Текст книги "Последний полёт Шестипалого"

Это может обезоруживать, ведь глядя на такого Затворника, невольно задумаешься: а стоит ли оно того? Вытерпеть все лишения, преодолеть испытания – и для чего? Чтобы однажды вернуться туда, откуда начинал – постаревшим, одиноким и потерянным?

Но это всего лишь искушение, лукавая, коварная мысль. Мысль будто у них или у нас есть другой выбор. На самом же деле, устами Затворника автор выражается здесь предельно лаконично и ясно. Все сводится к тому, чтобы неустанно сражаться за свою свободу, то есть идти путем воина, либо готовиться к решительному этапу.

Но игра стоит свеч. Один миг полета над зданием комбината – стоит всех затраченных усилий. Что дальше? Герои могут продолжать битву, но уже в новом для себя качестве. Учитель Кастанеды говорит, что покой – это аномалия. Воин черпает силы в борьбе, принятии новых вызовов, а потому вряд ли приемлет блаженную дрему уютного рая. Главное – стать сильным, свободным, взлететь и расправить крылья. А там видно будет.

*3*

Осень паутинки развевает,

В небе стаи будто корабли —

Птицы, птицы к югу улетают,

Исчезая в розовой дали…

Эдуард Асадов

Цыпленок цыплёнку– человек, мог бы сказать Затворник, глядя на то, как притесняют друг друга желторотые, забыв о том, кто их главный, а потому общий враг. Вместо этого, они судорожно пытаются устроиться поближе к кормушке, выстраивают иерархию и народную модель вселенной, но все это рушится словно карточный домик по факту прибытия отсека в Цех №1. Смерть сносит эти построения, словно волна замки из песка, и да, мы можем сказать, что декорации не меняются – всё та же поилка, кормушка и Стены Мира совсем скоро будут приветствовать новую партию желторотых, поколение цыплят или даже бройлерную микроцивилизацию.

Но социум не проблема, точнее проблема лишь до тех пор, пока Шестипалый не забрался на Стену Мира. Правда, если забраться в другой отсек для цыплят, то там эти проблемы вновь станут проявлять себя тем или иным образом. Именно поэтому Затворник не спешит тащить Шестипалого дальше по конвейеру, а ведёт его туда, где есть возможность окинуть одним взглядом происходящее на черной ленте. Увидеть, что вся эта бройлерная возня, птичий гомон и гвалт, компактно упакованная внутри Стен Мира, лишь надстройка на одном фундаменте. Вообще, птичий социум – интересная деталь пелевинского мироописания, скажем так, художественной вселенной имени Пелевина. Стоит упомянуть, что такой социум воспроизводится снова и снова, чтто для того же Затворника – его обитатели, словно клоны. Мы даже можем предположить, что находясь в отсеке Шестипалого, Затворник видит что-то очень и очень для себя знакомое. Как знать, не этот ли отсек он однажды покинул, когда всех прогнал? Так странно, наверное, вернуться в однажды покинутую камеру смертников, прийти на то место, где ты однажды был приговорен к смерти, но чудом избежал этой страшной и трагической участи.

Тут невольно напрашивается сравнение конвейера и отсеков со своеобразным колесом перерождений, грандиозной бройлерной сансарой. Что-то в этом есть, хотя Затворника нельзя в полной мере осмыслить как того, кто вышел за пределы этого круга. Затворник кажется освобожденным, но только для тех, кто остается внутри отсека для цыплят. Именно поэтому герой Пелевина в большей степени скиталец по территории комбината, чем странник, свободно путешествующий между мирами. Таким же представлен и учитель КК, который для нас выглядит бесконечно свободнее обычного человека, но в своих глазах – он пленник хищной вселенной, который хочет научиться летать, не зная, что такое полет. Да, есть другие миры подобные нашему, да можно выбрать какой-нибудь из них, как мы выбираем другое место жительства, но это ничего не меняет, так как смерть продолжает разгуливать по территории птицекомбината имени Луначарского. Трансфизический беглец, мистический эмигрант вынужден искать другой выход, а иначе это просто отсрочка.

Как видим, даже Затворник не имеет особенного преимущества перед обычными желторотыми. С точки зрения нормального желторотого его достижения выглядят несколько странно. Ну да, прыгает между отсеками, беседует с крысой, но толку?

Здесь важно, что у Затворника есть главная цель, а значит какой-никакой смысл. Скажем так, он замотивирован действовать определенным образом. Вопреки. Не ожидая награды. Принимая ответственность за свои поступки. Я перечисляю фундаментальные аспекты безупречности, того состояния, что подобно ключу открывает замок бесконечности. Без цели, без смысла – да, все становится слишком относительным. Круто для Шестипалого, но утомительно для Затворника, и так далее.

Главная цель для Затворника – научиться летать. Но проблема в том, что он никогда не видел летающих птиц, он просто не знает что это такое. И здесь подключается принятие смерти как советчика. Над ним постоянно нависает угроза физической расправы со стороны людей-богов. Именно это позволяет Затворнику бояться по-крупному, опасаться, так сказать, по большому счёту, не отвлекаясь на мелочи вроде крыс или Двадцати Ближайших. Если уж бледнеть и трепетать перед неминуемой смерти, то нет никакой разницы, где именно, при каких обстоятельствах это делать; можно начинать прямо здесь или сейчас. Но Затворник находит золотую середину. Страх помогает трезветь и бодриться, подталкивая к действию, но не переходит в парализующий, влекущий за собой отчаяние ужас. Конечно мы можем сказать, что какой-то свой выход находят и сородичи Шестипалого, например, усиленно и увлеченно готовятся к решительному этапу, но это ни то, ни другое, а нечто ещё более худшее, когда жизнь проживается так, будто рядом нет смерти.

Они выбирают глупость, как возможность плыть по течению, идти по пути наименьшего сопротивления. Наверное, каждый из них принимает своё собственное решение уже тогда, когда впервые видит вдалеке Стену Мира. Но в любом случае, чем старше они становятся, тем сложнее для них принять мысль, что где-то рядом существуют другие миры-отсеки для цыплят, выплывающие из мрака, чтобы затем скрыться в подсвеченной аварийным красным освещением пасти Цеха №1.

И самое интересное, что для этого не требуется овладевать видением или забираться на свою стену мира. Путь в Цех №1 начинается с убеждённости в стабильности, незыблемости личного существования. Другая сторона – озабоченность собственной судьбой. Это как две стороны одной медали. Хуан говорит, что в основной своей массе люди ведут себя так, будто смерти нет. Здесь мы находим прямую аналогию с поведением желторотых сородичей Шестипалого. Они готовы принять любую версию того, что последует за наступлением решительного этапа, кроме единственно ве словно они бессмертные, обретающиеся в вечности существа. И что здесь кроется корень всех зол, ну и глупости, конечно. Пока, очередному желторотому кажется, что он пупок мира, который будет существовать ныне и присно, и вовеки веков, то ни о какой искре прозрения и сочувствия в его душе – говорить не приходится. Лишь потрясение основ, что-то чрезвычайное и даже экстремальное, способно поколебать, заточить затупившееся лезвие ощущения жизни до бритвенной остроты, вплотную подвести к чувству, что жизнь, существование – это не ощущаемый тобой кусок мяса, мыщц и костей, а что-то невесомое, бесплотное, словно дух или дыхание духа, присутствующее во всём этом. Что жизнь не так уж плотна и монолитна, как прежде казалось и рядом находятся другие живые, осознающие, чувствующие боль, испытывающие радость. Узнавание жизни в других может приблизить к пониманию, а значит и сочувствию.

Интересно, что для Шестипалого теория неотделима от практики. Это позволяет ему на личном опыте убедиться в правоте слов Затворника. Сомнения и лишние вопросы отпадают сами собой, слетают словно шелуха, стоит ему увидеть конвейер, ворота Цеха №1, а то и крысу-одноглазку.

Затворник – опытный практик, у которого слова с делами не расходятся.

Он последовательно, планомерно проводит Шестипалого через своеобразные контрольные точки прозрения, когда становится возможным взглянуть на происходящее с новой, прежде невозможной точки зрения. Говоря языком ДХ, это разные положения точки сборки, позволяющие собрать мир по-новому, а значит изменить для себя его описание.

Это и пребывание на Стене Мира, и знакомство с крысой Одноглазкой, и эсхатологичное зрелище отсеков, падающих в пасть Цеха №1. После этого, уже не так просто вернуться к прежнему, где-то даже спокойному в своей сонной слепоте существованию. И, конечно, после этого Шестипалый глубже и яснее начинает видеть и постепенно прозревать эфемерную, призрачную скоротечность бройлерного существования.

Новые поколения цыплят возникают на месте ушедших в Цех №1, сгинувших бесследно. Они заселяют всё тот же отсек для цыплят, устремляются в сторону кормушки, образуют партии, общины и народы, возводят на престолы Одного, Семерых или Двадцать, а потом всё заканчивается, завершается так, будто никогда и не начиналось. Но понять это мы можем, лишь благодаря путешествию рядом с Шестипалом. Вместе с ним мы смотрим на конвейер, который продолжает уносить в Цех №1 всех тех, кто ещё вчера был таким громким, наглыми и самоуверенным. Сегодня они уже исчезли, а то и растаяли словно призраки, не оставив даже следа в нашей памяти. Вот она жизнь, и вот она – смерть. Те, вчерашние, вели себя так, будто это жизнь им была должна, на самом же деле – это они были должны жизни.

Разумеется, несерьёзность бройлерной истории несколько сглаживает острые углы саморефлексии, сбрасывает пар избыточного драматизма ниже критической отметки, что, может быть, даже к лучшему, ведь не хватало только попытки Шестипалого покончить с собой, после вкушения от плодов горькой истины – мир ещё хуже, чем казалось прежде, хотя и тогда он был невыносим. Всё-таки «Затворник» лучше прочитывается с легкой улыбкой на губах, а то и мудрой ироничной усмешкой там, где нам удаётся встать поближе к главным героям, открестившись от обреченных сородичей-долбоцыпов.

Но поближе, не значит рядом. Снова и снова возникает вопрос, как же добиться отрешенности Затворника, как прийти к его умению сохранять равновесие в столь неблагоприятной, а, в целом, смертельно опасной ситуации?

Спокойствие Затворника проистекает из его готовности ко всему, причём самому худшему. Последнее, впрочем, почти произошло, ведь смерть – что там, что здесь – это дело наполовину завершённое. Тем не менее, это худшее, что ещё не случилось, а потому стоит ли тратить нервы и душевные силы на нечто менее значимое и актуальное? Едва ли. Но, повторюсь, что Затворника-Хуана здесь нет и, судя по всему, быть не может. В этом и проблема, а потому, пожалуй, не стоит пытаться примерять на себя их мудрость, отрешенность, безупречность и даже чувство юмора. Путь, пройденный этими литературными персонажами становится негласным условием, несоблюдение которого влечёт за собой разрушение схемы спасения. А Затворник-Хуан – это важнейший, если не сказать ключевой компонент этой схемы, тот, без которого спасение оказывается маловероятным, фактически невозможным. Можем ли мы представить себе трудности, лишения и испытания, выпавшие на долю одиночки, пусть даже Шестипалого, который, оказавшись на обочине жизни, где-нибудь под Стеной Мира, пытается не только выжить, но и самостоятельно, в одиночку, нащупать дорогу к спасению. Кто поможет ему? Кто поддержит в час отчаяния, уныния и тоски? Представляя себе всю грандиозность, фундаментальность птицекомбината, его впаянность в реальность, распластанность во времени и пространстве, можно только сочувственно покачать головой, прекрасно понимая, сколь неадекватной может казаться попытка спастись, как-то решить для себя эту проблему. Ещё бы, если даже Стена Мира или крысы, рыскающие во тьме, суть – мелочи, условные препятствия, барьеры в беге по кругу, метаниях между конвейером, отсеком, но! – внутри стен комбината. Не стоит забывать о той суицидальной безнадеге, что сквозит из той щели между мирами, которая приоткрывается для пытливого искателя истины, если он отходит от кормушки и тем более задается вопросом о смысле жизни. Нет, не стоит этого делать, ведь внутри такой системы, такого мира-ловушки подобные вопросы попросту неуместны, они несут в себе горечь прозрения, знания, срывающего пелену пусть суетной и болезненной, но всё-таки -парадоксально! – беспечной и сладостной вовлеченности в толкотню и гвалт возле кормушки. Это отвлекает, это помогает не сосредотачиваться на дрожи, передающейся в отсек от конвейера, вибрации машин и механизмов, обслуживающих систему зла, грандиозную машину равнодушного и вечного -с точки зрения Затворника и Шестипалого – уничтожения.

Что и открывается Шестипалому, оказавшему на Стене Мира. Он видит, что не ошибался, что мир преисполнен зла, он убог, уныл и в чём-то является развернутой, увеличенной в масштабе проекцией того, что проходило перед его глазами, пока он рос неподалеку от кормушки, претерпевая издевательства, унижения и оскорбления от своих сородичей. Его давили, били и принижали свои же, собратья по перу, но потом оказалось, что их всех, в чём-то подобным образом, придавливала реальность птицекомбината. Двадцать Ближайших наивно полагали, будто они контролируют бройлерное быдло, но сами, от рождения, были на контроле системы, пересчитаны по головам, а позже, в целости и сохранности доставлены в Забойный Цех.

*4*

Колыхаясь еле-еле

Всем ветрам наперерез,

Птицы легкие висели,

Как лампады средь небес.

Николай Заболоцкий

Познакомиться с Затворником, значит бросить первый взгляд на то, что в действительности представляет собой социум. Внутри отсека для цыплят, социум группируется вокруг кормушки, что является для него своеобразной точкой сборки. Этим и объясняется толкотня и гвалт, царящая в этом месте. Устроится поудобнее возле кормушки, значит получить доступ к округлым желтым шарикам, приносящим успокаивающую стабилизирующую сытость. Нам проще об этом рассуждать, находясь в компании ученика и учителя. Соблюдать социальную дистанцию в этом случае, значит обезопасить себя не только физически, но и ментально, ведь галдящая припылённая толпа отсюда выглядит столь убого и непривлекательно, что одного брошенного взгляда достаточно, чтобы постигнуть суть происходящего внутри.

Это подкупает, ведь как же приятно полной грудью вдохнуть аромат желанной и прежде недостижимой свободы от социума. Мы и вдыхаем. Читая ли «Затворника», или же погружаясь в сказки о силе Кастанеды. В этом мгновения счастья, радости прозрения. В этом рассвет надежды.

Ко всему прочему, градус оптимизма повышает присутствие Хуана-Затворника, крутого учителя-мага, способного за ученика решить все его проблемы. Следует отдать должное автору, что он не станет зацикливаться на развитии именной этой темы. Уже в следующей его повести – а это «Желтая стрела» – будет учитель, но уже не такой крутой как Затворник, а в «Принце Госплана» герой, так и вовсе будет предоставлен самому себе. Мы увидим, что этим героям придётся нарезать круги вокруг кормушки, приноравливаясь к жизни внутри родного, скажем так, отсека для цыплят. Редкий везунчик заберётся на Стену Мира, да и вообще станет гораздо сложнее провести столь ясную черту, отделяющую вот именно эту локацию, на всех парах, летящую к пропасти, от местечка, где можно перевести дух, да подкачать крылья гайками.

Но пока ещё есть ясность и выпуклая простота происходящего, то надо запечатлеть исторический момент, когда желторотый юнец осторожно приближается к таинственной и, судя по всему, мудрой птице неопределенного возраста. Что влечёт его, если не ветер перемен, толчок бройлерного духа, чья искорка ещё тлеет во впалой, покрытой цыплячьим пухом груди? Позади толпа энергичных, а потому особо опасных долбоцыпов, но впереди пугающая неизвестность, на пороге которой возвышается странное в своей созерцательной неподвижности существо. Как подойти? Как сделать первый шаг? Что вообще необходимо, чтобы стать избранным и, значит, спасённым? Неудачник, последний лузер, пока ещё не может поверить в то, что выиграл счастливый билет.

Перед ним возникает лазейка, крохотная возможность, какой-то кубический сантиметр шанса, схватить который, пожалуй, немногим проще, чем перо Жар-Птицы, но волей автора все выходит как нельзя лучше. Сказка? Пожалуй. Ведь такого учителя больше не будет.

Затворник слишком крут, чтобы его тиражировать, а потом выдать поштучно каждому страждущему.

Да и как ещё с точки зрения Кастанеды-Шестипалого назвать всё то, что проворачивает Затворник-Хуан? То как легко он пересекает границу дня и ночи, читает стихи, свободно оперирует сложными понятиями и тут же шутит, слегка грубит, иронично посмеивается. В Затворнике для Шестипалого – как и в Хуане для Кастаенды – всё чудо. Что Затворник, что Нагваль – это воплощенная масса чистейшего, невозможного на территории птицекомбината разумного самоосвобождающегося вещества, а потому вдвойне чуда, чуда в степени чуда. Я говорил о идеальном учителе, но это был человек-учитель, и мы убедились, что таких учителей днем с огнем не сыщещь. Человечеству необходимо кое-что другое. Поэтому большинству ближе и понятнее идея учителя с большой буквы, который мог бы решить проблемы не одного-двух избранных, редких счастливчиков, а всех, ищущих свободы, каждого – искренне желающего, жаждущего спасения.

Что ж, пришла пора подвести итоги. Так уж получилось, что разговор о Затворнике и доне Хуане выходит за рамки одной главы. Но и сказать об этих персонажах можно куда как больше, чем о Шестипалом-Кастанеде.

Именно Затворник-Хуан помогает искателю истины открыть глаза на реальное положение дел, так сказать, помогает проснуться и понять, что же тут собственно происходит. Но и этого мало, ведь на примере птицекомбината мы видим чудовищное противодействие любым попыткам такого вот Шестипалого хоть как-то изменить свою судьбу в лучшую сторону. И я не говорю о намерении обрести утраченную целостность, найти дорогу в однажды потерянный рай. Даже первые шаги на этом пути сопряжены с опасностью для жизни. Прежде чем приблизиться к преодолению Стены Мира надо ещё выжить вдали от кормушки, как– то сориентироваться, выстоять в шторме отчаяния, ужаса и безумия. Да, да! – оказывается, что поиск свободы, стремление к спасению – это проблема не только, да и не столько асоциального характера. Социум, лишь первое препятствие. Преодолеть непонимание и отчуждение со стороны тех, кто намеревается поудобнее устроиться возле кормушки, значит выйти на дорогу, которую в темноте перебегают крысы, а пройти по ней до конца совсем не значит, научиться летать и отправиться на юг. Социум, встающий монолитной стеной из галдящих враждебно настроенных сородичей – первая планка в последующем беге с барьерами. Что хуже всего – это бег по кругу, когда приходится прыгать через эти барьеры снова и снова. А время продолжает идти, а конвейер – двигаться.

Любопытно, что растет и развивается только Шестипалый. Затворник практически достиг критической отметки, за которой либо смерть, либо спасение. Учитель как бы статичен, зафиксирован на определенном уровне развития. Его функция быть ретранслятором знания, сопровождать Шестипалого. Достаточно побыть рядом с Затворником сколь-нибудь непродолжительное время, как ученик уже не может помыслить себя прежнего, не говоря уже о желании оставить ученичество и вернуться в социум. Затворник помогает решить эту, как и множество других проблем помельче, да, его история скрыта и мы не знаем, каким образом он осуществил этот сложный, наверное, самый мучительный выбор: на что именно сделать полную и окончательную ставку? В его устах история прощания с социумом звучит предельно лаконично и скупо: «Я их всех прогнал». Что ж, в принципе, этого достаточно, чтобы преисполниться уважения к сосредоточенной решимости послать долбоцыпов куда подальше, не пытаясь с ними спорить, в чём-то их переубеждать и уж тем более пытаться ужиться со своим уставом в их монастыре.

Очень легко, по касательной – что, впрочем, уместно в рамках общей несерьёзности данного текста – говорится о печали, с которой Затворник иногда взирает на тех, кого однажды покинул. Ближе к завершению истории, мы увидим, как учитель Шестипалого опускает прокачанные крылья и смиряется с поражением, принимая свою судьбу в том, чтобы пойти на корм людям-богам. Именно тогда Затворник предлагает своему ученику вернуться назад, чтобы продолжить поиски выхода. Попытки побега с птичьей фабрики смерти должны стать правильной и хорошей – как бы цинично это не звучало – традицией, но для этого Шестипалый должен найти новых учеников и последователей. Всё верно и совершенно уместно, ведь для решения столь сложной задачи может потребоваться куда больше времени, чем продолжительность жизни одного бройлерного цыплёнка. Накапливая опыт ошибок и поражений, шаг за шагом, а то и смерть за смертью, носители и хранители традиции передают эстафетную палочку духа свободолюбия и правдоискательства дальше, пока наконец, в какой-то точке их совокупные усилия не обретают смысловое и логическое завершение. И когда выход найден, то обучение цыплят полёту с последующей эвакуацией за стены комбината становится делом, так сказать, техники.

Но все это работает только в том случае, если очередной Шестипалый возвращается в отсеки, чтобы нести свет миру. Когда же он улетает вместе с учителем, то остающихся на конвейере подстерегает небольшой облом. Лавочка спасения закрывается, так, по сути, и не открывшись. Разумеется, никто из них не узнает, что Шестипалый забрал с собой свой счастливый билет в лице Затворника, да и подобно аватару назад не вернулся. Наверное, в более позднем варианте подобной истории Пелевин мог бы переиграть концовку и все-таки представить Шестипалого тем, кто способен отдать свой духовно-мистической долг, кто может вернуться на конвейер, чтобы спасти какого-нибудь пятипалого. Но нет, несчастные желторотые оказываются предоставлены сами себе.

Можно сказать и так, что равные шансы есть для всех. В свое время были для Затворника, вот пусть и другие попытаются ими воспользоваться. И все вроде бы так. Где-то там оказывается возможным открыть глаза и, подняв клюв от кормушки, сделать свой первый шаг в сторону Стены Мира. Печально лишь то, что это совсем другая – нерассказанная история; повесть, которой нет, и судя по всему, никогда и не будет. Значит ли это, что её, такой истории быть не может? Трудно сказать. Барон Мюнхгаузен, вытягивающий себя за волосы из болота, тоже по-своему самолично спасающийся, но он, по крайней мере, оригинальный выдумщик, который хоть как-то объяснил свой выход из смертельно опасной ловушки. Что касается Затворника, то его первый выход за Стену Мира, как и ещё более невероятное возвращение – скрыт для читателя, а значит, мы вправе говорить лишь о данности его как учителя, у которого должен был быть свой учитель. Понятно, что перед нами один из первых опытов авторской сотериологии, то есть тех его литературно-философских опытов, где писатель размышляет над извечными, главнейшими для нас вопросом: что делать, чтобы спастись? Что есть гибель, и в чём, собственно, само спасение? Но проблема «Затворника» как раз в том, что эта история исключает возможность «своего пути», «самоличного спасения», не говоря уже о пути вне традиции, иерархии – которую являет связка бройлерных цыплят, как учителя и ученика, хотя бы даже наставник Шестипалого и не позиционировал себя подобным образом. История про Шестипалого – это история про ученика, а Затворник – типичный учитель, такой вот личный спаситель-спасатель, явленный как данность, с историей вынесенной за скобки. Он просто есть, и хотя всем своим видом он отрицает традицию, но тут же – самим фактом своего существования – утверждает обратное.

Попробуем ответить на такой вопрос: а нужен ли вообще такой учитель как Затворник? Не является ли его появление на территории птицекомбината тем деструктивным, дестабилизирующим фактором, что при всей его внешней привлекательности и заманчивости, оказывается событием со знаком минус? И, действительно, а что здесь плохого? Напротив, как может показаться на первый взгляд, для Шестипалого – хотя бы и только для него! – всё складывается как нельзя лучше. Он встречает Затворника ещё не будучи на пороге голодной смерти или обморока от истощения. Тот, после небольшой проверки принимает его в ученики, ведёт за собой, всячески поддерживает и учит тому, что знает сам. Благодаря этому, Шестипалый избавлен от всех тех начальных, стартовых трудностей, о которых было упомянуто выше. Вплоть до покорения Стены Мира, его путь рядом с учителем проходит, так сказать, без сучка и задоринки. В чём же проблема? Где здесь сокрыт подвох, который превращает историю, рассказанную Пелевиным в странную сказку с несчастливым концом, хотя, казалось бы, у цыплят всё получилось, причём самым наилучшим и желанным для них образом. Отвечая на этот вопрос, пусть невольно, но приходится вновь коснуться истории Затворника, его генезиса как учителя и странника между отсеками для цыплят, путешественника между мирами и даже цыплёнка знания. Его существование на территории птицекомбината подчеркивает необходимость в таком учителе для Шестипалого, как и прочих желторотых лузеров, по какой-то причине оказавшихся за пределами социума. Истории, где Затворника нет, а желторотый неудачник возносится – я что-то не припоминаю.

Итак, если появление Затворника случайно, то этим всё и заканчивается. Птицекомбинат продолжает исправно функционировать, отсеки для цыплят снова и снова прибывают в Забойный Цех, а мириады, неисчислимое множество осознаний вспыхивают, подобно искрам над костром, чтобы через мгновение угаснуть, не оставив после себя и следа. И, хотя Затворник против подобного «инфернального видения мира», о чём он упоминает в ходе непродолжительной беседы с крысой-Одноглазкой, случайность его существования, как и последующая чудесность, исключительность их с Шестипалым спасения – утверждают для нас обратное. Случайность Затворника значит ни больше, ни меньше, как случайность спасения, всё тот же очень уж пресловутый шанс получить шанс. Этим повезло? Как? Тут остается только развести руками. Как-то. И здесь похожая ситуация, как если бы мы попытались ответить на вопрос, а как без дона Хуана сгореть в огне изнутри, как взлететь самому, так и не встретив своего нагваля, своего Затворника? Вот и выходит, что пока Затворник с Шестипалым летят на юг – подавляющее, фактически абсолютное остальных цыплят оказывается за скобками формулы спасения. В ней для них попросту нет места. И даже сотворение такого Затворника или дона Хуана – не меняет, как и не может изменить существующего порядка вещей.

Дон Хуан – всего лишь человек, а Затворник – это просто цыпленок. Выше потолка ему не взлететь. Да и сколько Шестипалых он может вывести за Стену Мира? Сколько из них может, не вызывая подозрений, качать гайками крылья, прячась где-нибудь под конвейером? Что вообще такой учитель может сделать для остальных, как и для всего этого мира?

Только бежать.

И желательно не оглядываясь.