Текст книги "Проповедник свободы"

ГЛАВА 3

«Nobody’s home»

Avril Lavigne

На следующий день я обедаю с Милой. Мы с ней работаем в разных отделах и потому, когда наши графики совпадают, можем есть одновременно. Мила вечно худеет.

– Везёт тебе, Василис, ешь и не толстеешь!

У меня в тарелке голая гречка без мяса, подливы или овощей. У неё – блестящие от масла макароны по-флотски, рядом в контейнере – оливье. Она аппетитно жуёт макароны, закусывает их хлебом и запивает сладким чаем.

– Майонез низкокалорийный, – сообщает она мне, – а хлеб – с отрубями.

Честно говоря, мне всё равно. Даже если она будет весить сто пятьдесят килограммов, я всё равно буду верить в её чистые намерения похудеть. На самом деле, это единственный человек в моём окружении, которого я ценю. Во-первых, она очень умная и всегда даёт мне нужные советы. Во-вторых, она единственная из всего магазина зовет меня Василисой, а не Васькой и ни лисой. Я считаю, уже это одно заслуживает доверия.

Я сомневаюсь, рассказывать ли ей про Художника. С одной стороны, по-девичьи хочется поделиться, а с другой – произошедшее для меня настолько интимно и ценно, что я не хочу растрачивать свои чувства и переживания во внешний мир от слова абсолютно. В конце концов, я решаюсь рассказать ей про разлитую краску, но предпочитаю умолчать о незнакомце. Мила бурно реагирует на мою историю.

– Она же сама тебя испугала! Ты испортила штаны и кроссовки из-за неё! Что, не могла за себя постоять?

– Легко тебе говорить. Как я должна была за себя постоять? Она начальница, а я здесь никто, понимаешь? – я развожу руками.

Мила делает фейспалм.

– Любая несправедливость происходит с молчаливого согласия жертвы! Ты должна научиться стоять за себя и должна ценить себя! Ты – личность, Василиса! Ты себя не на помойке нашла, в конце концов, – Мила всегда пытается мне внушить мысли о самоуважении, но для меня это просто слова из учебника по психологии. Одно дело слушать учителей, а другое – применять эти знания на практике, когда Антонина Ивановна стоит над тобой в позе альфы и брызжет слюной от ярости. Что я могу сделать? Встать в стойку и лишиться работы? Я и так её нашла с трудом. И ведь она, я имею в виду начальницу, знает, что мы все здесь от неё зависим. У одного – ипотека, у второго – дети, у третьего – ремонт. А я просто бездарность, криворучка, каких полным-полно на улице. Вон, у входа очередь выстроилась, и каждый мечтает попасть на моё место. Вот она и пользуется нашей слабостью, может себе позволить любые выкрутасы.

Я смотрю на часы.

– Чёрт! Чёрт! Чёрт! Время!

Вскакиваю, врубаю воду и спешно мою свой стакан и тарелку из-под гречки.

– Чего ты суетишься? – спокойно продолжает жевать макароны Мила, – Мы сидим всего 30 минут.

– Вот именно! 30, а не 20. Антонина Ивановна сейчас убьёт меня. Она требует, чтобы я обедала не больше двадцати минут. Пойдём скорее в зал!

– Подожди, ты разве не знаешь, что по трудовому законодательству тебе, и мне тоже, положен час отдыха? – я вижу, что она специально тянет время.

– Мил, пойдём, в нашей стране законы и их исполнение находятся в разных измерениях. Пожалуйста, идём.

– Работа не волк, в лес не убежит, – умничает Мила, однако всё же поднимается из-за стола, моет посуду и складывает её в пакет, – и вообще, отстаивай свои права. Тебе положен час на обед. Повтори!

– Мне положен час на обед, – смиренно повторяю я.

– То-то же!

Я вприпрыжку бегу в зал, сзади с чувством собственного достоинства плывёт Мила.

В зале меня уже поджидает кара.

– Ты была на обеде 40 минут! – начальница демонстративно смотрит на часы. – Специально засекла время! Мы уже, кажется, договаривались об этом, но тебе хоть кол на голове теши!

Краем глаза вижу Милу, она стоит вне зоны видимости Антонины Ивановны и пальцем показывает единицу. Я знаю, чего она от меня ждёт. Я набираюсь храбрости, вдыхаю побольше воздуха и выпаливаю:

– Мне положен… – но тут же вижу разъяренное лицо начальницы, и воздух выходит из лёгких, как из сдувающегося воздушного шарика.

– Штраф тебе положен! 500 рублей за несоблюдение субординации!

Начальница уходит в кабинет, Мила снова делает фейспалм и идёт на второй этаж в свой отдел, а я стою красная, как рак. Ладно, хоть не плачу. Мне так стыдно за своё тщедушие! Всё, что я могу, это составлять в уме часовые монологи под названием: «Что бы я сказала своему обидчику, если бы мой язык не был в жопе». Как назло подлетает Ольга, мой «любимый» старший продавец.

– Я слышала уже, какое ты тут представление с краской устроила. Жаль, что я этого не видела! – она смеётся, а я смотрю на неё, молчу и думаю о том, что вот у неё язык не встречает преград на своём пути. И уколет, и прочешет, и подлижет, где надо. Но одного смеха ей мало. Она продолжает издеваться надо мной.

– Я смотрю, ты себе кроссовки обновила? Ты прямо-таки дизайнер, можешь бизнес открыть.

– У меня нет денег, чтобы купить новые, – я смотрю в её пустые голубые глаза и не вижу в них ни капли понимания.

– А у тебя их и не будет, Васька, пока ты товар портишь и с начальством переговариваешься.

Как же я устала. У меня нет сил оправдываться, спорить, доказывать свою невиновность. У меня нет смелости вежливо постоять за себя или грубо отшить обидчика. У меня нет выбора: я проглатываю оскорбления и колкости даже от такой гиены, как Ольга.

Ближе к вечеру я стою в зале в проходе между стеллажами ручного инструмента. Здесь всегда промышляют воришки. Стоит себе старичок, божий одуванчик, крутит час отвёртку в руке, словно размышляет: подходит она ему или нет. Потом делает движение рукой, словно вешает её на место, а сам оставляет добычу в руке и незаметно суёт её в карман. А мы потом при инвентаризации тысячи из своего кармана платим за пропавший товар. Поэтому иногда я дежурю тут. Само присутствие продавца поблизости действует на людей отрезвляюще. Внезапно мой взгляд привлекает молодой человек. Он одет в потёртые старые брюки соломенного цвета и серую ветровку. Стоит напротив стеллажа и хаотично шарит по нему взглядом, словно что-то ищет.

– Здравствуйте! Что-то подыскиваете? – я стараюсь не отступать от списка желательных фраз при общении с покупателем, который недавно нам прислал директор из офиса.

– Да, – отвечает мне парень, – у вас микросхемы продаются?

– Микросхем у нас нет, – я пожимаю плечами. Что тут только не спрашивают порой. Микросхемы ладно. Иногда интересуются, нет ли у нас хлеба. В строительном-то магазине.

– А паяльник есть? – он с надеждой смотрит мне в глаза наивным чистым взглядом, какой можно встретить только у людей умственно недалёких. Я почему-то тут же пропитываюсь к нему сочувствием и симпатией.

– Паяльник есть, – улыбаюсь я ему и показываю несколько вариантов разной мощности.

– Вот здорово! – он радуется, как ребёнок, – теперь-то я им всем покажу!

– Э… Кому всем? – я чувствую себя смущённой от того, что лезу не в своё дело.

– Ну, всем этим изобретателям: Ломоносову там, Архимеду.

– Вы что-то изобретаете? – мне становится любопытно.

– А то! – его лицо сияет гордой улыбкой, – Но это пока тайна. Одно скажу, это изобретение перевернёт мир медицины и диетологии!

Глядя на моё немного разочарованное лицо, он всё-таки решает рассказать мне свой секрет:

– Это калоанализатор, – он смотрит на мой бейджик и торжественно добавляет, – Василиса Маслова, ты ещё не раз обо мне услышишь. Запомни, меня зовут Поехавший, и я изменю этот мир!

Мне кажется, что он похож на сумасшедшего учёного, и я жду, что вот-вот он поднимет кулак вверх и захохочет дьявольским смехом, но он лишь кидает мне «Пока!» и идёт расплачиваться на кассу. Я некоторое время смотрю ему в спину, а потом разворачиваюсь к стеллажу и вовремя. Мальчик в синей куртке чуть не сунул в карман гаечный ключ.

Уже дома я сижу на кухне и смотрю в окно. Вечер раскрасил небо сумеречной палитрой. Бледно-голубой цвет, спускаясь к реке, растворяется в грязно-жёлтом, резко переходит в розовый и на горизонте сгущается в сиреневый. Где-то справа почти скрылось солнце. Как агонизирующий больной оно приходит в сознание лишь на пару часов в день, а остальное время проводит за пеленой облачного бреда. Это смутное ожидание зимы сводит его с ума.

Вечерами над рекой постоянно парит туман, и я с трудом могу рассмотреть очертания города на том берегу. Кругом сырость и грязь. За пять минут пути с работы на башмаки налип пуд жирной чёрной глины, и я еле дотащила ноги до дома. У порога стоят до безобразия заляпанные грязью ботинки, в раковине лежит гора жирной посуды, около стиральной машины возвышаются три горы шмоток и постельного белья. Как же одиноко. Даже кот, запрыгнувший на колени, не может прогнать тоску. Сегодня мы с ним дружим. Я рассматриваю его жёлто-зелёные завораживающие глаза, а он довольно щурит их и громко урчит.

– Ах, ты ж скотинка, – я глажу его по мягкой шерсти между ушей, щекоткой прохожу по подбородку, массирую спину. От удовольствия челюсть его слегка отвисает и наружу вываливается кончик языка. Котэ словно чувствует мою печаль. Он залезает ко мне на грудь, кладёт лапы на мои плечи и прижимает мордаху к моему лицу.

– Ты один ждёшь меня, – произношу я вслух, и мне становится неимоверно жаль себя саму. На глаза наворачиваются слёзы. Иногда я думаю о том, что я в этом мире лишний элемент. Мне некуда идти, никто меня не ждёт, и некому поплакаться в жилетку, «no place to go», как в песне. Я врубаю колонки на полную мощь и включаю Avril Lavigne «Nobody’s home». Честно говоря, у меня хреново с английским, и я никогда не понимала, в каком смысле она поёт «никого дома»: в прямом или переносном. Но в моем случае подходит и тот, и другой. Кот не в счёт. Я беру расчёску, и представляю, что это микрофон. Все слова не знаю, но там, где помню, кричу громко и от души, особенно «broken inside», потому что я тоже сломлена. Там, где не помню слова, просто открываю рот и танцую. С последними аккордами валюсь на диван, под который залез шокированный кот, и смеюсь, сама не знаю, над чем.

Я лежу, раскинувшись на кровати, и уже начинаю засыпать, как вдруг телефон на столе пиликает от входящего сообщения. Странно, кто может мне писать в такое время? Как минимум есть одно предположение. Возможно, очередной член вломился в моё личное пространство в Нидзяграме. Я просто не понимаю, почему эти турки, индусы и таджики так уверены, что мне интересно, как выглядит их отросток? Каждый второй мужик, желающий познакомиться, отправляет его в качестве своей визитной карточки, словно это может кого-то заинтересовать. Нет, даже если меня и заинтересуют его габариты, я могу, например, не поверить в авторские права фотографии. Долго ли скачать с интернета чей-нибудь впечатляющий член и отправить его наивной потенциальной жертве? Так что я лучше посплю. Однако только я закрываю глаза, как телефон пиликает снова.

Сейчас пошлю этот член куда подальше! Решительно поднимаюсь с кровати, иду к столу и беру в руки телефон. Открываю сообщения в приложении. Запрос от незнакомого аккаунта. Открываю и вижу два сообщения:

1. Василиса, доброй ночи!

2. Как поживают твои джинсы?

Сон как рукой снимает. Сердце колотится, как бешеное, словно хочет разорвать мою грудную клетку. Незнакомец нашёл меня в интернете.

Я пишу:

– Привет! Краска уже высохла.

Тут же вижу, как собеседник набирает сообщение.

– Отлично! Не выкидывай, они нам ещё пригодятся.

Он написал «нам»!? Я в диком восторге! Пишу:

– Зачем?

– Узнаешь позже. Ты завтра работаешь?

– Нет, у меня два выходных.

– Ты рада?

– Конечно!

Я жду, что он пригласит меня погулять или провести время по-другому, но он лишь пишет:

– Кажется, твоя работа не приносит тебе удовлетворения.

Он зрит в корень. Мне хочется рассказать ему об Антонине Ивановне и её ежедневных криках, о гиене Ольге, о штрафах, но я понимаю, что ему не обязательно знать о том, как меня унижают. Я просто отвечаю:

– Да.

– У меня тоже работа не из приятных, – пишет он, – поэтому я по вечерам рисую.

– Я так и подумала, что ты художник.

– Проницательно, – он шлет ироничный смайлик, – Просто для меня каждый новый рисунок – это эмоциональная разрядка.

– Рисуешь в технике дриппинга?

– Умница! Да! Хочешь, я покажу тебе свои творения?

– Конечно!

Я счастлива.

– Чуть позже, – пишет он, и я расстроенно вздыхаю. Я бы хотела оказаться рядом с ним прямо сейчас. В диалоге возникает пауза, и у меня появляется вопрос.

– Как ты меня нашёл?

– У нас в городке не так уж и много Василис.

Я хлопаю себя ладонью по лбу, ну, конечно же, бейджик!

– Ну да, логично, – я отправляю смеющийся смайлик, и он шлёт такой же в ответ.

– Уже поздно, – пишет мне он, – спокойной ночи!

Мне жаль, что он завершает разговор, и с сожалением пишу:

– Спокойной ночи.

У меня в голове сотня вопросов: когда мы увидимся, где он живёт и кем работает, и, кажется, сегодня ночью я уже не усну.

Произошедшее кажется мне волшебной сказкой. Я захожу на его страницу, но там нет никакой информации, кроме того, что это User34578643. Ни аватарки, ни имени, ни информации, ни постов. Словно он только что создал страничку и ничего не успел разместить. Жаль. Ко мне запрыгивает кот. Я обнимаю его рукой, и он начинает урчать. Это самый успокаивающий звук в мире, и я постепенно засыпаю, испытывая ощущение искрящегося счастья.

ГЛАВА 4

«Animal instinct»

Cranberries

Ой, ты гой еси! Я плачу, как Ярославна, ожидающая своего любимого, а его всё нет и нет. Прошла неделя с того вечера, как он написал мне в Нидзяграм, и с тех пор от него нет ни слуху, ни духу. Я, кажется, становлюсь одержимой. Захожу в приложение каждую свободную минуту, проверяю сообщения не только там, но и в электронном почтовом ящике, захожу в соцсеть, включила все уведомления, но кругом тишина. Несколько раз просматриваю нашу переписку, но он был в сети неделю назад. Хочу написать ему каждый раз, но буквально бью себя по пальцам. Какой смысл, если он не заходит в приложение? Может, он вообще решил посмеяться надо мной или написал в алкогольном опьянении и забыл? Да и вообще, для чего я ему? Я не красавица. В жизни я обычная скромная девчонка, и доказательством моей женской несостоятельности служит отсутствие даже случайных перепихонов. Мужчины просто не обращают на меня внимания.

Что происходит со мной? Я допускаю ещё больше ошибок на работе. Антонина Ивановна не переносит меня на дух, потому что я абсолютно бесхребетная амёба.

В очередной день под вечер она вызывает меня в кабинет.

– Что с тобой происходит? Я и раньше знала, что ты бездарность, но чем дальше, тем хуже! Ты каждый день забываешь пробивать чеки, вчера обсчитала покупателя, сегодня наоборот лишние деньги на сдачу отдала. Я по десять раз на день делаю возвраты из-за того, что ты неправильно выписываешь товар! Ты две доставки сорвала из-за того, что забыла отправить документы. Логисты над нами смеются! Ольга жалуется на тебя трижды в день! В зале у тебя бардак! Иди за мной.

Она выходит из кабинета и грузной походкой с разрывающим барабанные перепонки цоканьем каблуков следует в отдел вентиляции и электрики. Я послушно плетусь за ней.

– Посмотри сюда, сюда, сюда, – она поочередно тыкает на пустые ценникодержатели, – Ценников нет на половине товара! На витрине бардак!

Она хватает меня за руку, берётся за мой указательный палец и, с силой нажимая на него, ведет по полке с прожекторами. Я, спотыкаясь и чуть ли не наступая ей на пятки, тащусь следом.

– Вот! – она тычет моей собственной рукой мне в лицо. Я смотрю на палец, на котором собралось облачко серой пыли.

– Ты когда в последний раз тут убиралась?

– Месяц назад, кажется, – пытаюсь вспомнить я.

– Месяц! Мне интересно, дома у тебя тоже такой срач? Там-то ты, наверное, следишь за чистотой!

Я вспоминаю свой бардак и не могу сдержать улыбку, что выводит начальницу из себя.

– Нет, вы гляньте на неё! Ей ещё и весело! – лицо её багровеет, – В общем, так: я долго терпела, но с меня хватит! Я даю тебе две недели, слышишь? Две недели испытательного срока! Если ты по-прежнему будешь создавать мне проблемы, я тебя уволю. Поняла?

Я смотрю на неё, и думаю о том, чем я буду платить за квартиру, когда останусь без работы.

– Ты поняла, тупица? – переходит она на крик.

– Да, – кротко отвечаю я, и на глаза наворачиваются слёзы.

– И хватит разводить сырость, а то лягушки разведутся! – цокнув каблуками, она разворачивается и уходит обратно в кабинет.

Я ничего не могу с собой поделать, отхожу в слепую зону, где не берут камеры, и пытаюсь успокоиться, однако слёзы текут бесконтрольно.

– Сама она лягушка! – слышу бархатистый голос за своей спиной и поворачиваюсь. Он стоит на расстоянии, нарушающем все возможные границы личного пространства. Приходит понимание, что он слышал, а может, даже видел всё, что сейчас произошло. Этот факт расстраивает меня ещё больше, и я думаю о том, какого же он обо мне теперь мнения. Но его лицо абсолютно спокойно, словно море в безветренную погоду. Он подносит руки к моему лицу и тёплыми мягкими ладонями вытирает мокрые щёки.

– Здравствуй, Василиса!

Я ощущаю запах топлёного молока.

– Здравствуй… – растерянно произношу я.

– Проконсультируешь меня?

– Да, – слёзы останавливаются сами собой, и я по-прежнему ощущаю тепло его ладоней на лице, – куда ты пропал?

– Извини, было слишком много работы.

– Кем ты работаешь?

Он с недоумением и интересом смотрит на меня своими тёмными жгучими глазами, словно открывает нечто новое.

– Ты разве не знаешь?

– Конечно, нет, – из моей груди вырывается всхлип облегчения, который так часто испускают дети после долгого плача и истерики.

– Я работаю врачом в нашей поликлинике, ты же там бывала?

– Конечно же, бывала. Я там с детства наблюдалась.

– Часто болеешь?

– Нет.

И тут я понимаю, что последние лет пять я действительно не болела, я даже ни разу не чихнула. А он довольно молод, и скорее всего, работает в больнице не слишком долго.

Я снова смотрю на его руки и изящные пальцы.

– Ты хирург?

Он улыбается мне и отвечает:

– На полставки.

Я удивляюсь своей проницательности, всё-таки первое впечатление – самое верное.

– Теперь я понимаю, почему ты написал, что тоже устаешь от работы. С людьми работать сложнее всего.

– Согласен, Василиса, – он улыбается, и его улыбка кажется мне загадочной, – Так ты мне поможешь?

– Конечно! – моё настроение мгновенно взлетает до облаков, и мозг начинает мыслить чётко и ясно.

– Смотри, мне нужен брусок размером примерно 20 на 40, можно 15 на 40. Есть?

– Да, есть!

– Ещё нужна морилка и лак. Поможешь выбрать?

Мы идём к полке с морилками, и он выбирает среди палитры выкрасов мой любимый цвет махагон. А потом я предлагаю ему мебельный лак для внутренних работ. В завершении он берёт декоративные гвоздики без шляпок.

– Василиса, когда у тебя выходной? – вдруг спрашивает он.

– Завтра, – отвечаю я.

– Чудесно, – он выглядит довольным, – как ты смотришь на то, чтобы завтра съездить на холмы? Погоду в интернете обещают тёплую и солнечную. Погуляем, посмотрим на Волгу.

– Хорошо, – я обалдело улыбаюсь от его предложения.

– До завтра? – спрашивает он.

– До завтра, – шепчу я ему в ответ.

Он идёт на кассу, где сидит Ника, а я наблюдаю за ним из-за стеллажа с краской. Он держится уверенно и спокойно, так, словно ему принадлежит весь мир. Ника кокетничает, наматывает на палец локон светлых волос и говорит нежным сладким голосом, чем приводит меня в бешенство. «Успокойся», – говорю я сама себе, – «он не твоя вещь и может общаться, с кем хочет». Когда он уходит, я снова и снова возвращаюсь мыслями к нашему разговору и предвкушаю великолепный завтрашний день в его обществе. Я чувствую, как в меня вливаются жизненные силы. Они растекаются в каждой клеточке моего тела, меня посещает желание действовать, и вот я уже уверена, что меня не уволят. Я докажу всем: и Антонине Ивановне, и Ольге, и Нике, и Миле, – на что я способна. Быстрым пружинящим шагом я иду в туалет, набираю там ведро воды с мылом и остаток дня провожу, активно отмывая полки, банки и инструмент. Последние полчаса рабочего дня развешиваю ценники, которые любезно сделала для меня Ника.

Кругом нет ни пылинки, банки с краской блестят, как новые (я догадалась вытереть их сухой тряпкой после мытья, чтобы убрать разводы), ценники в вентиляции висят на каждом товаре, даже воздух стал более свежим, увлажненным и прохладным.

– Можешь, когда захочешь, – удовлетворенно произносит начальница, выйдя вечером в торговый зал.

Я иду домой уставшая, но довольная собой. Кот с разгону прыгает мне на ногу и карабкается по одежде к голове. Я беру его под передние лапы и кружусь с ним по комнате. Он широко раскрывает свои круглые жёлто-зелёные глаза и пытается поджать задние лапы, но я кружусь ещё быстрее, так что у самой отказывает вестибулярный аппарат. Я наконец падаю на диван и отпускаю кота. Комната продолжает вращаться вокруг меня, и краем глаза я замечаю, как животинка пытается спастись от меня бегством, но тоже заваливается набок. Так мы с ним и лежим, я – на диване, он – на полу, пока мир вокруг нас не останавливается. Мне весело. Я кормлю кота, ем сама, а потом слышу звук сообщения и кидаюсь к телефону. Открываю Нидзяграм и читаю:

– Завтра заеду за тобой в 10:00. Захвати с собой дриппинговые джинсы.

Ого, он знает, где я живу. В принципе, он работает в больнице, к которой я прикреплена, поэтому ничего удивительного. Нашёл мой адрес в картотеке. И всё-таки мне льстит, что он обратил на меня внимание.

Мне не хочется спать, и я иду в ванную, закидываю бельё в стиральную машину вместе с порошком с запахом горной свежести. Под одну из любимых песен Cranberries «Animal instinct» разбираю хлам на полках, а одежду, горой лежащую на стуле, развешиваю на плечики в гардероб. Мою посуду и плиту. Как в песне, он заставил меня плакать и почти умереть, но вернулся, чтобы взять меня за руку и изменить эту реальность. Когда дома становится мало-мальски чисто, я иду в душ и включаю горячую воду. Сильная струя бьёт мне на шею, и усталость растворяется в ней, стекая вместе с потом и ороговевшими клетками кожи в отверстие душевого поддона. Подставляю голову под воду и намыливаю волосы шампунем с ароматом крапивы. Не романтично, но другого нет. Наливаю каплю геля на пушистую мочалку и нежными круговыми движениями тру грудь и живот, представляя, что это его нежные красивые пальцы гладят и ласкают мою кожу. Затем я спускаюсь к паху, промежности и к бёдрам. От стимуляции тысяч кожных рецепторов нервные импульсы мгновенно летят в мозг, а оттуда из-за волшебных биохимических превращений идут команды в кровеносную и половую системы. Кровь приливает к щекам, а стенки влагалища выделяют прозрачную и невероятно скользкую смазку. Я вожу пальцами между ног, и нежными движениями начинаю массировать свою вишенку. Оргазм у женщины начинается в голове. Я ярко представляю, что это не я манипулирую пальцами, а он доставляет мне удовольствие языком. Ускоряюсь и кончаю так, словно тысячи салютов взрываются в ночном небе. Я чувствую резкие сокращения матки, которые ещё некоторое время не прекращаются. Лицо горит от пережитого, но теперь я твёрдо уверена в том, что в следующий раз эти ощущения я разделю вместе с ним.

Ночью я сплю, как убитая, и утром без десяти минут десять меня будит звук сообщения. Я спросонку беру телефон, открываю приложение и в ужасе вскакиваю на ноги:

– Я подъехал. Жду.

Я в смятении начинаю метаться от ванной к гардеробу, от прихожей к кухне. А ведь я хотела встать пораньше, выбрать какую-нибудь одёжку посимпатичнее, накраситься, но сейчас я не успеваю. Я легла спать с мокрой головой, и сейчас мои длинные волосы ещё влажные. Быстро прохожусь расчёской по ним и делаю конский хвост. На ходу чищу зубы и ищу носки. Блузка, которую я хотела надеть, мятая, и я напяливаю простую футболку с анимешным Осаму Дадзай, которую заказала в прошлом году через интернет. Штаны у меня всего одни, тут выбирать не приходится. Гляжу на часы: вот это скорость, я справилась за семь минут! Засовываю ноги в ботинки, накидываю куртку и почти у самого порога вспоминаю про залитые краской джинсы. Бегу в ванную, снимаю их с верёвки, складываю в свой рюкзак. Спускаюсь с третьего этажа во двор и вижу припаркованный рядом чёрный мерин. О, ничего себе! Моя зазноба стоит перед машиной и встречает меня словами:

– Джинсы взяла?

– Ага. Твой? – я киваю на мерседес.

– Нет, у меня конь попроще, – он берёт меня за руку, вместе обходим машину, и я вижу за ней припаркованный белый мотоцикл. Мне кажется, что он круче, чем десять мерсов, вместе взятых. К мотоциклу привязан брусок, разрезанный на четыре части разной длины. Художник подаёт мне шлем:

– Надень, а то менты остановят.

Я беру шлем из точёных рук и пока надеваю его, мужчина заводит мотоцикл.

– Садись и держись крепче, – он кивает головой на сиденье позади себя.

Я перекидываю ногу и обхватываю руками его торс в кожаной куртке. Даже под несколькими слоями одежды я чувствую, какой он железобетонный. И почему-то мне кажется, что Художник улыбается, когда я прижимаюсь к его спине всем телом. Он берёт меня руками под колени и притягивает вплотную к себе. От этого по телу разливается тепло, а душа, как маленькая бабочка, трепещет крыльями где-то в области сердца.

– Ну, держись, Василиса! – он газует и трогается с места.

Погода действительно радует. Солнце обрызгало землю тёплым сияющим золотом. Осенью в нашем городке у Волги такое бывает редко. От реки постоянно идут испарения, которые формируются в облака. Но сегодня довольно прохладно, почти мороз. Я думаю, о том, что Художник едет без перчаток, и сейчас у него точно замёрзнут руки. Пока мы катим к холмам, над нами с ухающим грохотом пролетает пара вертолётов. Они всегда проходят над нашим городком, неподалеку лётное училище. Я знаю, что это учебные полёты, но сердце всякий раз замирает от страха, когда я слышу этот звук дома или на работе, или по дороге из дома на работу. Сейчас, когда я сижу, прижавшись к вкусно пахнущей куртке, меня абсолютно не волнуют эти летающие мухи. Ветер свистит справа и слева, а мне на удивление спокойно и радостно. Даже если именно сейчас лётчик потеряет управление и рухнет прямо мне на голову, я готова расстаться с жизнью. А Художник… Нет, он пусть живёт, потому что… мир без него перестанет существовать. Мотоцикл начинает реветь мощнее, и я чувствую, что мы едем в гору. Совсем рядом. Мы останавливаемся на вершине холма рядом с обрывом. Я оглядываюсь по сторонам и замираю. Почему я раньше никогда здесь не была? Наш городок отсюда кажется совсем игрушечным. Лишь в паре мест стоят пятиэтажки, а в основном это лоскутное одеяло из крыш частных домов зеленого, красного и серого цвета. Меж домов много деревьев, они умирают. Кое-где ветви полностью избавились от листвы, но в основном они покрыты коричневым, бурым, красно-жёлтым убранством. Под холмом лежит старое городское кладбище, плотно утыканное крестами. За городом течёт река. Сегодня она абсолютно спокойна. Я вижу островки на том берегу, а где-то справа за водами Волги раскинулся соседний, более крупный город, затянутый дымкой то ли смога, то ли тумана.

Ноги при езде чуть затекли, и, пытаясь слезть с сиденья, я неуклюже падаю на землю. Он ставит мотоцикл на подножку и поднимает меня.

– Кажется, это моя судьба, – смеётся он, – поднимать тебя на ноги.

Его смех такой заразительный! Я тоже начинаю смеяться.

– Ты красивая, когда улыбаешься, – серьёзно говорит он, – жаль, что я чаще вижу тебя в слезах.

– Ты меня всего два раза до этого видел, – я улыбаюсь ему.

– А мне кажется, что я знаю тебя уже давно, – он проводит ладонью по моей щеке, и смотрит мне в душу своими почти чёрными глазами, а затем отвязывает от мотоцикла какую-то холщовую сумку и, разматывая проволоку, открепляет бруски, – Как ты смотришь на то, чтобы сотворить шедевр?

– Положительно! – киваю я. Мне становится интересно, что же он задумал.

– Тогда доставай джинсы!

Я вынимаю джинсы из рюкзака и разворачиваю. Он вынимает из сумки баночку с морилкой и лаком, а остальное вытряхивает наружу. На землю падает молоточек, гвоздики, пара кистей, полотно для ножовки, наждачка, ножницы и тюбик клея.

– Ого, вот это арсенал! – удивляюсь я, – Половина строительного магазина!

– Всё пригодится, – по-деловому отвечает он и забирает у меня из рук голубые джинсы, заляпанные алой краской. Он берёт ножницы и кромсает брюки так, что нитки во все стороны летят. Затем он складывает куски, как пазл, и я понимаю, что он хочет сделать. Хватаю бруски и выкладываю их на джинсовое полотно в форме рамки. Мы ползаем по жухлой траве. Я склеиваю между собой куски ткани, он стучит молоточком по брускам, шлифует их наждачкой. Затем мы вместе красим бруски морилкой и покрываем сверху лаком.

– Теперь надо подождать, пока лак высохнет.

– Нитроцеллюлозный сохнет минимум два часа, – сообщаю я ему инструкцию с банки, которую однажды вычитала и запомнила навеки.

– Да, знаю, подождём, – он садится на траву и крутит в руках молоток. Он словно размышляет, как начать разговор.

– Василиса? – он смотрит на меня вопросительно.

– Что? – я сижу напротив него, и подставляю лицо последним тёплым лучикам в этом году. Я словно получила письмо от лета.

– Ты очень умная девушка, – начинает он.

Я смотрю на него, не понимая: говорит он правду или издевается.

– Я серьёзно. Почему ты работаешь в строительном магазине, обычным продавцом? Я уверен, что это не твой путь. Ты достойна большего.

Я краснею, это больная тема.

– На самом деле, я больше ничего не умею. Только продавать.

– Так у тебя же есть педагогическое образование, почему ты не работаешь в школе, например?

Я не помню, что рассказывала ему о своём образовании, но вспоминаю, что у него есть доступ к картотеке больницы. Некоторое время я пытаюсь сформулировать ответ.

– Понимаешь, я не уверена, что смогу чему-то научить детей. Кроме того, они такие шумные и наглые, боюсь, мне не хватит терпения с ними работать.

– То есть терпеть причуды начальства ты можешь, а тут сомневаешься?

– Тут… Я привыкла, – мне становится стыдно за свою бесхребетность.

– Василис, ты заслуживаешь большего. У тебя не должно быть в этом никаких сомнений. Потому что это говорю тебе я.

Удивительно, но я ему верю. Его слова наполняют меня силой, словно он Бог. А как Бог сказал, так и будет. Я испытываю почти религиозный трепет, глядя на него. А он смотрит на меня настолько уверенно и бескомпромиссно, словно я его рабыня.

– Ты боишься меня? – вдруг грозно спрашивает он, продолжая крутить молоток в руках.

– Нет, – отвечаю как есть, потому что любовь к Богу и страх не имеют ничего общего.

Его лицо просветляется, и он снова улыбается. В его улыбке есть что-то мальчишеское. Ямочки?