Текст книги "Вольф Мессинг. Судьба пророка"

– Здравствуйте. А я вас на руках носил…

– Как это на руках? – удивился Сталин.

– Первого мая… На демонстрации…

Сталина заинтересовало положение в Польше, мои встречи с Пилсудским и другими руководителями Речи Посполитой. (И это тогда, когда Польша была захвачена немцами?! – В. С.). Индуктором моим он не был.

После довольно продолжительного разговора, отпуская меня, Сталин сказал:

– Ох и хитрец вы, Мессинг!

– Это не я хитрец, – ответил я. – Вот вы так действительно хитрец!

М. И. Калинин незаметно потянул меня за рукав».

Удивляет в этой сцене многое: и доставка Мессинга в Москву не на поезде, а на машине, что с ночевкой значительно увеличивало переезд; и неожиданное появление в комнате Калинина. Непонятно, в чем заключалась хитрость Мессинга, обычно человека прямого и честного. Впрочем, не лесть и подобострастие, к которым Сталин привык, а именно честность считал он хитростью. И наконец, поражают смелые слова Мессинга: «Вот вы так действительно хитрец!» Если они и прозвучали, то, значит, Мессинг «прочитал» Сталина, понял его сущность, «двойное дно», разницу между словом и делом. И даже за это не заслужил упрека вождя. Может, тот растерялся от неожиданно сказанной ему в лицо правды? Сомнительно. В любом случае похвалим литзаписчика за эту сценку, в которой Мессинг предстал героем, без каких-либо преувеличений, возможно, даже сам не подозревая об этом.

Вся жизнь – проверка

Мессинга вывели из Кремля, посадили в машину, из окна которой он увидел лишь кусочек центра столицы. Вольфу предстояло жить в Москве, но об этом ему не подсказывали даже качества ясновидца. Он с волнением ожидал следующих дней – дадут ли ему работу и какую. Но два дня к нему в номер лишь приносили еду. На третий день заявился человек в темно-сером костюме и форменной фуражке и повез в банк.

– Проверим ваши способности, – сказал он.

– Зачем? Я – Вольф Мессинг!

– Знаю, – ответил человек, – но одно дело быть Вольфом Мессингом там, другое дело стать им здесь.

– Что? Тут другие люди?

– Другие! Советские! – с пафосом произнес человек в фуражке.

Мессинг с опаской посмотрел на него. С первых шагов жизнь на советской земле показалась ему странной и непредсказуемой. Он попал сюда неподготовленным, его не встретили, по уже сложившейся традиции, как почетного гостя. У него не было опытного импресарио. И самое неловкое – Вольф очутился в России без знания русского языка. Он не мог разговаривать, выучив лишь отдельные слова. С помощью этих слов, жестов удавалось понять собеседника, но не всегда точно. В книге мы не будем коверкать язык Мессинга, что затруднило бы, и без особого смысла, повествование о нем.

Итак, Мессинга привезли в Госбанк и поручили получить 100 тысяч рублей по чистой бумажке. Опыт этот едва не кончился трагически. Вот как он описан в мемуарах: «Я подошел к кассиру, сунул ему вырванный из школьной тетради чистый листок. Раскрыл чемодан и поставил его у окошечка на барьер. Пожилой кассир посмотрел на бумажку. Открыл кассу. Отсчитал сто тысяч. Для меня это было повторением того случая с железнодорожным кондуктором, которого я заставил принять бумажку за билет. Только теперь это не представляло для меня, по существу, никакого труда. Закрыв чемодан, я отошел к середине зала. Подошли свидетели, которые должны были подписать акт о проведенном опыте. Когда эта формальность была закончена, с тем же чемоданчиком я вернулся к кассиру. Он взглянул на меня, перевел взгляд на чистый тетрадный листок, насаженный им на один гвоздик с погашенными чеками, на чемодан, из которого я стал вынимать тугие нераспечатанные пачки денег… Затем неожиданно откинулся на стуле и захрипел… Инфаркт? К счастью, он потом выздоровел».

Мессингу не понравилась ни эта бесчеловечная проверка, ни другие, участившиеся. Он читал мысли их организаторов, они относились к нему недоверчиво, как к врагу, считали опасным, способным на преступление, на шпионаж: «Врешь ты все… Только спусти с тебя глаз. Такие способности, да чтобы их для себя не использовать может только идиот… А ты все сечешь. И притворяешься, что не знаешь языка. Понимаешь все, когда от тебя требуют. Хочешь войти в доверие, вызнать то, что тебе нужно, а потом передать связному, который, возможно, живет в одной с тобой гостинице, шпионская морда!»

Мессинг не понимал такого отношения к себе, мысленно восклицая: «Ведь я не совершил ни одного непорядочного поступка!», был раздражен этим и еще многим, что предстояло ему испытать, но благодарность к стране, спасшей его от гибели, перевесила все унижения и обиды. Единственный вид протеста – не учить русский язык, пусть всегда его принимают за шпиона и выпучивают глаза, когда узнают, что он – Вольф Мессинг.

Последнее проверочное задание дал сам Сталин – войти без пропуска в его кабинет. Надо было миновать три поста, что для Мессинга труда не составило, – это легче, чем освободиться из карцера в немецком полицейском участке. Когда Сталин увидел вошедшего Мессинга, он резко вскинул брови:

– Не люблю халтуру.

– Я тоже, – побледнел встревоженный Мессинг.

– А вы, Вольф Григорьевич, настоящий волшебник. Я уверен, что мы еще будем полезны друг другу. А пока… – Сталин прищурился, и столько коварных мыслей закружилось в его голове, что Мессинг, пытаясь прочитать их, запутался и наморщил лоб. – А пока… поезжайте в Брест. Вы там перешли границу?

– Там рядом Польша, где я находился.

Сталин вдруг рассмеялся:

– Мой друг оценил вашу голову в двести тысяч марок. У нас своя валюта – патриотизм. Наши люди не продаются и не покупаются. Не хотите ли вы показать свои психологические опыты трудовому крестьянству Брестской области?

– Пожалуйста, – ответил Мессинг, – в колхозах, в городах, где пожелаете.

– В городах, пожалуй, рановато, – заметил Сталин. – Со временем наши ученые составят специальную аннотацию, предваряющую ваше выступление, с которой вы сможете показывать свои опыты даже нашему партактиву. А пока, – вдруг улыбнулся Сталин, – у меня будет свой ясновидящий. И надеюсь, вы не предадите меня, как Ганусен Адольфа, не сфальшивите, как Гаммоне перед Наполеоном, испугавшийся сказать ему правду о предстоящем поражении. У меня есть историческая справка по этому вопросу. Вы не замечены ни в обманах, ни в предательствах. Пока поезжайте в Брестскую область. Товарищи там уже предупреждены о ваших гастролях, – заключил Сталин и стал читать что-то напечатанное на машинке, показывая этим, что встреча закончена.

Нервные силы Мессинга были так истощены, что почти весь путь до Бреста он проспал и потом никак не мог определить: действительно ли он устал или находился в состоянии каталепсии? Мессинг не чувствовал тяжести своего тела, почти неуловимо билось сердце. Кондуктор, заметив неладное, особенно после того как Мессинг дважды не отреагировал на его предложение «испить чайку», решил на большой остановке в Минске вызвать станционного врача. Внешне пассажир поезда, недвижимо лежавший на спине, не подавал никаких признаков жизни, но в его сознании горели деревни, взрывались дома и, сраженные пулями, осколками снарядов и бомб, падали на землю люди. Мессинг видел, что Гитлер обманет своего друга Сталина, что скоро война перекинется на Россию, совершенно не подготовленную к ней – нет ни достаточного количества современной техники, ни хорошо обученных военных кадров: одни перекочевали в лагеря, другие расстреляны как враги народа. Однако открывать свою тайну диктатору, за которым тянется кровавый шлейф, дело опасное… Возможно, диктатор не поверит или предсказанное будущее его не устроит. Еще хорошо, если ясновидящего объявят шарлатаном и дело обойдется этим. Кстати, настоящих телепатов – единицы, а шарлатанов пруд пруди. Правильно и справедливо, когда фокусник выдает себя за фокусника, не более.

Мессингу позднее понравился в России фокусник Дик Читашвили, виртуозно работавший с картами, сигаретами и совершенно незаметно достававший из-под широких юбок ассистентки глубокие тарелки с плававшими в воде живыми рыбками. А в Польше с удовольствием наблюдал, как обаятельный факир Бен-Алли ловил руками пули, выпущенные из специального оружия. Но когда один офицер предложил выстрелить в него из собственного пистолета, Бен-Алли при в многочисленной публике заметил: «Уважаемый господин, неужели вы на моем месте захотели бы быть убитым за несколько грошей?!» Его ответ заставил всех улыбнуться.

Мессинг смеялся вместе с другими зрителями, когда фокусники сами «разоблачали» свои номера, но так, что их секрет оставался нераскрытым. В то же время он презирал артистов-угадывателей, работающих по коду. На сцене появлялся один из них, ему крепко завязывали глаза, второй выходил в зал и говорил: «Я нахожусь рядом с военным». Четыре слова означали: звание полковник. «Он орденоносец. Говорите смелее». По коду это соответствовало тому, что военный награжден орденом Красного Знамени. Один такой «прорицатель» даже придал номеру политическую окраску. Он выступал вместе с кореянкой и в заключение спрашивал у нее: «Ким, вы по национальности кореянка, но почему так хорошо знаете русский язык?» И она с гордостью отвечала ему строчками из стихотворения Маяковского: «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин!» Этому номеру эстрадное начальство открыло широкую дорогу.

Вольф Григорьевич не читал Маяковского, но относился к нему неуважительно, узнав, что тот первым выступил за предложение снять с великого певца Шаляпина звание народного артиста после того, как тот покинул Россию. Мессинг был знаком с Федором Ивановичем, их гастрольные пути не раз скрещивались, чтил его как уникального певца и личность. Шаляпин никак не мог понять, почему у него отняли дом на Садовой-Кудринской улице. «Вольф Григорьевич – говорил он, – ведь я никого не угнетал, не эксплуатировал. Купил особнячок за деньги, полученные в театрах. Кстати, вы не читали обо мне рассказов Власа Дорошевича? Отличный русский фельетонист и писатель. Оказалось, что он находился в Риме перед моим первым приездом туда на гастроли. Местные знатоки оперы наняли специальных людей, чтобы они освистали меня. Дорошевич удивился и спросил у них, почему они делают это, даже не услышав, как я пою. „А потому, – ответили они, – что приезд певца из России в Италию – это наглость. Это все равно что Россия закупила бы в Италии пшеницу“. Правда, остроумно? А сейчас Россия выпрашивает пшеницу у кого возможно. Недавно (в 1923 году. – В. С.). Гувер прислал из Америки целый транспорт с мукой. Да, странные времена наступили в России, Вольф Григорьевич. И Рахманинов не понимал, почему у него отняли имение (великолепный красивый белый рояль, на котором он играл последний концерт, находится в музыкальном музее Кисловодска. – В. С.). Он играл, наверное, для последних разбирающихся в классической музыке зрителей. Сейчас они, как и я, разбрелись по свету, кто куда…» Мессинг в недоумении разводил руками…

Вольф Григорьевич числился в концертном объединении «Мосэстрада» в отделе оригинальных жанров вместе с фокусниками, жонглерами, акробатами и столь ненавистными ему «угадывателями мыслей» по коду. Их дешевый трюк в повести «Штосс в жизнь» едко и остроумно разоблачил до сих пор не занявший подобающее ему высокое место в русской литературе смелый и талантливый писатель Борис Пильняк, немец по национальности (его настоящая фамилия Вогау – В. С.), расстрелянный в сталинские времена. Действие его повести, в частности, отражает предвоенную концертную жизнь Минеральных Вод. «Муж опустился к рядам, чтобы принять вопросы, и склонился над критиком Леопольдом Авербахом. Тот, посоветовавшись коллективно с драматургом Киршоном, шепотом спросил: когда приедет их друг прозаик Либединский?

– Жанна, будьте внимательней! Отвечайте, мадемуазель! – крикнул муж тоном циркового наездника.

М-м Жанна ответила не сразу, она опустила голову, напрягая мысль, и бессильно опустила руки. У нее был звонкий голос, картавый на «р».

– Я п’ислушиваюсь… Я вижу… вы сп’ашиваете о вашем друге Юрии Либединском… Я вижу… он п’иедет, мне кажется, в начале июня…

– Дальше, Жанна! Мадемуазель, дальше! – крикнул муж и отошел от Авербаха, склоняясь над военкомом. – Дальше, мадемуазель, внимательней!

– Я п’ислушиваюсь… Я вижу… вы а’тиллерист, вы служите в Москве. – М-м Жанна подняла голову, глаза у нее был детские. – Вас зовут Исидо Мейсик, вам двадцать семь лет…

Военком был поражен, он спрашивал, в каком полку он служит, сколько лет.

М-м Жанна отвечала быстрее, чем он задавал вопросы. Военком сдвинул фуражку на затылок, явно вспотев.

– Дальше, Жанна! Скорее! Внимательней! – кричал муж, склоняясь над ответственным работником.

Ответственный работник, в халате, в кепке, тесемках, спрашивал: изменяет ли ему жена? Как ее зовут?

М-м Жанна опустила глаза, вид ее был беспомощен.

– Вашу жену зовут Надеждой, – сказала она беспомощно и тихо. – Нет, она не изменяет вам, нет… она верная жена. Но я п’ислушиваюсь, я вижу, как вы изменяете своей жене…

Ряды захохотали. Совработник заерзал на стуле».

В конце концов Мессингу уже после войны удалось перейти в отдел сатиры и юмора «Москонцерта», где работали Смирнов-Сокольский, Миров и Новицкий, Миронова и Менакер, а также вне штата виднейшие артисты театров, в том числе Игорь Ильинский, до сих пор непревзойденный комик оперетты Григорий Ярон, блестящий артист и красавец Кторов… Мессинг там тоже только числился и, как рассказал мне бывший заведующий литературной частью отдела Ефим Захаров, получал максимальную ставку артиста разговорного жанра, с учетом надбавки за гастроли и за мастерство, что в сумме составляло около сорока пяти рублей. Столько же получал в «Ленконцерте» Аркадий Райкин. Однажды на его концерт пришла министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева и, зайдя за кулисы, выразила удовлетворение его программой и неожиданно для артиста предложила:

– Запойте, Аркадий Исаакович!

– Зачем? – удивился Райкин.

– Вы на сцене работаете три часа, а получаете… Но если споете хотя бы две-три песенки, то мы сможем добавить к вашей ставке еще двадцать пять процентов, за совмещение жанров.

Райкин воспользовался ее советом, не ради денег, а для разнообразия репертуара. Через год в программе «Времена года» он уже исполнял четыре песни, одна из которых стала очень популярной: «Ты ласточка моя, ты зорька ясная, ты в общем самая огнеопасная».

Забежав несколько вперед в жизни нашего героя, открутим ленту повествования назад и остановим ее на поездке в Брестскую область.

Поезд простоял в Минске полчаса. Вызванный кондуктором молодой врач суетился вокруг Мессинга, прощупал его пульс, приложил ухо к сердцу, приподнял веки.

– Вы очень ослаблены, – сказал он, – старайтесь не засыпать, читайте книгу, смотрите в окно…

– Но мне чертовски хочется спать! – нервно произнес Мессинг.

– Ни-ни! – запретил врач. – У вас был слишком глубокий сон! Потому при общей слабости… Извините, товарищ, но вы можете не проснуться… Поверьте мне…

– Я проснусь, – улыбнулся Вольф Григорьевич.

– Не шутите, – сказал врач, – я слышал, что в Польше есть телепат и ясновидящий, который впадает в каталептический сон и сам выходит из него. Но вы же не он, не Вольф Мессинг!

– Почему? – удивился Вольф Григорьевич и потянулся к висящему на крючке пиджаку за паспортом.

– Не разыгрывайте меня! – буркнул врач. – Наверное, вы и Пушкин, и Александр Македонский!

Мессингу не понравился издевательский тон врача, его самонадеянность, и он закричал:

– Поезд тронулся! Вы не успеете выйти! Спешите к выходу!

Врач сломя голову рванулся в тамбур и со страхом в глазах спрыгнул с подножки стоящего поезда.

На вокзале в Бресте Мессинга встретил директор филармонии. Лицо его выражало радушие, осторожность и бдительность одновременно.

– У нас пограничный район, – сдвинул он брови, – каждая сотня метров под наблюдением. Народ в основном передовой, грамотный. В суеверия и гадалок не верят, тем более в ясновидящих. Но под знаком государственной филармонии сборы будут. У вас большая ставка, Вольф Григорьевич!

– Я объехал с концертами весь мир!

– Капиталистический, – с укором заметил директор, – а у нас Страна Советов. Выступать перед нашими людьми – высокая честь. У вас был администратор?

– Импресарио, – сказал Мессинг.

– Он, видимо, драл с вас три шкуры? По закону каменных джунглей, где человек человеку волк, где играют музыку для толстых!

Вольф Григорьевич понял, что директор намекает ему на взятку.

– Я отблагодарю вас, – брезгливо произнес он.

– Вот спасибочки, – улыбнулся директор, – каждый одиннадцатый концерт. Как полагается. Как все другие артисты. А концертов я вам нащелкаю. По три в день. – Директор вдруг замялся и покраснел, изобразив на лице страдальческую гримасу: – Мне, конечно, рекомендовали вас из самого центра. Но отвечать за вас мне. Я беру вас на свой страх и риск. У меня – семья. Скажите честно, Вольф Григорьевич, вы не связаны? Ни с кем? Ведь вы говорите по-польски, по-немецки.

– И на иврите, – добавил Мессинг.

– Тоже язык? Что-то не слышал, – удивился директор филармонии, – у нас его не знают. Он не опасен. А вот немецкий… На нем можно договориться с любым шпионом…

– Я бежал от немцев! – с негодованием заметил Мессинг.

– Знаю, знаю, осведомлен, – затараторил директор и неожиданно помрачнел. – А вдруг? А все-таки? У нас каждая сотня метров под наблюдением!

– При чем здесь я? – сдерживая негодование, спросил Вольф Григорьевич. – Я буду показывать психологические опыты. Отгадывать мысли на расстоянии.

– Это невозможно! – категорически заявил директор. – Не запрещено, но невозможно. Вам их будут передавать? Кто именно? Подставной человек? Мне о нем ничего не сообщали!

– Будут подсказывать индукторы – сами зрители, – стал нервничать Мессинг. – Я – телепат. Могу предсказать то или иное явление…

– Вот те раз! – удивился директор. – Тогда скажите, Вольф Григорьевич, у меня жена в положении. Кого нам ждать – мальчика или девочку?

– Мальчика.

– Это правда? А мы с женой ждем девочку, – обидчиво заметил директор. – И еще я забыл сказать… Жаль, что с вами нет аккордеониста. Было бы веселее.

Неделя до отъезда в область прошла в сплошном кошмаре. Мессинга несколько раз арестовывали прямо на улице, принимая за шпиона. Художественный руководитель филармонии, в прошлом директор хлебозавода, проверял его номера, с которыми он выйдет к публике. Хотя Мессинг выучил необходимые фразы на русском языке, к нему приставили «переводчика», крупного мужчину военного склада, начинавшего утро с зарядки и обливания водой из-под крана. Ходил вместе с ним обедать, рассчитывался с официантом, радостно замечая:

– Из бюджета не выходим. И мороки с вами меньше, чем я думал И в еде вы неразборчивы. Может, под меня подделываетесь? Хотите, чтобы я расслабился? Потерял бдительность? Не обижайтесь, Вольф Григорьевич, я шучу.

«Враг подслушивает!» – показал он Мессингу табличку, висящую у телефона-автомата, а однажды тихо подкрался к нему сзади и, перейдя на фальцет, завопил: «Хенде хох!» («Руки вверх!») Наверное, рассчитывал, что от испуга Мессинг поднимет руки и выдаст себя как немецкого шпиона.

Вольф Григорьевич растерялся, но быстро овладел собой, повернулся к «переводчику» и, как мог спокойнее, произнес:

– Руе (тише), а то арестуют не меня, а вас.

Наконец бригада артистов выехала в район. Мессинга не смущали дребезжащий на каждом ухабе автобус, пыльная дорога. Первый же концерт принес желанный успех, радость того, что он сможет успешно выступать в новой для него стране. Но, увы, слежка за ним усилилась, «переводчик» почти не отходил от него и после концерта обязательно набивался «на чаек». Вольф Григорьевич не раз объяснял ему, почему он бежал от Гитлера.

– Хорошо, в это я верю, – соглашался «переводчик», – но почему никто не выдал вас немцам? Ведь двести тысяч марок, обещанные за вашу голову, очень большое вознаграждение!

– Есть еще честные, благородные люди, – объяснял Мессинг. – На всякий случай я изменил внешность, отпустил длинные волосы, чтобы быть похожим на художника или музыканта, выходил на улицу только ночью, скрываясь у своего друга.

Искусство Мессинга искренне заинтересовало партийного руководителя Белоруссии Пономаренко. Находясь в Брестской области, он дважды побывал на его выступлениях. Изумлялся увиденным, но верил в способности Вольфа Григорьевича, при всех артистах и директоре филармонии благодарил за доставленную радость. После этого слежка за Мессингом ослабла, но «переводчик» нет-нет да и задавал ему иногда провокационные вопросы.

– Мы выступали в Березах. Вы там ничего не заметили?

– Вроде ничего.

– А танки?

– Какие танки? – удивился Мессинг. – Я был там только на базаре. Покупал клубнику.

– Слава Богу! – с облегчением вздохнул «переводчик».

– Вы верите в Бога? – спросил Мессинг.

– Боже упаси, Вольф Григорьевич! – вздрогнул «переводчик». – Это я к слову! Как вы могли такое подумать? Кстати, Брестскую область мы отработали. Начальство посылает нас в Одессу и Харьков. Очень большие города. Сдюжите, Вольф Григорьевич?

Мессинг хотел сказать ему, что «сдюжил» даже в Буэнос-Айресе, но благоразумно промолчал. На Украине концерты проходили на «ура». Восхищенные зрители вставали после его выступлений и бурно аплодировали. Находились скептики, которые утверждали, что в ухо телепата вмонтировано подслушивающее устройство. Это были в основном преподаватели марксизма-ленинизма из местных вузов и некоторые партийные работники. Они являлись к директорам филармонии, просматривали документы, по которым работал Мессинг, и удалялись мрачными. Кое-кто писал доносы, но в центре на них не обращали внимания, зная, что Мессингу разрешил выступать сам Сталин.

Вольф Григорьевич радовался: новая родина признала его. Смущал только «переводчик», которого сменил потом писатель-прозаик Виктор Финк. Он немногим отличался от «переводчика», был пожалуй, более настырным и постоянно крутился возле Мессинга.

– Вы знаете, Вольф Григорьевич, после вас в Брестскую область послали Ансамбль песни и пляски НКВД, который курирует сам Лаврентий Павлович Берия, – заметил Мессингу сопровождающий. – После колдуна туда направили здоровый, партийно подкованный коллектив. Так что о вас и ваших штучках там уже позабыли.

Мессинг сжимал губы, чтобы сгоряча не возразить этому злобному человеку, который, кстати, не лгал насчет ансамбля. Он действительно приехал после него в Брест. С началом войны по приказу Берии в последний состав, уходивший из Бреста, посадили ансамбль и три вагона набили декорациями.

С каждым концертом Мессинг обретал уверенность в себе, жизнь в новой стране сулила ему перспективы, о которых он мог только мечтать.

И обрадовался, когда в начале июня его направили выступать в Грузию. Однако через неделю, прервав гастроли, его вызвали в Москву. Ночью Мессинга разбудил громкий стук в дверь гостиничного номера. За ней стояли «переводчик» в форме майора и еще несколько военных.

– Вылетаем в Москву! Срочно! – приказал майор. – Не ешьте, не брейтесь. Все это сделаете потом. Надевайте костюм, собирайте чемодан и спускайтесь вниз, к машине. Быстрее!

«Кукурузник» жужжал, рывками продвигаясь вперед. Он то проваливался вниз, то взмывал на порывах теплого ветра. Мессинг и раньше попадал в подобные ситуации, но благодаря своим редким способностям головокружения и тошноты не чувствовал. В отличие от сопровождающих.

В Москве майор вышел из машины посеревшим, спустился по трапу неуверенно, покачиваясь, и с удивлением посмотрел на вполне здорового Мессинга. Покинув здание аэропорта, еле вымолвил:

– В гостиницу.

Майор, Мессинг и еще двое сопровождающих с трудом втиснулись в «эмку» и молча доехали до гостиницы. Там майор распорядился выделить Мессингу номер и исчез на четыре дня, что крайне удивило Вольфа Григорьевича. Он не знал, что Сталину поступали сообщения от перебежчиков через польскую границу, от наших резидентов в Германии и Австрии, от Зорге из Японии, что Гитлер готовится напасть на Советский Союз. Даже называли дату – 22 июня, но Сталин не хотел верить в предательство друга Адольфа, с которым через Молотова и Риббентропа заключил секретный договор о разделе Европы. Договор выполнялся, и нападение на СССР казалось Сталину немыслимым, но на всякий случай он хотел иметь рядом своего ясновидящего и срочно вызвал его с гастролей.

О тех июньских днях, проведенных Мессингом в одиночестве, рассказывает его хорошая знакомая Татьяна Лунгина. Ее книга «Вольф Мессинг» вышла в Нью-Йорке в 1989 году на английском зыке, а фрагменты опубликовал в переводе на русский журналист и писатель Николай Непомнящий. Вот что рассказывает Татьяна Лунгина о своем знакомстве с Мессингом: «…было июньское утро 1941 года. Я сидела в московской гостинице и ждала представителя из Средней Азии. Мне было восемнадцать лет. За год до этого меня среди других ребят отобрали для съемок в фильме об Артеке. Мой дебют удался, и мною заинтересовались работники киностудии. Я узнала только, что мне предстоит выехать туда для съемок, и с нетерпением ожидала встречи, предвкушая море впечатлений. Тут моим вниманием завладел мужчина в сером костюме и больших роговых очках на слишком широком для его лица носе. Он все время сжимал и разжимал кулаки, нервничая. Казалось, он кого-то ждал. Потом подошел ко мне и сел рядом. Его взгляд был пронзительным, слегка ироничным и каким-то усталым. Улыбнувшись, он произнес:

– Шейне медхен!

Я немного смутилась тем, что он назвал меня красивой девушкой. (В предвоенные годы почти во всех школах изучали немецкий язык, надеясь на многолетнее и доброе сотрудничество с Германией. После начала войны переводчиками с немецкого нередко были выпускники школ, имевшие пятерки по немецкому. – В. С.). Потом спросил по-русски с сильным акцентом, как меня зовут. Я сказала: Таубе (голубь), но обычно – Таня.

– Тайбеле, – повторил он. – Маленький голубь? Вы здесь ждете кого-то?

Пока я говорила, он сидел закрыв глаза и опустив голову. Потом сказал:

– Нет, ничего этого не будет.

– Чего не будет?

– Ничего. Ни фильма, ни путешествия. И надолго.

Он проговорил каким-то особым голосом пророка, потом встал и ушел…

Через несколько дней началась война».

Вольф Григорьевич знал о ее начале и понял, что Сталин вызвал его в Москву уточнить это. Но прошел первый день пребывания в столице, второй, третий, а майора все не было.

Он заявился среди ночи 22 июня. Рассвет еще не наступил. Его приход не удивил Мессинга. Сегодня утром должна была начаться война с Германией. «Эмка» отвезла их в Кремль. Там Мессинга провели в зал с лепными украшениями, где находилось несколько человек. Мессинг сразу почувствовал, что все они до единого волнуются и кого-то ожидают. Он стал всматриваться в лица, узнал Молотова, Калинина, Берию, Микояна, Ворошилова, Жукова, Буденного, Василевского, и вздрогнул, встретившись взглядом с главным прокурором страны Вышинским. Мессинг сталкивался в своей жизни с убийцами, знал о существовании в прежние века графа Дракулы и других вампиров, о кровожадности маньяков, но такого кровопийцу не встречал никогда. Обмяк от страха и сел вдалеке от всех на край дивана. Он никак не мог привыкнуть к тому, что находится рядом с этими людьми. Людьми ли?

– Светает, – заметил генерал с высоко поднятой головой.

– Вы так думаете? – невпопад, задумчиво произнес Микоян, глядевший в окно. – Может, еще подождем, товарищ Жуков?

– Подождем, – согласился генерал, но Мессинг прочитал его мысли о том, что Сталин не приедет, что он может предать любого из сидящих в этом зале.

– Ладно, – тихо вымолвил бледный и растерянный маршал Ворошилов. По званию выше Жукова, он должен был сам принимать решение, но почему-то, видимо для того, чтобы успокоиться, мысленно читал стихи о себе, написанные детским поэтом Львом Квитко: «Климу Ворошилову письмо я написал: „Товарищ Ворошилов, народный комиссар…“ Это уловил Вольф Григорьевич. И не раз. Стихи, вероятно, успокаивали Ворошилова.

– Может, спиваем? Хором. Могу один, – вдруг предложил Буденный. – Для разрядки. Я и сплясать могу. Гопака! – И вопросительно посмотрел на Василевского.

«Ты, гад, на что угодно пойдешь, лишь бы угодить Сталину, – прочитал Мессинг мысли генерала. – Тебя и оставили у власти, потому что ты ничтожество!» Василевский сделал вид, что не услышал Буденного.

– Видели, как ты танцуешь гопака, – нервно заметил Молотов, сверкая черными зрачками через пенсне и нервно теребя в руках лист с текстом, отпечатанным на машинке.

Генерал Жуков окинул наркома иностранных дел презрительным взглядом, словно хотел сказать: «Разве ты ровня Литвинову? Он был настоящим дипломатом, а у тебя жену отнимут, и то промолчишь в тряпочку, размазня!» Вольф Григорьевич потом удивился прозорливости генерала.

В комнату вошел незнакомый Мессингу человек с грустными глазами, в безукоризненно чистом белом халате. Взгляды присутствующих устремились на него. Вероятно, это был личный врач Сталина.

– Иосиф Виссарионович не верит в происшедшее, – сам удивляясь сказанному, произнес врач, умолчав о том, как выяснил Мессинг, что Сталин бредит. Говорит, что его обманывают, что ему мстят Тухачевский, Блюхер, Якир и другие объявленные им предателями командармы, а на замечание врача, что их нет в живых, Сталин вскрикнул как помешанный: «Нет, они живые, я вижу их глаза, их пронзающие меня взгляды, мое сердце. Уберите их, доктор! Немедленно!» Доктор сказал, что вывел их из комнаты. «И закройте дверь на ключ!» – приказал Сталин.

– Как он может не верить?! – изумился Жуков. – Когда враг шагает по нашей земле, обстреливает заставы, горят приграничные деревни!

Внимание Мессинга вновь привлек Ворошилов, мысленно твердящий про себя песню: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим!»

– Не преувеличивайте, товарищ Жуков! – вдруг услышал Мессинг каменный голос Лаврентия Павловича Берии, укрывшегося от всех в темном углу зала, как в засаде. – Я предупреждал о готовящемся нападении, мои люди не раз сигнализировали об этом, но у товарища Сталина было другое мнение. Он верил своему другу Адольфу. Имел основание. Мы, грузины, народ гостеприимный, доверчивый, – мягко улыбнулся Берия.

– Правильно думает товарищ Сталин! – воскликнул Буденный. – Может, это не война началась, а военные маневры. Жаль, что в них не участвует моя конница!

– Твою конницу уничтожил бы один вражеский пулемет, – иронично заметил генерал Василевский, и Буденный от обиды стал нервно разглаживать свои длинные, торчащие, как у клоуна, усы.

– Спивать не будем! Пора сообщить о начавшейся войне народу! – заключил генерал Жуков.

– Пожалуй, пора, – вышел в центр зала Берия. – Часа через два-три. Пусть люди выспятся. Вы со мною согласны? – посмотрел на Молотова, у которого от волнения запрыгало пенсне на носу, задрожали губы. – Как чувствует себя наш великий товарищ Сталин? – обратился Берия к врачу.