Текст книги "Русское танго"

– Вон следующий гремит, – Димон уловил моё настроение и тоже как будто бы расстроился, сгорбился и стал похож на взъерошенного воробья.

Пожилая женщина в белых пимах укоризненно попеняла мне:

– Ну и сынок у вас какой дотошный: не успела отвернуться, а он уж и об сумку мою терётся. Из молодёжи нынче работать никто не хочет, повлияйте как-нибудь на сына, а то ведь пропадёт парень.

– Повлияю, – со скрытой угрозой в голосе пообещал я.

Димон трусливо опустил глаза и начал оправдываться:

– Я, тётенька, для начала помочь вам хотел сидорок поднести, а вы сразу «дотошный». Сразу не разберутся как следует, а потом у них молодёжь виновата.

– Дома разберёмся, – рявкнул я, – прыгай в трамвай, сынок!

В вагоне было почти так же холодно, как на улице, только ветер не гулял. Я сел на ледяное сиденье и отвернулся к отчеканенному морозными узорами окну. Кто-то до меня продышал в причудливых заиндевелых ветках небольшой омуток, но он тоже стал подёргиваться белым налётом. Пальцем левой руки я потёр налёт и увидел людей, пьяных и не очень, увидел их дома, разной этажности и цвета, увидел автомобили, спешащие куда-то. Вспомнилось вдруг, что наличные в портмоне кончаются, и тут же решил заскочить в банкомат.

– Тогда через пару остановок выходим, – угодливо засуетился Димон, – и за бабку не переживай, у неё там всё равно ничего путёвого не было, а сумка вообще китайская, даром такая никому не нужна.

Банкомат выдал нужное количество денег крупными купюрами. Практика показала, что ходить по городу гораздо удобнее с мелкими – со сдачей никаких заморочек и на чай давать без проблем. Пришлось зайти в универсам, где, пробежавшись по кассам, удалось наменять целую пачку. Я затолкал её в левый внутренний карман пиджака.

Хмель выветривался, и меня начинало потряхивать. Решили зайти попутно в кафе, а когда вышли, уже и день свернулся к закату.

– Всё, рулим домой, – заплетающимся языком приказал я, – с тобой как ни бьёшься, а к вечеру обязательно напьёшься. Оксанка, наверное, уже вся на измене.

– Ты сытый волк, – вдруг сказал Димон, – захотел – баблосов куча, захотел – тёлки вокруг тебя каруселят. Забери меня тоже к себе в Афганистан.

– Я в Казахстане живу, а в Афганистане служил, – поправил я его, – правда, недолго, всего один день.

– Какая разница, – возразил вор, – всё равно забери, мне тут в натуре не выжить.

– Поглядим на твоё поведение, – сказал я, – ещё, может, Оксанка неправильно отреагирует. Бухаешь, как ишак, и меня склоняешь, а бабам это не нравится, и воровство твоё не хочу покрывать. Людей жалко.

– Завяжу! – вор зацепил ногтем большого пальца потускневшую фиксу и эффектно им щёлкнул. – Б*** буду, завяжу, только забери меня с собой!

Из проезжающей мимо машины донеслась песня Шатунова про белые розы. И опять болезненно кольнуло сердце. Неясное предчувствие овладело мной, и я прибавил шаг.

– Бежишь как на пожар, – еле поспевая, пыхтел сзади Димон, – в натуре, хочу в Афганистан, бухать не буду, с работой определюсь… Хочешь, с пятого этажа прыгну?

– Зачем? – опешив от неожиданного предложения, я встал как вкопанный, и левой рукой подтянул к себе Димона за цигейковый воротник. – Дурь некуда девать?

– А ощущение полёта? – Димон смотрел на меня не мигая, будто приглашая к совместному прыжку. – Прикинь, какой кайф!

– Херня, – сказал я, – кайфовать надо, когда живой, а не умирая на асфальте.

– Тоже правильно, – согласился Димон, – но пока летишь, раскинув руки, всё равно ловишь кайф. Купи и мне билет в Афганистан, а? Я отработаю, Егор, вот увидишь.

22

В гостинице нас никто не ждал. Я подошёл к дежурной и спросил, куда подевалась наша девушка, имея в виду Ксюшу.

– Дак они ещё утром как ушедши, так и не видали их до сей поры, – заволновалась вместе со мной женщина, – может, случилось чего, мало ли придурков пьяными на машинах в Новый год по городу ездиют.

– А вот каркать не надо, – возмутился Димон, – а то у человека крыша поедет от ваших невыносимых слов.

– Как бы у тебя не поехала, – огрызнулся я, – давай ноги в руки и срочно в ту хату, где ты вчера был, что-то сердце у меня не на месте от нехороших предчувствий.

И на самом деле в груди – словно кошки скреблись.

Такое часто бывает у людей: неясные и смутные ощущения выжимают из души зелёную тоску, парализуют мысли, в которых поселяется животный страх, перерастающий в самый настоящий ужас.

И что только не приходит нам в голову!

Воображение рисует картины, где с любимым человеком случается такое, от чего волосы становятся дыбом, и появляется противная мелкая дрожь в коленях. Неожиданно я понял, что Оксана стала для меня самой нужной и дорогой на свете; именно сейчас, в эту вот минуту, я полюбил её больше жизни, и страшная потеря может запросто меня доконать.

Такси остановилось прямо у дома.

– Прикинь, дверь не заперта, – почему-то шёпотом сказал Димон и первым вошёл в прихожую, освещённую лампочкой-сороковкой, – а я её точняк на ключ закрывал.

Убогость жилища сразу бросилась в глаза: вместо вешалок вбитые прямо в стену огромные ржавые гвозди, полы не крашены, как минимум, лет пятнадцать – двадцать, двери ободраны, а запах…

Пройдя на кухню, я включил свет и невольно поморщился: недоеденные остатки пищи в нескольких тарелках представляли собой отвратительный натюрморт, который дополняли пустые бутылки и немытые стаканы; полбуханки пшеничного хлеба в центре замызганного стола и большой кухонный нож завершали композицию.

На пороге кухни возник испуганный Димон, лицо его стало белее мела.

– Что так взбледнулось тебе, Димон? – язык мой вдруг одеревенел, а вместе с ним оцепенели и остальные части тела. Я попытался сдвинуться с места, но ничего не получилось. Как вкопанный, я стоял и молча наблюдал за парнем, а тот почему-то боком и на цыпочках прокрался к столу и с видимым облегчением присел на стоящий рядом грубо сколоченный колченогий табурет.

– Она там, – прохрипел он, закашлял и указательным пальцем оттянул от своего кадыка тесный ворот свитера, – в угловой комнате на матрасе лежит.

Тело моё превратилось в лёд. Казалось, одно неосторожное движение и оно со звоном рассыплется хрустальными осколками по грязному полу. Смертный холод чуть не остановил моё сердце, которое трепыхнулось раненой птицей и замерло на несколько мгновений.

Этих мгновений, впрочем, хватило, чтобы немного прийти в себя.

– Пошли, – тоже хрипло сказал я и, с неимоверным трудом передвигая непослушные ноги, держась одной рукой за качающуюся стену, двинулся навстречу своему горю.

Две двери, ведущие в комнаты, проступили из коридорного сумрака. Я машинально толкнул ту, что оказалась справа от меня. Под ней светилась узкая полоска электрического света. С противным, разрывающим нервы скрипом, она неохотно поддалась, и я перешагнул порог.

Матрасы в широкую синюю полоску были брошены прямо на пол. На одном из них, у стены с обшарпанными почти до человеческого роста обоями, в неестественной позе с завёрнутыми за спину руками лежала Оксана. Глаза её были огромны и смотрели в никуда – в них, как в сломанных часах, остановилось время. Под левой грудью торчала деревянная ручка, похожая на рукоятку сапожного шила.

– Это чтобы крови не было, – опять шёпотом прокомментировал Димон, – заточка называется, дырка маленькая и крови фактически нет.

– Заткнись! – я обернулся, и парень испуганно попятился, выставив перед собой ладони, будто защищаясь.

Я опустился на колени и осторожно повернул к себе лицо девушки, чтобы запомнить её на всю оставшуюся жизнь. Смерть сняла напряжённость с уголков рта, внеземное спокойствие поставило свою печать, приготовив несчастную девичью душу к вечности.

Небо раскололось над моей головой, и Вселенная рухнула в бездну, грохоча бесчисленным количеством товарных составов. Нестерпимая боль пронзила сердце, выворачивая его наизнанку, сосуды напряглись и пульсировали так, что, казалось, вот-вот лопнут от немыслимого давления.

Невольные слёзы затуманили мой взгляд.

Я наклонился и поцеловал Оксану сначала в голубоватые остывшие губы, затем в белый холодный лоб. Несколько моих слезинок оказались на её щеках, и теперь мы плакали вместе, молча, не издавая ни единого звука.

Димон отвернулся и, наверное, тоже плакал, потому что плечи его изредка вздрагивали.

Оконная рама белым крестом отпечаталась на чёрной грязи ночного неба, словно хороня под собой первый день последнего года второго тысячелетия нашей эры.

Непонятный шум раздался из прихожей. Димон развернулся ко мне лицом и поднёс указательный палец ко рту. Я в недоумении поднял голову и прислушался: половицы заскрипели в сторону кухни, загремел табурет, затем стукнули чем-то об стол. Стараясь не выдавать своего присутствия, я двинулся на шум. Димон, также соблюдая конспирацию, шёл следом.

За столом сидел тот самый сутенёр и наливал в стакан водку. Увидев меня, он опешил, вскочил с табурета и, бегая глазами по сторонам, нервно схватил со стола нож.

– Убью! – глаза его налились кровью, мокрые губы тряслись.

– За что ты её, мразь? – выдохнул я, продолжая медленно идти на него.

Губы его затряслись ещё сильней, он стал пятиться, выставив перед собой нож, и, наконец, упёрся спиной в стену возле окна.

– А чтоб тебе моя баруля не досталась! – неожиданно взвизгнул убийца и ударил меня кухонным ножом в грудь.

Димон, выскочив из-за моей спины, со всей силы лягнул подонка в пах, тот замычал и загнулся, схватив ладонями отбитое место. Не давая ему опомниться, Димон ещё раз лягнул носком ботинка прямо в его обезумевшие от боли глаза, сутенёр упал, а Димон каблуками стал топтать его голову – на стену выплеснулись и прилипли к ней кровавые густые ошмётки, похожие на отвратительные кляксы.

Я левой рукой выдернул из себя орудие убийства и положил на стол, после чего, в изнеможении опустившись на табурет, махнул своему защитнику:

– Хватит, он нам живой нужен.

Димон нехотя покинул поле боя и, не скрывая суеверного страха, спросил, кивая то на нож, то на мою грудь:

– Ты чё, бессмертный, что ли?

– Меня бабки спасли, – ответил я, доставая из-за пазухи пачку денег, наполовину проткнутую, – как чувствовал, когда менял, и дублёнка тоже повлияла.

Напротив сердца в шубе зияла прорезь шириной в лезвие ножа.

– Да, с баблом, б***, нигде не пропадёшь, – уважительно согласился парень и, усевшись напротив, залпом выпил налитую сутенёром водку, – а я сначала подумал, что всё, кранты тебе, Егор, пропал ни за грош.

– Рано ещё, – парировал я, – мне этого олигофрена самому судить надо, поэтому наливай давай, кажется, он в себя приходит.

23

Наш с Зелёнкиным бизнес-тур по Казахстану оказался, как и планировал американский гость, на редкость удачным. Сразу в нескольких крупных городах нам удалось заключить с редакциями газет и полиграфкомбинатами очень выгодные бумажные контракты, они потянули чуть ли не на десяток вагонов. Даже пресловутые откаты, которые пришлось давать редакторам и руководителям типографий за право поставлять им сырьё, не смогли испортить общую картину солидных сделок.

– И где мы её брать будем? – озадаченно спросил я у Петьки, имея в виду газетную бумагу.

– Так ведь газеты ж из древесины делают, – стал популярно объяснять друг, – можно, конечно, в сторону Байкала удочку закинуть, но это далековато. Так что едем в Пермь, там ещё с советских времён крупные предприятия из ёлок рулоны катали, день и ночь баржи по Каме на экспорт страну разбазаривали.

– И откуда ты всё знаешь, буржуй? – поинтересовался я.

– Из Большой Советской Энциклопедии, – ответил американец, – и ты впредь всегда изучай вопрос, прежде чем что-либо предпринять надумаешь, иначе деньги на ветер улетят и без штанов останешься, это в лучшем случае, а в худшем – с кучей долгов.

– Даже не знаю, как отблагодарить тебя, – расчувствовался я, – деньги-то верну, конечно, и проценты любые выплачу, но всё равно буду вспоминать о тебе добрыми словами. Если бы не ты…

– Брось, – сказал Грин-Зелёнкин, мы сидели с ним в гостиничном номере одного из областных центров Казахстана и пили с копчёной горбушей тёмное пенистое пиво, – отдай мне Вальку, и мы в расчёте. Ты же всё равно её не любишь, я вижу, как шарахаешься от неё, словно от чумы.

Та самая Валентина, которую мы вытащили из придорожного кафе под Омском, приклеилась к нам как банный лист и не на шутку начинала раздражать меня своей животной любвеобильностью. Были основания предполагать, что Валька, подобно ткачихе-многостаночнице, неутомимо трудилась по линии интима направо и налево, не гнушаясь и сверхурочной работой.

Кроме безудержного секса её интересовали только деньги.

За деньги она готова была на всё.

В трезвом виде я бы к себе её и близко не подпустил, но мы с Петькой как закалдырили с момента первой встречи, так и не останавливались, потому что приходилось каждую сделку обмывать с заказчиком – казахстанский менталитет оказался точь-в-точь как у русских, а национальные дастарханы сводили на нет наивные потуги Джойс низвергнуть меня и Петьку с вершин беспробудного пьянства на грешную землю, в суровую постперестроечную действительность.

Из соседнего номера, где разместилась престарелая семейка моего друга, была срочно вызвана Валентина. Ей налили фужер пива, и я напрямую, без обиняков, спросил:

– Поедешь за сэром Питером в Америку?

– А для чего я вам нужна в Америке? – Валька повела б***скими глазами в сторону Петьки. – Или поиграться хочете и бросить потом бедную девушку в незнакомом городе на произвол судьбы?

– Я тебя замуж за своего сына хочу взять, – обрисовал ей радужную перспективу друг, – как любящий отец, интересуюсь, чтобы Эдвин завёл себе настоящую собственную семью, ну а жить станете у нас – дом большой, Джойс одна не справляется, ей по хозяйству во всём помогать надо.

– Полы, что ли, мыть? – надула губки девушка.

– Пола есть кому надраить, – успокоил её Зелёнкин, – при нашей супружеской спальне числиться будешь желанной невесткой.

– И что, прямо и распишемся даже? – не поверила Валька.

– Конечно! – заверил будущую родственницу новоиспечённый свёкор. – Хоть сейчас едем за свадебным платьем, а Егор в свидетели пойдёт. Что, Егор, пойдёшь в свидетели?

Ошеломлённый таким сватовством, я сидел открыв рот и не знал, что сказать.

– Ну видишь, Егор согласен, – сэр Питер потёр руки в предвкушении праздника, – осталось Эдвину сообщить радостную новость, и дело в шляпе.

После шумной и затянувшейся на пару недель помолвки мы, отлежавшись с помощью кумыса в гостиничных номерах, выехали в Пермь.

Огромный город, вошедший по площади в первую пятёрку мегаполисов России, одновременно и сытый, и нищий, раскинулся вдоль берегов великой русской реки. Европа и Азия мирно сосуществовали на его улицах, поражая приезжих простотой обывательских нравов и сдержанной архитектурой старинных подворий.

Но уже прорастали в центре из деревянного хлама фешенебельные многоэтажки с башенками, облицованные красным дорогим кирпичом. Новое жильё стремилось оформиться в элитные кварталы. Их впоследствии начнут окружать престижные и удобные парковки с крутыми автомобилями, и банки на любой вкус зеркальными стенами и строгой охраной при входе встанут на страже финансовых интересов вчерашних рэкетиров, мошенников и бывших коммунистических функционеров, ушедших после августа девяносто первого года вместе с золотом партии к вольным хлебам капиталистического способа производства.

Рестораны и кафешки тоже старались соответствовать европейским стандартам, принимая своих клиентов с азиатским радушием и гостеприимством, устраивая для них новомодные шоу из столичной поп-музыки и провинциального стриптиза.

Чтобы не привлекать излишнего внимания криминальных структур, я настоял на гостинице «Спортивная», где мы разместились скромно, но со всеми удобствами, включая небольшой рынок неподалёку и возможность относительно быстро попасть к автовокзалу, откуда мы с Петькой регулярно выезжали то в Краснокамск, то в Соликамск, безрезультатно пытаясь заключить договоры на поставку бумаги для Казахстана. После третьей попытки я сказал другу:

– Раз официально ничего не выходит, значит, где-то сидит человек, возглавляющий дочернюю фирму целлюлозного комбината, и ждёт, когда мы придём к нему с нашими проблемами и деньгами.

– Но почему напрямик нельзя? – недоумевал сэр Питер.

– Потому что это не Америка, а Россия, – злился я. – Он рубль сверху накрутит, ни хера не делая, и ты на том же комбинате, только по его доверенности, получишь всё, что надо, а он отстегнёт с рубля в дирекцию нужную сумму, и всем хорошо.

– А нам-то какая выгода? – не унимался Зелёнкин.

– Отгрузят без очереди, – предположил я, – хотя и не факт.

Фирменным человеком объявился поджарый мужчина по фамилии Фирюлёв. Круглая печать, которой он штамповал исходящие документы, добавляла фамилии весу, утверждая, что её обладатель ещё и частный предприниматель, а Фирюлёву обеспечивала безбедное существование и уважение с респектом от таких, как мы с Петькой.

– Начните-таки вывозить бумагу автотранспортом, – посоветовал нам Фирюлёв, – ну а уже в будущем году вас занарядят в график железнодорожных перевозок, есть там дочерняя фирма, типа моего офиса, через неё и будете себе работать на здоровье.

– А напрямик, – заартачился Петька, – почему нельзя сразу с железной дорогой прямой контракт заключить и гнать вагоны непосредственно на комбинат, минуя все дочерние и прочие фирмы?

– Так никто не делает, – Фирюлёв посмотрел на Петьку будто на психа, – вы, как бизнесмены, должны-таки понимать, что руководство на этот фокус никогда не пойдёт – всем хочется особенно нормально жить, пусть и по американским стандартам, но зато не где-то здесь.

Дальше всё покатило как по маслу. Петька выхлопотал Валентине визу, и его увеличившееся семейство благополучно вернулось в заокеанские пенаты. Регулярные караваны КамАЗов с прицепами уже через несколько месяцев позволили мне прилично одеться и обуться, а затем и квартиру в Казахстане купить: жильё там в начале девяностых ничего не стоило, потому что после развала Союза некоренные граждане бывших республик рванули, кто куда – кто в Германию, кто в Израиль, – бросая насиженные места вместе с имуществом или отдавая нажитое почти даром.

Только нас, русских, нигде не ждали.

Мы даже у себя дома, на своей Родине, были лишними.

24

Лежавший на полу сутенёр зашевелился, затем сел, облокачиваясь на газплиту, и выплюнул раскрошенные каблуками Димона зубы.

– Шуки, – прошамкал он, утирая кровь с подбородка, – вы же жа это ответите.

– Ответим, – успокоил я его, – а пока садись к столу, чёрт, базарить будем.

– Вставай, уё***ок, пока шнифты тебе не загасил, – Димон подкрепил свои слова внушительным пинком под его рёбра, – ща твои бейцы на сковородке жарить будем.

Избитый застонал, прижал правый локоть к ушибленному боку и медленно вполз на табурет. Я выплеснул остатки водки в стакан и выпил не морщась. Убийца проследил за мной взглядом и повернулся к Димону:

– Доштань иш-под штола шумку, там ишо пара пужырей и жакушка, налейте и мне тоже штакашек, а то болит вшё, аш шил уже нету.

– Нальём, – пообещал я, отодвигаясь и давая возможность Димону вытащить увесистый пакет с выпивкой и закуской, – а деньги-то где раздобыл?

– Жмейку Акшанкину барыхам жбахрил.

– Так ты её из-за денег убил! – выпитая водка сделала своё дело, но внешне я выглядел спокойным и уравновешенным. – Неужели жизнь теперь ничего не стоит?

– О какой такой жижни ты бажаришь, – сутенёр жадно выпил полстакана, оставив на стекле кровавые следы от разбитых губ, – проштитуток вокрух, как хряжи. Подумаешь, одной меньше, одной больше… Каждый в этой жижни должен швоё мешто жнать, а вы на шужое пожарились, бешпредел творите, не по понятиям, б***, живёте.

– Беспредел, говоришь! – неожиданно для самого себя заорал я и, схватив здоровой рукой нож, изо всей силы всадил его в ладонь ублюдка, пригвоздив её к столешнице.

Убийца взвыл от дикой боли, а я загипсованными пальцами с ненавистью ударил в его, разбитую Димоновыми каблуками физиономию, и попал в бесцветный глаз с расширенным от ужаса чёрным зрачком. Он замотал головой и взмолился, причитая:

– Только не убивайте меня, вшех шалав вам отдам, буду под вами ходить, бабло откашливать, вижу, вы шерьёжные братаны, шутить не любите, а ша мной бабла накошите, школько и не видели ни ражу, вше доходы от проштитуток ваши будут.

– Значит, и жизнь, и деньги любишь, – сделал я для себя вывод вслух, кривя губы, – вот и жри их теперь, подлюка!

Я схватил пробитую ножом пачку десяти и пятидесятирублёвок и стал пихать её в перекошенный рот мерзавца.

– Жри, упырь, от пуза жри!

Сутенёр явно не ожидал такого исхода. Он попытался выплюнуть купюры, но Димон выкрутил ему правую руку (левая так и осталась прибитой ножом к столу) и за волосы оттянул его голову назад, а я с силой заталкивал измятые деньги всё дальше и дальше, пока туловище подонка не начало биться в конвульсиях.

– Что, петух задроченный, может, ещё и выпить хочешь?! – злорадно сказал Димон и, взяв начатую бутылку водки, вылил содержимое вслед за деньгами, концы которых торчали из окровавленных дёсен убийцы.

Тот задёргался ещё сильней, мыча по-коровьи, затем, силясь проглотить денежный кляп, задвигал кадыком, но ничего не получилось, и тогда он обмяк, уронив голову на грудь, а из расплющенного носа закапала на его одежду и сведённые колени сукровица.

– Кажись, всё, – Димон удивлённо потряс за плечо обмякшее тело, – надо же, бабками, гад, подавился, кому рассказать – хрен поверят. Сматываться надо, Егор, ноги делать, пока менты не запалили.

Наскоро уничтожив свои следы, мы покинули страшное место и быстрым шагом направились к автобусной остановке. Навстречу, крутя мигалками и оглушая сиреной, пронеслась милицейская машина. Резко затормозив у жуткого дома, она развернулась, из салона выскочили трое в форме и побежали к дверям. С противоположной стороны подкатила ещё одна, мы же свернули за угол и почти на ходу прыгнули в как нельзя кстати подошедший маршрутный автобус.

– Быстро вычислили, – ухмыльнулся Димон, пряча шальные глаза в цигейковый воротник, – выходит, сработала твоя схема с корытом возле УВД, да только теперь им загадку посерьёзней задали, пусть, б***, попробуют отгадать.

– Рот закрой, – вполголоса приказал я, – а то так нагадают, что мало не покажется.

– Понял, – кивнул Димон, – я к тебе завтра загляну, а сейчас, извини, на мыло сяду.

Автобус качнуло, дверь сложилась книжечкой и выпустила молодого вора в морозный январский мрак, подсвеченный жёлтыми уличными фонарями.

25

Проснулся я от того, что кто-то сопел прямо в моё ухо. Приоткрыв один глаз, я увидел разбросанные по подушке белокурые волосы и спящее умиротворённое лицо Инги. Ничего не понимая, я привстал и начал будить девушку.

– Ты-то, блин, откуда здесь взялась? – с недоумением вопросил я, когда она наконец стала приходить в себя. – И голая притом. Как залезла в мою койку?

– Так у тебя дверь как бы открытая была, – ответила Инга, зевая и потягиваясь, – вижу, ты в ауте уже, ну, думаю, ладно, утром с Новым годом как бы успею поздравить. Портвешок будешь? А то у меня в сумочке как бы есть. Я же с вечеринки ехала, а тут гостиница твоя на пути… Вот и зашла на огонёк, погреться.

Девушка засмеялась белозубо и обвила тонкими руками мою шею. Я невольно отстранился, но она настойчиво льнула ко мне, страстно прижимаясь горячим и трепещущим телом.

– Ну чего ты, дурачок, никак сообразить не можешь?

– Извини, – мрачно сказал я, отворачиваясь, – у меня депрессия на нервной почве.

– Жить надо так, чтобы депрессия была у других, – пропела Инга, извлекая из брошенной на тумбочку дамской сумки бутылку портвейна, при этом тело её сексуально изогнулось, – специально для тебя прихватила, как бы депрессию твою лечить. Из-за чего стресс?

– Вчера убили мою любовь, – я отхлебнул вина и передал стакан девушке, – ни за что, понимаешь, просто так, за какие-то грязные бабки.

– И где ты всё успеваешь? – неподдельный интерес отразился в больших малахитовых глазах. – Меня вот до сих пор никто как бы не любит, а тут раз – и безумная любовь!

– На улице Ленина познакомились, – я опять отхлебнул из стакана, и девушка сразу же долила в него вино, – сначала просто подснял, а потом влюбился в неё по уши и на всю жизнь.

Инга рассмеялась:

– Ничего себе! Хотела бы я взглянуть на эту хабалку.

– Полегче на поворотах, – предостерёг я, – а то в горячке за себя не ручаюсь, могу и отматерить, невзирая на половые признаки.

– Давай лучше будем использовать мои признаки как бы по прямому назначению, – опять прильнула ко мне Инга, – или тоже на Ленина выйти пофлиртовать?

– Мне вообще-то вино нельзя, – раздражённо и невпопад отбивался я, – живу с одной почкой, только водку можно пить, и то хорошую, непалёную.

– Так вот откуда у тебя такой страшный шрам, – девушка тёплой ладошкой стала поглаживать мой раненый бок, – хочешь, я тебе как бы массаж сделаю?

– Валяй! – согласился я, зарывая лицо в подушку.

Инга уселась на меня сверху, и постепенно, под воздействием её умелых телодвижений, я начал вздрагивать, истома пронзила меня с головы до ног, наконец, не выдержав, я перевернулся, схватил массажистку в охапку и грубо подмял под себя. Она застонала…

– Пойду в душ, – Инга встала и, нисколько не стесняясь, грациозно, на цыпочках, как-то по-балетному красиво, словно танцуя, обошла вокруг кровати и скрылась в ванной комнате. Помедлив немного, я тоже проследовал за ней.

– С одной рукой всё равно ничего не умею, – оправдался я, глядя на её торжествующую улыбку, – совратила, так умывай теперь.

Она с усердием принялась за дело, а я, расслабившись под горячими тугими струями, тупо стоял и размышлял о превратностях судьбы. Кто-то громко постучал из коридора, я встрепенулся и, замотавшись полотенцем, поспешил узнать, в чём дело.

На пороге стоял Димон с озабоченной физиономией.

– С утра уже по телику менты насчёт вчерашнего понты колотят, – он шагнул внутрь и вытащил из-за пазухи бутылку водки, – а я-то знаю, что ты болеешь не по-детски, так что пусть они на рогах стоят. Пошли к столу, а то на улице морозяка, аж до костей бьёт.

Не успели мы причаститься, как в ванной хлопнула дверь, и возле нас привидением, замотанным в белую простыню, проявилась Инга. Димон опешил от такой неожиданности и даже закусить забыл.

Так и застыл с вилкой в руке.

– А этот п***юк сюда как попал?! – мокрые волосы девушки прилипли на её лице, она нервно мотнула головой, отбрасывая их назад – Ну! Где це´почка моя и деньги из кошелька? Или думаешь, что я как бы не помню ничего?

Растерянный вор машинально потянулся к бутылке, поднял её над столом, словно показывая, что она не пустая, и сказал, оправдываясь виновато:

– Так, я-то к Егору… Вот, похмеляемся… Причём здесь кошелёк?

– Притом, – Инга выхватила у вора бутылку, тот инстинктивно втянул голову в плечи, – даже на проезд не оставил! Я чё, виновата, что у тебя как бы на полшестого! Даже языком шлифануть, на крайний случай, и то не смог!

– Он у всех ворует, – заступился я за незадачливого юношу, – карма у него такая и на лбу написано, что бандит.

– Тогда пусть и трахает своих бандиток! – не унималась разъярённая девушка. – Нечего нормальным девчонкам как бы мозги пудрить и по их кошелькам шариться, да ещё и чужие цепочки золотые во сне прикарманивать. Мне её, может, на память подарили, а ты, козёл нестоячий, теперь мне эту цепочку где хочешь, там и возмести!

Чувствуя, что атмосфера накаляется до опасных пределов, я решил взять инициативу по примирению сторон в свои руки.

– Хватит собачиться! – как можно строже прикрикнул я. – Вчера Оксанку убили, а вы тут из-за говна гавкаетесь. Помянуть её надо по русскому обычаю, а не спорить, кто кого трахнул. Я уеду не сегодня-завтра, а вам её похоронить придётся. Деньги дам.

– Без документов мы труп как бы не получим, – Инга стушевалась и налила всем водки, – скажут, вы кто такие, ё-моё, мало ли вокруг ходит всяких.

– Паспорт Оксанкин у меня, – вздохнул я, – а бабки, сколько нужно, из банкомата хоть сейчас вытащим.

– Царствие небесное, – подобострастно выкрикнул Димон, стараясь дотянуться своим стаканом до стакана Инги, – вот и пригодилась водяра.

– За упокой как бы не чокаются, – девушка демонстративно отвернулась, – пусть ей земля пухом.

– Пусть, – согласился я и, надеясь загасить душевную боль, залпом выпил.

Телефонная трель всех застала врасплох. Первой пришла в себя Инга.

– Алё, – с французским прононсом томно сказала она в трубку, – у нас все дома.

Я отобрал у неё аппарат и услышал голос Ксении:

– Думала в гости прийти, а там уже разврат на всю катушку. Не знала, что эта сучка такая наглая, а ещё подруга называется, закадычная, если чё. Передай от меня, что она Кончита мексиканская!

– Ты откуда звонишь? – мой тон, видимо, сбил Ксению с толку, она притихла. – Только не говори, что из дома.

– А я и не говорю, – почему-то показалось, что в этот момент она пытается улыбнуться, – мы в «Аквариуме» с моей сменщицей зависаем. Угощаю её за ту ночь, как-никак выручила. Ну, чё молчишь?

– А я тут Ингу с Димоном хочу помирить, да без тебя ничего не получается.

– Серьёзно? – повеселела трубка. – Этот залётный тоже там?

– Ну да, – подтвердил я, – привет тебе передаёт. Димон, хочешь Ксению с Новым годом поздравить?

– Если сюда подвалит, – заорал тот, – и бухла прицепит, а то здесь на один круг осталось!

– Не глухая, – ласково сказала Ксения. – Инге ничё не говори, ладно? Минут через двадцать – тридцать буду. Конфет шоколадных тебе привезу.

В трубке запикало, и я пошёл одеваться.

26

В светлой шубке, по пушистому воротнику которой рассыпались чёрные волосы, Ксения своим миловидным скуластым лицом была похожа на смуглую заморскую снегурочку. Мы шли с ней по заснеженным улицам рука об руку и молчали. От свежего морозного воздуха, смешавшегося с выпитым алкоголем, слегка кружилась голова. Вопреки различным прогнозам по поводу конца света, жизнь не остановилась, а текла себе в разных направлениях. Всё так же спешили куда-то озабоченные пермяки: иные пьяные, кто-то парами и в обнимку, некоторые тащили сумки, у других горлышки бутылок вызывающе торчали из карманов. Часто хлопающие двери заведений привлекали клубами аппетитного пара и музыкальными ритмами.

Город отдыхал от бурного празднования необычного Нового года.

Как-то само собой ноги завернули в уютную теплоту очередного кафе. Оказалось, что мы голодны как волки, особенно я, истосковавшийся на бич-пакетах по тарелке горячего ароматного борща, сдобренного ложкой сметаны и обильно приправленного молотым чёрным перцем.

– Интересно, купили они билет? – поданная к борщу выпивка настроила меня на общение. – Сегодня вечером край уехать надо.