Текст книги "О, этот вьюноша летучий!"

Ушел! Молодчага!

Прямо на аэродроме среди аэропланов шла панихида по Павлу Павловичу Казаринову. Собравшиеся в скорбном молчании слушали слово епископа Михаила.

– Один за другим гибнут идеалисты-мечтатели, настоящие подвижники знания. Царство воздуха не хочет вторжения сынов тверди земной в его тайные неизвестные сферы и мстит, жестоко мстит…

В траурном собрании мы видим много знакомых лиц, собственно говоря, почти всех героев этой повести.

Вот Валерий Брутень, склонив голову, он еле слышно твердит самому себе:

– Я ни в чем не виноват, я ни в чем не виноват…

В глубине возле зеленого забора примостились техники «Дедала». Юра Четверкин вытаскивает из-за пазухи и передает Мише свой чертежик, еле слышно шепчет:

– Вот причина катастрофы. Не хватило тяги, аппарат дал крен почти на восемьдесят градусов, бензин прекратил поступать в карбюратор, мотор стал…

– Вместе с Казариновым рухнула вся наша идея, – печально прошептал Яков.

Юра вытянулся на цыпочки, увидел в цветах строгий восковой профиль Казаринова, окаменевшие лица русских и иностранных пилотов, фигуру обер-мастера Задорова, шляпу Лидии…

Словно почувствовав его взгляд, девушка чуть обернулась.

– Клянусь продолжать дело Павла Павловича и завершить его с успехом, – горячо прошептал Юра.

– Вечная память Павлу Казаринову и вместе с ним всем мученикам авиации! – долетел голос с импровизированного амвона.

Запел хор.

Под навесом ангара тихо распоряжался полковник Отсебятников.

– Как только процессия пройдет – в наручники Пирамиду!

Юра пробрался к Лидии.

– Лидия, мне нужно поговорить с вами по вопросу чрезвычайной важности.

Лицо Четверкина было очень серьезным. Лидия молча кивнула.

Скорбно пел хор.

– Прощай, Павел, – тихо и просто сказал Брутень, но, заметив вблизи репортера, добавил погромче с трагическим нажимчиком: – Прощай, авось ненадолго…

Лидия и Юра в хвосте процессии вышли с аэродрома. За воротами стояла густая толпа. Вдруг в толпе произошло какое-то странное движение, хлопнуло несколько выстрелов, началась свалка.

Мимо Лидии и Юры пулей пролетел полковник Отсебятников в узком клетчатом пальто.

– Пропустили, мерзавцы!

– Ушел! – восторженно прошептал Юра.

Лидия, сжав руки на груди, стояла в толпе. Вокруг слышались возбужденные голоса:

– Это Пирамида!.. Он опасный революционер!.. Он боевик!.. Убил восемь «гороховых», трижды ранен, мчится на аэродром!.. Молодчага!

Мокрые листья летели вдоль аллей Елагина острова. Лидия и Юра медленно шли по кленовым следам осени.

– Лидия Дмитриевна, я вызвал вас для очень серьезного разговора, – волнуясь, проговорил Юра.

Девушка ласково притронулась к его рукаву.

– Юрочка, сейчас мне не до сантиментов.

Юра мучительно покраснел.

– Вы меня неправильно поняли.

– Ах, так?! – с некоторым разочарованием протянула она.

Мимо них независимой тяжелой трусцой пробежал черный дог.

На горизонте в волнах Финского залива качались паруса яхт.

– Лидия, мы должны вновь построить аэроплан Казаринова и перелететь без посадки в Москву! – горячо заговорил юноша и вытащил из-за пазухи кипу чертежей на кальке. – Я все рассчитал. Вот смотрите, нам нужен новый мотор мощностью не меньше ста сорока сил! Это будет сильная двухместная машина!

– Почему двухместная, Юрочка?

– Мы полетим вдвоем! Вы и я! – выпалил Юра и осекся. – Если, конечно…

– Юрочка, для новой машины нужно не меньше пяти тысяч рублей, – улыбнулась Лидия.

Юра потупился.

– Может быть… вы помните… весной… на празднике… Иван Пирамида набрал призов на пять тысяч…

– Пирамида, конечно, бы дал, – вздохнула девушка, – но он, наверное, за границей.

– Пока что нет, – быстро сказал Юра, спрятался за дерево и тут же вышел из-за него уже Иваном Пирамидой.

– Ах, Лидия, я погряз в демимонде… – с глухим трагизмом проговорил он.

Движение руки – и вновь перед нами простодушный вьюнош Юра Четверкин.

Ничего не оставалось девушке, как только весело расхохотаться. Печальна участь людей, не имеющих чувства юмора. Лидия была не из их числа.

За зеркальным стеклом респектабельного банка сидел знаменитый авиатор Валериан Брутень. Перед ним в почтительной позе стоял старший служащий. Служащие помельче выглядывали из-за своих конторок и перешептывались: не каждый день приходилось так близко видеть кумира толпы.

– У вас депонированы призовые деньги моего друга Ивана Витальевича Пирамиды, – надменно говорил Брутень.

Старший служащий незаметно щелкнул пальцами, и тут же за его спиной появился младший служащий с соответствующими бумагами.

– Пирамида по некоторым причинам не может явиться за деньгами сам, – продолжал Брутень.

Старший служащий тут же глазами, бровями, носом выразил полнейшее понимание, некое отдаленное сочувствие и немедленную готовность соответствовать. Новый щелчок пальцами, и тут же рядом закрутился арифмометр.

– Вот его записка в банк, – проговорил Брутень, – однако без нотариальных печатей.

– Лучшая печать для нас – ваша рука, господин Брутень, – просиял старший служащий. – Извольте, пять тысяч сто четыре рубля ноль восемь копеек для господина Пирамиды с комплиментом от банка «Олимпия».

– У вас прямо как в Америке, – сказал Брутень, вставая.

– Лучше, Валерьян Кузьмич, – говорил старший, провожая его. – Быстрее, точнее, надежней.

Брутень пересек улицу и сел в свой «паккард», закрытый на этот раз кожаной крышей. Автомобиль тут же тронулся.

В темноте на заднем сиденье ждали Иван Пирамида и Лидия Задорова.

Брутень передал Пирамиде конверт.

– Вот тебе деньги, Иван, и уезжай за границу немедленно…

Он сердито отвернулся и закурил длинную сигару.

– Я не сторонник абсолютизма, но и не радикал, господа. Я спортсмен, господа, и считаю…

Он обернулся к заднему сиденью, и… сигара выпала из его рта прямо в ладонь Тихоныча.

Он увидел сияющие счастливые глаза Лидии, увидел, как ее рука снимает усы с Ивана Пирамиды, как ее губы тихо целуют розовую юношескую щеку неизвестного молодого господина.

– А все-таки мне немного печально расставаться с Иваном Пирамидой, – сказала она.

– Но ведь это все осталось… – смущенно пробормотал Юра. – Джек Лондон… деньги… любовь… страсть…

Интермеццо

Автомобиль сделал круг вокруг помпезного императорского монумента, и площадь под закатным небом опустела. Ощущение огромной пустоты лишь усиливалось контурами куполов, крестов и двуглавых орлов и стрекотом авиационного мотора где-то в вышине. Снижаясь вместе с невидимым аэропланом, можно было заметить в разных местах застывших, словно восковые фигуры, героев нашей повести и поднятые к небу лица, но площадь была так огромна, что их маленькие фигурки лишь подчеркивали ее пустынность.

Затем возникла тревожная музыка, тема юности и любви и вместе с ней на площадь выбежали, держась за руки, Юра и Лида, он в своей потрепанной уже кожанке, она в пальто из грубого сукна, похожем на шинель. Они бежали мимо наших застывших героев, как бы не замечая их, и смотрели в небо.

– Юра, мы летим?

– Разве ты не видишь? Мы летим вдвоем!

Пустынный закат разгорелся на полнеба, и в нем зазвучал голос Поэта:

 
Грозись, грозись над головою,
Звезды ужасной красота!
Смолкай сердито за спиною
Однообразный треск винта!
Но гибель не страшна герою,
Пока безумствует мечта!
 

Закат погас, и на площади зажглись фонари.

– Что же с нами будет теперь? Никто не знает? – спросил в тишине Юра.

Навстречу им по гулким торцам, заложив руки в карманы и улыбаясь, шел Иван Задоров.

– Спокойствие, – сказал он. – Впереди вся жизнь.

Моноплан для двоих

На летном поле завода «Дедал» стоял новый аппарат весьма внушительного, надежного, почти современного вида. Лишь очень внимательный взгляд узнал бы в нем прежний «Киев-град», отремонтированный и усовершенствованный. В кабине его возился с отверткой Юра Четверкин, а его верный друг Яша подкрашивал надпись на борту

«ИНЖЕНЕР ПАВЕЛ КАЗАРИНОВ»

– Если мне удастся держать среднюю скорость 90 верст, я буду в Москве скорее, чем курьерский поезд, – говорит Юра.

– Мы будем, – поправляет его голос Лидии.

– Виноват! Мы, конечно, мы!

Юра спрыгивает на землю и подходит к Лидии, которая углубленно занимается картами, изучает маршрут.

– Главное, не сбиться с пути, – говорит она. – Де Кампо-Сципио и Уточкин в 11-м году не успели изучить маршрут.

– Пилот-рулевой Юрий Четверкин не повторит этой ошибки, – высокопарно произносит Юра, вытаскивает из кармана новенькое пилотское свидетельство и любуется им. – Я прилечу в Москву…

– Мы прилетим! – притворно сердится Лидия.

– Пардон, конечно, мы! Рулевой Четверкин и его штурман мадмуазель Задорова.

– Между прочим, мой пилотский диплом гораздо старше вашего, господин хвастунишка!

– Но зато я прошел школу знаменитого Ивана Пирамиды!

– Где он сейчас, наш легендарный летун? – вздыхает Лидия.

– В газетах пишут, что он вместе с поэтом-декадентом Царевококшайским воюет в Африке на стороне племени мау-мау…

Говоря все это, молодые люди шли по аэродрому к заводской конторе.

– Лида, минуточку! – кричит сзади Яша.

Лидия отстает, а Юра поднимается на крыльцо и видит через окно, как в пышном своем кабинете журчит в телефон, словно сытый кот, глава фирмы Ветчинкин.

– Да, ваше превосходительство, вылет завтра на зорьке, чтоб засветло в Белокаменную… Так точно, ваше превосходительство, аппарат весьма надежный… конечно, моего собственного изобретения… До тридцати пудов полезного груза… Взрывательные снаряды? Конечно, мог бы, ваше превосходительство!

Заметив в окне Юру, Ветчинкин слегка законфузился, потом прикрыл трубку ладонью и округлил глаза.

– Генерал Браульбарс на проводе!

– Предательство, – со свойственной ему «театральностью» прошептал Юра и шагнул к окну.

– Истинно так, ваше превосходительство… мудро! государственно!.. – продолжал сочиться елеем Ветчинкин. – …натюрлих… военное министерство… так точно… ваш покорный… – он повесил трубку и рявкнул: – Слуга!

Юра рванулся.

– Ведь вы же обещали, что никого не будет, кроме спортивных комиссаров! Вы не дали ни копейки ни Казаринову, ни нам, а теперь хотите сорвать куш в военном министерстве!

Зазвонил телефон.

– С кулебяки начинали? – судебно спросил Юра.

– С кулебяки-с… – пробормотал хозяин.

– Кулебякой и закончите!

Ветчинкин снял трубку.

– «Ведомости»? «Таймс»? «Фигаро»? Да, господа, летит… горячая летит… да-да… с зайчатиной… летит… кулебяка летит… адью! – диковато захохотал.

Юра, бормоча проклятья в адрес заводчика, вылетел из-за угла и столкнулся со своим штурманом.

– Юрочка, вы знаете… – Лидия была очень озабочена. – Боюсь, что Ивану Пирамиде придется на сегодняшний вечер вернуться из Африки.

Демон ночей моих

Волшебным весенним вечером полковник Отсебятников сидел на открытой веранде ресторана возле аэродрома и изучал винную карту.

– Виски «Кинг Джордж», рейнское, «Шустовская рябиновка»… что ж, недурно… недурно…

Почтительно появился Панкратьев.

– Парк оцеплен, мусью. Станок и мерзавцы на даче.

– И Пирамида?

– Так точно, тама… ой, пардон, Пирамида тута…

В дверях стоял собственной персоной легендарный авиатор во всей роскоши своей растительности.

– Пирамида, демон ночей моих, – прошептал Отсебятников.

– Хэллоу, Теодор, – задушевно сказал злодей. – Все скучаешь?

– Рюмку шустовки, Ванюша? – предложил полковник.

– Не откажусь. – Пирамида присел к столу. – «Редереры» надоели, хочется своего, русского.

– Отлично сказано! – воскликнул Отсебятников и шепнул Панкратьеву: – Стянуть все силы, никого не жалеть, кроме меня.

В темном ночном небе мы видим Лидию. Она в корзине воздушного шара. Шар снижается. Свистит ветер. Девушка что-то кричит вниз.

– Итак, по восьмой, – сказал Отсебятников, кося глазами в разные углы. – Ты мой демон, Иван, а я твой ангел, Иван. Тебя, скорей всего, повесят, Иван.

– Твое здоровье, Отсебятников, – сказал Пирамида, смахивая рюмку на пол.

– Знаешь, Иван, я думал, те трое – одно лицо, а оказалось, ты один – это два лица. Типографию отдашь? – спросил полковник.

– Она твоя, – пообещал Пирамида.

– Я тебе верю, давай по девятой, – сказал полковник. – Мы мужчины, Иван. От ненависти до любви один шаг.

Влетел очумелый Панкратьев.

– Господин полковник, на воздушном шаре типографию уперли.

– Ловите, – спокойно сказал Отсебятников. – Таковы законы тайной войны, Панкратьев. Шары надо ловить.

Панкратьев выскочил. Пирамида вдруг ловким бесом вспрыгнул на перила.

– Не уходи, Иван. Мы тебя взяли живьем, а ты уходишь, – укоризненно покачал головой полковник.

Из темноты на голову полковнику падал балласт – тома Брокгауза и Ефрона.

– Нелогично, – сухо процедил Отсебятников.

Ярко освещенный угол делового Петербурга. Разговоры среди толпы.

– Смотрите, воздушный шар!

– Куда все бегут?

– На аэродром «Дедала».

– В чем дело, господа?

– Фабрикант Ветчинкин изобрел новый аппарат сильнее паровоза.

– Утром летит в Москву без посадки.

– Утка!

– Ох народ, ничему не верит!

– От жены бежит Ветчинкин со знакомой баронессой.

– Вздор! Нонсенс! Летит опять Иван Пирамида.

– Прямо из Шлиссельбурга… в кандалах полетит…

– Извозчик, целковый до «Дедала»!

В это время в поднебесной тишине, в свободном полете плыли трое.

Лидия отвернулась от Юры и печально смотрела вдаль, а Юра ерзал рядом, заглядывал ей в лицо, заглядывал в эту самую даль, «давайте, мол, вместе посмотрим» и даже один раз осмелился дотронуться до ее плеча. Задоров стоял к ним спиной и пел очень хорошим баритоном «На воздушном океане».

– Лидия, вы сердитесь на меня? – забормотал Юра. – Но ведь я один вне подозрения… Лидия, мы еще полетим вместе… когда-нибудь…

Она вздохнула.

– Какая нынче ночь! Давайте помолчим… до посадки.

Задоров оборвал пение и показал вниз.

– Отсебятников протрезвел. За нами кавалькада!

На городском углу у ворот Манежа группа гвардейских офицеров, шумно галдя, разглядывала новенький броневик «Мерседес».

– Внутри бархат и медь, господа!

– Пепельницы, плевательницы, все под рукой…

– Пулемет, писсуар, господа…

На площадь перед Манежем торжественно спускался шар.

Во всех подъездах целовались солдаты с горничными.

– Ой, солдатик дорогой, шарик прилетел, – пропищала одна полузадушенная молодка.

– Секретный, от шведов, – равнодушно пояснил солдат и вновь взял ее за бока.

Задоров, Юра и Лидия обмотали трос вокруг рекламной тумбы и пошли к Манежу. Юра, превратившись в Пирамиду, гаркнул:

– Граф Оладушкин! Князь Рзарой-ага! Кам ту ми! Иммидиетли!

– Иес, сэр! – Перед ним тут же выросли аристократы в парадных мундирах.

– Вот что, ребята, – Юра обнял их за плечи. – Секретное задание от Министерства…

Лидия болтала в кругу офицеров. Те при виде воздухоплавательницы потеряли интерес к боевой технике.

Аристократы смотрели на Пирамиду с обожанием, как ученики на Сократа.

Вдруг с грохотом, выстрелами, криками на площадь в автомобилях и пролетках ворвалась жандармерия. Полковник Отсебятников, прищурившись, изображал гения тайной войны.

– Джентльмены – свободны! – заявил он всей площади. – Неджентльмены будут повешены!

Грянули выстрелы жандармов. В ответ застучал браунинг Задорова.

В подъездах продолжали целоваться. Офицеры, предоставив Лидии спасаться, взялись за карты.

Граф Оладушкин и князь Рзарой-ага перегружали ящики из корзины шара в бархатное чрево броневика.

– Милитери сикрет! Гет аут! – рявкали они на суетящихся жандармов.

Оглушительно разорвался простреленный шар. Повалилась рекламная тумба. Оранжевое облако заволокло поле боя.

Молодой поэт Илья Царевококшайский заканчивал гримировку перед выступлением, рисовал на лбу самолет, примерял перед зеркалом абиссинский плащ, турецкую феску, суахильские украшения.

 
О гениал! О, наш Ветчинкин!
Отчизну к небу ты вознес!
И небо кажется с овчинку,
Когда летит могучий росс! —
 

репетировал он торжественную оду. И вдруг в дверях появились три фигуры: Лидия, Юра и Задоров.

– Батюшка, спасай подопечного отрока, – сказал Юра.

Мгновение – плащ, феска, украшения – все перекочевало к подопечному отроку.

Поэт ловил ртом душный воздух.

– Отрок мой любезный, что сие значит?

– Декаданс, батюшка! – прозвучал ответ из-под плаща.

Девушка сорвала со стены рыжий фрак. Мужчина снял старую рясу. Через миг все исчезло, как наваждение.

Поэт отдернул шторку и возопил:

– Братия! Кто здеся из Царевококшайска?

К нему взлетела змееподобная с аршинными ресницами.

– Я, я из Царевококшайска! Уедем, Илья! Не-вы-но-симо!

Летучий человек будущего

Все подходы к летному полю были запружены наэлектризованной толпой. Сидели на деревьях, на заборах, на крышах экипажей и автомобилей. Там и сям мелькали в толпе черные котелки тайной полиции. Яблоку негде было упасть, но перед странной фигурой в заморском одеянии толпа почтительно расступилась.

– Мавританский негус прибыл на полет собственной персоной.

– За Ветчинкиным санитары приехали из Больницы святого Николая. Трёхнулся миллионщик!

– Кто же полетит?

– Внебрачный сын!

Группа репортеров интервьюировала Вышко-Вершковского.

– Каким вам видится летучий человек будущего?

– Безусловно, атрофируются ноги, сильно разовьется грудь и, конечно, верхняя челюсть… – вещает беллетрист-спортсмен.

Слышатся гудки. Сквозь толпу едет броневик с двуглавыми гербами на дверцах.

– Привезли взрывательные снаряды!

«Мавританский негус» штопором ввинчивается в толпу.

Вот он уже бежит по летному полю и видит впереди свой самолет, освещенный фарами броневика, и копошащихся вокруг товарищей. Граф Оладушкин и князь Рзарой-ага тащат ящики от броневика к «Инженеру Казаринову».

В прозрачном сумраке белой ночи несется курьерский поезд. Все пассажиры уже спят, только два окна в разных вагонах освещены.

В одном купе сидят Лидия и Иван Задоровы, в другом – пара смиренных мещан, в которых нелегко узнать о. Илью и его подругу.

…Дверь в купе к мещанам открывается, и на пороге возникает фигура полковника Отсебятникова, дикого, растерзанного, с бутылкой «Шустовской рябины» в руках.

– Позвольте представиться, – говорит он. – Теодор Отсебятников, русский анархист. Вас двое, господа, или путешествуете в одиночестве?

…В небе отчетливо виден уверенно летящий и догоняющий поезд двуплан.

… – Вздор! – полковник задергивает шторку. – К счастью, в Царевококшайске еще ничего не знают об авиации.

…

Юра с высоты сбрасывает вниз абиссинский плащ, турецкую феску, суахильские украшения, надевает клетчатую кепку, потом примеряет свои знаменитые усы и, секунду подумав, пускает их по ветру. Камуфляж закончен!

…Лидия и Иван следят за летящим среди туч «Инженером Казариновым».

– Сначала улетел Пирамида, – с грустью говорит девушка, – а теперь и Юрочка Четверкин улетает…

… – О, нет, – с высоты возражает ей пылко Юра, – все осталось, Лидия… Джек Лондон, деньги, любовь, страсть… моя мечта сбылась лишь наполовину… Мы еще полетим вместе с вами…

Он оглядывается. За спиной его к ферме фюзеляжа крепко принайтованы ящики с деталями типографского станка.

… – Ты, главное – долети, долети, Юрочка… – тихо говорит Лидия. – Что там еще будет?

– Спокойствие! Впереди вся жизнь! – Так сказал ее старший брат Иван Задоров.

…

Поезд стучит в ночи, прячется головой в темный лес, постепенно скрывается.

Над лесом и над всей землей летит аэроплан. Стук его мотора уходит в глубину кадра навстречу голосу Поэта:

 
…Взгляни наверх… В клочке лазури,
Мелькающем через туман,
Увидишь ты предвестье бури —
Кружащийся аэроплан.
 

Юноши и мужчины
(литературный киносценарий)

Москва. 1970

…Внезапное нападение японских миноносок на русскую эскадру в Порт-Артуре! Расстрелы демонстрантов в Сормове и Баку! Разгром русской армии под Лаояном! Эсер Сазонов убил министра внутренних дел Плеве! Вышел первый номер большевистской газеты «Вперед»…

1905

…Покушения на смоленского губернатора, на генерала Трепова, убит генерал Лисовский. Забастовка Путиловского завода. «К Царю пойдем!» Рысистые испытания на приз графа Воронцова-Дашкова. Приказ по армии и флоту. Порт-Артур перешел в руки врага… Мир праху и вечная память… Доблестные войска мои и моряки… со всей Россией верю… Шампанское «Дуайэн Реймс» – везде! Опытный садовник-пчеловод[1]1
  Садовник-пчеловод – это респектабельный человечек в целлулоидном воротничке, в котелке, надвинутом на целлулоидные уши, с глазами и носом побитой без вины собачонки. М. б. его лик должен мелькать в этих отступлениях? (Примечания автора.)


[Закрыть] одинокий с многолетней практикой ищет место. Все работы выполняет добросовестно по умеренной цене. Крем «Казими»! Метаморфоза против веснушек! «Собрание русских фабрично-заводских рабочих обсуждает текст петиции к Царю». Во время Водосвятия пушка вместо холостого произвела выстрел картечью по царскому помосту! Делегация петербургских литераторов у графа Витте. «Остановите кровопролитие!»

9 января не вышла ни одна газета…[2]2
  Хроникальные отступления, написанные через один интервал, встречаются в нескольких местах сценария. Прием этот, конечно, не нов, но здесь, на мой взгляд, весьма уместен. В отличие от Дос-Пассовского «Киноглаза» я назвал его «пульсом времени». Пульс этот, разумеется, бешеный. Постановщик может использовать все, что его душе заблагорассудится: старые кадры, рисунки, фото, заголовки газет, современную съемку со скоростью 16 м. Хотелось бы, чтобы все эти изображения сопровождались пением тромбона или трубы.


[Закрыть]

Марсово поле было черным, а вокруг Мити мелькали пятна снега и крови, распоротые овчины, бабьи платки, оскаленные рты, кулаки, глаза… Драгунский подпрапорщик Митенька Петунин человек восемь уже свалил замертво да десятка два покалечил своей саблей.

Вокруг деловито рубал его полувзвод. Кони дыбились, ржали, солдаты смачно крякали.

– Витязи! Богатыри былинные! – захлебнулся в коротком рыдании Митя. – Давите гадючье семя, социализму лягушиную, врагов престола!

С подножки коночного вагона за сабельной расправой мрачно наблюдали двое мужчин: Красин и Кириллов. Вдруг Красин схватил друга за руку.

– Алексей Михайлович, там в самом пекле Горький! Посмотрите, к нему пробивается озверевший мальчишка-драгун!

Оба они тут же ринулись в толпу, крича:

– Господа, там Горький! Товарищи, спасите Максима Горького!

Митенька вздыбил в очередной раз своего боевого коня, когда с фонаря некто ясноглазый с хищной улыбкой запустил в него булыжник.

Толпа несла Красина и Кириллова вдоль Лебяжьей канавки, за которой в голубом и белом спокойствии стояли зашитые досками скульптуры Летнего сада. Рыдания, крики:

– Господи! Что они с нами делают!

– Драгуны, русские вы али нет? Псы!

– Так бы с японцами воевали!

– Как скот режут!

С Дворцовой площади долетел мощный ружейный залп.

Конь занес подпрапорщика в какой-то пустынный двор, где Митенька и очнулся. Испуганно оглядел воин многочисленные замерзшие окна, которые еще усиливали ощущение одиночества. Вдруг наждаком по коже заскрипела дверь, и во двор вышел румяный юноша высокого роста и богатырского сложения. Одет он был в странную короткую шубу, уж не лунного ли меха, из-под нее виднелись полоски флотского тельника. Поблескивая ясными глазами, юноша направился прямо к Мите.

– Попался, мясник! Слезай!

Митя трясущейся рукой полез за револьвером, но юноша-ясноглаз мгновенно налетел, ребром ладони ударил в горло, тычком другой ладони под ложечку и за воротник поволок обмякшее тело в глубь двора.

В тусклом свете газовых фонарей по всему Невскому дворники пешнями откалывали окровавленный лед. Красин и Кириллов неслись на «лихаче» вдоль проспекта. Там и сям маячили казачьи патрули. Кириллов вдруг, словно не выдержав, скрипнул зубами, опустил руку в карман. Красин остановил его.

– Крепитесь, Алексей Михайлович, я тоже креплюсь. Нельзя учиться у наших врагов и поддаваться биологической ненависти. Ненависть социал-демократа должна быть спокойной и холодной, как свет луны.

– Неужели им удалось запугать народ? – воскликнул Кириллов.

– Ни в коем случае. Заваривается такая огромная новая каша, что мне придется забыть о своих электростанциях. Ленин, как всегда, оказался прав – мы с нашим примиренчеством сели в лужу. Перед боями миндальничать нельзя.

Он посмотрел вверх на приближающийся, закрывающий полнеба массив Св. Исаакия и сказал с неожиданным приливом бодрости:

– В сущности, старина, мы все еще довольно молоды!

 
…Мое сердце любовью трепещет,
Но не знает любовных цепей!
 

Певец сделал рукой вдохновенно сумасбродный жест. Зааплодировали. В ложе партера благосклонно взирали на сцену два крупных жандармских чина. Подполковник Ехно-Егерн с моноклем в глазу был молод, сухопар, по-европейски вылощен, полковник Укучуев с седым бобриком и видавшей виды длинной верхней губой был олицетворением принципа «тащи и не пущай».

– Кстати, вам известно, Михал Сич, что певец этот, любимец Государя, – родной брат политической преступницы? – легко спросил Ехно-Егерн.

– Вам в Петербурге вечно кажется, что Москва пребывает в дремоте, господин Ехно-Егерн, – запыхтел Укучуев.

– Не обижайтесь. Я просто подумал, что же остановило молодого человека перед преступной дорожкой и толкнуло на полезную певческую стезю?

– Вовремя понесенное сестрицей суровое наказание, – прогудел Укучуев.

«Ах ты, Скалозуб одряхлевший», – подумал Ехно-Егерн и улыбнулся:

– Ах, не всегда бывает так, Михал Сич! Брат казненного в 87-м Ульянова сейчас лидер эмиграции, крайний эсдек. Не бывает ли у нас наоборот, Михал Сич? Не ожесточаем ли мы нашу молодежь неумеренными репрессиями? Формируется, если хотите, тип разрушителя, агитатора, революционера, карателя карателей, и эта фигура становится модной среди молодежи[3]3
  Здесь возможна панорама по лицам на галерке.


[Закрыть]. Я думаю, Михал Сич, следует нам изобрести какой-нибудь клапан для отвода пара…

«Ах ты, полячишка занюханный, англичанец квелый, норвежец малосольный», – думал, кивая носом, Укучуев, потом взорвался:

– Извините, господин Ехно-Егерн, ваш пассаж идет против моих принципов. Наказание, наказание, только наказание… строгостью лишь можно уберечь нашу молодежь от пагубного влияния иностранцев и евреев. Молодежь у нас в целом здоровая… Да вот вам, к счастью, пример, взгляните, инженер Красин…

Ехно-Егерн увидел стройного молодого мужчину, который сидел в ложе напротив, рядом с темноглазой дамой и что-то, улыбаясь, говорил ей.

– Тоже в молодости шалил и понес наказание, к счастью для него, достаточно строгое. А как сейчас работает! Какие электростанции в Баку поставил и у нас в Орехове!..

Капельдинер, который в это время разливал шампанское, тихо обратился к Укучуеву:

– Вам известно, ваше высокоблагородие, в чью пользу идет сбор?

– В пользу Высших женских курсов, полагаю, – вылупился полковник.

– В пользу Боевой технической группы эс. де., – шепнул капельдинер.

– Опечатать кассу! – почти рявкнул Укучуев и повернулся к Ехно-Егерну. – Вот вам пар и клапан!

– Наступает век электричества, – улыбнулся Ехно-Егерн, в упор разглядывая Красина.

На сцене пианист играл «Кампанеллу».

В ложу Красина вошел пианист Николай Евгеньевич Буренин. Он поцеловал руку Любови Васильевне, сел чуть позади Красина и обнял его за плечи.

– Вы прекрасно сегодня играли, – сказал Красин.

– Касса в надежном месте, – прошептал Буренин.

Красин кивнул, затем показал в партер на двух юнцов, чьи головы как-то тревожно, зыбко покачивались на длинных шеях, а глаза сверкали мощным огнем.

– Это и есть миллионеры Берги?

– Да, Николай и Павел, старший. Оба студенты Высшего технического, но Павел совсем забросил науки…

Красин усмехнулся.

– Странно, миллионеры напомнили мне мою голодную юность. Мне показалось, что они оба сразу похожи на меня, первокурсника Техноложки. Вы с ними знакомы, Николай Евгеньевич?

– Коротко.

– Я хотел бы видеть их дом.

Когда Красин и Буренин поднимались по лестнице миллионерского дома, до них из гостиной донесся истошный визг:

– Все взорвать и срыть лопатами до основания! Не только дворцы и тюрьмы, но и заводы, и москательные лавки, и ресторации, притоны разврата правящей элиты, больницы, университеты и библиотеки, вместилища векового обмана трудящегося класса! Разрушить города и уйти к дикой природе! Начнем сначала! Революция погибнет, если она не разрушит все!

Кричал это блондин в черной косоворотке, правая рука его то и дело взлетала над левым плечом, словно в сабельном замахе. Внимательный зритель не без удивления узнает в нем драгуна Митеньку.

Вокруг оратора в креслах, на подоконниках, на ковре расположилось довольно большое юное общество. Все переглядывались, с недоумением пожимали плечами, и только лишь один гигантский ясноглазый юноша откровенно наслаждался.

– А с булочными как поступить, Митяй? – крикнул он оратору.

– Сжечь! Хлеб съедим, а булочные сожгем!

Гигант встал и протянул Митеньке серебряный рубль.

– Пока еще булочные целы, ступай-ка, купи нам на завтрак ситного да колбасы!

Митя строевым шагом прошагал мимо Красина и Буренина, что-то все еще бормоча себе под нос.

– Хорош? – захохотал гигант. – Подпрапорщик драгунских войск, герой «кровавого воскресенья»! Я его джиу-джитсой взял и перековал в марксиста. Теперь меня крестным отцом зовет! Умора!

Воцарилось недоуменное молчание.

– Спасибо тебе за такого марксиста, Горизонтов! – сердито крикнул юноша рабочего вида Илья Лихарев.

– Вечно вы что-нибудь придумаете, Виктор, – Лиза Берг посмотрела на Горизонтова чуть-чуть из-за плеча.

– Я вам рассказывал, господа, что в плену научился японской борьбе, – растерянно забормотал Виктор. – Ребром ладони я могу убить человека. Можете потрогать ребро моей ладони. Кто хочет? Лиза, хотите попробовать? Николай, ты? Илья? Павел? Надя, вы наконец? Ну потрогайте, чего вам стоит! Танюша, иди сюда, попробуй! Каково? Сталь? То-то…

Красин и Буренин сели в кресла под лестницей, ведущей на антресоли.

– Это Виктор Горизонтов, электрик с погибшего броненосца «Петропавловск». Бежал из японского плена на американской браконьерской шхуне, был в Канаде, Гонконге, Мадагаскаре, вернулся по подложным документам, входит в нашу университетскую ячейку под кличкой «Англичанин Вася»…

– Сейчас у Митьки моего временное увлечение анархизмом, – оправдывался Горизонтов.

– Извольте, Виктор, больше не приглашать сюда эту персону, – ломким голосом сказала Лиза и снова посмотрела на юношу из-за плеча.

– Такие личности только компрометируют революцию! – вскричал Илья.

– Лиза Берг, старшая сестра, и Илья Лихарев, штамповщик берговской фабрики, друг Павла, наш партиец, кличка «Канонир», – продолжал комментировать Буренин.

– Лиза влюблена в Горизонтова, а Илья любит Лизу, – усмехнулся Красин.

Между тем в гостиной установился страшный шум. Говорили все разом, и все махали руками. Мимо Красина и Буренина то и дело проходили группы молодых людей. Часть из них, с книгами, направлялась наверх, другие с какими-то странными бачками, ящичками и бутылями, посвистывая, спускались в подвал.

– Наверху, как я понимаю, у них кружки, а в подвале бомбовая мастерская. Веселый дом, – сказал Красин.

– Отец Бергов, как вы, должно быть, знаете, погиб прошлой зимой на лыжных катаниях в Альпах. Старшим остался Павел, но ему всего 22 года, и он думает только о революции. Николай моложе на год, но гораздо более умеренных взглядов, он за мирное развитие. Братья вечно спорят, как и сейчас…

– Коля, ведь ты же сам говорил, что даже электротехника не может развиваться при абсолютизме! – кричал Павел.

– Я уверен, что развитие российской экономики заставит абсолютизм сдать свои позиции! – на такой же высокой ноте ответил Николай.

– Сдать позиции! – захохотал Павел. – Он будет уничтожен еще в этом году одним ударом рабочего кулака!

– Обратите внимание, Николай Евгеньевич, братья все время оглядываются на… – Красин кивком показал на удивительно красивую темноволосую девушку с мрачноватым взглядом.