Текст книги "В Петербург со своими бандитами"

Варвара Клюева
В Петербург со своими бандитами

Предуведомление

До сих пор мне приходилось описывать события, в эпицентре которых находилась я сама. Но вот случилось то, что рано или поздно должно было случиться, – судьба развела актеров человеческой комедии по разным подмосткам, и те, кому выпало играть роль на одной сцене, не имели возможности следить за другой.

Что было делать? Разбить повествование на несколько эпизодов, объединенных общим местом действия и изложенных с точки зрения кого-то из участников? Не удалось – от соавторства все отмахнулись. Взять псевдоним и рассказать обо всем будто бы со стороны? Многие так и поступают, но мне это показалось как-то чуднo: допустим, придется написать фразу «Варвара умна и красива» – несомненная правда, но немного неловко.

В конце концов пришлось остановиться на комбинированном варианте: события, в которых мне довелось поучаствовать, описаны мной, прочие же восстановлены близко к тексту по магнитофонным записям устных рассказов остальных персонажей, а для объективности приведены к общему знаменателю, то есть изложены от абстрактного третьего лица.

Что из этого вышло – судить не мне.

В. К.

I

Всяк лечит душевные раны по-своему. Одни щедро дезинфицируют алкоголем, другие умасливают чем-нибудь вкусненьким, третьи глушат боль острыми ощущениями, четвертые предпочитают в качестве лекарства здоровый воздух гор, лесов или морских побережий, пятые исцеляются, отлеживаясь под пушистым пледом с любимой книгой в руках, шестые, напротив, обращаются к трудотерапии. Кто-то ищет утешения в сочувствии окружающих, изливая горечь родным и знакомым, а то и первому встречному; кто-то уходит в себя и занимается самокопанием, а кто-то поднимает себе настроение, срывая злость на подчиненных или упиваясь видом чужих несчастий; ну а некоторые прибегают к таким радикальным средствам, как крепкая веревка, бритва или пистолет.

Возможно, это покажется кому-то странным, но у меня тоже есть свое лекарство. Почему странным, спросите вы? Дело в том, что большинство моих знакомых полагают, будто у меня не просто толстая, а прямо-таки непробиваемая шкура. По их мнению, проще проткнуть пальцем бетонную стену, чем нанести мне хотя бы пустяковую душевную травму. Что же касается аутотравм, то я никогда не была склонна к саморазрушению.

Ах, как велико искушение представить себя жертвой всеобщего непонимания – этакой ранимой, но гордой душой, прячущей от равнодушного мира скорбные слезы. Единственно природная честность – черт бы ее побрал! – удерживает мою руку от создания этого восхитительного, хотя и несколько неточного автопортрета. Оцените же мои мужество и волю: я отвергаю соблазн.

С самого детства, сколько себя помню, я вышивала на своем знамени девиз: «Независимость». Таково мое кредо, мой образ жизни, моя религия, наконец. Но всякая религия подразумевает жертвоприношения, и моя не исключение. На ее алтарь пришлось бросить такие естественные женские свойства, как сентиментальность, беззащитность и уязвимость, – ведь трудно назвать независимым человека, которого ничего не стоит обидеть или унизить. В конце концов терпеливо наращиваемый мною панцирь обрел прочность брони, оградил душу надежнее, чем створки раковины, скрывающие нежное тельце моллюска. И прошло немало времени, прежде чем я обнаружила все же его слабое место.

Как показывают многочисленные исторические примеры, обрести полную независимость и сохранить при этом человечность под силу только святому отшельнику, да и то не всякому. Будде, Франциску Ассизскому и, быть может, еще нескольким мудрецам это, безусловно, удалось, остальные же случаи представляются мне спорными. Несомненно одно: живя в миру, такого совершенства не достичь. Здесь между независимостью и человечностью существует жесткая обратно пропорциональная связь: чем в большей степени вы обладаете одним качеством, тем в меньшей присуще вам другое, и наоборот.

К тому времени как я открыла этот неприятный закон, выбор передо мной, слава богу, уже не стоял. Интуитивно я уже нашла для себя оптимальное соотношение между двумя столь ценимыми мною качествами. Весь свет, включая самых близких родственников, имеет полное право считать меня бесчувственной и неприступной: не женщина, а каменная стена. Но нашлись несколько человек, ухитрившиеся взять мою крепость без боя, незаметно для меня самой. От этих ниндзя у меня нет заслонов. Ради них я готова поступиться любыми принципами. Их всего пятеро – обожаемая тетка и четверо друзей, – и перед любым из них я практически беззащитна. Только у них и есть возможность причинить мне серьезный моральный ущерб.

Разумеется, они стараются этой возможностью не пользоваться, но иногда… Впрочем, что говорить! Каждый знает, как иной раз трудно удержаться, чтобы не пнуть самого дорогого человека в самое уязвимое место.

Вот в таких случаях я и прибегаю к своему лекарству. На мое счастье, исцеляет оно быстро, надежно и не имеет побочных действий. Правда, подходит не всем. И все же попробуйте: если навалились скопом хандра, меланхолия и ощущение безысходности, если мелькает порой мысль, не покончить ли со всем разом и навсегда, садитесь в поезд и поезжайте в Питер.

* * *

Питер… Само звучание этого слова рождает приятное головокружение и невесомость. «Да не будет дано умереть мне вдали от тебя», – повторила бы я вслед за поэтом, если бы не знала, что Господь не услышал его молитву. Один вздох в этом раю, один взгляд на низкое небо с быстрыми серыми перьями облаков, на тяжелую воду рек и каналов, один шаг по булыжнику мостовых действуют на меня сильнее самых лучших антидепрессантов. Мне становится легче уже в вагоне поезда, бегущего на северо-запад, и даже раньше – на перроне Ленинградского вокзала, нет, еще раньше – на подходе к кассам.

Я никогда не покупаю билеты в Питер заранее. Если прийти минут за пятнадцать до отхода поезда, есть большая вероятность, что вам достанется пустое купе, а если повезет, то и целый вагон. На сей раз уединение было мне особенно необходимо. Мысль о праздной болтовне с назойливыми попутчиками казалась нестерпимой. Ничто так не способствует мизантропии, как тесное соседство с тебе подобными в минуты душевных невзгод. Я заранее прониклась ненавистью к тем безответственным личностям, которым придет в голову брать билет в последний момент, – именно им я, скорее всего, вынуждена буду говорить бессмысленные «здравствуйте», «разрешите» и «благодарю вас». Хорошо, если этим все и ограничится, а то еще начнут излагать историю своей жизни или, не дай бог, полезут в душу.

Я увидела их сразу, едва вошла в кассовый зал. Они стояли у окошка единственной кассы, где продаются билеты на поезда, отходящие в течение суток, и о чем-то совещались. Высокий вальяжный шатен с большим гладким розовым лицом и худощавый рябой брюнет с неуловимо быстрыми, но плавными кошачьими движениями.

Пытаясь совладать с неприязнью, я отошла в сторонку, к расписанию, и принялась уговаривать себя, что эта парочка собирается взять билеты на какой-нибудь другой поезд. «Вряд ли они поедут моим, – мысленно баюкала я собственную злость. – До отправления семнадцать минут, времени на дебаты почти не осталось, а они вон как разошлись».

Страсти у кассы действительно разгорались. Брюнет, правда, еще сохранял невозмутимость, но было видно, что это дается ему нелегко. Зато шатен кипятился вовсю. Розовый цвет лица густел на глазах, на лбу проступили капельки пота. Судя по всему, разговор был конфиденциальным, поскольку голос ни один из них не повышал, но возбужденное шипение гладколицего достигало даже моего укромного уголка, хотя слов было не разобрать.

Я посмотрела на часы и решила, что могу ждать не больше пяти минут, иначе рискую опоздать. Собственно говоря, мне никто не мешал подойти к окошку кассы сразу: спорящая парочка хотя и стояла в двух шагах, но непосредственно к кассирше не обращалась. Но уж больно не хотелось приближаться к эпицентру чужой эмоциональной бури, да и вообще обращать на себя внимание. Может быть, меня насторожило поведение брюнета, который исподволь нет-нет да и оглядывал полупустой зал. Делал это он очень ловко и ненавязчиво, я бы и не заметила, если бы он не водил глазами из стороны в сторону, по крайней мере, раз в минуту. Весьма странно, особенно если принять во внимание напряженность дискуссии.

Не успела я сформулировать эту мысль, как произошло совсем уж загадочное событие. Бдительный брюнет бросил спутнику короткую фразу, быстрым шагом прошел в зал ожидания, остановился перед одной из скамеек, произнес несколько слов и вытащил из внутреннего кармана две или три бумажки очень знакомого вида. «Чтоб мне провалиться, если это не доллары!» – заметила я про себя, заинтригованная действиями незнакомца. Сидящие на скамье молодые люди – по виду студенты – неуверенно переглянулись, потом встали и потопали вслед за брюнетом в кассовый зал, на ходу вынимая из карманов паспорта. Подойдя к кассе, они отдали документы брюнету, который вручил им по зеленой бумажке, достал отечественные купюры, сунул деньги и паспорта в окошко и заговорил с кассиршей.

«В чем дело? – раздраженно думала я, глядя на резвую секундную стрелку. – За каким чертом этот тип покупает билеты четверым юнцам, которые либо уже обилечены, либо провожают товарищей и ехать никуда не собираются? Причем, если глаза меня не обманули, юнцы получили вознаграждение в валюте. Может быть, у подозрительной парочки нет документов? Но тогда им все равно придется сунуть взятку проводнику. Не проще ли было отдать ему стоимость билетов? И им бы обошлось дешевле, и мне бы не пришлось торчать в этом углу, ждать, пока освободится касса. И зачем им четыре билета вместо двух? Ждут приятелей?»

Тут толпа из шести человек отвалила от кассы и быстро зашагала к выходу на перрон. Я облегченно вздохнула и побежала к окошку. Уже просунув паспорт и выпалив заказ, я вдруг повернула голову и поймала на себе взгляд рябого брюнета. Наши глаза встретились на долю секунды, он тут же отвернулся и исчез за дверью, но этот взгляд ударил по моим нервам, точно визг ножа, царапнувшего по стеклу. Что в нем было такого особенного, сказать не берусь, но меня всю передернуло, а лицевые мышцы сами собой скукожились в болезненную гримасу.

– Вам плохо, девушка? – испугалась кассирша. – Может быть, отменить заказ? До поезда семь минут.

– Спасибо, все в порядке. Я просто боюсь опоздать.

Кассирша правильно поняла намек и застучала по клавиатуре как безумная. Через минуту мой билет с жужжанием выполз из принтера, а еще через минуту я резвым галопом выбежала на перрон. И чуть не столкнулась с давешней парочкой, выходившей из павильончика вокзального магазина. Розоволицый осторожно укладывал что-то в пакет и посмотрел сквозь меня, зато рябой снова резанул по мне своим тошнотворным взглядом. Правда, на этот раз ему не удалось вывести меня из равновесия – уж очень я торопилась.

– Ну и ну! – восхитилась пухлая белокурая проводница, принимая у меня из рук билет и паспорт. – Вы всегда приходите к поезду за две минуты до отправления?

– Нет, только по понедельникам, – сообщила я сухо, после чего забрала у нее свои бумажки и вошла в вагон.

– Второе купе, – крикнула вслед толстушка.

«Значит, первое купе занято. Уж не теми ли подозрительными субъектами, что топтались у кассы? Нет, вряд ли. Я обогнала их еще у вокзала, а поезд вот-вот отойдет».

В эту секунду я увидела их за окном. Впереди быстрой, но мягкой походкой шел рябой, за ним почти бежал розоволицый здоровяк. Время от времени он смешно подпрыгивал, что совершенно не вязалось с его ростом и солидным телосложением. Они остановились у входа в мой вагон, и я поспешно ретировалась в купе.

«Какое счастье, что они взяли четыре билета! – подумала я, вешая куртку. – В противном случае мне пришлось бы любоваться на эти рожи до самого Питера. Не самое приятное занятие, особенно в таком настроении. Будем надеяться, они тоже не ищут общества, иначе чего ради было тратиться на отдельное купе? Впрочем, их некоммуникабельность очевидна – достаточно вспомнить взгляд, которым прошил меня рябой красавчик у кассы.»

Поезд тронулся. Я переоделась в спортивный костюм, выложила на стол деньги за постельное белье, села к окну и погрузилась в невеселые мысли.

* * *

Меня всегда удивляла шкала человеческих ценностей, ставящая на первое место семью. Почему? Мы не выбираем ни родителей, ни братьев, ни детей, а выбирая супругов, зачастую просто не ведаем, что творим. Нежная кроткая дева за пару лет совместного проживания вполне способна превратиться в злобную гарпию, заботливый и преданный жених – в бездушного эгоиста или блудливого сатира. Причем к тому времени, когда это выясняется, супруги, как правило, уже обзавелись потомством, и бракоразводный процесс отнюдь не снимает всех проблем. Многие неудачные пары продолжают жить под одной крышей, старательно отравляя существование друг другу, детям и прочим родственникам.

Но даже если им повезло и у супругов после свадьбы не отросли когти и копыта, все равно ваша жизнь превращается в бесконечный поиск компромиссов, в опасное путешествие по морю, кишащему сциллами, харибдами, сладкоголосыми сиренами и кровожадными циклопами.

Иное дело – дружба. Когда вы готовы назвать приятеля сакральным словом «друг», вы уже совершенно точно знаете, что принимаете его со всеми потрохами, включая слабости, недостатки и закидоны. Равно как и он вас. В эту минуту не звучит марш Мендельсона, вам не ставят штамп в паспорте, зато молчаливо определены правила игры, которые вы не нарушите, пока смерть не разлучит вас. Дружба – самый совершенный тип отношений между людьми. Он подразумевает глубокую привязанность, не отнимая при этом свободы. Под друга не нужно подлаживаться, притираться к нему, скрывать свои естественные порывы. Кандидаты в друзья, не способные принять вас таким, как есть, отпадают сами собой в процессе естественного отбора. Друг может одобрять или не одобрять ваши поступки и образ жизни, но всегда останется на вашей стороне и не попытается вас переделать.

Правда, другом обзавестись не так-то просто. Если в брак в принципе может вступить кто угодно, то стать другом способен далеко не всякий. В последнее время расплодилось столько завернутых на себе самовлюбленных субъектов, что, боюсь, скоро само понятие «дружба» приобретет оттенок несбыточности, вроде коммунизма или нирваны.

Мне в этом отношении повезло. У меня целых четыре друга – Леша, Генрих, Прошка и Марк. Когда-то мы вместе учились на мехмате, вместе валяли дурака, готовились к сессиям, ходили в походы, одно время даже вместе батрачили в дворниках за маленькую однокомнатную квартирку на Университетском проспекте, которая на протяжении нескольких лет была нашим общим жильем. А уж во скольких переделках мы вместе побывали – не счесть. При том, что все мы люди исключительно мирных профессий, число выпавших на нашу долю ЧП просто не лезет ни в какие ворота, но общими усилиями нам удается найти достойный выход из любого положения. Одним словом, дружба наша крепка и выдержанна, как двадцатилетний коньяк.

Разумеется, это не означает, что мы никогда не ссоримся. Ссоримся, и еще как! Пожалуй, по числу стычек на душу населения наша компания заткнет за пояс соседей в любой самой склочной коммуналке. Но эти взаимные нападки, обиды, оскорбления, а порой и потасовки – элементы старой доброй игры, и никто не воспринимает их всерьез. Настоящая отчужденность возникла между нами только один раз, давным-давно, мы еще учились на втором курсе, а виновато было простое недопонимание. С тех пор мы столько вместе пережили и настолько хорошо узнали друг друга, что, казалось бы, недопонимание вообще исключается. И вот, поди ж ты, последние два месяца в компании ощутимо повеяло холодом.

Все началось с пирушки, устроенной Генрихом по случаю получения новой квартиры. Проснувшись на следующее утро, мы обнаружили, что один из пировавших скоропостижно скончался. Это открытие повергло нас в смятение, переросшее в панику, когда мы вспомнили, что жена Генриха Машенька с минуты на минуту должна привезти детей полюбоваться на новое жилье. Находясь в состоянии легкого помрачения рассудка, мы тайком вывезли тело и подбросили в машину «скорой помощи», которую выследили на территории одной из московских больниц.

Нетрудно представить, в какой переплет мы угодили, когда выяснилось, что гость Генриха умер не своей смертью. Положение усугублялось тем обстоятельством, что мы не могли пойти в милицию и сознаться в совершенной нами глупости, поскольку Машенька, будучи натурой впечатлительной, ни за что не согласилась бы жить в квартире, где произошло убийство.

Не знаю, как бы нам удалось выпутаться, не сделай нам судьба внезапный подарок в виде капитана Селезнева. Благодаря молодому оперативнику с Петровки мы не только избежали обвинения в убийстве, но и утаили всю эту историю от Машеньки. Правда, в итоге она все равно отказалась переселиться из Опалихи, решив, что московский воздух вреден детям, но, по крайней мере, мы избавили ее от нервотрепки.

Надо сказать, что Селезнев пришел к нам на помощь совершенно бескорыстно, просто из любви к ближнему. В ходе расследования, узнав о нашей компании, он проникся к нам заочной симпатией, а потом вышел на меня, и так получилось, что, пока тянулась следственная свистопляска, только со мной и общался, завоевав мое самое горячее расположение.

И вот когда все неприятности остались позади, я познакомила капитана с друзьями, нисколько не сомневаясь, что они придутся друг другу по душе. Не тут-то было. Несмотря на открытую доброжелательность Селезнева, эти неблагодарные свинтусы оказали ему такой ледяной прием, что просто кровь стыла в жилах.

Я ничего не могла понять. Даже если не брать в расчет того, что Селезнев помог нам, рискуя своим служебным положением, он был на редкость приятным, располагающим к себе человеком, неглупым, веселым и великодушным. Не заметить этого могли только законченные идиоты, мои же друзья, если и страдают идиотизмом, то в относительно легкой форме. И тем не менее в своем неприятии Селезнева они были единодушны. Даже Генрих, который отличается излишней мягкостью и готовностью приветить кого попало, в присутствии нового знакомого чувствовал себя мучительно неловко, точно чопорная старая дева, по ошибке попавшая в матросский бордель. Марк и Прошка вообще вели себя отвратительно. Оба весь вечер говорили гадости, Марк – в завуалированной форме, Прошка – прямым текстом. А Леша был нем, как рыба. Хотя в этом как раз не было ничего необычного: Леша у нас чрезвычайно стеснителен и в присутствии посторонних рта почти не раскрывает. Если бы не поведение остальных, его молчания можно было бы не замечать, но, учитывая сказанное выше, и оно здорово действовало мне на нервы.

Селезнев, конечно же, все понял и поспешил откланяться, как только позволили приличия. Я устроила грандиозный скандал и, решив, что этой воспитательной меры вполне достаточно, предприняла еще одну попытку сближения. Она тоже потерпела фиаско, хотя на этот раз друзья избрали иную линию поведения. Они были предупредительны и обходительны, словно лакеи в дорогом трактире. Даже Леша, синея от натуги, умудрился вставить в разговор пару любезных замечаний – совершенно невпопад, разумеется. Селезнев от этой приторной вежливости слегка опешил, потом попытался обернуть все в шутку и, потерпев неудачу, бежал еще поспешнее, чем в прошлый раз.

Я учинила еще один скандал, но друзья, состроив обиженные мины, притворились, будто не понимают, отчего я бешусь. Тогда я поняла, что с наскоку эту проблему не одолеть, и принялась думать. Через неделю напряженных раздумий до меня дошло, что, пока не известен побудительный мотив такого поведения моих мучителей, искать выход бесполезно.

Следующую неделю я всеми правдами и неправдами вытягивала из них ответ на вопрос: чем им не по душе Селезнев? Я и спрашивала их в лоб, и пытала исподволь, я беседовала с ними поодиночке и всем скопом – безрезультатно. Все четверо старательно уходили от ответа. В конце концов я сдалась и решила не торопить события. Если мул упрется, его не сдвинешь. Не желают общаться с Селезневым – их дело. Мне же капитан был глубоко симпатичен, и отказываться от приятного знакомства я не собиралась.

Казалось бы, инцидент исчерпан, можно по-прежнему встречаться с друзьями по пятницам за бриджем и в остальные дни, когда им будет охота меня видеть, а с Селезневым в промежутках, и все довольны. Как же, разбежалась!

Дней через десять после принятия столь мудрого решения я начала замечать, что отношения в компании неуловимо изменились. В них вкралась какая-то официальность, чего наша совместная биография еще не знала. Я попыталась уверить себя, что это мне мерещится, но когда Прошка – тип вполне бесцеремонный – позвонил мне и вежливо поинтересовался, не могу ли я завтра уделить ему часок-другой своего драгоценного времени, сомнения отпали. За последние сто лет Прошка ни разу не соизволил уведомить меня о своем визите заранее, не говоря уже об испрашивании разрешения. Вывод очевиден – мне поставили ультиматум: либо я рву все связи с Селезневым, либо отношения с друзьями приобретают характер светского общения.

Я поняла, что зашла в тупик. С одной стороны, в моем возрасте друзьями, тем более столь близкими, не бросаются. С другой – не могла я так несправедливо обойтись с Доном (то есть Федей Селезневым), который после смерти брата и неудачной женитьбы отчаянно нуждался в ком-то близком, но так ни с кем и не сошелся. Кроме того, как уже было сказано, он очень даже милый человек, и видеться с ним и болтать было отнюдь не скучно. Возможно, стоило попытаться объяснить все это чертовым балбесам, но они столь беззастенчиво уклонялись от разговоров о Селезневе, что сия доверительная беседа представлялась невозможной. Не видя выхода, я впала в черную депрессию и недели через две поймала себя на мысли, что мечтаю об автомате. По природе женщина я тихая и кроткая, а поэтому пробуждение кровожадных инстинктов могло означать лишь одно: я нахожусь на грани буйного помешательства. Не раздумывая больше ни минуты, я побросала в сумку смену одежды, белья и обуви, надиктовала на автоответчик послание и помчалась на вокзал. Прежде всего следовало привести себя в чувство, а уж потом искать какое-то решение.

Завтра… нет, уже сегодня Питер очистит от скверны мою душу, а вечером я поделюсь горестями с Сандрой, и вместе мы обязательно что-нибудь придумаем.

* * *

Я посмотрела на часы и мысленно присвистнула. Поезд ехал уже больше часа, а проводница так и не зашла в мое купе за деньгами. Однако! В два часа ночи могла бы оборачиваться порасторопнее, тем более что пассажиров у нее – раз-два и обчелся.

Тут до меня дошло, что из соседнего купе давно доносится звон стаканов и девичий щебет, перемежаемый пьяноватым баритоном. Стало быть, проводница пренебрегла своими обязанностями ради бесплатного угощения. Интересно, что означает эта ночная пирушка – довесок к взятке, которую мои соседи сунули девице, чтобы она закрыла глаза на отсутствие паспортов, или обыкновенный кобеляж? Скорее всего – первое, ибо я готова была поклясться, что парочка с вокзала не на шутку чем-то озабочена и не испытывает потребности в общении с прекрасным полом. Если я права, то девицу очень скоро вежливо выпроводят, она нанесет мне короткий визит, и я наконец улягусь.

Спустя несколько минут дверь соседнего купе действительно открылась, оживленный щебет зазвучал громче, потом смолк, ко мне постучали и тут же открыли дверь. Белокурая проводница забрала деньги, билет, любезно предложила чаю, а выслушав мой отказ, кивнула, пожелала спокойной ночи и удалилась. Я достала из сумки пакет с туалетными принадлежностями, взяла полотенце и поплелась в дальний конец вагона совершать вечернее омовение.

Когда я вернулась, в дверях моего купе стоял розоволицый здоровяк и приветливо улыбался.

– Мы с вами попутчики, красавица, – сообщил он важно, дыхнув перегаром. – Не желаете ли посидеть полчасика, выпить за знакомство?

Я едва не плюнула с досады и смерила наглеца взглядом, который по идее должен был его заморозить. «Черт, как же я ошиблась! Выходит, эти прохиндеи не так уж и озабочены, иначе бугай не прилагал бы таких усилий, чтобы подцепить себе на ночь девицу».

– Не желаю, – отрезала я, протиснулась мимо назойливого попутчика и попыталась закрыть перед его носом дверь. Но розоволицый не пожелал внять намеку и убрать пузо из дверного проема.

– А почему? – спросил он, сияя улыбкой, словно я сказала ему изысканный комплимент. – Вы просто не пьете или боитесь, что мы посягнем на вашу честь? Даю вам слово джентльмена, с нами вы будете в полной безопасности. А если не хотите пить, можете просто пригубить, только не лишайте нас своего прелестного общества.

Я с большим трудом удержалась от грубой тирады и процедила сквозь зубы:

– Я очень устала и хочу спать. Не могли бы вы оставить меня в покое?

– О, у меня есть отличное импортное средство! Снимает усталость и повышает тонус. Одна таблеточка – и вы свежи, как утренняя роза. Никаких противопоказаний, никаких побочных действий, просто сказка, а не лекарство! Айн момент! – Он высунулся из купе и громко позвал: – Василий!

Не успела я и глазом моргнуть, как в дверях возник рябой.

– Что случилось? – осведомился он, бросив на меня недовольный взгляд.

– Принеси сюда мой несессер.

– Нет! – взорвалась я. – Ничего мне не нужно! Уходите отсюда, вы оба! Немедленно, слышите?

– Ну зачем же вы так, голубушка? – укоризненно сказал здоровяк. – Я ведь хочу как лучше. Такой милой девушке не к лицу кричать. Хотя я понимаю, это все усталость. Вот примете мою пилюльку, и все как рукой снимет.

Я посмотрела на брюнета в упор и произнесла раздельно и четко:

– Объясните, пожалуйста, своему слабоумному товарищу, что я не желаю принимать никаких лекарств, пить с ним за знакомство и вести задушевные разговоры. Я хочу спать и прошу вас избавить меня от своего присутствия. Я понятно выразилась?

Брюнет поиграл желваками, кивнул и обхватил приятеля за могучую талию.

– Пойдем, Толик. Девушка не нуждается в нашем обществе. Зачем тебе лишние неприятности? Пойдем!

Здоровяк попытался скинуть его руку, но хватка у рябого Василия была железной. Через секунду оба очутились в коридоре. Я проворно захлопнула дверь и заперлась на замок.

«Фу, пронесло! Вот черт, еще немного, и я устроила бы безобразную истерику. Нервы совсем никуда. Нет, вовремя я отправилась в Питер, очень вовремя. Иначе не прошло бы и недели, как превратилась бы в цепную собаку».

За стенкой между тем ссорились. Соседи старались говорить тихо, но то и дело возвышали голоса, и тогда до меня доносились отдельные фразы:

– Да говорю тебе, это случайность!

– Ха, случайность! Бу-бу-бу… По-твоему, это нормально?

– Тише, ты! Бу-бу-бу… У меня глаз наметанный.

– Профессионал, твою мать! А если бу-бу-бу?.. На том свете будем разбираться?

– Ладно, хватит! Бу-бу-бу…

«Интересное дело, – думала я. – Стало быть, у них действительно неприятности. На кой же ляд этот розовощекий детина ломал передо мной комедию?»

Потом соседняя дверь открылась, и ко мне снова постучали. Я поджала под себя ноги и притворилась неодушевленным предметом. Стук повторился, потом послышались шаги, удалявшиеся в сторону купе проводников. Приглушенный голос. Удивленное женское восклицание. Потом снова шаги, на этот раз – уже двух пар ног. Стук в дверь. Женский голос:

– Девушка, у вас все в порядке?

Пока я соображала, стоит ли отвечать, в замке повернули ключ и в дверь просунулась белокурая голова проводницы.

– Вы живы? – Она наткнулась на мой взгляд и осеклась. – Ой, простите, бога ради! Ваши соседи сказали, будто вы неважно себя почувствовали, а на стук не отвечаете. Я испугалась…

Тут девицу отодвинули в сторону, и на ее месте показался рябой Василий.

– Девушка, на два слова! – быстро проговорил он и юркнул в купе. Я открыла рот, но он затараторил умоляюще: – Прошу вас, не надо! Пожалуйста, выслушайте меня. Обещаю уложиться в две минуты.

Я заставила себя промолчать, но не потому, что пожалела этого типа. Просто мне стало любопытно. Когда-то в нашем дворе жил пожилой собачник, безобидный сумасшедший. Все конфликты от коммунальных до международных он объяснял делением людей на два больших клана: люди-кошки и люди-собаки. Люди-собаки честны, открыты, прямодушны и не способны на измену. Люди-кошки коварны, бессовестны и корыстолюбивы. Меня наш тронутый философ без раздумий причислил к людям-собакам и, движимый самыми лучшими побуждениями, затевал со мной долгие беседы, поучая уму-разуму. «Никогда не связывайся с кошками, детка, – говорил он. – От них на земле вся пакость. Они будут к тебе ластиться, а потом продадут ни за грош или глаза выцарапают». Чтобы со мной, не приведи Господь, не стряслось такого несчастья, старик учил меня, как кошек распознать. «Ходят они точно на цыпочках и всем телом вихляются, будто без костей. Глаза – злющие-презлющие, а как нужно им что-нибудь от тебя, из этих бесстыжих зенок прямо патока течет, и голосок таким воркующим делается, таким сладким. Как заметишь, что вокруг тебя эта нечисть вьется, хватай палку и гони в шею, пока не околдовали!»

До этой поездки я не встречала человека, который бы так точно соответствовал приведенному выше описанию, как этот рябой красавчик. Пластика у него действительно была потрясающая, глаза – злющими, а теперь из них и в самом деле сочилась патока. И голос стал бархатистым. И если я не спешила схватить палку, то лишь потому, что мне до смерти захотелось узнать, чего же ему от меня на самом деле понадобилось.

– Анатолий мне вовсе не друг, – говорил между тем представитель семейства кошачьих. – Я работаю у него телохранителем. Та еще работенка, скажу я вам! Он, как и все толстосумы, избалован до невозможности. Когда не может добиться своего, устраивает мне самый настоящий ад. Сейчас вот ему втемяшилось в голову поболтать с девочкой. У него серьезные неприятности, и ему хочется таким образом отвлечься, снять напряжение. Если вы не согласитесь составить ему компанию, босс способен поднять на ноги весь поезд, лишь бы найти себе хорошенькую собеседницу. А нам сейчас ни в коем случае нельзя привлекать к себе внимание. Такие у нас обстоятельства… впрочем, вам они ни к чему. Я хочу сказать, что если он найдет себе какую-нибудь девицу, вам все равно не дадут поспать. Анатолий, подвыпив, становится очень шумным, понимаете? А если вы согласитесь посидеть с ним, обещаю: долго это не продлится. Я подмешаю ему в коньяк снотворного, и через полчаса вы спокойно уйдете к себе отдыхать. За безопасность вашу я ручаюсь. Мой босс хоть и бабник, но рук никогда не распускает, можете мне поверить.