Текст книги "Проповедник свободы"

Проповедник свободы
Василиса Маслова

© Василиса Маслова, 2023

ISBN 978-5-0059-9881-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие от автора

Эта книга наполнена музыкой. У каждой главы есть своя песня. Я знаю почти все наизусть, потому что слушала их до написания книги, в творческом процессе и буду слушать и дальше. Эта музыка будет вечна, ведь она – часть личной истории, которая уже закончилась, но тем не менее ценна для меня.

ГЛАВА 1

«All is full of love»

Bjork

Если вы когда-нибудь окажетесь в маленьком городке на берегу Волги с населением 40 тысяч человек, зайдите в самый крупный строительный магазин в центре. Не забудьте, пожалуйста, надеть маску и обработать руки антисептиком на входе. Возможно, вы увидите на кассе или в зале девушку в красной футболке, и, скорее всего, окажется, что это я. Конечно, я не совсем девушка. Мне 30, у меня есть кот и съёмная однушка. Вот и всё, что я успела нажить в свои годы. Я буду с вами приветлива и мила, и расскажу о том, какой есть в наличии цемент, газобетон и штукатурка, и чем гипсовая шпатлёвка отличается от полимерной, а пентафталевая эмаль – от водоэмульсионной краски. Я никогда не отвечу вам на вопрос, счастлива ли я. Но если вы поведаете мне свою историю, то, возможно, я поделюсь с вами своей.

***

Воскресенье, подъём в 7 утра. Телефон верещит, как ненормальный. Пора вставать на работу. Кто-то меня не поймёт, но мне нравится работать в выходной – сокращённый рабочий день. Лишний час можно уделить на жизнь, а не на выживание. А ещё это означает, что мои выходные выпадут на будние дни, когда все люди расходятся по школам и работам. А я буду одна. Читать, писать или рисовать, или просто сидеть в Нидзяграм, или ТикТак, или Юдуб. Соседи будут на работе, а я одна и в тишине. С такими мыслями я иду в туалет, умываюсь, расчёсываю свои длинные каштановые волосы и заплетаю косу. Натягиваю джинсы и около получаса ищу хоть какие-нибудь носки. Если я потрачу на этот ритуал меньше времени, то непременно случится беда. Так однажды я схватила из комода первую попавшуюся пару и на работе обнаружила, что они разные. После того, как носки надеты, глажу себе кофту и рабочую майку. Первую надеваю, вторую кладу в рюкзак. Насыпаю в тарелку горсть мюслей и заливаю их молоком из холодильника. Пока хлопья напитываются и разбухают, я делаю лёгкий макияж – тени на веки и тушь на ресницы. После еды чищу зубы, обуваюсь, одеваюсь, закидываю на плечи рюкзак и иду на работу.

Каждое утро – одно и то же. Одни и те же лица вокруг, похожие друг на друга покупатели, десятки тысяч наименований товара, продажи, скидки, возвраты, обмены, заказы, перемещения, поступления, претензии, жалобы, сомнительные комплименты, скользкие или враждебные взгляды, которые ускользают в секунду, когда ты поднимаешь глаза. Я устала от людей. Это не люди, это картонки с нарисованными лицами в кукольном театре жизни. Мы все тут статисты. Я исполняю роль продавца, они играют в покупателей. Мы делаем вид, как будто я помогла им стать довольными обладателями чего-то. О! Вы купили гипсокартон? Наверняка ремонт позволит вам стать счастливее! Конечно, берите этот перфоратор: он мощный, и ваши соседи будут довольны. Ммм, хотите покрасить детскую кровать экологичной краской? Возьмите эту, и не забудьте прополоскать ею рот, чтобы с детства не отравлять человеку мозг своими токсичными предрассудками. Раньше я верила в людей, сейчас нет. Я вижу женщин, готовых разорвать тебя за три рубля. И мужчин, которые кричат на жён, прилюдно унижая их, обвиняя в глупости. Я вижу матерей, которые тащат за руку до изнеможения кашляющих детей, чтобы выбрать обои в детскую комнату, и иссохшую бабку, которая каждое утро заходит в магазин, чтобы отравить в нём весь воздух нестерпимым запахом концентрированной мочи.

Этот день идёт обычным чередом, пока не появляется она. Бабуля входит в магазин медленно, но уверенно. Я ощущаю её присутствие даже с закрытыми глазами: концентрированный букет мочи, кошек и старья распространяется в торговом зале со скоростью звука. Я по привычке натягиваю маску на нос, хотя знаю, что не поможет. На вид ей около девяноста: маленькая, сгорбленная, сморщенная, в одном и том же сером пиджаке до колен и в брюках с отвисшими коленками. Старческие руки трясутся, ноги подкашиваются, но они знают дорогу и ведут её змейкой по проходам между торговыми стеллажами. Она шаркает мимо крепежа и банок с краской, а затем разворачивается и ползёт в противоположном направлении между эмалями и лаками, потом идёт в следующий проход, и её благовоние распространяется между сухими смесями и инструментом. Она движется, словно экскременты по кишечнику, и, в конце концов, подходит к моей кассе с баночкой краски. Я задерживаю дыхание так надолго, как это возможно, но когда у меня темнеет в глазах, я медленно втягиваю через рот струйку воздуха. Так должно быть меньше обонятельных ощущений, но это не помогает. Я в спешке рассчитываю бабулю, отдаю ей сдачу в немытые руки и отбегаю в противоположный конец зала. Вдыхаю полными лёгкими, и меня накрывает рвотный рефлекс. Хватаюсь руками за горло и бегу в туалет. На удивление, здесь пахнет лучше всего. Запах хлорки ласкает мой нос и горло, пощипывает, дезинфицируя мои слизистые. Становится легче. Включаю воду и мою с мылом руки. Успокаивающе работает канальный вентилятор. Я подставляю ладони под сушилку и смотрю на себя в зеркало. Отдельные локоны выбились из косы, и теперь она напоминает мочалку. Переплетаю волосы и становлюсь похожей на человека.

– Вася! – меня зовет старший продавец Ольга, и я быстрым шагом иду на голос.

– Васька, куда пропала? Садись за кассу! – отчитывает она меня, – очередь скопилась, смотри! Бросила ключи и убежала. В следующий раз будет штраф! Фу, чем тут воняет?

Ольга морщит нос и отходит в сторону.

«Как же ты надоела», – думаю я, а сама шепчу сквозь зубы:

– Василиса я.

После того, как беру оплату с трёх покупателей, я бегу, как угорелая к выходу, и распахиваю дверь, подставив в качестве упора кусок доски, а сама жадно вдыхаю свежий уличный воздух. Затем я возвращаюсь на кассу и чувствую, как прохладные потоки скользят по моим плечам и шее, откидываюсь на кресле и слушаю радио. Трое диджеев шутят, смеются, и я улыбаюсь, прикрыв глаза. Сразу видно, люди ловят кайф от своей работы. Вдруг я улавливаю из динамиков слова

«You’ll be given love, you’ll be taken care of». Это Бьорк поёт о том, что всё вокруг наполнено любовью, но «мои двери закрыты, и телефон не принимает звонков».

Ну-ну! Саркастически улыбаюсь. Все эти певцы и писатели, говорящие высокопарные слова о любви и прелестях жизни, рано или поздно пускают себе маслину в висок, или вешаются, или режут вены в ванне, накачавшись наркотой.

По-моему тридцатник – это выход на финишную прямую. Сердце уходит на покой, передавая эстафетную палочку мозгу. Вот только моя эстафетная палочка вообще куда-то подевалась. Сердце перестало рулить поступками, а мозги ещё не включились, и я убеждаюсь в этом уже в следующие пять минут.

– МаслОва! – я вздрагиваю больше не от того, что директор магазина орёт, как будто к её коже с шипением прислонили докрасна раскалённую кочергу, а оттого, что она снова ставит ударение не туда. Неужели так сложно запомнить, что я мАслице, а не мосол!

Ко мне уже несётся на всех парах Ольга:

– Ну, сейчас тебе влетит, Васька!

Я смотрю на её лицо и замечаю странное выражение. Её глаза блестят, как у гиен, когда они наблюдают за львом, пожирающим зебру в саванне. Их рты наполняются слюной, которая нитями свисает до самой земли. Мне кажется, или я вижу в этих глазах предвкушение моей публичной порки?

Я со вздохом встаю и плетусь в кабинет, как говорится «на ковёр».

В кабинете восседает наша королева – Антонина Ивановна. Я вхожу, но она не сразу смотрит на меня. Вижу, что тщательно продумывает каждое слово. В конце концов, она поворачивается ко мне, смотрит в упор, не моргая, своими бледно-голубыми глазами и ровным голосом спрашивает:

– Ты выписывала гипсокартон на Горького?

– Да, я.

В последнюю неделю я работаю за кассой одна, одна моя напарница ушла в отпуск, второй на больничном, а третий уволился без отработки. Вполне предсказуемо, что гипсокартон выписать могла только я.

– Отправляла документы логисту? – медленно спрашивает она.

Я начинаю судорожно припоминать, отправляла или нет, записала в тетрадь доставку или не записала. Ничего не могу выцепить из памяти и сдаюсь:

– Не помню.

– Так вот мне сейчас позвонил клиент и высказал всё! – она переходит на крик, – Всё, что думает о нашем «грёбаном» магазине! Он так и сказал. Я позвонила логисту, так она говорит, что ей никто документы на доставку не отправлял! А, знаешь ли, машина без документов на доставку не поедет! Чего ты ресницами хлопаешь? Аж бесит! Ничего сказать не хочешь?

– Я… Просто народу много было, я закрутилась и забыла… – я не знаю, что ещё ответить на её обвинения.

– Закрутилась она! А у клиента целый день бригада строителей ждала! В этот раз ты просто так не отвертишься: минус 50% премии, понятно?

Я чувствую, что к горлу начинают подступать слёзы. Дело даже не в деньгах: мне обидно потому что… Я просто устала. Весь отдел на мне: и уборка, и ценники, и касса. И три начальника, которых я должна слушать день за днём. Только не плакать!

Я киваю ей головой, мол, всё поняла, и задом вываливаюсь из кабинета. Почему так тошно? Это даже хуже, чем вдыхать пары бабули-вонючки.

Так, надо сосредоточиться. Я сажусь за кассу и действительно отключаюсь от внешнего мира. Мне нужно следовать простому алгоритму: набить товар, провести, взять оплату, отдать сдачу и чек. И так много-много раз. За час до окончания рабочего дня я считаю деньги и сверяю кассу по телефону. В кабинет идти нет никакого желания.

– У тебя чек на сто рублей не пробит, – слышу шипение из трубки.

– Сейчас пробью, – быстро отвечаю я и скорее нажимаю на кнопку с красной трубочкой, чтобы завершить звонок.

Через час рабочий день заканчивается, и я, накинув рюкзак на плечо, плетусь домой.

На улице мрачно и темно. Осенью и зимой выхожу на работу, пока ещё не рассвело, а ухожу оттуда, когда солнца уже не видно. Складывается ощущение, что день не наступает вовсе. Можно закрыть глаза и представить, что я живу, например, на Кольском полуострове среди полярной ночи, в каком-нибудь Североморске, где на субмаринах служат крепкие высокие парни. Одни служат, другие лежат под толщей воды. Там сейчас темно и холодно. Они покоятся в своих распоротых ракетой отсеках, а в кармане лежит пластиковая шариковая ручка, которой они не дописали письма девушкам и матерям. Порой мне кажется, что так же распорота моя черепная коробка, а мозг, словно оголенный провод, замыкает, искрит и дымится. «Осторожно, высокое напряжение!», – читается в глазах. Я высматриваю свое отражение в зеркале. Включила дополнительную лампу. Оскалила зубы, чтобы оценить их на кариес и желтизну. Пора бросать чай и кофе. Увидела сеточку тонких морщинок под глазами. Выключила свет. В холодильнике пусто, лишь в кошачьем ящике стоит килька в томатном соусе. Двадцать банок. Открываю одну и половину выкладываю в миску на полу. Кот, доселе дремавший где-то в комнате, подлетает на кухню и нюхает миску. Затем с отвращением скребет лапой по линолеуму и уходит.

– Ах, ты ж тварь! – беззлобно выражаю своё неудовольствие.

Затем беру чайную ложку и доедаю остатки кильки с найденным в пакете полувысохшим куском хлеба.

– Что ты о себе возомнил? – обращаюсь к коту. Он лежит неподалеку на полу и с искренним интересом наблюдает за тем, как я выскребаю подсохшим мякишем остатки томатного соуса в консервной банке. Проглатываю последний кусок, кидаю коту неуважительное «дурак» и иду в кровать. Ложку вымою потом.

Как же приятно застелить диван и растянуться на нём после рабочего дня! На тумбе рядом лежит книга, которую я читаю уже полгода. Стыдно перед самой собой, но это любовный роман. Я купила его ещё весной, когда поехала в соседний город заключать договор аренды на квартиру. До электрички оставалось ещё больше часа, и я позарилась на эту книжонку. Называлась она довольно привлекательно: «В ожидании любви». Я в этом ожидании живу уже второй десяток. Все мои одноклассницы давно вышли замуж, нарожали детей, купили дом на материнский капитал, а я по-прежнему одна. Зачем я купила эту книгу? Может, ожидала, что найду инструкцию, как наладить личную жизнь? Однако, всё, что я нашла, это то, как главная героиня, уже замужняя, живет с нелюбимым человеком и наставляет ему рога с каждым встречным и поперечным с полным описанием поз, действий, затвердевших сосков и охов-вздохов. Как можно писать о любви так бездарно и пошло? Куда мы, люди, скатились? А этот олень? Он видит поведение своей благоверной и пытается вернуть её в семью. Очень глупо! Прочитав одну страницу, я кидаю роман на тумбочку и выключаю свет. Скольжу пальцами под трусики, но, подумав, останавливаюсь. Это всё тупая книга. Не хочу вестись на эту дрянь.

Почти ночь. На улице светят одинокие фонари. Один из них стоит у моего дома и заигрывает с полуголой берёзой. Она смущённо шелестит остатками лиственного одеяния, а я сижу в тёмной комнате и наблюдаю, как тени от её конечностей переплетаются с искусственным светом и вырисовываются на закрытых наглухо шторах. Она заламывает свои тонкие пальцы и молит его о пощаде. Я сижу на диване, накрыв ноги одеялом, никого не хочу видеть и слышать, и только безотрывно слежу за соитием света и тени на шторе.

Внезапно на улице наступает абсолютная тишина, и дерево замирает в ожидании чего-то ужасного. Я тоже перестаю дышать. Нарастает чудовищный гул, словно из тоннеля подземки прямо на меня мчится многотонная машина по рельсам. Тревожно звенят стёкла в окнах, и я слышу, как по ним тяжело начинают барабанить крупные капли. Я выдыхаю: это всего лишь дождь. Бум-бум-бум-бум. Всего лишь дождь. Бум-бум-бум. Дождь. Бум-бум-бум. Дощ. Дощ. Бум-бум-бум. Щ. Щ.

И вот комната плывет куда-то, звуки отдаляются и превращаются в монотонное месиво. Я слушаю свое тихое дыхание, и меня со всех сторон окружает тёплая мягкая дрёма, которая обволакивает руки и ноги, проникает в уши и ноздри, наполняет рот и качает меня на облаке. Спи, котёнок, засыпай. Я парю в невесомости, все ощущения исчезли, и осталась только ментальная я. Да нет, бред какой! Где моя физическая оболочка? Я словно ухаю в пропасть и всем телом ударяюсь о диван. Тело не дает мне забыть о себе и таскается следом за сознанием, как рыба-прилипала.

И вот я медленно пробираюсь сквозь кисель сна к своему рабочему месту. Я кассир. Только сегодня ночью не в строительном магазине, а на улице. Сижу за кассой на пересечении дорог, как регулировщик, и машу руками. Вы! Да, вы, наденьте маску! А вы проходите сюда, свободная касса! Какие кальмары? Нет, у нас нет кальмаров. Сегодня мы продаем только остатки самолюбия, самоуважения и самообладания. Да, у нас акция на всё, что начинается с «само»! Не задерживайте людей. Один товар в одни руки! Соблюдайте социальную дистанцию! Да-да, вы, нищеброд, отойдите от той красотки, от вас сильно разит духовным миром. А вы почему отпускаете шутки ниже пояса? У нас тут литературный кружок вообще-то!

Почему я опять работаю одна? Где мой напарник? А, вот он, стоит за углом. Высокий, в специальном строительном комбинезоне. Не хочет мне помогать, бросил меня одну на растерзание толпы. Собрался уходить, машет мне рукой. Стой, подожди! Я встаю из-за кассы, и влипаю обеими ногами в тягучее болото. Не могу поднять колено, не могу даже пошевелиться. А он уходит за угол дома и исчезает из поля моего зрения, оставляя в моей душе огромную чёрную дыру. Открываю глаза.

ГЛАВА 2

«You’re beautiful»

James Blunt

Я еле волочу ноги на работу. С каждым шагом моё тело словно уменьшается в размерах. Ноги укорачиваются, и я семеню ногами, как такса. Я чувствую, что становлюсь маленькой, как Гулливер в стране великанов. Уменьшается и мой мозг: и без того истощённые извилины выравниваются и становятся похожими на ребристую поверхность ламината. Низ живота скручивает, а сердце пропускает удары. Внутри хищным цветком распускается паника, я хочу развернуться и бежать домой. Я часто задаю себе вопрос: а стоит ли таких неимоверных усилий моя работа? Почему кто-то ходит на работу с радостью, а я через ежедневное изнасилование собственной психики? Что мешает мне найти другое место, где на меня не будут ежедневно спускать собак, где меня будут ценить и уважать, где зарплаты будет хватать не только на коммуналку, еду и трусы, но и на зимние сапоги? Причины есть. Мысленно я зажимаю пальцы на руке. Первое, работа рядом с домом. Второе, зарплата больше, чем в продовольственном, и за просрочку не надо платить. Третье, тут выдают рабочую майку и теплую кофту. Нет, ну а что, по крайней мере, не нужно ломать голову над тем, во что нарядиться завтра. С такими мыслями я захожу в дверь, и тут же меня встречает возмущённый визгливый голос Антонины Ивановны.

– Сколько времени? – подскакивает она ко мне.

Я испуганно смотрю на телефон:

– Без десяти девять.

– Ты почему опаздываешь? – она хмурит брови и повышает голос.

– Так у нас же рабочий день в девять начинается, – я оправдываюсь и ловлю себя на том, что испытываю вину.

– Я – директор магазина! Ты думаешь, я не знаю, во сколько начинается наш рабочий день?

– Нет, – мямлю я, – я так не думаю.

– Не удивительно! Ты вообще думать не умеешь, по-моему, – она закатывает глаза и вздыхает, – Ты должна быть на работе без двадцати минут девять. Запомни это раз и навсегда! Быстро заполняй справку-отчёт и собери инкассацию.

Она разве что не даёт мне пинка, а я чувствую себя оплёванной и униженной. Возможно, даже мёртвой. Возможно, это вообще не я, а кто-то другой в моей красной футболке. Я двигаюсь, как во сне. Иду в торговый зал. Вижу Нику.

– Привет, Лиса! – она кидается ко мне с объятьями.

Я и забыла совсем, что она сегодня вышла с отпуска. Выглядит так, словно заново родилась. Кожа под глазами свежая, с розовым тёплым оттенком, не то, что мои синяки. Белые, как сливочный крем, зубы и светлые волнистые волосы. Она работает в магазине на пару месяцев дольше меня, и её здесь все любят.

– Привет, – я отвечаю на объятья, потому что иначе нельзя. Эта золотая девочка любит всех и вся, и, похоже, искренне. Она не замужем, у неё ухажёры штабелями под ногами лежат, своя машина и квартира, и молодость. Наверное, я ей завидую. Но в любом случае, я рада, что теперь мне не придётся тащить весь отдел на себе. Ника рассказывает, как летала с родителями в Сочи и была там в большом дельфинарии. Я киваю головой и думаю о том, что мне нужно начать жизнь с чистого листа.

– Ник, посиди сегодня за кассой, а я займусь уборкой. За две недели всё покрылось пылью.

Иду за ведёрком и тряпкой в санузел, добавляю в ведро мыло, начинаю протирать полки и банки с краской. Убираю пыль с крышек, и от мокрой тряпки на маслянистой поверхности остаются белёсые разводы и пятна. Тщательно выполаскиваю тряпочку, но повторное протирание совершенно не помогает. Иду и меняю воду на чистую, повторяю манипуляцию с тряпкой, однако разводы не исчезают. Да это же метафора на всю мою жизнь! Можно ежедневно осуществлять одни и те же действия, но принципиально нового ничего не будет происходить.

– Что ты трёшь эту банку до умопомрачения? – рявкает Антонина Ивановна откуда-то из-за спины, – я уже полчаса за тобой наблюдаю!

От неожиданности я вздрагиваю, и банка с алой эмалью выскальзывает из мокрых ладоней. Она летит вниз, и как при замедленной съёмке своим взглядом я покадрово фиксирую, как она переворачивается в воздухе и с жёстким грохотом падает набок. Я словно вижу, как по жестяным стенкам банки идёт ударная волна, металл выгибается внутрь, и избыточным давлением жидкость выталкивает крышку наружу. Красные брызги летят во все стороны, но больше всего достается моим белым кроссовкам и синим джинсам. Весь пол вокруг меня словно залит кровью, а я стою в огромной луже и смотрю в растерянности на это жуткое зрелище. На несколько секунд воцаряется тишина, а затем воздух вокруг меня взрывается от звуковых колебаний, издаваемых начальницей за моей спиной.

– Ах ты, растяпа! Теперь купишь эту банку!

Я думаю о том, что коту придётся урезать довольствие. Однако следом за первым взрывом тут же следует другой, ещё мощнее.

– Ты испачкала меня краской! – визжит она.

Я оборачиваюсь и ищу взглядом пятна на её одежде и обуви.

– Вот! – она тыкает пальцем на кончик туфли, и действительно, мне удается рассмотреть там каплю размером с маковое зерно. В сравнении с моими наполовину залитыми краской штанами, туфля директора кажется практически идеальной, но, видимо, не для неё самой. В ярости она летит к туалету, по дороге не слишком любезно пихнув меня плечом. Возможно, при других обстоятельствах я и удержалась бы на ногах, но сейчас в попытке не наступить в краску, я теряю равновесие и лечу прямо на пол, в озеро пентафталевой крови с дурманящим ароматом уайт-спирита и алкидной смолы. И тут меня настигает понимание, что моя одежда безвозвратно испорчена, и мне теперь придётся отдать треть зарплаты на новые шмотки. На глаза наворачиваются слёзы, а горло распухает от отёка так, что я не могу дышать. Я оказываюсь в чёрном холодном космосе, в котором перед глазами вспыхивают новые звёзды и гаснут старые, а туманности отдаляются друг от друга и от меня с невероятной скоростью, где квазары поглощают волны и материю, а в вакууме таится неизведанная тёмная энергия. Я чувствую себя так, словно потерялась в этой жизни.

– Василиса!

Я прислушиваюсь. Приятный мужской голос произносит моё полное имя. Ах да, оно написано на бейджике. Голос смутно кажется мне знакомым, и я поднимаю затуманенный слезами взгляд вверх. И первое, что я вижу, – это протянутая ко мне рука. Она словно окружена сиянием, и мне страшно прикоснуться к этой святыне. Я бросаю взгляд на свои руки, но они все испачканы краской. Его руки красивы. Пропорциональные, с чистой ухоженной кожей и ровно подстриженными ногтями. Такие длинные и аккуратные пальцы могут принадлежать музыканту или хирургу. Как я могу прикоснуться к этим прекрасным рукам своими липкими красными обрубками? Однако мне не приходится пачкать его. Своими перстами он легко берёт меня за шиворот толстовки, выдёргивает из лужи и ставит на ноги. Я стою перед ним так близко, что чувствую его дыхание. Оно совершенно спокойное и чистое, и пахнет топлёным молоком. Я поднимаю голову, смотрю на лицо мужчины, и оно расплывается в моих слезах, словно отражение в неспокойной воде. Тёмные глаза, удлиненный прямой нос, фигурные бледные губы, чисто выбритое лицо, по которому дико хочется провести ладонью. На вид он почти моего возраста, может, чуть старше. Он смотрит на меня абсолютно серьёзно и произносит:

– Василиса, ты похожа на картину в стиле дриппинга.

– Я? Не слышала о таком… стиле, – чувствую себя мега тупой и слегка возмущена тем, что он так бесцеремонно перешел на «ты», но быстро смиряюсь. Моя гордость давно лежит где-то на уровне плинтусов.

– Это капельная живопись, – слегка нетерпеливо объясняет он. – Капельная, понимаешь?

И он неторопливо гладит взглядом мои ноги, которые наполовину залиты краской, словно у меня на колени хлестала кровь из носа. У меня захватывает дух от его оценивающего, почти экспертного вида, и в груди начинает шевелиться что-то забытое и тяжёлое.

– Не выбрасывай джинсы, это произведение искусства, – он наклоняется немного вперёд, к моему уху, и я вновь ощущаю аромат топлёного молока.

– Хорошо, – шепчу я ему в ответ, глядя в странные тёмные глаза. Только сейчас я замечаю, какие они завораживающие, притягивающие и бездонные, как пропасть.

Он исчезает так же быстро, как появился, а я стою в полном недоумении.

– Чего стоишь, курица бестолковая? – я снова вздрагиваю от визга Антонины Ивановны и пронзаю её взглядом, полным ненависти, буквально на одну секунду. Она выдернула меня из рая и вернула в ад. Женщина, как рыба, беззвучно открывает рот, затем захлопывает его и уже почти спокойно произносит:

– Руки у тебя из жопы, Василиса. Бери тряпку на складе, уайт-спирит у меня в кабинете и убирай тут всё. Как пол вымоешь, иди домой. Тут всё равно два часа работать осталось, а ты своим видом всех покупателей мне распугаешь.

– Хорошо, – я безумна рада, что меня отпустили домой пораньше.

Однако перед этим мне нужно отмыть от краски квадратный метр пола. У меня возникает идея. Мои кроссовки почти полностью испачканы. Пальцами я зачерпываю краску на полу и вожу ими по уцелевшим белым участкам обуви. Немного усердия, и… Супер, теперь у меня новые красные кроссовки. Я снимаю и отношу свою рабочую сменку на склад, ставлю там её в уголок недалеко от радиатора. Там же я отрываю кусок ветоши, которой моет пол техничка. Уличные ботинки пока надевать не хочу, а то вдруг и их испачкаю, поэтому решаю идти в зал в одних носках. Там меня уже ждёт ведро воды и бутылка растворителя.

– Это я принесла, – ко мне подходит Ника, – как же тебя так угораздило, а, Лиса?

– Спасибо, – просто отвечаю я, игнорируя её вопрос. Мне уже совершенно плевать на эту краску, на ругань начальницы, мысли текут спокойно, как равнинная река среди золотых колосьев. Они прибывают к моему спасителю с красивыми руками и чёрными бархатными глазами.

– Я всё видела, – подмигивает мне Ника.

– Ты о чём? – я выплываю в реальность, как синий кит на поверхность океана.

– Я о том симпатичном мужчине, который помог тебе встать. Он реально такой хороший, подошёл к кассе, очень вежливый, расплатился без сдачи, пожелал удачного дня, назвал меня милой девушкой. Сразу видно, интеллигентный человек.

Ника продолжает тараторить, потряхивая от удовольствия светлой головой, а я стою и думаю о том, что Ника – она может составить чудесную пару кому угодно, а я просто заляпанное краской чмо, которое максимум заслуживает жалости. Я прерываю её трескотню:

– Что он купил?

– Краску в баллончике, – Ника смотрит на меня с сомнением в моих умственных способностях. Она рассказывает о чудесном покупателе, а меня интересует, что он купил.

– Понятно, – я беру тряпку, растворитель и ведро, и иду наводить чистоту. Пока я собираю ветошью густую эмаль с пола, радуюсь, что у Ольги сегодня выходной. А то стояла бы сейчас над душой, злорадствовала. Спустя полчаса пол блестит, а носки придётся выкинуть. От тяжелого запаха уайт-спирита у меня начинает кружиться голова, и я мечтаю скорее выбраться на воздух.

Когда я всё же выхожу на улицу, кладовщик кричит мне в спину:

– Васька, будь осторожнее, по улицам маньяки ходят!

– Я сама, как маньяк! – кричу ему в ответ и смеюсь над своим устрашающим видом.

Дома меня встречает голодный кот. Однако вместо того, чтобы вцепится зубами в мою ногу в отместку за день одиночества, он изгибает спину, распушает хвост и рычит. Понятно, он же не смотрит мне в лицо, а ноги сегодня пришли какие-то не такие. С порога я стягиваю испорченные джинсы и несу их к мусорке, однако в последний момент передумываю и вешаю на бельевую веревку в ванной. Пусть краска обсохнет, а потом решу, что с ними сделать. Накладываю коту кильку. Сегодня он более сговорчивый, без лишних телодвижений кидается к миске и с урчанием поглощает ужин. Я перебираю свой нищебродский гардероб и нахожу чёрные брюки, в которых ходила ещё в педагогическом. Примеряю и выдыхаю с облегчением – впору. Не придётся тратить деньги. Настроение улучшается, и я решаю приготовить что-нибудь вкусное. В морозилке обнаруживаю кусок какого-то столетнего мяса, размораживаю его в миске с тёплой водой. Я летящая. Порой я не помню, когда успела сходить в магазин и купить тот или иной продукт. Рутинные дела часто идут на автомате, без включения мозга. Чищу картофель и лук, режу овощи. Параллельно ставлю вариться гречку. Через час у меня готова тушёная картошка и гречневая каша на завтра, и я медленно ем, специально растягивая удовольствие.

В голове внезапно всплывает новое слово – «дриппинг», капельная живопись. Ввожу его в поисковую строчку и до самого сна рассматриваю картины в этой технике. Глядя на абстрактные изображения, я словно смотрю фильм, в котором художник окунает толстую кисть-раклю в ведро с краской и с яростью брызгает ею на холст, а затем берет кисточку поменьше и начинает выбрызгивать детали другими цветами. Мне кажется, так можно нарисовать боль, ненависть, страсть. Я думаю о мужчине, который сегодня сравнил меня с картиной. Если бы не эта разбитая банка, он бы и внимания на меня не обратил. Вспоминаю его взгляд на своих ногах, и по спине проходит волна удовольствия, волоски на руках приподнимаются и я, закрыв глаза, приподнимаю уголки губ. Наверняка, он художник. Он разбирается в живописи и покупает баллончик краски. Он называет меня по имени своим бархатистым голосом. И глаза у него бархатистые. Бархатистость – вот какое слово ему подходит. Надеваю наушники и включаю музыку. Спустя несколько песен я слушаю Джеймса Бланта с его «You’re beautiful». Вроде бы незамысловатая мелодия захватывает меня и наполняет ощущением восторга каждую клеточку тела. Сердце щемит от того, что мгновения счастья так мимолетны в нашей жизни. Но иногда они надолго остаются в памяти. «And I don’t know what to do cause I’ll never be with you» с грустью поёт мужчина, и я думаю о том, что мне тоже никогда не быть вместе с этим высоким и странным незнакомцем-художником. На волне этих печальных мыслей меня уносит в параллельную реальность. И в ней я уже не продавец, а директор. И я разбиваю банки с эмалью одну за другой, а затем беру кисти, зачерпываю ими краску и брызгаю налево и направо, разрисовывая строительный магазин в одну сплошную безумную картину. А потом появляется он, со своими чистыми светлыми руками, окруженными сияющим нимбом. Они тянутся ко мне, к моим волосам, гладят их, и я ощущаю невероятное блаженство.

– Василиса! – зовёт он меня по имени, и я открываю глаза. Верещит будильник. 7:00.