Текст книги "Без лишнего скрежета. иронический хоррор"

Без лишнего скрежета
иронический хоррор
Василий Васильевич Чибисов

Ребенок, боявшийся темноты,

кричал в соседнюю комнату:

«Тетя, поговори со мной!

Мне страшно.

Когда кто-то говорит,

становится светлее».

Фрейд. Лекция о страхе

С третьего щелчка

Отшибло ум у старика

Пушкин. Сказка о Попе

© Василий Васильевич Чибисов, 2016

ISBN 978-5-4483-1522-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Игнатий!

Элитный жилой комплекс «Тихие горки»

2017, март, 13

– Игнатий! Будь серьёзней. Там острое пограничное состояние. Мы обязаны помочь.

– Помочь скрытно пересечь границу?

– Игнатий!

– Всё, всё. Я сама мать Тереза. Кстати, а к кому Тереза, мать, сейчас едет?

– Понимаешь, во время конференции мне позвонила Роза…

– О! Так с этого и надо было начинать! Вот почему ты сбежала с моего выступления! А я уж было решил, что тебе не понравился мой доклад про бедную Сарочку.

– Положим, докладчик из тебя действительно отвратительный.

Мужчина не ответил и сверился с навигатором.

– Все эти конференции с подчеркнуто вежливыми дискуссиями – полный театр! – вспомнив давний клинч с коллегами, вскипела Светлана.

– Угу.

Универсальный по своей бессодержательности ответ лучше всякой спички поджёг пороховой склад прошлых обид. Светлана затараторила гнусавым голосом, пытаясь спародировать всех своих недоброжелателей разом.

– А не изволите ли ответить на этот каверзный вопрос, который не имеет отношения к Вашей теме, но который я готовила три дня, специально чтобы Вас завалить? – темп её речи всё ускорялся. – А не угодно ли повторить пятую фразу с конца после предпоследней паузы, я не расслышал? Нет, не угодно! Это Вам угодно сейчас пойти в пи…

– …писк мобильного был слышен всем в зале, – напомнил Игнатий.

– Да? – нервно моргнула Озёрская. – Ну, кто-то должен был дать звонок на второе действие.

Когда эта заядлая театралка в последний раз была на какой-нибудь модной премьере? Страшно вспомнить. Пора завязывать с конференциями, нечего тратить на эту низкопробщину время.

– Может, не на второе действие, а на антракт?

– Для Розы и её родни антрактов пока не предусмотрено. Там с конца прошлого года не жизнь, а сплошная клиника.

– С конца прошлого века, если точнее.

– Игнатий!

– Ну не перевариваю я твою Розу.

– От твоего пищеварения никто не требует таких подвигов. То, что у тебя на сайте написано «доктор Лектер», еще не делает тебя всеядным гипнотизером.

– Вспомнила тоже. Да этому сайту лет больше, чем тебе.

– Игнатий! – укоризненно протянула старшая по неврозам. В такие моменты этических упрёков Светлана была похожа на печально известную ламу, пусть и без шляпки.

– Ой, прости. Ну конечно же, ему меньше лет. Меньше раз так в…

– Игнатий! И вообще, мы не к Розе едем, а к её внучке. Да что ты всё смотришь в этот навигатор? Упражняешься в гипнозе при каждом удобном случае?

– Пытаюсь понять, где эта внучка живет, – огрызнулся Игнатий. – Нет на карте этого тихого холма.

– Не тихий холм, а тихие горки. Ты давай рули. Координаты финиша заданы, трасса свободна.

– Трасса свободна, да…

На столичных дорогах был вечер.

– В общем, что я поняла из пятиминутки мольбы о помощи. У той девушки индуцированная фобическая истерия с элементами бреда преследования, предположительно с вытесненной травмирующей констелляцией.

– Светлана Александровна, ну что ты опять неприличными иностранными словами выражаешься? – нарочито обиженным тоном произнёс Игнатий.

– Да вот же, дурында я старая! Конечно, речь не о диагнозе сейчас. Просто Лиза уверена, что в квартире что-то поселилось. Ну знаешь, как это бывает? Кто-то скребется, из темноты смотрит.

– Конечно знаю. Сколько раз такую нечисть изгонял. Силой святых и животворящих нейролептиков.

– Игнатий! Ты как с цепи сорвался. Тебя никто не заставлял меня подвозить.

– Ах! Всегда знал, что ты бессовестно манипулируешь своими коллегами! – он страдальчески поднял брови домиком, – Ну уж нет. Мне последнее время везет на психиатрический экзорцизм. Не могу упустить такой лакомый материал для статьи о роли оккультных фантазий в патогенезе паранойи. Если я не ошибаюсь, там у всего семейства особенная любовь к фобиям с мистическим содержанием? Ты рассказывала про какую-то там чучелку, которая бегала то ли за Розалией, то ли за её дочерью, то ли за внуком…

– За всеми понемногу.

– Изумительно.

– Сейчас не о чучелках речь. Кстати, ты не говорил, что пишешь статью про оккультные фантазии.

– Говорил.

– Когда?

– Сегодня, во время доклада. Ты как раз выходила. Так, сейчас будет интересный маневр.

– Ну, если рассматривать паранойю как персекьюторную атаку на фигуру матери-твоей-божьей-святые-образа-и-крест-тебе-в-петлицу-раком!!!

Маневр действительно был интересным. Озёрская от интереса вжалась в сидение и зажмурилась. Как бы она ни устала от собственной жизни, смерть казалась ей ещё более скучным мероприятием.

– Можешь открывать глаза. Всё равно в ад тебя не пустят. Живи, мучайся, как все, – усмехнулся Аннушкин. – Я нашёл удачный поворот. Мы почти на месте, хотя навигатор клятвенно обещает нам оказаться в самом сердце промзоны.

– Надо будет заверить завещание, когда снова с тобой куда-нибудь поеду.

– Что мешает тебе держать водителя?

– Сама не знаю. У меня почему-то возникают стойкие ассоциации с содержанием диких животных в неволе. По этой же причине у меня нет прислуги.

– И поэтому дома всегда срач.

– Игнатий! А когда я в последний раз сдавала на права, то у инструктора был вид… ну, почти такой же, как у меня минуту назад. Только он громко молился.

Остаток пути прошёл в молчании.

В горках

Обычно Светлана Александровна Озёрская принимала пациентов у себя в кабинете. Само собой, сеансы не предполагали посторонних. Но если уж нарушать правила, то все разом.

На конференции по массовой истерии Света встретила своего друга и коллегу. Игнатий Аннушкин когда-то проходил у неё практику и по её же протекции попал в докторантуру к профессору Кибицу. По совету своего наставника, Игнатий вовремя бросил и психиатрию. И стал гипнотерапевтом. Да, обычным гипнотерапевтом. Лучшим в России.

И раз уж Светлана опять нашла какие-то приключения на свою медленно угасающую карьеру, то почему бы не поучаствовать? Один разочек. Для разнообразия. А потом вернуться к практике и дописать наконец пятую книгу по психосоматике.

Никакой промзоны, обещанной навигатором, поблизости не было. Вот контрольные пункты были. И идеально ровный участок шоссе, словно перенесенный из другой реальности – был. Если забыть о том, в какой стране находишься, то Тихие Горки вполне можно было принять за пригородный район Нюрнберга. Или Гааги.

– Мне вот интересно, – Игнатий помог коллеге выбраться из машины. – Если они все из себя такая элита, то почему живут здесь, у самой границы мкада? Да еще в обычных многоквартирных домах.

– Обычных? Я бы не спешила с громкими заявлениями. Роза мне рассказывала об истории и концепции городского Эдема. Этот небольшой клочок земли недоступен для спутникового наблюдения. Во всех документах и, что важнее, иностранных базах, территория принадлежит давно заброшенному заводу-гиганту.

– Тогда не проще ли жить в особняке?

– Есть у здешних жильцов и особняки, и всё остальное. В избытке. А вот информационно непроницаемой территории на всех не хватает. Они же не члены правительства, а всего лишь финансовая опора страны. Им надо где-то пережидать народные психозы, как сейчас. К тому же, эти господа боятся одиночества.

– А вот темноты, похоже, не очень. Даже фонари не горят.

Чтобы найти нужный дом, коллегам пришлось идти от подземной парковки через сквер. Близорукая Озёрская перла наугад, натренированная прогулками по лесопарковой зоне своего психологического центра. Быстро темнело, а винтажные фонарные столбы решительно молчали.

– Безлюдно тут.

Светлана не ответила. Ей-то было очевидно, что перевалочная база создана не для прогулок. И как только игра в прятки заканчивается, ничто уже не может удержать основной контингент в пределах района, столицы или страны.

Поэтому логично, что большинство квартир здесь брошены. Или предоставлены в безвременное пользование близким родственникам. Как в случае Лизы. А вот и её дом. Пять этажей, неоклассический стиль, единственный подъезд, больше похожий на соборные врата. От фасада отпочковалась башенка с часами.

И никакого освещения.

В парадной два охранника, при свете диодного фонарика, рубились в подкидного.

– Кто здесь?! – встрепенулся секьюрити.

– Озёрская, Аннушкин. К Ерофеевой.

– Вот это да!

– Вас разве не предупредили?

– Предупредили. Но я не про это. Как Вы вошли?!

– Через дверь.

– Ну дык она ж на магнитном замке. И верещит, когда её открывают.

– Лёх, ты чего, света нету, – второй секьюрити оказался сообразительней.

– А, точняк. Вы, это, извиняйте. Диверсия. Во всем комплексе нет света.

– Лёх, ты чего, зачем сразу пугаешь? Может, забастовка очередная.

– А, точняк. Бастуют же все. Погодь, а мы почему не бастуем?

– Лёх, ты чего, нам же деньги хорошие платят.

– А, точняк. Но по мне всё равно диверсия. Потому что зачем в охраняемом доме на охраняемой земле еще и магнитный замок? А затем, что шнырять стали по подъезду непонятные какие-то личности. Жильцов пугают. А мы почему-то никого до сих пор не поймали. Вот эти личности свет и вырубили.

– Лёх, ты чего, камеры же никого не зафиксировали. Сказало начальство, что это психологический эффект.

– А, точняк. Вы, это, психологический эффект изучать пришли?

Светлана и Игнатий переглянулись и кивнули, словно оба этих действия могли иметь смысл вне светового пятна от фонарика.

– Лёх, ты чего, ну кто ж так спрашивает?

– А, точняк…

Не теряя драгоценного времени, исследователи психологических эффектов поднялись на последний этаж. Игнатий был в чем-то прав, говоря об особняках. На каждом этаже была ровно одна квартира.

– Я уже подумала, что Вы заблудились и не приедете, – встретила их миниатюрная смуглая девушка, одетая в ночнушку и держащая большую ароматическую свечу. – Проходите скорее. Вау!

Последнее восклицание относилось к вошедшему следом за Озёрской гипнотерапевту.

– Я не успела предупредить Вашу бабушку, – виновато развела руками Светлана. – Это мой бывший ученик и нынешний коллега, Игнатий Валерьевич Аннушкин. Не беспокойтесь. Он может и не участвовать в нашей работе.

– Я не беспокоюсь! – весело засмеялась девушка. – Вам сам бог велел работать в паре. Просто вылитые Пинки и Брейн! Хи-хи… Идёмте на кухню. Там безопаснее.

Пациентка убежала куда-то в глубь тёмной квартиры, оставив врачей в некотором недоумении. Озёрская, по понятным причинам, не была в курсе молодёжной культуры. Её собственная дочь, едва достигшая среднего возраста, отличалась редкостным консерватизмом и некоторой социальной дремучестью. Что уж говорить о самой Светлане. Но даже она что-то слышала об амбициозных лабораторных мышах.

Заклятая парочка действительно производила яркое впечатление, особенно при совместных докладах или супервизиях. Низенькая, с безнадежно испорченной фигурой, спрятанной за похожим на балахон белым халатом, Светлана никогда не любила смотреться в зеркало. Она носила неприлично дорогие и брендовые вещи, но поверх них всегда развевался этот вечный накрахмаленный монстр, похожий на плащ-палатку. А волосы? Никакая краска не могла перекрыть их иссиня-чёрный цвет, который приводил в ужас многих суеверных пациенток. Причёска чем-то напоминала каре известной французской певицы, с той разницей, что певицы следят за прической.

То ли дело Игнатий! В свои сорок с небольшим он выглядел лет на тридцать. Высокий стройный блондин, даже брови по-есенински золотые. Ухоженный, с изысканными манерами, гипнотизирующим голосом, плавными движениями.

Контраст наблюдался и в профессиональных наклонностях.

Аннушкин глубоко и безвылазно закопался в психиатрию, его манили самые тёмные стороны человеческого разума, способность психики к внезапному и изощренному самоубийству. А ещё он обожал гипноз. Игнатий выплавил из различных техник свой собственный терапевтический инструмент. Коллеги ему страшно завидовали, кривясь и морщась при виде каждой новой монографии. А делиться своими мыслями и практическими победами Аннушкин любил. Пусть читают. Всё равно не поймут.

Озёрская довольствовалась классической терапией, не прибегая к трансовым техникам. Но она наполняла консультационное пространство такой теплотой и позитивом, что многие неврозы просто распадались изнутри под напором проснувшихся у клиента душевных сил.

Единственным значительным сходством был высочайший уровень мастерства. График приёма у обоих был расписан на полгода вперёд. Расценки не рекомендовалось озвучивать народным массам, дабы не провоцировать нового витка волнений.

И после насыщенного рабочего дня эти двое, не задумываясь и не сговариваясь, набросились на новый запутанный случай возможного психического расстройства. Мыши занимались тем же, чем и каждый вечер: изучали чужое безумие.

Не очень бедная Лиза

– Никак не привыкну к роскоши. Это Лене бабушка помогала с самой перестройки. А мы с матерью жили весьма скромно до самых двухтысячных. Особенно когда папа нас бросил, мы с мамой лет десять едва сводили концы с концами. Я хорошо помню, как мы двадцать первый век встречали. Били куранты, а мать попросила меня загадать желание, чтобы мы до конца весны дотянули. У меня всегда желания сбываются.

Взгляд Лизы был прикован к кухонной двери. По рукам то и дело пробегала волна тремора. Она вслушивалась. И звук собственного голоса придавал ей уверенности. Светлана уже начала надеяться, что всё разрешится просто благодаря её присутствию. Так часто бывает при неврозах.

– Сбылось. Дотянули. Что-то действительно произошло. Уже в середине мая заявляется бабушка. Лично. Это была наша первая встреча. По-моему, я ей совсем не понравилась. Может, манерами не вышла или умом. До сих пор губу кривит в мою сторону. Ну да это её проблемы. Главное, что у мамы вдруг оказались в собственности несколько строительных компаний. И понеслось. Не поймите неправильно: деньги никто никому не раздавал! Потом мама мне призналась, что это был такой эксперимент. Ленка провалила несколько ответственных проектов, вот и решили про старшую сестру вспомнить. Да и Ленкиной стихией была скорее фармацевтика. Не знаю, чего она… Наверное, бабушка настояла на своем, как обычно.

Светлана только кивала. Бабушка, то есть Розалия Соломоновна Альтберг, могла настоять на чем угодно. Пожилая фрау сама выстроила целых четыре карьерных монумента: строительный бизнес старшей дочери – раз, фармацевтический холдинг младшей – два, видное место в немецкой политике для себя – три, закулисную роль в политике российской (тоже для себя) – четыре. Альтберг была душой перестройки. В девяностые именно она, спокойно покуривая набитую черным-пречерным табаком трубку, занималась разгребанием экономических конюшен новорожденной федерации.

Поняв, что новоявленным реформаторам более подобает называться деформаторами, она занялась последовательным политическим истреблением вчерашних учеников. Сейчас, в самый разгар революции лисьих хвостов, российская власть с удовольствием вкушала плоды трудов немецкой гражданки. Партия «Правая инициатива», выпестованная Розой, единственная на правом фланге оставалась верна Кремлю.

Обо всём этом Лиза не знала. И вряд ли этой миловидной девушке было дело до всего этого. Не знала она и истории о том неудачном проекте, который не осилила Лена Ерофеева, младшая дочь Розы.

Власть, обновившись и встряхнувшись в начале нового века, стала решительно размораживать долгострои. Но, вот незадача, большинство брошенных объектов оказались брошенными вовсе не просто так. И пока разобрались, что дело не в воровстве и разгильдяйстве, кредит доверия был истощён. Последней каплей стала Ховринка, откуда рабочим пришлось спасаться бегством. А ведь там Света планировала открыть свой собственный НИИ патопсихологии. Сколько тогда было планов! И ведь возможностей тоже было гораздо больше. Какие уж сейчас НИИ…

– Вы же в курсе, что весь этот комплекс – творение мамы. Прогуляйтесь тут как-нибудь при свете, не пожалеете. Природа, фонтанчики, инфраструктура, бутики. Просто рай, а не временное убежище на случай революций. Неделю назад здесь народу было! А сейчас буря улеглась. И всех как смыло. Ну, почти всех. Кое-кто просто не захотел уезжать. Я, например. Или начальница Сары, которая этажом выше обитает. Сара её тоже на уши поставила со своими галлюниками. Она вообще не в меру общительная. Но после возвращения из Аргентины её как будто чем-то тяжелым по голове ударили. Она туда в конце декабря летала, наследство получать.

Светлана подалась вперед. Аргентинский маневр совпадал по времени с путешествием Розы. Да и сама Альтберг не раз упоминала, что собирается подарить свой особняк какой-то хорошей талантливой девушке. Якобы, та сильно выручила Розу во время злоключений за границей.

– Сарочка и так была мажористой девицей, но всё же сильно зависела от своей авторитарной матушки. А наследство-то свалилось по отцовской линии, хотя отца она никогда и не знала. Можете представить, что она здесь устроила…

– Здесь? – наконец-то вмешался Игнатий, успевший порядком запутаться. – А как Сара оказалась у Вас?

– Я ей рассказала про то, какая у нас тут благодать и безопасность. Она буквально умоляла её спрятать. Кто-то следовал за ней от самой Аргентины. Не бросать же подругу в трудную минуту. Да и мне тут одной очень страшно бывает. Шорохи, скрежеты. Кашляет по ночам кто-то.

– За стенкой? – уточнила Света.

– В коридоре, – выразительно посмотрела на дверь девушка и по привычке попыталась включить чайник. – Чай отменяется. Могу предложить морс. Интересно, когда свет…

Яркая вспышка озарила кухню. Гром. Порыв ветра. Всё стихло. Буря только собиралась с мыслями.

Из холодильника был извлечен хрустальный графин, наполненный клюквенным морсом. Тусклое пламя свечи немедленно превратило хрусталь в рубин, морс – в кровь, стаканы – в пульсирующие артерии. Светлана с равномерным вниманием следила за манипуляциями пациентки и вслушивалась в тишину дома. Какое блаженство – сбросить пелену монотонного гудения, шуршания, щелканья всевозможных электроприборов.

Если долго вслушиваться в тишину, то можно заставить психику самостоятельно придумывать для нас звуки. Например, приглушенный кашель. Скрежет передвигаемой мебели в соседней комнате. Мелодичный перезвон серебряных колокольчиков. Утробное рычание. И всё это – из соседней комнаты, заведомо пустой. Ничего удивительного, чистая психология.

Игнатий никаких посторонних звуков не слышал вообще. У него в голове небольшой отряд печатных машинок отстукивал статейный марш.

– Ещё зимой я решила сделать Розалии Соломоновне подарок в честь её возвращения. Хотелось её чем-то удивить. Вот только чем? Вы же её знаете, она такого повидала на своём веку. Но я нашла! В Венгрии вывели новый сорт роз с синими-синими лепестками. Бабушке цветы безумно понравились. Она для них специально место выделила в своей оранжерее. Но вот зачем я Саре об этом сказала?! Она, конечно, своя в доску. И секретов от неё нет. Но кто же знал, что она панически боится синих роз?

– Довольно необычная фобия, – пробормотал Игнатий, убедивший себя в чем-то важном, но не предназначенном для ушей Светы или Лизы.

– Это еще что! Идемте в её мастерскую. Я вам такое покажу!

– Мастерскую?

– Ну, тут все равно много комнат. И если Саре надо где-то выместить безумие, то пусть это происходит в одном просторном загончике, а не по всей квартире. Резон?

– Резон… – стараясь не споткнуться и не заблудиться, подтвердил Игнатий.

Мастерская

В так называемой мастерской не пахло ни красками, ни глиной, ни стружкой. Только чистым безумием.

Здесь было самое светлое место во всём тёмном доме. Везде, где только можно, поставлены зажженные свечи: ароматические, гелиевые, парафиновые, церковные, масляные, фигурные… Они освещали каждую деталь искривленного творческого пространства. Лучше бы не освещали.

Кадки с экзотическим растениями. Цветущими. Когда-то. Засохшие лепестки вперемешку с прелыми широкими листьями и кусками сочных стеблей покрывали пол неплотным ковриком.

– Кому понадобилось кромсать растения? – застыла на пороге Света.

– Сарочке, кому же еще, – скорбно усмехнулась Лиза. – Она, когда про синие розы узнала, стала везде искать их следы. Её не смутило, что в этих зарослях нет и капли синего. Она всю ночь ощипывала мой тропический рай. Я её поймала только утром, когда вся работа была сделана.

Рама во всю стену. Вероятно, для зеркала. Пустая. Большой шкаф без одной дверцы.

– Полагаю, к зеркалам Ваша подруга тоже питает особые чувства. Предсказуемо, – Игнатий подошёл поближе и стал рассматривать уцелевшую дверцу.

– Мне пришлось вызывать рабочих. В этой раме было мое любимое зеркало. Его поцарапать-то надо постараться, а Сара… Я сижу, читаю, слышу из мастерской дикие вопли. Самая первая мысль была: неужели притащила кого-то из своей мажорной тусовки?! Врываюсь в комнату, готовлюсь дать всем разгон. А Сара там дубасит зеркало, прямо кулаками. Столько крови было…

Рассказ о больной подруге давался Лизе с большим трудом. Но порой всё вспомнить и выпалить как на духу – единственный способ совладать с собой. Аффекты всегда найдут выход в реальность. Вопрос только, в какой форме: словесной, двигательной, галлюцинаторной…

Игнатий сделал ещё несколько шагов. Что-то на стене привлекло его внимание. Раздался хруст. Под ногами валялись глиняные черепки.

– Вы на дрейдл наступили, – пояснила Лиза. – Соколова притащила с собой несколько десятков этих волчков, разрисованных еврейскими буквами. И раскручивала их каждый вечер. Не знаю, как у неё это получалось, но эти глиняные вентиляторы почти круглые сутки вращались. И вращались. И вращались. А сегодня я зашла, а они… сами… вдруг… все разом…

– И именно тогда Вы позвонили бабушке, – подсказала Света.

– Да. Я решила, что Сара меня заразила безумием.

Озёрская и Аннушкин переглянулись.

– А почему именно фрау Альтберг?

– Вариантов было немного. Мама сейчас где-то в Восточной Сибири. Вне зоны доступа. Новый объект, что-то вроде сети перевалочных пунктов посреди снежной пустыни. И череда смертей на стройке, как я поняла.

– Вы говорите об этом довольно спокойно, – заметил Игнатий, хотя Лиза обо всём остальном тоже старалась говорить сдержанно и отстраненно.

– Да последнее время на маминых стройках одна сплошная чертовщина, – отмахнулась девушка. – Меня пугает не потусторонняя хрень, а обычное больничное безумие. Не хочу, как бабушка попасть в психушку.

– Я бы не волновалась по поводу Розы Соломоновны. Она абсолютно здорова, просто решила сменить обстановку, – не совсем уверенно возразила Озёрская.

Альтберг содержалась в одной проверенной московской клинике, под присмотром Ерванда Оганезовича. Но никаких процедур, лекарств, диагностики, ограничений… Словно пожилая фрау и вправду решила отдохнуть от мирской суеты таким странным образом.

Кто знает? Возможно, стены психиатрической лечебницы защищают от безумия ничуть не хуже, чем врата церкви от зла. Если, конечно, зло и безумие грозят извне, а не плещутся в нас самих.

И, похоже, клан Ерофеевых был своего рода сосудом коллективного страха, зеркальной камерой, резонатором, калейдо…

– А это тоже Сара сделала? – голос Игнатия за шкирку вытащил Озёрскую из омута вялых размышлений.

– Вы еще спрашиваете!

Дальний угол, превращенный в кукольный храм. Не так. В храм кукол. Не так. В храм для кукол. Антикварные хандверкмольды, шрайеры, фингергуты, клинги, симоны и арманд-марсели застыли в благоговении перед старым облезлым плюшевым мишкой. Их выпученные глазища фанатично сверкали, оспаривая монополию свечей на рынок сбыта фотонов.

Три круга опоясывают хмурого идола, которого самого пора отнести на поклон в ближайшую мастерскую – чтобы вата не рвалась так вульгарно на волю.

Дальний круг насчитывал ровно шестнадцать кукол, молитвенно сложивших фаянсовые ладошки. В центре хоровода стоял столик средних размеров, который был почти не виден из-за пышных нарядов его обитательниц. Когда-то все эти кружева, вероятно, радовали глаз белизной, лазурью или пурпуром. Но кто-то тщательно пропитал их черной краской.

И эти куклы, одетые в черные мантии, уже не были похожи на молящихся. Руки скрещены на груди, подбородки опущены, глаза прикрыты. Но взгляд каждой, пусть и исподлобья, прикован к медведю.

Всего восемь.

Наконец, последняя четверка стояла вплотную к ватному божеству. Но не похоже, что почетная близость их радовала. Напротив, представительницы высшей касты приняли подчеркнуто страдальческие позы, театрально отворачиваясь от медведя и прикрывая лица руками. Но, пусть и искоса, пусть и вполоборота, они внимательно следили, чтобы их кумир сидел смирно и не подавал признаков жизни. Автор конструкции оставила касту посвященных вовсе без одежды. Зрелище шарниров, креплений и аутентичных прорезей придавало происходящему привкус если не черной мессы, то творческого вечера в психушке – точно.

– Никак не пойму, – Аннушкин выбирал уже пятый ракурс для осмотра кукольного храма. – Они ему поклоняются или что?

– Или что. Они его охраняют. Так Сарочка сказала. И еще она предупредила, чтобы я ничего здесь не трогала.

– Надо же. И где только она откопала это ватное страшилище…

– Это так-то моя старая игрушка! Единственная вещь, которую я решила не выбрасывать при переезде. Не знаю почему, но мишутка Сару с самого начала очень заинтересовал.

– В смысле напугал? – уточнила Озёрская.

– Нет. Его-то она не боялась. Больше того. При любом удобном случае рассматривала, ощупывала, трясла. Мне порой казалось, что она к нему прислушивается. Ну знаете, как доктор следит за дыханием тяжело больного.

Интересная ассоциация, и принадлежит она не Саре, а Лизе. Озёрская окончательно убедилась, что источником страха вполне может быть именно пациентка. Да, её странная подруга построила этот алтарь. Но ядром конструкции была жутковатого вида игрушка, которую Лиза не просто сохранила, а отметила как единственно ценный предмет из прошлого. Да, эта Сара явно была склонна к экзальтации, но разве не сама же Лиза напугала подругу рассказом о синих розах? Что, если…

– Значит, подругу Вы послушались и алтарь не тревожили? – уточнил Игнатий, снова разбивая хрупкую чашу абстракций и врачебных гипотез.

– Как видите.

– А почему? – неожиданный и чертовски точный вопрос. Действительно, а почему он все время перебивает и отвлекает от раздумий? И вообще, это чей пациент?

– Ну, красиво же. Хоть и жутко.

Общая склонность к безумию. Общие эстетические маячки.

– Согласен, весьма красиво.

И ты, Игнатий?

– Это Вы ещё стен не видели.

– А что со стенами? – после нескольких месяцев практики в психушке Аннушкин знал, что пациенты оставляют на обоях самые неожиданные послания.

– Сарочка оказалась большой затейницей. Как напьётся, так берёт фломастеры, краски, мелки. Да что угодно! И давай тут рисовать. Часами рисует, пока не успокоится. Потом засыпает. Потом ещё какую-то фигню творит. И так по кругу.

Как правило, настенной живописью пациенты увлекаются уже на той стадии, когда психические функции изрядно нарушены. Никаких великих творений ожидать от больных не приходится.

Озёрская знала лишь одно исключение. Некий физик каждую весну сам приходил в местную клинику. За небольшие деньги арендовал у знакомого главврача палату. Где-то в апреле впадал в частичное безумие и начинал покрывать обои частоколом формул. Спустя ровно месяц в больницу приходили представители ВПК и фотографировали всё это хозяйство, чем обеспечивали новый прорыв в российской оборонке. Правда, тому профессору не нужны были ни мелки, ни краски. Он вполне обходился собственным…

– Она как-то пыталась объяснить Вам смысл своего творчества?

Да сколько можно перебивать внутренний голос? Она же думает! Озёрская недовольно поморщилась и вышла в коридор. Игнатий будет еще долго возиться с пациенткой. Наверняка, еще и гипнозом воспользуется. Не там ищет. Тут же всё на поверхности, надо только прочувствовать.

Аннушкин тем временем сам находился под гипнозом каббалистических узоров, которые струились по стенам комнаты на уровне человеческого роста, иногда волнами вздымаясь к самому потолку, теряясь во мраке. Здесь хватало и текста, если только этот поток смыслов можно было назвать текстом. Среди хаоса символов настойчиво заявлял о себе повторяющийся паттерн: «айн ор». Нет света, если буквально. Почему Сара проигнорировала вторую часть каббалистической формулы, оставалось только догадываться.

– Конечно, пыталась. Сказала, что это её курсовая.

– Прошу прощения?

– Понимаете, родня поставила Сарочке условие: хочешь весело жить, изволь получить высшее образование. И не какое-нибудь, а достойное, настоящее и вообще. Вот она и пошла в архитектурный на дизайн. И даже что-то там посещала, сдавала. Вот, курсовая такая у неё оригинальная.

– В архитектурный на дизайн? Там разве есть дизайнерский факультет?

– А он теперь везде есть. Надо же быть в тренде.

– Надо, – неуверенно согласился Игнатий.

– Не верите насчет курсовой? – догадалась Лиза. – Я тоже не верила. Пока сюда декан их не заявился. С зонтиком, в рваном костюме. Искал Сару. Это сегодня было.

– Я думал, у вас тут секретная охраняемая зона. И как он нашёл этот адрес?

– Вот-вот, я о том же. Но, думаю, тут Сарочкина мама постаралась. Понимаете, у неё мать как три Розы. И по обхвату талии, и по силе надзора. Вполне могла позвонить в универ, потом с той же Розой состыковаться. Да черт их разберет! Все равно этот гражданин здесь долго не задержался. Я даже слушать его не стала, просто показала эту комнату. Офигел он знатно. Только стоял и качал головой. Потому достал вдрызг разбитый мобильник, позвонил типа кому-то и ушел. Странный тип. Хотя, может у дизайнеров так принято – по неработающему телефону болтать… Кстати, после него эти дрейдлы и начали хулиганить.

– Хулиганить?

– Вращаться сами по себе.