевич добродушно подшучивал над чрезмерным увлечением жены новым для нее и «пользительным» напитком.
– Не все же время мы будем жить рядом с этими чудесными лошадьми, – говорил он ей, – так что набирай вес впрок. Я не против!
Николай Николаевич Лаппа был не только деловым казначеем. Просиживая допоздна за работой, он улучал момент полюбоваться природой, приучал к общению с нею детей. Любил, когда в доме царило веселье, считал, что оно разнообразит и продлевает жизнь. Он часто вывозил семью на пикники, приглашал в гости друзей и родных. Лето проводил с семьей на даче в деревне Захламино и местечке, называемом Боровое, считая, что закалка, полученная в нежном возрасте, пригодится детям позднее. Возможно, она действительно помогла Тане выжить в труднейшие холодные и нищие годы, о скором наступлении которых тогда, слава богу, еще не думали.
Отец столь блестяще наладил дело в Казенной палате Омска, что его повысили по службе и перевели в Саратов. На прощание сослуживцы подарили ему набор столового серебра на двенадцать персон, а еще раньше, на съездах податных инспекторов, где по окончании слушаний накрывался стол на сто человек, Николай Николаевич получил в подарок две дорогие китайские вазы и серебряный самовар. Таню с Женькой, уже повзрослевших, пускали на эти вечера, и там для них было раздолье. Они бегали вдоль столов, и никто из гостей не бранил их. Таня понимала, что такое отношение к ним – заслуга отца, безупречной службой добившегося высокого звания действительного статского советника.
От Омска Евгения Викторовна с детьми поездом добралась до Самары. На вокзале их встретил отец и преподнес матери букетик ландышей, искренне нежно, что было для Тани выражением настоящей любви, которая не проходит ни со временем, ни под влиянием обстоятельств, если семья крепкая и зиждется не на расчете, а на уважении и любви, возникших с юных лет. Таня радовалась за родителей и мечтала встретить такого человека, с которым могла прожить всю жизнь в любви и согласии, избегая споров и конфликтов, а если они все-таки возникли бы, то немедленно гасить их, уметь прощать слабости друг друга.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?