Текст книги "В главной роли. Ключи к архетипам новой женственности"

На первом этапе мальчик должен был физически отделиться от родителей. Его согласие не особо кого-то волновало – часто среди ночи его «похищали» другие члены племени. И хотя мы говорим про древние инициации, звучит довольно логично и сейчас – все-таки сложно стать взрослым мужчиной, не отходя от маминой юбки.

На второй стадии мальчик проходил через условную смерть – ну, например, он должен был пройти через темный туннель и умереть как маленький мальчик, чтобы возродиться мужчиной. Собственно, возрождение и было третьим этапом – иногда на нем мальчику меняли имя, потому что он как бы становился новым человеком.

На четвертой стадии мальчика обучали полезным навыкам: охоте, например. Потому что, став взрослым мужчиной, он должен был начать заботиться о своем племени, о своих близких. На пятой стадии он проходил через жестокое испытание – иногда мальчик должен был получить в ходе него шрамы, иногда стерпеть боль, иногда причинить ее кому-то в бою. Нам, современным и цивилизованным, жестокость этих испытаний не вполне понятна, но древние люди верили: мужчина не должен быть сахарным.

И только после этого испытания мальчик возвращался в племя уже мужчиной. По идее, этот подросток (а обычно испытания проходили в подростковом возрасте) начинал ощущать перемены после того, что он прошел. То есть инициация помогала ему осознать: до этого я был ребенком, теперь я взрослый мужчина, у меня есть права взрослого мужчины, но и обязанности тоже.

Я думаю, вы заметили, что характер мужской инициации очень экстернальный – то есть направленный вовне. Куда-то пойти, что-то сделать, кому-то что-то доказать.

И вы не поверите, но именно поэтому мужчины сегодня чаще сомневаются в своей мужественности, потому что мужественность постоянно нужно было доказывать. У девочек все было совсем не так.

Большинство женских инициаций – то есть превращения девочки в женщину – начиналось, когда у девочки появлялись первые месячные. Месячные, знаете ли, процесс сам по себе довольно интимный, поэтому во многих культурах девочек на это время изолировали.

Я читала, что на Андаманских островах (это где-то в Индийском океане) девочку не просто изолировали, а отселяли в отдельную хижину, а после – вели к реке для ритуального омовения. Предполагалось, что оно как бы «смывает» девочку и «рождает» женщину. И как только новая женщина выходит из воды, люди вокруг начинают танцевать, радоваться и дарить ей подарки – парням, с этой точки зрения, конечно, с инициациями повезло меньше.

То же самое в Южной Америке (сравните расстояния и сходство традиций) – в Амазонии девушке тоже полагается изолироваться, но правила были строже. Она должна жить в гамаке и не касаться пола, и каждый день к ней будет приходить старуха из племени, которая будет обучать ее – сексуальности, родам, зачатию и другим «женским знаниям».

Вообще, даже если мы посмотрим на сказки, проводник в инициацию почти всегда своего пола – как Баба Яга для Василисы Премудрой. Но почему именно старуха? Я читала изящное объяснение: она не соперница юной девушке в сексуальности, не будет с ней конкурировать или пытаться ей навредить, а просто передаст опыт.

Кстати, в некоторых культурах существовали специальные обряды на менопаузу – там женщины не стыдились старения, а благодаря обрядам гордились новой ролью, ролью проводника. Менопауза превращалась из трагедии в триумф жизненного опыта. Это ведь тоже рождение в новом качестве, которым можно гордиться.

Про изоляцию девочки на время месячных понятно, но у многих народов были еще ритуалы, связанные с телесностью. В некоторых культурах использовали специальный массаж, чтобы помочь телу превратиться из детского в женское. В других применяли ритуальные масла (чаще кокосовые, берем на заметку, девочки) для тела, чтобы тоже помочь ему – но раскрыть свою сексуальность.

А что в России? Менструальные обряды были и у нас. Например, обряд вскакивания в юбку. Девочка, которая становилась женщиной, забиралась на скамейку и начинала ходить взад-вперед. Перед ней стояла ее мать и заодно вся женская родня. И мама символически «уговаривала» ее запрыгнуть в широкую юбку. И девочка должна была отвечать: «Хочу – вскочу, хочу – не вскочу».

Та, которая запрыгивала в юбку, объявляла себя невестой, говорила, что как бы готова к сватовству. То есть у девочки была возможность выбора и принятия решения – готова она стать невестой или нет (правда, должна сказать, что большинство девочек замуж хотели и в юбку запрыгивали с профессиональной гимнастической точностью, но это уже другой вопрос).

В Рязанских землях в гости к девушке, у которой начинался цикл, приходила вся женская родня, на пол бросали рубашку и танцевали на ней. В заонежье после первых месячных девушке разрешали посещать взрослые посиделки, причем она должна была показать след на юбке, чтобы войти, потому что на этих взрослых посиделках у молодежи творилось разное, знаете ли…

Да, наверное, некоторые обряды можно называть странными, но я много думаю о том, что, совсем отказавшись от них, мы потеряли еще одну возможность контакта с собой, со своим телом, с изменениями в нем. Это же про уважение к телу, уважение к себе, радость от перехода во взрослое состояние, пусть даже номинально. Хорошо, когда в этом переходе молодую девушку могут поддержать – она же довольна ранима.

И поддержать – это не просто показать, как пользоваться прокладкой. Многие мои подруги слышали от мам, что ни в коем случае нельзя забыть прокладку в ванной, чтобы папа не увидел. А в рекламе гигиенических средств все еще кровь абсурдно голубого цвета. Вместо праздника, которым обозначался переход в женское тело, вместо каких-то позитивных коннотаций, у современных женщин есть стыд от месячных – вот вам и гендерная социализация.

И если даже самый простой переход в женщину сегодня такой проблемный и постыдный, то как вообще наслаждаться тем, что ты женщина?

Глава 4
Токсичный гендер

Если гендер перформативен и мы отыгрываем его в связи с нашими представлениями о «настоящей мужественности/женственности», то есть шанс провалиться в «токс». Мужчины преуспели в этом раньше – само словосочетание «токсичная маскулинность» появилось еще в 70-х и означало некий набор практик и атрибутов, которые как бы позволяют быть «настоящим мужчиной».

Тогда считалось, что у настоящего мужчины есть пять ведущих характеристик – и не знаю, как тогда, но сегодня их названия звучат ужасно смешно: «без бабства», «большой босс», «крепкий дуб», «задай им жару» и «мачо». Если вы тоже в недоумении, поясню: первая означала запрет на проявление чувств, «сюсюканье» и другие «бабские» штучки, вторая поощряла лидерство и соперничество с другими мужчинами, третья культивировала в мужчинах физическую силу, четвертая разрешала насилие как способ разрешения конфликтов, а пятая означала, что мужчина должен быть настоящим самцом в постели и пользоваться успехом у женщин.[3]3
  Brannon, R. (1976). Looking at the Male Role [Review of the book Men and masculinity, by J. H. Pleck & J. Sawyer, Eds.].


[Закрыть]

Стоит ли говорить, что эта форма мужественности не была здоровой? Запрет на чувства приводил и приводит до сих пор к сложностям с ментальным здоровьем у мужчин, насилие не решает проблем, а соответствие другим гендерным ролям может идти вразрез с личностью и ценностями конкретного мужчины, что тоже вряд ли делает их жизнь лучше.

Такая форма маскулинности провоцирует и поощряет вредные привычки – и дело тут не только в образе агента 007 с сигарой в одной руке и бокалом вина в другой – просто если я не знаю, как мне справляться с ролевыми ожиданиями, я буду искать самоутешение в том, что притупляет мои чувства. Токсичная маскулинность точно не про заботу о теле: с одной стороны, я как мужчина ищу утешение в алкоголе, с другой – могу заставлять себя тренироваться через боль, с третьей – не могу вовремя дойти до врача, потому что «мужчины не жалуются».

И это речь про обычного врача, даже не психолога. С последним дела еще хуже: мужчина, который пытается соответствовать традиционным, токсичным нормам маскулинности, может годами жить в состоянии хронического стресса, депрессии или выгорания, но не обратится к незнакомцу с необходимостью контейнировать чувства.

Как следствие, мужчины во всем мире живут меньше женщин (в России лет так на 10 меньше), в том числе и потому, что они игнорируют правила, вступают в конфликты, становятся участниками ДТП или просто глупо рискуют жизнью. Ну, знаете, как говорят: первые 40 лет в жизни мальчика самые сложные.

И когда мы говорим о «токсичной маскулинности», мы не говорим об одном мужчине, мы говорим о целой системе координат, которая внешне поощряется обществом, хотя и вредит ему. Потому что в такой системе координат легко оправдывать насилие, легко оправдывать свою эмоциональную дисфункциональность в семье тем, что ты «добытчик», и также легко накладывать бремя определённых социальных ожиданий «жена и мать» на женщин рядом, которые тоже сводятся к определенным функциям.

И из токсичной маскулинности логично произрастает токсичная женственность. Не то чтобы во всем виноваты мужчины, хотя, конечно, да, но система – точно. Токсичная женственность, в свою очередь, это намеренное преувеличение и «выпячивание» качеств, которые считаются традиционно женскими: пассивность, подчиненность, чувствительность, ориентированность на традиционные ценности (жена, мать, хозяйка дома). При этом интеллектуальные способности, амбиции, а также физические потребности (например, потребность в сексе) такой женщины игнорируются.

И тут, конечно, можно возразить, что многие женщины сами рады возможности сидеть дома и беречь очаг, подчиняясь воле мужчины, но говорить о том, что они рады так поступать, мы можем только, если они от этих мужчин независимы. Финансово, социально и как угодно еще. А если мудроженственность происходит в ситуации подчиненного мужчине положения, то это не более чем попытка «выжить», по крайней мере адекватно существовать в рамках существующей системы. И в этой системе тебе следует преувеличить свою беспомощность и скрывать ум, чтобы о тебе позаботился мужчина, который считает тебя этого достойной.

Хороший киношный пример – мир Галаада из антиутопической вселенной «Рассказа служанки». Все женщины в этом мире поделены на достойных жен, которые носят синий цвет, и недостойных служанок, облаченных в красное, которые нужны для того, чтобы приносить детей (а еще удовлетворять тайные желания Командоров – служанки ничуть не привлекательнее жен, но их можно помещать в категорию «сексуальных объектов»).

Одно из самых серьезных противостояний в сериале разыгрывается даже не между угнетенными и системой, которая их угнетает, а между женщинами на разных полюсах этой системы, которые так не уверены в своем положении, что становятся врагами, ненавидя друг друга вместо тех, кто поставил их в это положение.

В принципе, во все времена, когда женщины были более зависимы – в силу отсутствия прав на образование, работу или собственность – у них было не так много стратегий выживания: можно было либо соблазнить мужчину, который владеет ресурсом, либо подчиниться ему. И хотя может казаться, что те времена давно позади, установки, которые мы наследуем из них, живее всех живых.

Все те же ушедшие в интернет глянцевые издания советуют не заказывать на свидании слишком много еды; маркетинг советует женщинам иметь сложный многоступенчатый уход за собой (который не нужен мужчинам, разумеется), а особо экстремальные родители записывают маленьких девочек на детские конкурсы красоты, которые, если честно, вообще непонятно, зачем существуют.

Кадр из сериала «Рассказ служанки», 2017–2021

Одна моя подруга, большой босс в IT-компании, однажды пришла в ярость, когда команда поздравила ее с праздником словами о том, что она красивая, милая и женственная. Нет, она, конечно, красивая и женственная, но еще она пашет как проклятая, придумывает решения на миллионы, и у нее почти нет профессиональной конкуренции в нашей стране. Она невольно задалась вопросом: «Неужели это все, что во мне видят?» Она так расстроилась, что мы в нашем женском чатике предложили ей уволить команду со словами «вы такие милые, стильные и женственные, что наверняка легко найдете новую работу». К счастью, она нас не послушала.

Но если женщинам буквально из всех утюгов твердят, что важнее всего – их привлекательность, как будто только она (ну, может, еще в паре с покорностью) может обеспечить им светлое будущее – как им самим не чувствовать постоянную неуверенность? Как им самим не ставить знак равенства между привлекательностью для мужчин и ценностью?

Токсичная женственность действует тоньше сексизма: сексизм – это «у тебя нет прав играть в футбол», токсичная женственность – это «но ты и не захочешь, это грязное, вонючее и потное занятие для мужчин». И вся женственность сводится к поверхностному набору практик: тех самых многоступенчатых уходов, непременно длинных волос (это же женственно!) и других «масок» женственности.

Масок может быть много: можно играть в маленькую девочку, обучаться несамостоятельности (а значит, отказываясь от самой себя), играть ту, которая хочет равных прав с мужчиной, но не хочет брать равную с ним ответственность. Можно прикрыться фразой #яжемать и положить жизнь в жертву воспитанию детей как «настоящая женщина», правда, с риском потом обнаружить, что жертва никому не была нужна. Можно прикрыться даже мужскими доспехами, наблюдая, как мама стоит у плиты с утра до вечера, пообещать себе никогда такой не стать, решить, что женский мир опасен и… тоже (как и в двух предыдущих случаях) утратить контакт с женственностью, с ощущением своей женский силы, неисчерпаемого ресурса и проявленности в гендере. Потому что все эти маски тесные и ничего общего с женственностью не имеют. А что имеет?

Здесь невольно вспоминается сказка о змеиной горе, которую я однажды прочитала: «В одной деревушке жили только мужчины. Они влюблялись в девушек из соседних селений и хотели на них жениться. Но их вождь поставил условие: юноше разрешат жениться, если он сможет подняться с невестой на руках на вершину горы. Но если жених не мог донести ее и опускал на землю, девушка превращалась в страшную змею. Многие пытались покорить вершину с невестой на руках, однако никому не удавалось, женщины регулярно превращались в змей и жалили пастухов.

И вот однажды еще один пастух влюбился в девушку, и это было взаимно. Молодая пара пришла к вождю с просьбой разрешить им пожениться, и поставил он им условие, как и всем остальным до них.

Подхватил пастух невесту и понес к вершине, а вождь внимательно на них смотрел. Нести девушку было трудно, пастух терял силы и вот-вот готов был уронить девушку.

Но она начала помогать жениху: незаметно, так чтобы не увидел вождь, то рукой, то ногой отталкивалась от земли. Так понемногу они шли вперед. И вот счастливые влюбленные уже стояли на вершине. А вождь, в ярости от того, что паре удалось его провести, сам превратился в ядовитого змея».

Вождь – это такой большой символ патриархального мира, в котором мы живем и который поощряет токсичную маскулинность. Потому что этот патриархальный мир накладывает на мужчин обязательства, социальные ожидания – они должны нести женщину на вершину, как бы трудно это ни было, как бы они ни рисковали в пути упасть, устать, быть укушенными. И для патриархального мира и браков старого формата неудивительно, что женщина при такой схеме оказывается как бы в детской позиции, на ручках.

Но позиция ребенка и позиция женщины – это все-таки разные позиции. Если у мужчины на руках ребенок, ему придется стать родителем, ему придется ее удочерить. И часто стать даже не отцом-защитником, а скорее «матерью», потому что женщина-ребенок ждет, что он будет удовлетворять ее эмоциональные потребности. Реагировать чутко на ее грусть, скуку, обиду, ревность – любую эмоцию – и давать утешение. Это как пресловутая Кэрри заявлялась к Бигу среди ночи и ныла: «Ты меня не лю-ю-ю-бишь», требуя у него немедленных доказательств обратного.

Дисбаланс власти всегда влияет на отношения, а женщина-ребенок в итоге рискует обратиться в недовольную «змею», которая обращает свой гнев на мужчину, который не справился, не донес ее до вершины, хотя должен ведь был! Привет токсичным и конфликтным отношениям.

Но кое-что в этой сказке дает надежду: во-первых, то, что пастух сам выбрал нести возлюбленную (а не она запрыгнула ему на руки с радостным «неси»). Во-вторых, да, он ее несет, на нем много ответственности, но она у него на руках не как младенец, она активно в процессе участвует. Не забралась «на ручки», а позволяет мужчине «нести на руках», это большая разница в отношениях. Она остается в его объятиях и видит, когда она может что-то сделать, чтобы ему помочь. Не говорит: «Йоу, давай теперь я тебя понесу». Нет, участвует, но не соревнуется с ним. И это про здоровую женственность, конечно же. Не беспомощную, выученную и мудрую, не состязательную и не отрицаемую. А про здоровую. Но разговор о ней у нас еще впереди.

Глава 5
Женские архетипы в фильмах

Я уже писала о том, что все модели женственности – в том числе те, которые нам предлагаются с детства и по мере взросления – уже были когда-то придуманы и архетипически сводятся к нескольким образам, превращаясь в устойчивые тропы. Я расскажу про несколько самых распространенных из них.

• роковые женщины;

• воительницы;

• хорошие девочки;

Так проявляются женские архетипы в кино – уверена, теперь вы без труда станете замечать их сами. Конечно, необязательно это будет чистый архетип – иногда он может быть смешанным.

Например, троп «женщина-убийца» обычно на стыке двух архетипов – Артемиды и Афродиты. Это независимая женщина, очень сообразительная, хорошо натренированная и нередко жестокая. А еще сексуальная – потому что мы помним, что в нашем культурном коде женская сексуальность всегда опасна. Это, например, и Лара Крофт в исполнении Анджелины Джоли, и злодейка Виланель из «Убивая Еву», которая не скрывает своих сексуальных похождений.

Устойчивых женских тропов намного больше, чем возможно описать. Например, «несимпатичная ботаничка» (получающая в конце преображение) – разновидность проявления архетипа «хорошей девочки», Геры. А троп «особенная девушка» («50 оттенков серого») часто берет невинность от «хороших» и «сексуальность» от Афродит.

Фильм «Лара Крофт: расхитительница гробниц», 2001–2003

Сейчас рассуждают про троп «сильного женского персонажа» (strong female character), но меня в этом дискурсе занимает тот факт, что тропа «сильный мужской персонаж» просто не существует. Мужчины как будто наделены силой по умолчанию, тогда как женщине нужно походить на них, чтобы их считали сильными.

На первый план сегодня выходят новые героини, как Лисбет Саландер из «Девушки с татуировкой дракона», но ее сложно назвать женственной. Лисбет подчеркнуто андрогинна, по ней невозможно определить гендер. Она одевается как мужчина и ведет себя как мужчина (включая количество и разнообразие сексуальных связей) – и вообще, как будто скроена по мужским меркам. Да, она умна, бесстрашна, у нее есть свои мотивы в истории, она не является просто способом оттенить главного героя, но при этом все женское в ней отрицается.

Вообще, необходимость подсвечивать героя с помощью женщины в кинематографе называют «синдромом Тринити» – вроде бы классная героиня, в «Матрице» она начинает как проводник Нео, спасает ему жизнь, но постепенно ее роль сводится до роли подружки главного героя, приза, который он получает за свои старания. Ее персонаж не эволюционирует, а остается «замерзшим», хотя теоретически тоже подходит под описание «сильного женского».

Кадр из фильма «Девушка с татуировкой дракона», 2011

Когда мы думаем о сильных героинях, нам редко приходят в голову персонажи, например, ромкомов, хотя, по-моему, они потрясающие: во-первых, многие из них достойны собственного фильма, а не «функции» в истории мужчины, чье присутствие в фильме нужно только для того, чтобы его мотивировать или удовлетворить. Нет, они крутые и до, и после появления мужчины в кадре.

Часто эти персонажи – это умные, верные, эмпатичные женщины, у которых есть собственные цели. А еще у них есть недостатки, близкие другим женщинам: кто-то из них не уверен в себе, кто-то не умеет защищать свои границы, а кто-то выбирает не тех мужчин.

Но эти героини учат нас: чтобы быть сильными, необязательно носить костюм амазонки или черный кожаный плащ, необязательно быть ледяной королевой, играющей «по-мужски». Героиням фильмов, которых я выбрала для разборов, комфортно со своей женственностью и комфортно рядом с другими женщинами. А еще они в курсе своих слабостей, но все равно остаются сильными. Потому что может быть, если мужской персонаж должен быть сильным по умолчанию, то и женский тоже – без дополнительных атрибутов в виде пушки?

Роковые женщины

Я уже говорила, что всегда мечтала быть роковой женщиной? Я долгое время не понимала, что конкретно привлекало меня в таких героинях, но потом обнаружила – у этих женщин есть власть.

Откуда взялся троп «роковая женщина»? Если копнуть совсем глубоко, то похожих героинь – коварных и пользующихся властью над мужчинами – можно найти даже в Библии. И я даже не о Еве говорю, хотя ее способность убедить мужчину вкусить запретный плод, конечно, впечатляет.

Главная роковуха в Библии – Саломея. В вольном пересказе ее история звучит так: мать Саломеи – Иродиада – была замужем за Иродом Боэтом, но иногда уединялась с единокровным братом мужа – Иродом Антипой, о чем стало известно Иоанну Крестителю, который весь этот разврат публично порицал (хотя это и не его дело).

«Саломея с головой Иоанна Крестителя», Тициан, 1515

Однажды отчим Антипы бурно отмечал день рождения, и на вечеринке Саломея станцевала для виновника торжества. Танцевала она, судя по всему, хорошо, потому что именинник пообещал исполнить любое ее желание. Недолго думая, девушка попросила голову Иоанна.

Получилось, конечно, неловко: Ирод Антипа знал, что Иоанн пользуется популярностью, да и казнить его вроде не за что. Но слово пацана дал, так что голова Иоанна была преподнесена Саломее в лучшем виде – на подносике. С мужской головой и подносом она вошла в канон живописи – мужчины-художники просто обожали ее писать, причем очень часто – в эротизированном виде.

Была и еще одна – Далила. Может быть, вы слышали про библейского героя Самсона, который обладал невероятной силой. Сила его была спрятана в его волосах. Ну и он по ходу жизни совершал подвиги. А потом влюбился в филистимлянку.

Как порядочный человек, он к ней посватался, ее родители согласились, но немного напряглись из-за его силы и на свадьбе приставили к нему охрану. Он усмехнулся и загадал охранникам загадку. Разгадать ее никто не мог, и тогда филистимляне подговорили его первую жену лаской узнать ответ.

И когда он проиграл спор, понял, что это жена его выдала, хлопнул дверью и вернулся к родителям, перед этим, правда, убив 30 филистимлян. Нервный был парень.

Что происходит дальше? Самсон снова влюбляется и снова в филистимлянку. Ну, знаете, у нас у всех есть паттерн. Ее-то как раз и зовут Далила. Он женится на ней, и по преданию к ней приходят филистимляне и обещают ей много денег, если она выведает, в чем его секрет. Деньги Далиле нравятся, видимо, больше, чем новый муж, поэтому она принимается за дело.

Сначала Самсон говорит ей, что, если связать его новыми сырыми веревками, он не вырвется. Той же ночью она решила это проверить, но Самсон встал и разорвал веревки. Далила поняла, что была обманута, и вновь попросила открыть секрет. Тогда Самсон сказал, что стоит только вплести его волосы в ткань и прибить ее гвоздем к колоде, он потеряет силу. Далила снова так и сделала, когда Самсон опять уснул, но он снова смог освободиться.

Разозлившись, Далила пригрозила Самсону, что оставит его, если он не скажет правду, и Самсон вынужден был признаться, что сила заключается в его волосах. И она их, конечно, отрезала. Самсону пришлось туго.

Но лично мне кажется, девочки, что если ты не хочешь, чтобы тебя лишили силы, то ты не раскрываешь секрет женщине, которая пыталась лишить тебя силы три ночи подряд. Может, он просто больше не хотел совершать подвиги? Так или иначе, Самсон в этой истории считается официальным пострадавшим от опасной женщины, которую он полюбил.

И вот эта древняя связка «сексуальная = опасная» осталась с нами надолго. Свои роковые женщины были и в светской литературе, но наибольшее развитие этот троп получил в кино.

Одной из первых роковушек кинематографа считается Теда Бар и ее роль женщины-вампира в немом фильме «Жил-был дурак» (1915). Теда играла демоническое существо, которое подчиняет своей воли мужчин, которые, в свою очередь, теряют из-за нее все, что у них было. Фильм прогремел – и Теда стала звездой в одночасье. Правда, актриса вскоре начала уставать от однотипных ролей и пыталась сменить амплуа на более «невинное», но у нее ничего не получилось – и ее карьера вскоре пошла на спад. Зато Теда подарила кинематографу образ, который станет особенно популярен в 40-х годах.

Именно в 40-х годах в Америке в топ жанров выходит нуар – криминальные драмы, которые пропитаны мрачной атмосферой, цинизмом и недоверием к людям. Считалось, что такая стилистика – всего лишь отражение общественных настроений: люди вернулись с войны и должны были взглянуть в лицо суровой реальности и миру, который не таит в себе ничего хорошего.

Разумеется, в этих криминальных драмах нашлось место женщине – как правило, именно с женщиной так или иначе была связана мотивация героя. Правда, женщинам нуара доверять нельзя – классическая femme fatale того времени всегда себе на уме. Что мы о ней знаем?

Fеmme fatale совершенно не интересна «традиционная» женская роль – ее тяжело представить верной женой и уж тем более матерью. Она сексуальная, знает об этом, не боится своей сексуальности, как и не боится использовать ее для получения желаемого.

А еще почти всегда она – злодейка, от которой пострадает мужчина. Но что такого страшного может сделать красивая женщина? Или весь этот троп – просто отражение тревоги общества относительно женщины, которая обладает властью?

Интересно, что именно в 40-е годы (в те же, когда стал так популярен нуар) женщины начали «выходить из дома» – вообще-то, им пришлось: мужчины ушли на фронт, рабочих рук не хватало, и женщины взяли на себя многие мужские обязанности. Потом мужчины вернулись и с неудовольствием обнаружили, что:

Рита Хейтворт в фильме «Гильда», 1946

а) женщины отлично справляются;

б) занимают их рабочие места;

в) не хотят отказываться от собственных денег теперь, когда могут зарабатывать сами.

Работающие женщины считались временной мерой, поэтому им не уставали напоминать, где на самом деле их место. В 50-х в США будет пропагандироваться образ идеальной классической семьи: муж, который зарабатывает деньги, и послушная жена, которая ждет его дома с не менее идеальной укладкой. На эту «кампанию» и на этот образ, крайне выгодный для демографической политики страны, будет работать и кино, и телевидение, и журналы – все они будут призывать женщин «вернуться домой», ведь работающая мать могла бы «негативно сказаться на психике детей».

Но это будет позже. А пока, в 40-х, женщина домой еще не вернулась. Мужчины встречают самостоятельных и независимых женщины в жизни и – что логично – на экранах, и их это пугает.

Эта ставшая неподконтрольной женщина может сама зарабатывать деньги и быть финансово независимой, заниматься сексом, с кем она захочет, возможно даже не хранить верность, иметь карьерные амбиции и вообще жить так… как всегда жили мужчины. Согласна, действительно очень пугающе.

И женщин за попытки жить как мужчина (нередко они на экране появлялись с мужскими атрибутами – пистолетом или сигаретой) наказывали – хотя бы в кино. Не обошлось и без влияния кодекса Хейса – этического кодекса, который регулировал производство фильмов и который был национальным стандартом нравственной цензуры кинематографа. Кодекс запрещал фильмам «снижать нравственные стандарты зрителя», а это значит, что фильмы должны пропагандировать традиционные ценности.

В кодексе есть, например, отдельные положения о том, что нельзя изображать сексуальные отношения вне брака как привлекательные, только как недопустимые. И о том, что преступники (а мы помним, что femme fatale – те еще злодейки) не должны вызывать сочувствия у зрителя. Или – и это мое любимое – нельзя показывать долгие или сексуально-привлекательные поцелуи, особенно когда один из персонажей в фильме является антагонистом или хотя бы просто «трудным» персонажем.

Поэтому у роковых женщин было не очень много вариантов в конце фильма: в большинстве фильмов нуара всего два – либо мы выясняли, что, на самом деле, это хорошая, раскаявшаяся женщина («Гильда»), и она обретала счастье с мужчиной, либо она оказывалась в тюрьме или мертва («Бог ей судья»). То есть реально несла наказание за свои грехи.

И хотя кодекс действовал где-то до конца 60-х, более поздним роковым героиням тоже досталось. Безжалостная красавица Сьюзан (Николь Кидман) из фильма «Умереть во имя» (1995) мечтала о карьере журналистки на телевидении, но брак с провинциальным красавчиком в маленьком городке мог помешать ее амбициозным планам. Сьюзан приняла логичное решение избавиться от мужа, чтобы следовать за мечтой, но для нее это плохо заканчивалось.

Главная femme fatale 90-х Кэтрин Тремелл из «Основного инстинкта» тоже пытается избежать тюрьмы, соблазняя и играя с детективом, который ведет дело об извращенном убийстве на сексуальной почве. Кэтрин противоречива: она, с одной стороны, безжалостная и холодная, с другой – амбициозная и уверенная в себе – эталон современной женщины.

Когда ее приводят на допрос, она уверена в себе настолько, что отказывается от адвоката – но не от удовольствия поиздеваться над копами. Провокационные вопросы, не менее провокационные ответы, закуренная сигарета («И что вы мне сделаете, подадите на меня в суд?») и резкая смена позы, демонстрирующая отсутствие нижнего белья, – продуманные элементы шоу Кэтрин, которые показывают, кто здесь на самом деле главный. Не она, а мужчины выглядят уязвимыми и смущенными на этом допросе.

Кадр из фильма «Основной инстинкт», 1992

Интересно, что эту сцену женского empowering`а сняли без согласия актрисы на это: позже Шэрон Стоун рассказывала, что режиссер Пол Верховен уговорил ее снять «отсвечивающее» белье, убедив, что с таким светом ничего не будет видно – но, когда она увидела свою вульву на огромном экране, она залепила режиссеру пощечину.