Текст книги "Хамелеонша. Тайна короля"

Глава 10

Я проснулась с головной болью. Когда Алекто накануне вернулась, я сделала вид, что сплю. Она быстро и тихо переоделась, а наутро ее лицо было непривычно бледным, а сама она – молчаливой, поэтому я отметила для себя, что больше не позволю ей задерживаться по вечерам. Отныне будем возвращаться вместе.

В замке полным ходом шла подготовка к вечернему празднованию Солнцеворота. Дамы доделывали венки и прочие украшения, а в обед нас собрали в комнатах королевы для репетиции будущего миракля[11]11
  Пьеса о чудесах, совершенных Праматерью.


[Закрыть]. Он должен был состояться через двенадцать дней и стать подарком Омоду на день рождения.

Всем назначили роли. Так, леди Рутвель стала Изяществом, другим дамам и фрейлинам достались не менее звучные маски вроде Любезности, Щедрости, Откровенности, Милого вида и прочих подобных. Алекто получила Простоту, из-за чего она расстроилась, я же – Нежный взор. Похоже, раздававшая роли старшая фрейлина и сама поняла, что ошиблась. Изобразить нежный взор мне было так же легко, как кухарке – приготовить заварной крем из золы.

Бланке досталась Краса, которую она любезно отдала фрейлине, на которую не хватило роли. Противостоять нам должны были Гордыня, Низость, Злоба, Предательство, Стыд, Отчаянье и Непостоянство. Но их надлежало изображать не людям, а маскам, которые дамы изготовили из бумажно-меловой массы и клея.

Эли и других детей сделали помощниками Праматери, которым надлежало носить парики из завитых мочалок.

– Вы когда-нибудь участвовали в чем-то подобном? – поинтересовалась леди Рутвель, придвинувшись и понизив голос.

– Нет и, надеюсь, больше не буду.

Она рассмеялась.

– Леди Изящество, могу я попросить вас выйти вперед и произнести свою роль, – повысила голос старшая фрейлина, с неодобрением поглядев на нас.

Леди Рутвель тотчас приняла более благопристойный вид и, развернув полоску пергамента, выполнила распоряжение.

– А вы, Нежный взор, встаньте, пожалуйста, вот сюда и смотрите в ту сторону.

Я сделала, как было велено, пережидая, когда кончится репетиция. Слов мне не досталось, так что особой нужды в моем присутствии не было. Меня с легкостью могла бы заменить колонна. Зато Алекто, которой не нравилась доставшаяся личина, старалась изо всех сил, с прилежанием выполняя все распоряжения старшей фрейлины.

Ближе к концу репетиции, когда моя героиня удалялась, ко мне приблизился слуга с сообщением, что меня ждет его величество. Поймав взгляд Бланки, заклинавший меня придерживаться плана, я двинулась за ним.

* * *

– Так вам тоже досталась роль?

– Не понимаю, о чем вы, ваше величество.

– Сделаем вид, что и я не понимаю. Итак, я готов к первому уроку.

Омод раскинул руки в жесте «я весь ваш». Мы находились в его покоях.

– Что ж, тогда начнем.

– Я должен как-то к этому приготовиться?

– В особенности никак. Вы должны просто… позвать.

– Я не стану этого делать, – резко ответил он, сразу поняв, о ком я.

– Вам необязательно звать того, кто вам неприятен, хотя именно сложный случай стоило бы проработать в первую очередь. Вы можете позвать Дикки. Для начала.

– Так тот… третий, он слышит все, о чем мы сейчас говорим? И знает, что со мной происходит?

– Нет. Он не слышит вовсе или знает о происходящем с вами лишь в общих чертах. Как и вы не знаете о том, что происходит с ним и вашим младшим братом. Вы ведь не знаете?

Омод дернул плечом. Он явно чувствовал себя неловко.

Говоря откровенно, я не знала в точности, как все происходит: Людо никогда не делился подробностями, а в случае с Омодом могло быть какое-то изменение в даре из-за смешения родов. Появился же третий, тогда как у мужчин рода Морхольт всегда был лишь один брат.

– Нет. Я лишь смутно… – Он потер лоб. – Нет. Не знаю и не помню.

– Это ничего. Так вы готовы?

Он снова потер лоб, потом лицо.

– Чувствую себя безумным.

– Это не так.

Омод серьезно посмотрел.

– Спасибо за… просто спасибо, леди Лорелея.

Я посмотрела ему в глаза и быстро отвернулась. Вряд ли он в этот момент чувствовал себя более странно, чем я, которой казалось, будто я учу Людо перекидываться. Приходилось постоянно напоминать себе, что передо мной Омод. Впрочем, порой он сам облегчал задачу, когда его жесты и мимика отличались от движений брата.

– Ну… я начинаю? – неуверенно произнес он.

– Да, ваше величество. Главное, расслабьтесь.

Похоже, он был смущен. Присев, прикрыл глаза. Судя по сжатым кулакам и исказившему лицу напряжению, он сейчас полностью забыл значение слова «расслабиться». Чем-то походило на занятия с Алекто.

– Не получается, – выдохнул король какое-то время спустя.

– Получится. Прежде Дикки приходил неосознанно. Теперь же вы сможете осознанно контролировать этот процесс: вызывать его, а потом возвращаться.

Я надеялась, что потом мы перейдем к Орхо, и без возможности выходить самостоятельно третий брат постепенно станет полностью подконтрольным Омоду.

– Орхо ведь больше не являлся?

– Нет, – быстро произнес король, – его не было с позапрошлой ночи, когда вы видели его.

– Хорошо, – я налила в кубок разбавленного вина и протянула ему, – теперь попробуйте еще раз.

Омод кивнул, шумно отпил и снова прикрыл глаза. Ворот его котты взмок, волосы тоже облепили лоб, и я едва сдержала порыв отвести их, как отводила Людо.

Примерно час спустя король дернулся, и в судороге прорезался Дикки – всего на считанные мгновения, но и это уже можно было считать успехом.

– Поздравляю, ваше величество! Это большой шаг вперед.

– Не думал, что получится, – ответил Омод, весело глядя на меня и промакивая лоб.

Тут в комнату вошла служанка, и он умолк. Это была та самая девушка, которую леди Рутвель одарила лентой. Конечно, как я и думала, никакой ленты на ней не было – ее наряд этого не позволял.

Омод и не взглянул на нее, когда служанка заменяла цветы и быстро подмела золу.

– Можно задать вам вопрос, миледи? – произнес он, когда она удалилась.

– Конечно, ваше величество. Если то будет возможно, я на него отвечу.

– Вы часто уклончивы.

– Боюсь, меня не учили куртуазным ответам.

– Я лишь хотел спросить об этом. – Он протянул пальцы, почти коснувшись моей белой пряди.

Я инстинктивно прижала ее к голове.

– Это… память.

– О том человеке, о котором вы говорили вчера утром в тронном зале?

– Да.

Больше Омод ничего не спросил. Вместо этого внезапно произнес:

– Я познакомился с вашей дочерью.

Я удивленно вскинула брови.

– Да? И как же это произошло?

– Вчера. Она возвращалась одна в покои.

– Ее должна была проводить фрейлина ее величества.

– Кажется, она и проводила, но не до конца. Будьте добры, миледи, позаботьтесь о том, чтобы она больше не гуляла по замку без сопровождения, даже конца пути. Сейчас здесь много гостей, большинство из которых мне не знакомы.

– Да, сир. Благодарю за предупреждение.

– Она совсем на вас не похожа.

– И тем не менее она моя дочь, – холодно произнесла я. Как и всегда, при малейшем намеке на то, что Алекто не похожа на дев рода Морхольт, внутри меня зазвенело напряжение.

– Я не имел в виду, что она не ваша. Просто, не знай я этого, никогда бы не подумал. И я не только про внешность, но манеры и вообще… все.

Я отвернулась к полкам, обводя их глазами.

– Что это? – резко сменила тему я.

– Здесь хранятся свитки, которые я писал по заданию учителя.

– И что же он вам преподает?

– О, разное. Он ученый муж, ко мне приходят и другие.

Омод приблизился к одной из полок и развернул свиток.

– Здесь про составные части человеческого тела, а тут, – сдернул он ленту с соседнего, – про процессы, которые происходят в природе. Темы разные. Знаете… – он присел на угол стола, – когда все началось, я просмотрел все до единого. Пытался понять, что со мной… – он умолк.

– И что-то нашли?

– Нет, – резко ответил он. – Про такие случаи в трактатах не говорилось.

Я молча смотрела на него.

– Похоже, я слишком задержал вас, леди Лорелея. Вам пора готовиться к пиру.

– Никаким особенным образом готовиться я не собираюсь, но мне и правда пора к детям.

– Вы ведь сказали, что у вас, кроме дочери, еще сыновья?

– Да, два сына. Каутин уже вошел в возраст, а Эли пока лишь ребенок.

– Тогда вы можете отправить ко мне вашего старшего. Ему полезно побыть среди свиты.

Сейчас Омод, который был всего годом с небольшим старше Каутина, походил на умудренного опытом старца, берущего под протекцию неоперившегося птенца.

– Благодарю, ваше величество.

– До встречи на пиру, леди Лорелея.

– До встречи, ваше величество.

* * *

Зала блистала огнями. Еще никогда я не видела, чтобы в помещении было так светло. При этом без чада – все благодаря специальной системе его отведения, а еще рецептуре свечей, горевших почти без дыма.

Гости нарядились в традиционные для этого дня темные расцветки. Вилланы в этот день, как правило, надевают шерстяные котты, но многие из знати ограничились лишь шерстяными деталями, вроде поясков или эскарселей у дам и шерстяных шапочек или украшений из шерсти на груди у мужчин.

Многие прикололи к одежде веточки вечнозеленых растений. Венки из падуба, сплетенные дамами, уже украшали стены и столы. Когда кто-то проходил мимо, на них слегка постукивали украшения из лент, орехов и печенья, над которыми перед выпечкой трижды прошептали молитву об удаче и благополучии.

Дети жались к матерям, стискивая куклы-обереги из шерсти и стараясь вести себя прилично – никому не хотелось попасться огромному черному быку, который, по легенде, приходит в эту ночь лакомиться трапезой, и если угощение оказывается не по нраву, утаскивает ленившихся и просто зазевавшихся детей. На поясе у многих малышей я также заметила шерстяные сумочки, куда они складывали шишки, которые обирали с венков. Но назначение этого действа оставалось для меня тайной до тех пор, пока я не справилась о нем у консорта.

– Для чего они это делают? – указала я на очередного ребенка, который стянул шишку с любовно украшенного венка.

Супруг королевы, как и в прошлый раз, появился вперед Бланки и короля и теперь прохаживался среди гостей.

Он повертел головой, пытаясь понять, что я имею в виду.

– Ах, это… ваш странный чужеземный обычай. Наутро родители тайком заменят шишки на монеты, чтобы дети подумали, будто ночью их посетила Праматерь, и лесные дары обратились в золото от ее прикосновения.

Эли задумчиво посмотрел на ближайший венок…

Столы ломились от угощений, а слуги все несли и несли новые: нашпигованную сухофруктами дичь, копченые колбасы, наваристые похлебки, праздничную кашу из злаков и орехов, маринованные апельсины, тугие тяжелые пироги, мясные и сладкие, и еще множество деликатесов.

В центре столов возвышались чаны со свежими устрицами, установленными в шубы из колотого льда. Там же виднелись композиции из сваренных в меду цветов, чьи лепестки бликовали в свете факелов и казались невероятно хрупкими. Они приковали всеобщее внимание.

– Они из розария ее величества, – прошептала одна из дам своему супругу. – Говорят, она лично их делала.

Консорт протянул мне кубок с душистым йосселем[12]12
  Пиво, вскипяченное с яблоками и поджаренным хлебом.


[Закрыть]. В чарках стоявших рядом гостей колыхался под пенными шапками шипучий морат[13]13
  Хмельной напиток из меда и ягод.


[Закрыть].

Я посмотрела на вход: Алекто задерживалась. Перед самым выходом на пир слуга принес послание от Рогира, в котором тот приносил глубочайшие извинения за то, что не сможет присутствовать на праздновании Зимнего солнцеворота, и обещал непременно присоединиться к нам на день рождения его величества через двенадцать дней.

Каутин чиркнул под мою диктовку пару строк сдержанного ответа, Алекто же задержалась, чтобы ответить более обстоятельно. А Каутин задержался, чтобы сопроводить ее после в зал.

Осмотрев столы, мы с Эли выбрали места и устроились на лавке. Эли сразу наложил себе в миску фруктового пирога и навалил поверх столько крема, что тестяные кусочки буквально плавали в нем.

– Отчего мы не празднуем дома так же? – спросил он, облизывая пальцы и самозабвенно орудуя ложкой.

– Оттого что мы не королевская семья, – ответила я, накладывая для Хруста мясо на ломоть хлеба и поливая сверху подливой. – И еды в этот день должно хватить не только нам, но и вилланам. Если же мы будем есть лишь мясо и сладости с заморскими пряностями, то им останется серый хлеб с мучной похлебкой.

– Смотри! – возбужденно сверкнул глазами сын.

В зал ввели вепря. Животное было явно напугано и обводило присутствующих маленькими глазками, одновременно затравленными и бросающими вызов. Его удерживало несколько слуг за веревки, которыми он был связан.

Значит, позже сегодня состоится ритуал, о котором я слышала, но в котором сама прежде не принимала участия.

– О, король! – продолжил Эли, ткнув ложкой на вход.

– Следи за манерами. И говори о короле с бо́льшим почтением.

В зал действительно вошел Омод, и дыхание у меня перехватило. Еще никогда я не видела, чтобы Людо был так одет: казалось, его с ног до головы покрывало золото – это впечатление создавала парча с плотным золотым шитьем. Голову венчала корона из переплетенных золотых же ветвей вместо обычного обруча. Лишь за плечами алел плащ.

Я вместе со всеми поднялась, приветствуя его величество. Эли, стоя, поспешно доскребал остатки крема, чтобы те не успели растаять. Я же не могла оторвать глаз от короля. Потом, опомнившись, тряхнула головой. Омод, передо мной Омод, а не Людо.

Под руку с ним в зал вошла Бланка. Стройную гибкую фигуру облегало белое блио с минимумом скромной вышивки. Голову, как всегда, прикрывал покров, прячущий от всех цвет ее волос. Омод сопроводил ее за почетный стол, после чего к ним присоединился консорт, и пир начался. Гости принялись пить, есть и всячески отдавать дань угощениям.

В середине празднования Омод поднялся и надел на голову Бланки поданный ему венок, украшенный зажженными свечами, тем самым признав ее Хозяйкой вечера. Отовсюду захлопали, а сама Бланка приняла дар так же скромно и спокойно, как и все остальное.

– Где же твоя сестра? – пробормотала я Эли, уже в который раз обернувшись на вход.

– Наверное, пишет и пишет письмо отцу…

– Она все пропустит. И Каутин из-за нее.

– Не впервой, – делано вздохнул Эли.

На середину вывели связанного вепря и положили его на бок. Морда была замотана, так что он мог лишь обводить присутствующих свирепым испуганным взглядом. К нему выстроилась очередь из гостей, к которой присоединились и мы. Каждый возлагал на его голову длань, произносил клятвы на будущий год и давал обещания.

По окончании этого испытания вепря ждала награда – угощение из буковых орехов и желудей.

Произнеся свою клятву, я подняла глаза и увидела короля, который смотрел на меня. Он улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. После этого Омод с почтением подал руку матери и сопроводил ее обратно за стол.

– А сейчас главное событие вечера! – выступил вперед герольд.

Гости оживились, зная, что за этим последует. Все огни притушили, так что единственным источником света остался огромный камин, где метались оранжево-алые языки. В зал торжественно внесли полено, которому предстояло гореть здесь на протяжении следующих двенадцати дней – до конца празднования Солнцеворота и до самого дня рождения его величества. Его покрывали золотые узоры.

Король вместе с Бланкой приблизились и торжественно в полной тишине зажгли его от прошлогоднего уголька, хранившегося весь год, как оберег. Полено разгоралось медленно, треща и бросая на лица собравшихся трепещущие блики. Я постаралась отодвинуться от очага подальше – казалось, что-то вот-вот произойдет… кто-то глянет из него или…

Тут все захлопали, раздались ликующие крики, потому что полено наконец разгорелось, обещая покровительство Праматери на весь будущий год. По поверью, в эту ночь она и зачала всех Покровителей от Огненного бога. Все было прекрасно: они встретились и сразу поняли, что предназначены друг другу. Однако проклятое племя, прозванное огнепоклонниками и почитавшее языческое божество – огонь, – попыталось им помешать. Их план не удался, и Праматерь с Огненным богом все же соединились, а огнепоклонники с их верованиями были навсегда изгнаны и обречены скитаться, нигде не встречая теплого приема.

Теперь те события, если и случились на самом деле, вошли в разряд легенд.

Придворные по очереди подходили к полену, чтобы окропить его напитками из своих кубков – дабы урожай в новом году был обильным и всех прокормил.

И точно так же вилланы по всему королевству сейчас плескали хмельные напитки на деревья и посыпали корни мукой, а потом шли жечь костры и водить вокруг них хороводы, переходившие в дикое веселье и нередко заканчивавшиеся утром сном вповалку и головной болью.

В разгаре этого ритуала вдруг раздались переливчатые звуки множества струн, и гости удивленно заозирались. Оказалось, в зал вошло около трех дюжин менестрелей в дополнение к тем пятерым, что играли весь вечер. Это были те самые музыканты, которых привезло каждое семейство. Как выяснилось, эти несколько дней они репетировали под руководством Бланки, чтобы устроить подарок Омоду и всем гостям. Я узнала среди них и нашего Вальтера. Теперь они исполняли гимн Праматери, который начали подхватывать все новые и новые голоса, и вскоре все уже пели. А потом мелодия стала переходить в какую-то более быструю и веселую.

Один из гостей хлопнул в ладони, взревел и пустился в пляс. К нему тотчас присоединилось еще несколько. Слуги принялись поспешно уносить еду и собирать столы, поскольку и остальные гости начали готовиться к танцам.

Наконец, все выстроились, и на миг установилась тишина – поэтому звук распахнувшихся дверей показался особенно громким. Я повернула голову и застыла.

В зал вошла Алекто, но узнала я ее лишь по плетущемуся позади с мрачным видом Каутину.

Ее волосы, лишь чуть подколотые спереди, падали ало-рыжей волной на спину, блестя в свете вновь зажженных огней. А фигуру облегало блио из бордового бархата – цвет рода Рогира, настолько нестерпимо яркое, что резало глаза. Казалось, что она объята пламенем.

Алекто тоже замерла, нервно комкая пальцами подол и оглядывая собравшихся немного робким и вместе с тем счастливым взглядом.

Я почувствовала, как на смену холоду внутри закипает ярость. Повернувшись к Каутину, впилась в него взглядом. Тот перехватил его и тотчас отвел глаза.

Музыканты тем временем положили пальцы на струны и приладили к ним смычки, приготовившись аккомпанировать танцам. Но все же многие взгляды были прикованы к Алекто, пока она шла в мою сторону.

– Как вы посмели? – прошипела я, когда она встала передо мной.

* * *

Алекто сходила с ума от волнения. Пальцы тряслись, когда она затягивала последние стежки под хмурым взглядом Каутина.

– Не смотри на меня так.

– Ты не должна была этого делать, и сама это знаешь.

– Я ничего не должна! – всплеснула рукой с иголкой она. – Только сидеть в углу, закрыв рот. А потом мы уедем обратно в замок и продолжим ту жизнь, которую вели.

– Не вижу ничего плохого в нашей жизни.

– Потому что ты не почти шестнадцатилетняя девушка, которая должна сама позаботиться о своей будущности.

– Когда наступит срок, родители сами подберут тебе достойного жениха, это не твоя забота.

– Кого-то вроде сэра Эртона?

– Не вижу ничего недостойного в сэре Эртоне.

– А я не вижу в нем ничего, кроме вечно зевающего рта и костюмов полувековой давности с плеча дедов, – огрызнулась Алекто, встряхнув платье. – Все, готово!

Каутин посмотрел на него и на миг прикрыл глаза.

– Это конец.

– Ну пожалуйста, порадуйся за меня!

– Я порадуюсь, если мать не прикажет тебя выпороть, и если наутро о тебе не будут судачить все и каждый в замке.

– Почему ты так мрачно настроен?

– Потому что ты нарушаешь все мыслимые и немыслимые приличия.

– Лишь потому, что хочу быть на королевском пиру красивой!

– Ты и так красива.

Алекто на миг замерла.

– Спасибо, Каутин, но лишь ты так думаешь, – грустно произнесла она. – А король… видел бы ты, как холоден он был со мной при встрече. Разве с красивыми леди бывают так холодны? Зато когда все увидят меня в этом платье…

– У них волосы выпадут от ужаса. Особенно у матери.

– Не ворчи и посмотри, чтобы никто не вошел в покои.

Продолжая ворчать, Каутин поднялся и вышел в соседнюю комнату, а Алекто юркнула за ширму и, скинув наряд, принялась натягивать новое платье. Несмотря на только что сказанное Каутину, она и сама понимала, что совершает почти преступление. В глазах матери оно таким и будет. Но когда та увидит, что ничего страшного не случилось, то смирится и, быть может, даст ей чуть больше свободы…

Пальцы дрожали, и один шнурок особенно долго не поддавался. Наконец, оправив платье, Алекто повернулась к зеркалу. Дыхание остановилось. Теперь она поняла, что Каутин имел в виду, предостерегая ее. Из глади на нее смотрела совершенно другая девушка – не та неуклюжая каланча в старомодных темных нарядах, а незнакомка, возмутительно яркая и непривычная. Пройма была на полдюйма ниже, чем она привыкла носить, и от этого тоже обдавало жаром.

Алекто понимала, что она не красавица, что бы там Каутин ни говорил. У нее широковатый подбородок, ресницы могли бы быть длиннее и темнее, а тело – тоньше и изящнее. К тому же она слишком рослая на фоне миниатюрных леди. Но что есть, то есть. Нужно стараться выжимать все из того, что дала Праматерь, и сегодня Алекто постарается это сделать. Заметив витой шнурок, она потянулась было снять подарок Эли, но потом передумала.

Когда она вышла, Каутин побледнел и закусил губу.

– Нам несдобровать, нам несдобровать, – забормотал он.

– Помолчи и подай мне руку.

Вздохнув, он вытянул руку ладонью вверх, и Алекто, задержав дыхание, положила на нее свою.

– Все будет хорошо, вот увидишь, – произнесла она.

Снова вздохнув, Каутин шагнул вперед.

* * *

– Где вы достали это платье? – прошептала я онемевшими от ярости губами.

Казалось, во мне закончился звук, и осталось только это шипение.

– Портниха… она начала, но не успела дошить. Я докончила сама…

– А ткань?

– Заказала.

Так вот на что пошел второй подаренный ей на день рождения золотой.

– Каутин! – обернулась я к сыну.

Он поспешно обернулся к пирогу, чудом уцелевшему в общей суматохе.

– Я так проголодался. Эли, не составишь мне компанию? – И взяв младшего брата за руку, поспешно удалился, явно надеясь, что буря к его возвращению сама собой уляжется.

– Вы сейчас же подниметесь в комнату и переоденетесь в приличный наряд.

– Нет, – сузила глаза Алекто.

– Если вам не жаль себя, подумайте о чести Эли и Каутина.

– Как их чести может повредить мое платье! – в отчаянии воскликнула она. – И… я так хочу танцевать!

Я прикрыла глаза, быстро соображая. Вокруг уже играла музыка, и гости танцевали, выстроившись в два круга.

Похоже, отправить Алекто переодеваться – действительно не лучшая затея. Если она вернется в другом наряде, все поймут, что я глубоко не одобряю случившееся. Значит, нужно либо отослать ее наверх уже до утра под предлогом недомогания, либо постараться сделать вид, что ничего особенного не произошло. Хотя под то и дело останавливающимися на нас взглядами это было непросто.

Тут Алекто встрепенулась, и я проследила ее взгляд. К нам, рассекая оба кольца танцующих и не обращая внимания на поклоны придворных, направлялся король.

– Миледи, – произнес он, останавливаясь перед нами.

Алекто поспешно присела в поклоне, на щеках яркими пятнами проступил румянец, а глаза необычно заблестели.

– Это ваша дочь? – удивленно спросил он.

– Да, сир.

– Тогда, в галерее, вы выглядели иначе… – повернулся он к Алекто.

На ее губах проступила робкая улыбка.

– Более… подобающе.

Улыбка мгновенно угасла.

– Могу я пригласить на танец…

Алекто сделала шаг вперед.

– Вас, – повернулся ко мне Омод.

Алекто побледнела, а внутри меня вдруг вспыхнула радость. Я будто перенеслась на тот самый пир, когда мне было шестнадцать, и Людо звал танцевать, а я…

– Да, сир. – Я так поспешно вложила пальцы в его руку, словно нам что-то снова могло помешать. Тот танец так и не состоялся, но ведь сейчас-то я могу все исправить!

Пока мы шли к месту, сердце гулко стучало. Я буду танцевать с Людо… почти с Людо! Встав на свои места, мы замерли, и с первыми звуками струн, начали движение.

Я едва что-то помню из танца: лишь как улыбалась, сердце щемило, а все внутри переворачивалось от счастья, и мир вертелся вслед за поворотами и обходами.

Когда танец закончился и раздались аплодисменты придворных, Омод повел меня обратно к Алекто. Она стояла одна, очень бледная. Переведя на нее взгляд, король нахмурился.

– Вам стоит переодеться, миледи: бордовый – это почти цвет королевского дома. К тому же он слишком ярок для юной леди, да и ключицы не стоит открывать.

Лицо Алекто дернулось. Казалось, прорвалось что-то, что она с большим усилием сдерживала.

– А вы прикажите бросить меня за это в темницу! А сами еще раз пригласите на танец мою мать! – выпалила она со слезами в голосе и, развернувшись, бросилась прочь из зала.

– Алекто! – Я сделала было движение за ней, но Омод удержал.

– Миледи, я желал бы, чтобы вы остались.

– Но я…

– Пусть за ней присмотрит в комнате остаток вечера ваш сын.

Поколебавшись, я подозвала Каутина и велела ему последовать за Алекто.

– Пойдемте, побеседуйте с моей матерью, – произнес Омод, предлагая мне руку, – она сегодня справлялась о вас. И обмолвилась, что когда-то вы общались и, кажется, даже были дружны.

– Это было много лет назад, ваше величество, – пробормотала я, поглядывая на двери, за которыми скрылись Каутин и вызвавшийся пойти с ним Эли.

Улыбнувшись углом рта, король повел меня к Бланке.