Текст книги "От Сталинграда до Берлина. Воспоминания командующего"

…Правительства главных империалистических держав – Америки, Англии, Франции, Японии и других – решили морально и материально поддержать Колчака, признав его Верховным правителем России. После победы над Германией в Первой мировой войне, за месяц с небольшим до подписания Версальского мирного договора, Верховный совет союзников, обсудив «русский вопрос», решил усилить помощь белогвардейским армиям Колчака. 26 мая была послана нота Колчаку об условиях его признания Верховным правителем России. Ноту подписали с американской стороны Вильсон, от Англии – Ллойд Джордж, от Франции – Клемансо, от Италии – Орланди, от Японии – Сайондзи. В ноте говорилось, что эти государства намерены помочь правительству адмирала Колчака и тем, кто с ним объединился, амуницией, снабжением и боеприпасами.

Взамен выдвигались условия: созыв Учредительного собрания после взятия Москвы; признание независимости Финляндии и Польши; при невозможности урегулировать отношения между Россией, Латвией, Эстонией и Литвой, а также закавказскими и некоторыми другими буржуазно-националистическими правительствами передать этот вопрос в Лигу Наций; признание за мирной конференцией права определить судьбу Бессарабии и, главное, признание Колчаком царских долгов иностранным государствам…

Надоело читать, вспомнил полк.

Трое суток постельного режима показались мне вечностью. Впрочем, к исходу третьих суток я уже переправился через Вятку и оказался в Елабуге.

О своем решении вернуться в полк я обязан был доложить Азину. Патрули подсказали, что начдив два часа назад вернулся с передовой и остановился в доме священника.

Подхожу к калитке. Из окна через палисадник донесся гневный голос Азина. Он, видимо, кого-то крепко пробирал. Я с опаской подумал: стоит ли в такой момент показываться ему на глаза? Потом сам себе не будешь рад… И все же решил зайти. Вхожу. В прихожей никого нет. Останавливаюсь на пороге в горницу. Азин один. Взглянув на мою перебинтованную, висящую на ремне руку, он притих, затем быстро подошел ко мне, обнял:

– Вернулся? – и, не дожидаясь ответа, снова сжал меня в своих крепких объятиях. – Молодец. И полк твой стал… бронированный.

В ту пору бронированными назывались самые боеспособные части. В устах Азина это прозвучало как оценка, как признание, что отныне 40-й полк вошел в число заслуженных частей 28-й дивизии.

Затем Азин, повысив голос, продолжал высказывать прерванные моим приходом мысли:

– Ты понимаешь, что происходит… Пусть поп со своей попадьей бегут к белогвардейцам! Но почему церковный староста и даже сторож сбежали к белым? Неужели и они считают себя буржуями?!

– Может быть, это тот самый поп, который под Мурзихой вел белогвардейских солдат в атаку? – напомнил я. – И если он жил в этом доме, то сюда не вернется.

Разузнав у Азина, как скорее найти свой полк, я тотчас же выехал на тракт Елабуга – Сарапул.

Проезжая по знакомым местам, где всего несколько дней назад проходил фронт, я видел, как возвращалась сюда мирная жизнь. Крестьяне пахали землю. На лугах и выгонах паслись коровы, овцы… Чувствовалось, что население спокойно. Оно верит в силу Красной армии и надеется, что белые сюда уже никогда не вернутся.

Свой полк нагнал вечером в деревне Ажбахтино, в 35 километрах западнее Сарапула.

Штаб расположился в школе. В освещенном окне увидел множество людей, сидящих в одном большом классе. Там шло полковое партийное собрание. С понятным волнением переступил порог. В президиуме – Денисов, Горбунов, Федотов, Гурьянов и Андриянов. Заканчивалось обсуждение вопроса о международном положении, без чего, как правило, партсобрания тогда не проходили. Чтобы не прерывать докладчика, тихонько сел с краю, радуясь своему возвращению, тому, что я опять вместе с боевыми, настоящими друзьями…

Сразу же после собрания коммунисты разошлись по подразделениям. Это было уже утром 2 июня 1919 года. Разъезды разведчиков выдвинулись вперед до рассвета. За ними авангард – 3-й батальон. К четырем часам утра тронулись главные силы полка, и для меня снова началась та самая жизнь, без которой я не мыслил своего существования.

Все красноармейцы знали, что в этот день мы должны взять Сарапул. Мы с Денисовым находились в авангардном, 3-м батальоне.

К семи часам утра подошли к деревне Юрино. Здесь конная разведка предупредила нас, что впереди – каппелевский полк, около полутора тысяч штыков и сабель. Они изготовились к атаке и идут на нас.

Как потом выяснилось, перед нами действительно был особый полк генерала Каппеля – отборные вояки, сынки зажиточного казачества. Их называли «бессмертниками».

Послав связных в батальоны с предупреждением о «бессмертниках», мы решили встретить каппелевцев по-своему: авангардный батальон завязывает огневой бой на прежнем направлении, а 1-й батальон из главных сил развертывается на восточной окраине деревни Юрино для решительного удара с фланга.

Артиллерийская батарея стала на западной окраине деревни. Отсюда была хорошая видимость в сторону противника километра на три-четыре. Командирам и красноармейцам было приказано идти в контратаку лишь после того, как наша артиллерия откроет огонь.

Я оставался при командире батареи. Комиссар Денисов – с 1-м батальоном, который развертывался левее села.

И вот показались цепи белогвардейцев. В центре шла пехота, на флангах – кавалерийские подразделения. Командир батареи собрался было открыть огонь, но я остановил его:

– Погоди!

План был прост: подпустить белогвардейцев поближе, ошпарить их картечью, а затем перейти в атаку.

Я не пожалел, что остался при батарее. Когда белогвардейские цепи сблизились с нашими примерно метров на триста и открыли огонь, тогда дал команду артиллеристам:

– Начинай!

Залпы прямой наводкой сделали свое дело – каждый снаряд ложился в самую гущу цепей врага. Наши батальоны тут же поднялись. Это было так неожиданно для каппелевцев, что они, не приняв боя, повернули обратно. Драпали они отменно: на дороге остались не только винтовки, цинки с патронами, но и сапоги – босиком ведь бежать легче. Нагнать мы их не могли.

Достигнув поселка Сигаево, 3-й батальон был повернут на юго-восток, чтобы захватить село Усть-Сарапулка, в то время как главные силы вместе с 28-м кавалерийским полком почти без боя заняли Сарапул.

Каппелевские «бессмертники» даже не попытались оборонять этот город.

Жители Сарапула встретили нас радостно. За время короткого пребывания под властью колчаковцев они узнали, что несет трудовому народу белая гвардия – плетки, виселицы, расстрелы…

Некоторое время спустя к поселку Усть-Сарапулка течением прибило к берегу горящую баржу. Это был белогвардейский «плавающий крематорий». В нем в запертых трюмах находились сотни борцов за советскую власть. Днем 3 июня по Каме вниз по течению проплыли два плота с виселицами. На первом плоту было четыре, на втором – пять повешенных…

Выйдя на берег Камы, мы еще не знали, что ниже, в районе Николо-Березовки, оставалась колчаковская речная флотилия. Рано утром 3 июня эта флотилия в составе 12 пароходов подошла к Усть-Сарапулке. Наблюдатели приняли ее за свою. Наша батарея открыла огонь только тогда, когда колчаковцы буквально засыпали деревню снарядами. Вспыхнули пожары. Но красноармейцы и командиры самоотверженно боролись с огнем. Сгорел только один дом. Несмотря на неожиданность нападения, артиллеристам удалось потопить колчаковский пароход.

В Сарапуле произошло почти то же самое. Колчаковская флотилия первая открыла огонь по городу. Она била по жилым домам, по спящим горожанам. Мы потопили еще два парохода.

И вот флотилия Колчака, потеряв три боевые единицы, отошла на север, к Перми, и больше не появлялась. После этого в Сарапуле установилась мирная жизнь. Площади и клубы заполнила молодежь, перед которой с концертами выступали наши красноармейцы. Кстати, в нашем полку было много талантливых исполнителей народных песен, цирковых номеров и клоунады. Они умели хорошо повеселить и посмешить зрителей. Вместо публичных издевательств, которыми занимались здесь «бессмертники» генерала Каппеля, наши командиры и красноармейцы устраивали для жителей города вечера отдыха и танцы под духовой оркестр. Молодые люди буквально осаждали штаб с заявлениями о добровольном вступлении в ряды Красной армии.

Мамаев курган

К вечеру 12 сентября мы подъехали к переправе в Красной Слободе. На моторный паром погружен танк Т-34, готовят к погрузке второй танк. Мою машину не пускают. Пришлось предъявить документы командующего 62-й армией.

Мне представился заместитель командира танкового корпуса по технической части.

Я попросил его обрисовать обстановку в его соединении.

– Вчера к вечеру, – доложил он, – в корпусе было около сорока танков, из них только половина на ходу, остальные подбиты, но используются как неподвижные огневые точки.

Наш паром огибает с севера песчаную косу острова Голодный и направляется к центральной пристани. Изредка на воде рвутся снаряды. Огонь не прицельный. Не опасно. Приближаемся к берегу. Издали видно, как при подходе нашего парома пристань заполняется народом. Из щелей, воронок и укрытий выносят раненых, появляются люди с узлами и чемоданами. Все они до подхода парома спасались от огня в щелях, ямах, воронках от бомб.

На закопченных лицах засохшие полосы грязи – слезы смешались с пылью. Дети, измученные жаждой и голодом, тянутся к воде… Сердце сжимается, к горлу подступает комок горечи.

Наша машина соскользнула с парома. Мне сообщили в штабе фронта, что штаб 62-й армии находится в балке реки Царица, неподалеку от ее устья.

Улицы города мертвы. Ни одной зеленой ветки на деревьях – все погибло в огне пожаров. От деревянных домов остались только кучи золы, торчат печные трубы. Многие каменные дома – обгорелые, без окон и дверей, с провалившимися перекрытиями. Изредка попадаются уцелевшие здания. В них копошатся люди, вытаскивают узлы, самовары, посуду, все несут к пристани.

Мы проехали по берегу Волги вдоль железной дороги до устья Царицы, затем по балке до Астраханского моста, но командного пункта не нашли. Темнело.

Недалеко от вокзала встретили комиссара саперной части. Радость: комиссар знает, где командный пункт армии. Он и проводил нас до подножия Мамаева кургана.

Оставив машину, на курган поднялся пешком, цепляясь в темноте за кусты, за какие-то колючки. Наконец долгожданный окрик часового:

– Стой! Кто идет?

Командный пункт. Овраг, свежевырытые щели, блиндажи. Мамаев курган! Мог ли я тогда предполагать, что он станет местом высшего напряжения боев за Сталинград, что здесь, на этом клочке, не останется ни одного живого места, не перекопанного взрывами снарядов и авиабомб?

Вот и блиндаж начальника штаба армии генерал-майора Николая Ивановича Крылова.

До этого мы с ним не встречались и не были знакомы. Я знал, правда, что он был одним из руководителей обороны Одессы и Севастополя. Встреча на дорогах войны. Как много было и у меня и у него таких встреч! Встретились, разошлись. А эта встреча была на всю жизнь, до самого того скорбного часа, когда довелось мне проводить самого родного и дорогого моего друга, которого подарила мне моя долгая жизнь, Николая Ивановича, Маршала Советского Союза, командующего Ракетными войсками стратегического назначения, в его последний путь – на Красную площадь. Дружба наша была скреплена не только боями за Сталинград, не только тем, что мы рядом провели много дней и ночей под огнем врага, но и общей горечью утраты наших боевых товарищей.

А тогда? Тогда мы еще не знали друг друга и не знали, сойдемся ли характерами.

Блиндаж Крылова. Это и не блиндаж в строгом смысле слова. Широкая щель, прикрытая хворостом и соломой. Поверх хвороста и соломы 10–20 сантиметров земляной насыпи. По одну сторону щели – земляная лавка, по другую сторону – земляная постель и земляной стол. Перекрытие содрогается от взрывов снарядов. Немцы уже обстреливают город и курган. Методический обстрел по площадям, еще не по целям. На столе разложены карты. На них сыплется земля.

В блиндаже двое: генерал Крылов с телефонной трубкой в руке и дежурная телефонистка Елена Бакаревич, голубоглазая девушка лет восемнадцати. Крылов с кем-то резко разговаривает. Его голос звучит твердо, громко, рассерженно. Бакаревич сидит у входа с двумя телефонными трубками в руках и кому-то отвечает:

– Занят по другому телефону.

Я достаю документ и кладу его перед Крыловым. Не прекращая отчитывать кого-то, он пробегает бумагу глазами, потом заканчивает разговор, и мы здороваемся. При скудном свете коптилки вижу энергичное, суровое и в то же время приятное лицо.

– Видите ли, товарищ командарм, – говорит Н.И. Крылов, – командир танкового корпуса без моего разрешения снял командный пункт с высоты 107,5 и перенес его на самый берег Волги. Другими словами, командный пункт соединения находится сейчас позади нас. Это безобразие…

Соглашаюсь с ним, что это безобразие, и пересаживаюсь к столу. То и дело раздаются телефонные звонки. Бакаревич передает трубку Крылову. Он отдает распоряжения на завтрашний день. Я слушаю, стараясь вникнуть в смысл разговора: решил не мешать Крылову. Слушая его и одновременно изучая его рабочую карту, отметки и стрелы на ней, хочу войти в курс происходящих событий. Чувствую, что для спокойного доклада об обстановке у него нет времени. Я должен довериться Крылову, не нарушать его действий, не изменять его плана на завтра, потому что все равно ничего не смогу исправить.

Американцы говорят: время – деньги. В обстановке тех дней можно было бы сказать: время – кровь; ведь за упущенное время придется расплачиваться кровью наших людей. Крылов, очевидно, понял смысл моей задумчивости; во время телефонных разговоров он острием карандаша показывал на карте участок, о котором шла речь, очень подробно, с повторениями, разъяснял командирам задачи, вводя меня таким образом в боевую обстановку. Я почувствовал, что мы находим общий язык.

С Николаем Ивановичем Крыловым мы были неразлучны все время боев за город. Мы жили в одном блиндаже или щели, вместе спали и ели, вместе переживали все горести и радости.

Он был начальником штаба армии и моим первым заместителем. В то трудное время мы хорошо узнали друг друга, и в оценке событий, как бы сложно ни складывалась обстановка, у нас не было расхождений.

Я особенно ценил боевой опыт Николая Ивановича, полученный им в обороне Одессы и Севастополя, его глубокие знания, организаторский талант, умение работать с людьми.

Исключительная честность и отзывчивость, верность долгу – вот главные черты коммуниста Николая Ивановича Крылова.

Я отправил телеграмму Военному совету фронта о прибытии на место и о вступлении в командование 62-й армией и взялся за работу. Прежде всего я решил выяснить, почему командир танкового корпуса самовольно переместился на берег Волги, когда есть приказ: «Ни шагу назад!», и попросил вызвать его к телефону.

– Командир танкового корпуса у аппарата, – доложила Бакаревич, передавая мне трубку.

Назвав себя, я спросил, почему он без разрешения сменил свой командный пункт. Генерал начал объяснять, что к этому его вынудили минометный огонь, потери в людях, неустойчивость подчиненных ему частей на фронте и ряд других причин. Я поинтересовался, была ли связь с командным пунктом штаба армии, когда он принимал такое решение. Он ответил:

– Не знаю, сейчас выясню.

Я приказал генералу вместе с комиссаром немедленно явиться ко мне на Мамаев курган.

В блиндаж вошел член Военного совета армии дивизионный комиссар Кузьма Акимович Гуров. Поздоровались. Мы были знакомы и раньше.

С К.А. Гуровым мы, так же как и с Н.И. Крыловым, работали вместе если не в одном блиндаже, то, по крайней мере, в 2–3 метрах друг от друга. Мы встречались на наблюдательном пункте, при анализе обстановки и принятии решений. Он был политработником, хорошо разбирающимся в военной обстановке, умел потребовать и показать сам, как обеспечиваются политически боевые решения и проведение операций. Он прекрасно знал всех работников штаба и командиров соединений. Он знал и часто рекомендовал, кому что можно поручить.

В блиндаж входили и представлялись начальники отделов штаба, их заместители.

Вскоре мне доложили о прибытии командира и комиссара танкового корпуса. Я немедленно пригласил их в блиндаж, задержав у себя всех, кто находился в это время в штабе, и спросил:

– Как вы, советский генерал, будучи начальником боевого участка, будете смотреть на то, если ваши подчиненные командиры и штабы отойдут без вашего разрешения в тыл? Как вы расцениваете свой поступок с точки зрения выполнения приказа № 227 народного комиссара обороны – самовольный перенос командного пункта соединения в тыл командного пункта армии?

Ответа на свои вопросы я не получил. И командир, и комиссар корпуса сгорали от стыда. Это было видно по их глазам. Я строго предупредил, что расцениваю их поступок как дезертирство с поля боя, и приказал им к 4 часам 13 сентября быть с командным пунктом на высоте 107,5.

Гуров подтвердил мое решение своим кратким «правильно», а комиссару приказал зайти к нему в блиндаж. Не знаю, о чем они там говорили, но, когда мы вновь встретились, Гуров сказал:

– Давай и впредь делать именно так.

В этот момент к нам прибыл заместитель командующего фронтом генерал Ф.И. Голиков. Я был очень рад встретиться с ним на Мамаевом кургане в часы моего вступления в командование 62-й армией.

Мы с ним часто виделись на поле боя. Непрестанно разъезжая по фронту, он отлично знал положение во всех армиях, всегда здраво смотрел на обстановку и откровенно высказывал свое мнение о ходе боев и всего сражения. И на этот раз Голиков не стал скрывать своих тревог о судьбе Сталинграда.

Филипп Иванович вскоре уехал, пообещав доложить Военному совету фронта о необходимости помочь армии несколькими свежими дивизиями, так как почти все соединения и части 62-й армии были сильно ослаблены в предыдущих боях. Некоторые стрелковые дивизии имели в своем составе по нескольку сотен бойцов. 62-я армия была обескровлена еще в большой излучине Дона.

Наблюдая, как работает Крылов, знакомясь со своими заместителями, я часам к 2 ночи уже основательно вошел в курс дела, хотя многих деталей еще не схватил.

Обстановка к исходу дня 12 сентября сложилась так: против войск 62-й армии наступали части сил 6-й полевой и несколько дивизий 4-й танковой армии противника. Отдельные его части вышли к Волге севернее поселка Рынок и южнее города, у Купоросного. Наша армия была прижата к Волге с фронта и флангов мощной подковой немецко-фашистских войск.

Вся группировка в составе девяти дивизий противника со средствами усиления и группы «Штахель», наступавшие против 62-й армии, поддерживались 4-м воздушным флотом, в котором было около тысячи действующих самолетов всех типов. Ближайшая задача всей этой мощной группировки немецко-фашистских войск была проста: взять город и выйти к Волге, то есть пройти с боем 5–10 километров и сбросить нас в реку.

Количество дивизий и бригад, входивших в состав 62-й армии, не дает правильного и полного представления о численном составе и силе ее войск. Например, одна танковая бригада утром 14 сентября имела только один танк, две другие танковые бригады оказались вовсе без танков и вскоре были переправлены на левый берег на формирование. Сводный отряд из разных бригад и дивизий вечером 14 сентября имел в своем составе около 200 штыков, то есть меньше одного штатного батальона; численность соседней с ним 244-й стрелковой дивизии полковника Г.А. Афанасьева не превышала 1500 человек, а штыков в дивизии было не больше одного штатного батальона; 42-я стрелковая бригада имела 666 человек, а штыков – не более двухсот; 35-я гвардейская дивизия полковника В.П. Дубянского на левом фланге – не более 250 штыков. Другие соединения и части были такого же состава. 23-й танковый корпус под командованием генерала А.Ф. Попова в своих бригадах имел 40–50 танков, из которых процентов 30 были подбиты, использовались как огневые точки. Лишь одна 10-я стрелковая дивизия войск НКВД полковника А.А. Сараева да три отдельные стрелковые бригады были укомплектованы более или менее нормально.

62-я армия не имела локтевой связи с соседями справа и слева. Наши фланги упирались в Волгу. Если немцы могли совершать в сутки от 1000 до 3000 самолето-вылетов, то наша авиация не могла нас поддержать так интенсивно и ответить им даже одной десятой самолето-вылетов.

Противник прочно удерживал превосходство в воздухе. Частично наша зенитная артиллерия была разбита врагом, частично отошла на левый берег Волги, откуда она могла прикрывать реку и узкую полосу вдоль правого берега. На правом берегу осталось незначительное число батарей. 13 сентября 1079-й и 748-й зенитные полки были объединены в артиллерийскую группу полковника З.И. Ершова. Но этого было недостаточно. Поэтому фашистские самолеты с рассвета и до темноты висели над городом, над нашими боевыми порядками и над Волгой.

Наблюдая за действиями вражеской авиации, мы заметили, что фашистские летчики не отличаются точностью бомбометания: они бомбят наш передний край только там, где есть широкие нейтральные полосы, то есть достаточное расстояние между нашими и вражескими передовыми позициями. Это натолкнуло нас на мысль сократить нейтральные полосы до предела – до броска гранаты.

Боевые потери, отходы, недостаток боеприпасов и продовольствия, трудности с пополнением людьми и техникой – все это отрицательно влияло на моральное состояние войск. У некоторых возникло желание уйти поскорее за Волгу, вырваться из пекла.

Партийные организации, политический отдел армии стремились поднять боевой дух воинов. Много сделали мои боевые помощники и друзья: дивизионный комиссар Гуров, генералы Крылов и Пожарский, полковник Витков, бригадный комиссар Васильев и другие. Командиры и политработники частей поняли, что за город мы будем драться до последнего человека, до последнего патрона.