Текст книги "Просительница"

Василий Григорьевич Авсеенко
Просительница

Тайный совѣтникъ Мошковъ сидѣлъ въ своемъ великолѣпномъ кабинетѣ, въ самомъ радостномъ расположеніи духа. Онъ только что вернулся изъ канцеляріи, гдѣ ему подъ величайшимъ секретомъ шепнули, или скорѣе, мимически намекнули, что новогоднія ожиданія его не будутъ обмануты. Поэтому, смѣнивъ вицмундиръ на тужурку, онъ даже закурилъ сигару изъ такого ящика, въ который позволялъ себѣ запускать руку только въ самыя торжественныя минуты своей жизни.

Въ передней раздался звонокъ, и затѣмъ слуга, войдя въ кабинетъ, доложилъ, что какая-то барышня желаетъ его видѣть.

– Барышня? – удивленно протянулъ Мошковъ.

– Точно такъ-съ, изъ себя будетъ барышня.

– Проси, – приказалъ, пожимая плечами, хозяинъ.

Въ кабинетъ вошла дѣвушка лѣтъ двадцати, средняго роста, стройная, одѣтая въ очень приличный драповый жакетъ и черную шляпу съ маленькимъ крыломъ, отливавшимъ зеленоватымъ блескомъ. Она вошла тою походкой, какую пріобрѣтаютъ болѣе или менѣе воспитанныя барышни, и на ходу приподняла вуалетку, при чемъ руки ея оказались въ перчаткахъ.

– Извините, пожалуйста, что я рѣшилась васъ безпокоить; у меня есть большая, очень большая просьба къ вамъ… – проговорила она довольно пріятнымъ голосомъ, наклонивъ и быстро поднявъ голову.

– Прошу садиться. Съ кѣмъ имѣю честь говорить?

Посѣтительница оглянулась и сѣла недалеко отъ окна. Уже приближались раннія декабрьскія сумерки, и въ комнатѣ было не очень свѣтло. Но у Мошкова было отличное зрѣніе, и онъ, прищурившись, внимательно разглядывалъ гостью. Разглядывалъ – и въ то же время любовался. Потому что это была очень недурненькая дѣвушка, съ худощавымъ оваломъ лица, интересными сѣрыми глазами и маленькимъ, тонко очерченнымъ ртомъ. Она была очень блѣдна, почти до прозрачности, но эта блѣдность шла къ ней, отвѣчала общему впечатлѣнію ея наружности.

– Я вамъ назову себя, если вы будете имѣть снисхожденіе выслушать меня, – заговорила она, осторожно прислоняясь къ спинкѣ стула. – Если-же вы отнесетесь равнодушно къ тому, въ чемъ заключается мое… дѣло, тогда зачѣмъ вамъ моя фамилія? Поэтому, позвольте мнѣ быть пока только – Полиной Дмитревной. Хорошо?

Тонкія губы ея чуть-чуть улыбнулись, тогда какъ все лицо сохранило серьезное, даже печальное выраженіе.

– Очень хорошо, Полина Дмитревна… – отозвался хозяинъ, и тоже улыбнулся. – Объясните-же, чѣмъ я могу служить вамъ?

– Ахъ, это не легко. Знаете, я можетъ быть съ четверть часа стояла подъ вашею дверью, прежде чѣмъ позвонить. Но то, что я уже слышала о васъ, и какой-то инстинктъ… все подсказывало, что я должна сдѣлать эту попытку. И я рѣшилась: будь что будетъ, а другаго ничего нѣтъ…

– Вы обо мнѣ слышали? отъ кого? – спросилъ Мошковъ.

– Я объясню потомъ, вы все узнаете. Но сначала… Да, сначала… Но это такъ тяжело, такъ непривычно… Когда я подумаю, что вы можете не повѣрить хотя одному моему слову, я заранѣе вся сгораю отъ стыда.

Она прижала обѣ ладони къ лицу, узкія плечи ея чуть замѣтно вздрогнули. Ея манеры, ея голосъ, вся внѣшность ея до такой степени говорили за нее, что Мошковъ почувствовалъ внезапное участіе къ ней. «Ясно, она будетъ просить денегъ; это глупо, но… иногда дѣйствительно ничего больше не остается», мелькнуло у него въ головѣ.

Ему захотѣлось облегчить ей объясненіе.

– Я, кажется, догадываюсь… обстоятельства заставили васъ встрѣтиться съ нуждой? сказалъ онъ какъ можно ласковѣе.

Она отняла, руки отъ лица и посмотрѣла на него какъ-бы ободреннымъ взглядомъ.

– Я васъ удивлю, но я скажу правду. Я не испытываю матеріяльной нужды въ томъ смыслѣ, какъ это обыкновенно понимаютъ, когда кто-нибудь является просить на бѣдность. Я сыта и… одѣта, какъ вы видите, – произнесла она, и опять чуть улыбнулась, но на этотъ разъ въ улыбкѣ ея выразилось еще болѣе страданія. – Вотъ это всего ужаснѣе! Люди охотно даютъ гроши на бѣдность, но какъ имъ объяснить, что можно имѣть приличный туалетъ – хотя единственный! – перчатки на рукахъ, неистрепанную шляпу, и въ то-же время стоять на краю гибели… стоять въ такихъ условіяхъ, при которыхъ кидаются съ моста въ воду!..

Голосъ ея все слабѣлъ – затрудненное дыханіе мѣшало ей говорить. Мошковъ нѣсколько даже растерялся, опасаясь, чтобъ она не разрыдалась, не впала-бы въ истерику.

– Имѣйте ко мнѣ довѣріе, я заранѣе обѣщаю вамъ помощь, какую могу оказать, – сказалъ онъ. – Можетъ быть, ваши обстоятельства такого рода, что я въ состояніи помочь вамъ своимъ служебнымъ положеніемъ? У меня связи, вліяніе… Посѣтительница печально покачала головой. – Нѣтъ, нѣтъ. Я разскажу вамъ свою исторію. Слушайте…

И какъ-бы овладѣвъ собой, она начала разсказывать. Но затѣмъ волненіе опять осилило ее, голосъ сталъ прерываться, она нѣсколько разъ пріостанавливалась, принималась плакать. Мошковъ, слушая ее, все болѣе находился во власти чувства жалости, вторгавшагося ему въ душу.

Исторія, которую она разсказала, была самая обыкновенная. Отецъ ея умеръ, когда она была еще ребенкомъ. Мать, оставшаяся съ небольшими средствами, сумѣла дать ей приличное воспитаніе, но года три назадъ умерла, и она перешла жить къ теткѣ, женщинѣ очень небогатой, эгоистичной и взбалмошной. Эта тетка съ самаго начала тяготилась ею, попрекала каждымъ кускомъ, такъ что жизнь ея обратилась въ настоящую каторгу. Она все это терпѣла, покорялась, но въ послѣднее время тетка стала принуждать ее выйти замужъ за ея бывшаго любовника, который ей противенъ до отвращенія. На эту жертву она никогда не согласится. Она бросилась искать себѣ мѣста, занятій; послѣ долгихъ поисковъ ей почти удалось наконецъ – въ правленіи одной желѣзной дороги ей обѣщали послѣ новаго года вакансію. Мѣсто хорошее, 50 рублей жалованья. Но тетка, узнавъ объ этомъ, пристала къ ней пуще прежняго, и грозитъ вышвырнуть ее на улицу, если она сейчасъ-же не дастъ своего согласія на бракъ. Завтра послѣдній срокъ, завтра ее вытолкаютъ за дверь. И вотъ, она должна рѣшиться. Чтобы спасти себя, ей нужны деньги. Не очень много, но грошевыя подачки ей не помогутъ. Надо обезпечить себя на мѣсяцъ, на полтора, до перваго полученія жалованья. Рублей пятьдесятъ, или семьдесятъ пять – меньшей суммой перебиться невозможно.

– Теперь вы знаете мое положеніе, – продолжала Полина Дмитревна, слегка краснѣя отъ волненія; – скажите, что мнѣ оставалось дѣлать? Я понимаю, что придти къ чужому человѣку и расчитывать на подобную помощь – нелѣпо, глупо. Мнѣ не обязаны вѣрить, меня скорѣе всего могутъ принять за авантюристку, за одну изъ тѣхъ просительницъ, которыя передъ праздниками шляются по квартирамъ богатыхъ людей, разсказывая всѣмъ одну и ту-же плохо придуманную сказку. Я даже скорѣе всего именно этого и ожидаю. Но по квартирамъ я ходить не буду. Я пришла къ вамъ, потому что знаю васъ по слухамъ, и потому что больше никого не знаю. Если вы меня прогоните, я не удивлюсь. Я буду знать, что мнѣ больше ничего не остается. Я выйду замужъ, а тамъ… будь что будетъ.

Голосъ ея оборвался, красивые сѣрые глаза застыли, точно въ ней внезапно остановилась жизнь.

Мошкову даже жутко стало.

– Ради Бога успокойтесь, дѣло идетъ вовсе не о такой значительной суммѣ, чтобы нельзя было найти ея – проговорилъ онъ, поспѣшно подходя къ письменному столу и выдвигая ящикъ. – Пятьдесятъ, вы говорите? Вотъ, пожалуйста возьмите, это васъ устроитъ на первое время.

Полина Дмитревна встала и подошла, почти шатаясь.

– О, какое счастье! Я спасена! Я безконечно, безконечно благодарна вамъ… Скажу вамъ правду, у меня было предчувствіе, что вы спасете меня.

Ея голосъ звенѣлъ теперь, на лицѣ играли краски. Она даже похорошѣла въ одну минуту. Мошковъ испытывалъ чувство радостнаго нравственнаго удовлетворенія, и ему совсѣмъ не жаль было своихъ пятидесяти рублей, такъ неожиданно истраченныхъ.

– Но теперь вы разрѣшите мнѣ узнать, съ кѣмъ я имѣлъ удовольствіе познакомиться? – спросилъ онъ.

– Если вы желаете, я вамъ скажу. Моя фамилія – Михайлова, отвѣтила посѣтительница. – Когда я переѣду отъ тетки, я сообщу вамъ свой адресъ, чтобъ вы могли убѣдиться, что я – не обманщица.

Тайный совѣтникъ поблагодарилъ, и проводилъ гостью до передней.

* * *

Передъ вечеромъ того-же дня, Полина Дмитревна подъѣхала на извощикѣ къ воротамъ большаго дома, прошла черезъ асфальтовый дворъ, поднялась по весьма опрятной лѣстницѣ въ третій этажъ, и позвонила. Въ прилично убранной гостиной, куда она вошла, пожилая дама раскладывала за круглымъ столомъ пасьянсъ, а пожилой мужчина прохаживался изъ угла въ уголъ, съ папироской въ зубахъ.

– Наконецъ-то! Ну, какъ? – оба въ одинъ голосъ спросили вошедшую.

Дѣвушка молча вытащила изъ кармана жакетки нѣсколько мелко сложенныхъ бумажекъ. Дама, старательно расправляя складки, сложила ихъ одну на другую.

– Сто двадцать! – сказала она, и поглядѣла на мужа. Тотъ выразилъ на лицѣ что-то одобрительное, и нѣжно посмотрѣлъ на дѣвушку.

– Уфъ, но до чего-же я измучилась! – произнесла та, опускаясь въ кресло. – Ты, мама, представить себѣ, не можешь, какъ это измучиваетъ. Вѣдь ни одна актриса такъ не разстраиваетъ себѣ нервы, какъ я!

– За то ты у насъ сокровище, Шура! Ты кладъ нашъ! – произнесла мамаша, и потянувшись, поцѣловала ее въ голову.

– Маскотта! хи! – усмѣхнулся отецъ.

– Но вѣдь ужъ вечеръ на дворѣ; я думаю, ты проголодалась страшно? – вспомнила хозяйка. – Я велѣла весь обѣдъ для тебя на плитѣ держать.

– Нѣтъ, мама, ѣсть я совсѣмъ не хочу. Представьте себѣ, что въ одномъ домѣ меня даже обѣдать заставили. Познакомили со всѣмъ семействомъ, съ дѣтьми… вотъ забавно было! Ѣмъ, а сама все платокъ къ глазамъ подношу. Шоколадный кремъ подали, а я въ слезы… А дали всего только десять рублей.

– Все-таки, сто двадцать рублей въ одинъ день – пусть-ка другой кто-нибудь соберетъ такъ! – замѣтила мать.

– То-то, вотъ у васъ какая дочка, – произнесла весело дѣвушка; – но только вотъ что, мама: сто рублей вамъ, а двадцать мнѣ самой нужно. Двадцать вы мнѣ отдайте.

– Зачѣмъ тебѣ? – недовольнымъ тономъ спросила мать.

– За домино заплатить надо. Я теперь лягу спать, а потомъ уѣду. Сегодня маскарадъ.

– Глупости, будетъ тебѣ по маскарадамъ шляться. Ничего изъ этого хорошаго не выйдетъ.

– Ладно, буду я васъ слушаться.

– Не позволю, не пущу.

– Какъ? – протянула дѣвушка, прищуриваясь и чуть усмѣхаясь своими тонкими губами.

И даже не считая нужнымъ настаивать, она лѣниво поднялась съ кресла и пошла усталой походкой къ дверямъ.

– Если просплю, въ одиннадцать часовъ разбудите меня, – спокойно и властно распорядилась она, обернувшись на порогѣ.

– Вотъ, вѣдь, что съ ней подѣлаешь? – отнеслась пожилая дама къ мужу. Тотъ только махнулъ рукой.