Текст книги "Русское танго"

– И как не боишься паспорт и деньги кому попало доверять, – Ксения с искренним недоумением посмотрела мне в глаза, – наивный, куда деваться! Я, между прочим, тоже тебя проводить хочу, за столиком вагонным посидеть с тобой, хотя бы несколько минут.

– Так в чём дело? – в легкомысленной и хмельной атмосфере забегаловки меня начало не на шутку развозить. – Поехали сразу на вокзал, Инга с Димоном там в ожиданиях.

– Не могу, – развела руками девушка, – муж с ребёнком выгуливаются на площади, обещала им развлечение устроить. Сегодня из зоопарка зверей привезут, ну там парнокопытных всяких и типа того, хочу Егорку на пони покатать.

– А вечером? – спросил я. – Поезд будет поздно вечером.

– Вечером другое дело, – обнадёжила Ксения, – только ты не в общем пассажирском проходе сиди, а есть комната такая, VIP-зал, я прямо туда загляну.

– Я провожу тебя до площади, – сказал я, не желая оставаться в одиночестве, – не бойся, твоя семья останется в счастливом неведении.

– А я и не боюсь, – Ксюша фыркнула и озорно стрельнула глазами, – ты даже чересчур порядочный, за тобой, кому повезёт, как за каменной стеной будет.

– Пока никому не везёт, – махнул я рукой и погрустнел, – какая-то вокруг меня аура трагическая распространяется, самого себя от себя же охранять надо. Сам не знаю, чего хочу в этой жизни.

– Перестань, – Ксения погрозила пальчиком, – нельзя каждую повседневность близко к сердцу принимать, иначе оно просто не выдержит, а ты и так весь израненный, бедняжка.

– А тебе есть что вспомнить из умершего века? – вдруг ни с того ни с сего спросил я. Мы, слегка пьяные, шли по заснеженной улице. Несмотря на мороз, дублёнка моя была нараспашку.

– Только не затёртые места, – уточнил я, – а самое сокровенное, такое, в чём даже себе самой иногда стыдно признаваться?

Девушка замедлила шаг, затем, подхватив меня под локоть, прижалась по-кошачьи и, стрельнув глазами, улыбнулась как-то странно и решительно.

– Не знаю, зачем тебе это надо, ну если спрашиваешь, тогда слушай мои приключения.

ЖЕНСКИЕ СЕКРЕТЫ

У меня во втором классе вши завелись в моих длинных волосах. Сижу на уроке русского языка, и одна нажравшаяся вша упала прямо в мою тетрадку. А я на первой парте сидела, испугалась и спросила громко: «Ой, кто это?!» А училка отвела меня в туалет, посмотрела голову и говорит: «Иди-ка ты, милая, домой, у тебя вши вовсю гуляют».

Дома мама мне давила гнид и чем-то мазала голову, потом они к ней перепрыгнули, и мама спаслась только краской для волос, а меня чуть наголо не обстригли.

Вспоминаю как страшный сон.

А ещё я мастурбировала в школе на уроках. Меня подруга спрашивает, почему я такая красная и запыхалась? Я ей ответила, что она дура, потому что не знала, чего ей ещё сказать. Училка, мамина подруга, всё рассказала маме, а та мне стала говорить, что я умру, если буду делать это.

Мне очень, очень стыдно, что это кто-то видел. Первый раз вслух об этом рассказываю, а почему рассказываю – сама не знаю. До сих пор мастурбировать люблю, хотя и стыдно, особенно в ванной, под тёплым душем, а когда кончаю – представляю себе какого-нибудь артиста знаменитого. Даже с мужем, когда происходит секс, всё равно глаза закрою и вижу себя с другим. Может, я извращенка?

Муж ни о чём не подозревает, да я бы ему об этом и под страхом смерти не призналась – вот как стыдно!

И чего меня понесло?

Бывает, когда не за себя стыдно, а за других. У тебя было такое? У меня – да. Тоже в школе, я уже старшеклассницей была.

Как-то на перемене стоим с девчонками в коридоре, болтаем ни о чём. Вдруг хихиканья такие, ну типа из-под стола.

Пацаны ржут.

А это, оказывается, наша молоденькая математичка, первый год, как институт кончила, из туалета вышла и шпарит по коридору в учительскую, а у неё юбочка такая, плиссированная, на тот момент они в моде были, прикинь, она её сзади в трусы заправила и шпарит из туалета в учительскую через весь коридор. Пацаны ржут, девчонки хихикают, а мне почему-то стыдно, как будто это я свои трусы засветила.

Я после этого у неё на уроке расплакалась и из класса выбежала.

В старших классах я художественной самодеятельностью увлеклась, мечтала после школы в Москву уехать и на артистку выучиться. Как-то отчётный концерт проводился, общегородской смотр, ну я на сцене, такая вся в русском сарафане и кокошнике, типа царица коронованная. И вот заключительная часть, я топаю каблуками и улыбаюсь, а в этот момент наступила каблуком на подол, и сарафан, прикинь, сползает с меня прямо на глазах у всех. Музыка затихает, а я стою перед залом вся такая в одних колготочках, с поднятыми руками и в кокошнике, улыбка до ушей, а сама краснющая от стыда.

В десятом классе бегала за одним парнем по первому его зову. То к нему домой – там мы трахались, и я одна ехала обратно, то к нему в институт вечером – там он меня тоже трахал в пустой аудитории, и я опять одна ехала домой.

Короче, блин, совсем колонутая была на голову. Приглашала к себе, ждала у окна, а он постоянно опаздывал на два-три часа… В подъезде на чёрной лестнице делала ему минет. Во дура была! Ведь не любила особенно, но он был первым моим мужиком.

После школы поехала я в Москву мечты осуществлять, поступать на артистку. Упрямая ведь была, дурочка сопливая. В Москве, пока документы сдавала, да ко всяким там экзаменам готовилась, жила на то, что родители из Перми присылали. А деньги в столице почему-то испаряются – не успеешь глазом моргнуть. И вот момент наступил – хоть с голоду дохни. Решила телеграмму домой отбить насчёт денег.

Сижу в переулке напротив Центрального телеграфа, и подсаживается ко мне какой-то левый мужик. Ля-ля-тополя, слово за слово, пивка мне купил… А потом говорит, типа, поехали ко мне, поразвлекаемся. А я ему – триста долларов! И деньги вперёд!

И он мне дал, прикинь!

Пришлось с ним трахаться, да ещё и без презика. Потом пила «Постинор» и тряслась, как бы чё не подцепила. Но обошлось… Зато денежки появились, хотя так и не поступила на артистку…

Фу-у! Даже вспоминать противно!

Там же, в Москве, купила себе лак для волос, не помню, как называется, короче, маленький такой флакончик, чтобы удобней было с собой на экзамены таскать. И вот я решила взять малюсенькую сумочку, лак положила в пакет и шуршу на кастинг. В метро вырубилась, как ёжик после ночной смены. В общаге разве выспишься? Не за этим люди в Москву едут. Ну суть в том, что у меня этот баллончик с лаком выкатывается на мои ляжки, я сумкой во сне нажимаю на распылитель, и вся эта муть брызжет мне на штаны, причём, на самое интимное место…

Очнувшись, я сначала не поняла, чё к чему, почему я мокрая между ног. В общем, выхожу на остановке и ощущаю, что на штанах огромное пятно, как будто я описалась.

От стыда не знаю, как до приёмной комиссии добежала.

Так самое смешное, что волосы к белью приклеились, пришлось потом ножницами выстригать, стрижку модельную делать.

На втором курсе чуть замуж не выскочила – такой мальчик! Приезжаем к нему домой, всё как положено – выпили, трах-тарабах! Заснули. А я спала в его халате. Вдруг просыпаюсь среди ночи оттого, что… писаю! В постель! Рядом с парнем! Ну, давай судорожно соображать, как мне быть.

В общем, пробралась в ванную, застирала халат, вернулась, легла в лужу и молилась до утра, чтоб он не учуял амбре. А утром он всё равно всё понял, и больше мы с ним не встречались.

Может, и к лучшему – стыдно всё-таки.

Стыдняк мне, что с начальником своим спала. Причём, ездили в дорогущий отель в загородной зоне, который был именно для таких дел. Там обитали дорогие проститутки, развлекающие богатых папиков. Меня, видимо, за такую же принимали. Приходил официант из бара, приносил виски и коньяк за две тысячи пятьсот рэ рюмка, чёрную икру… А я лежала вся голая и поддатая на кровати и мило улыбалась тому пацану с подносом.

Ну дурёха!

Зато воспоминания какие! В джакузи, с сигаретой после коньяка! О-хо-хо!

А утром на работе: «Здрасьте, Станислав Константинович!»

И мужу в глаза невозможно глядеть…

А недавно коллега по работе так пристал, что сил нет! Проходу не давал. Правда, симпатичный очень и такой страстный… Я после начальника решила мужу больше не изменять и долго-долго сопротивлялась.

А он мне проходу не давал.

В общем, согласилась я. Уж больно страстным был.

Произошло всё в конторе, у него в кабинете. Пришла я, короче, а он меня на колени к себе посадил перед компьютером и порнуху включил.

Потом говорит: «Встань раком».

Снимает штаны, а там загогулинка три сантиметра. Стручок! Начинает пихать и обделывается, так и не попав в меня.

Как мне было стыдно! Кто бы только знал.

Или вот в машине с одним знакомым сексом баловались. Вечером. Возле дома. А дворник – таджик – всё это наблюдал. Блин, там такие позы были… До сих пор дворник этот косо смотрит и не здоровается.

Часто мужу изменяла, с тобой вот…

Но самое стыдное – это нажираться, а потом с кем-то трахаться.

После этого просто противно. Противно про это думать даже.

Особенно, как сын родился.

Будто мозги переключило – каждый раз убить себя готова!

Вот, значит, чем я занималась в двадцатом веке. И зачем я тебе всё это рассказала? Но, с другой стороны, будто на сердце полегчало. Можешь ты, блин, в душу бабью залезть. Как поп на исповеди – даже не перебил ни разу. Уметь выслушать женщину – это большой талант!

Спасибо тебе, Егор.

27

На площади, и правда, для горожан было устроено праздничное шоу. Некоторое время я понаблюдал за Ксенией и её мужем с ребёнком, как они веселились от души, а потом потерял их из виду. Порой и чужое счастье радует глаз, а Ксения, всё-таки, уже была мне не чужая. Да, как ни крути, но она вошла в мою жизнь точно так же, как и я стал частью её существования.

Сможем ли мы когда-либо забыть друг друга? Не знаю. А верить хочется, что нет, не сможем. И я, и она прекрасно понимаем, что будущего у нас нет, однако, появилось что-то такое, без чего, если представить, что мы незнакомы, обоюдное бытиё наше вырисовывается серым и сумеречным, как масляная краска на стенах бывших советских учреждений.

Когда всё ровно и правильно – напиться хочется от скуки. Впрочем, напиться мне хочется всегда, даже сейчас. Наверное, от переизбытка чувств.

– Шаурма горящий, – пригласил меня небритый восточный продавец в когда-то белом халате поверх коричневого китайского пуховика, – и водощька падешевле найдём.

Через полчаса я, уже сильно подшофе, каким-то образом оказался среди верблюдов и коней. Последние косили в мою сторону лиловыми глазами и сочувственно фыркали. Я обнял за шею первую попавшуюся лошадь и обслюнявил её тёплые шершавые губы. Она стриганула ушами, мотнула в сторону крупной головой и, ощерившись огромными жёлтыми зубами, громко и протяжно заржала.

– Мущина, – позвал меня откуда-то сверху женский голос, – не приставайте к лошадям, у них и так стресса хватает.

Я посмотрел на небо и увидел в лучах зимнего солнца девичий силуэт, крепко сидящий в седле. Не выпуская лошадиной шеи, я прищурился:

– А мне, может, напиться не с кем, – между тем животное потянулось к моему карману, где лежал бутерброд, я с готовностью развернул фольгу и стал с ладони угощать дружелюбную кобылу. И мне показалось, что в тёплых и влажных кобыльих глазах отразилось понимание.

Наездница натянула поводья, пытаясь отвернуть от меня лошадиную морду, толстая пшеничная коса, перехваченная красной атласной лентой, упала на высокую грудь амазонки, из-под чёлки засияли синие, как январское небо в ясную погоду, глаза.

– От вас такой перегар, аж голова кружится, – теперь солнце оказалось у меня за спиной, и силуэт превратился в симпатичную девчонку, чья улыбка неуловимо напоминала Оксану, – а мы на работе, если чё.

Предательские пьяные слёзы покатились по моим щекам. Я зашептал в конское ухо:

– Понимаешь, лошадь, как мне плохо? У меня любимую девушку убили, можно сказать, жену, а дом за тыщи километров отсюда, и выпивать одному ещё хуже, чем совсем водку не пить.

– Её Удачей зовут, – девушка посмотрела на меня сочувственно, – я и не знала, что у вас такое горе, простите, пожалуйста.

– А-а! – меня качнуло, я вцепился в уздечку и почти повис на тонких сыромятных ремешках в серебряных заклёпках. – Ты тут ни при чём, молодец, оседлала удачу и молодец! Так держать!

– Ну, если вам совсем уж туго, – девушка нагнулась в мою сторону и заговорщицки шепнула, – могу помочь за компанию… Только чуть-чуть, ладно? А то мы на работе.

– Я Егор, простое русское имя, – и подал ей пластиковый стаканчик, – а закуску твоя Удача съела.

– Настя, – представилась уральская амазонка, разламывая на две части шоколадный батончик, – давайте за Новый год!

Выпив, я опять полез к лошади обниматься, и Насте пришлось осадить её назад.

– Ещё ни разу удача не была так близко от меня, – оправдался я, – ну кто ещё может похвастать, что целовался с удачей! Можно, я её за хвост подержу?

– У ней подковы железные, – остудила мой пыл девушка, – и вообще, что за мода с лошадью целоваться! Итак рука сломана. Вы нездешний или чё?

– Из Казахстана, – подтвердил я её догадку, – тоже здесь по работе, командированный, а рука… Ничего серьёзного, бандитская пуля.

– А у нас в Березниках летающие тарелки бывают, – неожиданно похвасталась Настя, взяв тонкими пальчиками очередной стакан. – У вас в Казахстане есть?

– Нет, – я отрицательно замотал головой, да так, что шапка свалилась на глаза, – летающих тарелок у нас нет, зато люди хорошие.

– И мы не хуже, – рассмеялась девушка, затем спрыгнула на землю и, крепко обняв меня обеими руками, поцеловала в губы. После чего сказала назидательно: – А то взяли моду с лошадями любовь крутить.

От неё пахло чистым девичьим телом, шоколадом и чем-то ещё, неуловимым и древним, замешанным на холодном пронизывающем ветре пополам с терпким конским потом, придающим остальным запахам влекущую остроту, которая возбуждает мужское воображение похлеще всякой там видеоэротики.

Наверное, так пахли молодые женщины воинственных скифов.

– Скоро заканчиваем, – Настя посмотрела мне прямо в глаза, – как зверей обратно в зоопарк определим, можем сходить куда-нибудь, чтоб вам не скучно было.

– Мне на поезд вечером, – меня опять качнуло, и водка выплеснулась из стаканчика, – уже сейчас к вокзалу надо как-то пробраться, там Инга с Димоном не дождутся, пока я приеду, мой паспорт у них и билет.

– Так давайте, залезайте на Удачу, она сильная, двоих запросто выдержит! – Мы выпили остатки водки и выбросили стаканчики в искрящийся рассыпчатый снег. Настя, сунув ногу в стремя, с хмельной бесшабашностью взлетела в седло: – Ну, чего стоим? Поехали на вокзал!

– Поехали, – пробормотал я, неуклюже обхватывая Настю сзади и чувствуя, как под упругой девичьей грудью бьётся об мою ладонь её сердце, – надеюсь, гаишники нас поймут, и Удача не подведёт.

– Можно подумать, ваши гаишники взяток не берут, – её лицо вполоборота оказалось так близко от моих губ, что я не удержался и ткнулся носом в румяную щёчку, – или я не права?

– Ещё как берут, – успокоил я девушку, а потом добавил: – Но если дашь лишнего, то сдачу обязательно возвращают.

Некоторое время мы ехали дробной трусцой и молчали, и я уже начал засыпать на Настиной спине, как вдруг она опять повернулась в мою сторону и ни с того ни с сего выпалила упрямо:

– А вот летающих тарелок у вас всё равно нету!

28

– Неужели американцы не воруют? – спросил я у Петьки в буфете московского аэропорта, куда мы с ним наскоро забежали, чтобы ещё раз пропустить по одной перед вылетом. Его семейство уже стояло в очереди на регистрацию, поэтому времени было прямо-таки в обрез.

– Кто тебе это сказал, – возмутился мой заокеанский друг, – мы что, по-твоему, не люди, что ли?

Я пожал плечами:

– Когда живёшь в сплошном дерьме, то почему-то ваша действительность кажется настоящим раем, где единственная проблема – не нажрать жопу, чтобы в самолёт два билета на одно место не покупать.

Зелёнкин добродушно расхохотался, выпил виски из гранёного стакана и ответил, закусывая булочкой с котлетой в салатном листе:

– Мы так живём, потому что всему миру должны, а расплачиваемся бумажками, которые сами же и печатаем по мере надобности. Своего рода финансовая пирамида планетарного масштаба.

– А у кого воруете? – стал уточнять я. – Деньги-то огромные!

– У всех, – лаконично сказал Петька, – в том числе и у самих себя, но это на уровне Белого дома, счёт на триллионы долларов идёт, ты прав, огромные деньги.

– Но как-то же списываются, – удивился я такому масштабу, – интересно, за счёт чего?

– Кризисы, войны, – стал объяснять друг, – ну если уж совсем прижмёт, президента можем грохнуть или теракт организовать. Такой, чтобы человечество содрогнулось, и про деньги уже неприлично станет вспоминать. Подумаешь, пять – десять триллионов! Что такое деньги по сравнению с тысячами невинных жертв? Тьфу! Раньше СССР выручал, сейчас другой расклад – страны третьего мира. Оттуда теперь угроза. Не удивлюсь, если скоро, в двадцать первом веке, мы увидим по телику, как арабские террористы взорвут вместе с людьми какой-нибудь американский символ, мечту американскую. И концы в воду, и повод появится войска ввести в тот же Афганистан, например, или, скажем, в Ирак или в Иран… В Афганистане мировое производство наркотиков, в Ираке – нефть. Вот тебе и деньги списаны, и контроль над стратегическим сырьём.

Увидев на моём лице замешательство, Петька опять рассмеялся и попытался успокоить моё расшалившееся воображение:

– Ты за Америку не переживай, не пропадёт Америка, можешь смело будущие доходы в баксы инвестировать. Пока станок печатный у нас работает, их на всех хватит, не то, что ваши ваучеры. Ты, кстати, куда свой вложил?

– Чубайсу в карман, – отмахнулся я, – хотя надо было бы всем народом вложить их ему в другое место. Облапошили людей с приватизацией и жируют теперь, п***расы, хрюкают среди бабок, как свиньи рылами в пивном сусле.

На регистрацию Петька всё-таки опоздал, пришлось в срочном порядке дать, кому надо в администрации аэропорта, несколько сотенных зелёного цвета, и американского гражданина Питера Грина посадили на готовый взлететь борт безо всякой регистрации, да ещё и с почётом, как сенатора.

Огромный боинг покачал на прощание крыльями и вскоре превратился в крохотную мушку на синем российском небе. Потом и она исчезла, и лишь рыхлая белая полоса какое-то время напоминала об улетевшем в США моём однополчанине Петьке Зелёнкине.

29

Сразу за трамвайной остановкой возле разномастных ларьков я увидел Ингу. Она стояла и в свете ярких фонарей ела мороженое.

Обыкновенное эскимо в золотистой обёртке.

– Ни фига себе экипаж! – воскликнула Инга восхищённо и облизала испачканные мороженым губы. – Я тоже так хочу.

От длительной и непривычной тряски тело моё затекло, я с трудом расцепил пальцы и чуть не свалился с широкой кобыльей спины.

– Вы задними ногами крепче за бока держитесь, – Настя заметила мою неуклюжесть и сразу решила прийти на помощь, – а то кувырнётесь вниз, и вместо Казахстана придётся нам с вами в больницу ехать.

– Билет как бы у меня, а сдачу Димон в стекляшке просаживает, – Инга уже доела эскимо и теперь тоже принимала активное участие в процедуре возвращения моего бренного тела на грешную землю, – держись хотя бы одной рукой за седло, а другой ногой старайся в стремя попасть. Вот, видишь, получается, а сейчас опирайся как бы на моё плечо.

Несмотря на старания девушек, я всё же грохнулся в снег, но без последствий, разве что шапка с дублёнкой стали белыми. Отряхиваясь, я постарался прояснить обстановку.

– Там сдачи-то около двух штук, а ему напиться и пару сотен хватит.

– Так ведь он не один, – с возмущением докладывала Инга, – каких-то девок подцепил, пока я за билетом стояла, а потом как бы выманил у меня сдачу, сказал, что ты велел, чтобы деньги у него как бы под контролем были, и забурился с девками и твоими бабками вон в ту стекляшку.

Девушка указала куда-то в темноту, потом Настя привязала наш транспорт к фонарному столбу, и мы всей компанией двинулись разыскивать блудного Димона. Долго искать не пришлось, и нашему взору предстала незабываемая картина: уставленный выпивкой и заваленный надкусанными пирожками стол, в центре стола два литровых тетрапакета из-под сока «Джи сэвен», Димон в расстёгнутой куртке, по обе стороны от него две юные особы в одинаковых потёртых джинсиках, а вокруг накурено и музыка из динамиков долбит по ушам.

– Кыш отсюда! – прикрикнула на девчонок Инга и тут же заняла одно из поспешно освободившихся мест.

– За бабло отчитаться хоть щас могу, – поддатый Димон развязно начал выставлять костяшки пальцев, а сами пальцы неровно жались к его узкой ладони, – на косарь бухалова и жратвы взяли, вон сколько ещё осталось, целое болото; дурочкам на электричку по две сотни дал, им далеко ехать, студентки потому что; кента случайно встретил, а я ему ещё с того года три сотни должен был, – ну вот и все бабки…

– Так две штуки было, – ухмыльнулся я, машинально складывая озвученные Димоном суммы, – остальное куда дел? Триста рэ?

– Остальное? – вор на мгновение задумался, затем сник и с виноватым видом признался, вздыхая. – Остальное растранжирил, но учти, Егор, это в последний раз.

– Достал ты меня, – сказал я, – через шесть часов поезд, а вещи в гостинице остались.

– Тогда самое время за отъезд выпить, – встрепенулся Димон, – и потом я за вещами смотаюсь. Туда-сюда и все дела!

– Нет уж, – не согласился я, – пусть Инга смотается с Настей, а мы с тобой отдыхать в VIP-зале будем, а за отъезд пить рано, давайте за знакомство. Это Настя из зоопарка, я с ней приехал верхом на Удаче, это Инга, ну Димона все знают, даже менты, так что с Новым годом, друзья, с новым счастьем!

VIP-зал тем и отличается от обычного проходного двора, что, удобно разместившись на мягких диванах и креслах, можно заказать в баре к чему душа лежит, а перед тобой столик накрытый, телевизор над стойкой и публика, естественно, без материальных проблем, сплошь люди хорошо одетые и при бабках, поскольку пребывание в таких комфортных местах стоит недёшево. Раньше, в коммунистическом веке, подобные привилегии могли получить только слуги народа, а сейчас – без разницы, плати и отдыхай.

– Ты отсюда нос не высовывай, – инструктировал я вора, подвигая к нему наполненную рюмку, – захомутают мигом, и миллениум не спасёт.

– Менты такой народ, что хоть куда сунутся, могут и здесь накрыть, – деловито опасался тот, не забывая закусывать дорогими бутербродами и успокаивать меня клятвенными заверениями, – а насчёт сдачи растранжиренной не переживай, я тебе эти триста рэ махом отработаю. Хочешь, лягу между рельс, а по мне поезд пройдёт?

– Зачем? – недоумевал я. – У тебя точно с головой сурово: то тебе с крыши прыгать надо, то под вагоны ложиться… Бывает, что и у меня не всё в порядке, но не до такой же, чёрт побери, степени!

Высокий бородатый мужик, похожий на геолога, в растянутом свитере крупной вязки и в старых джинсах цвета индиго, подошёл к нашему столику, держа в крупных коричневых кулаках по бутылке водки.

– Ребята, если позволите, хотел бы с вами посидеть.

– У нас водяры своей вон сколько, – Димон гордо и важно кивнул на заставленный столик, – а из хавчика одна сухомятка.

Он демонстративно откусил бутерброд с красной икрой и стал медленно жевать. Бородач поставил водку на стол, ушёл за колонну и вернулся оттуда с вещмешком, который тут же водрузил посередине стола.

– Братва собрала на дорожку, – он развязал верх и стал горстями выгребать из мешка замороженую клюкву, высыпая подёрнутые инеем ягоды в пустую тарелку, – на лесоповале её хоть жопой ешь, а тут, в тепле, первейшая закусь.

– Будем знакомы, – сказал я, – это Димон, человек творческий, но невезучий из-за своей глупости, а меня Егором зовут.

– Саня, – коротко представился гость и залпом выпил полный стакан водки, после чего кинул в рот пригоршню клюквы, поморщился слегка и добавил: – Бас-гитара в «Машине времени»; с гитарой спал, гремели на весь Союз, а потом дали десятку – и на лесоповал… Сегодня утром откинулся, а завтра рассчитываю уже в Москве быть.

– Тогда наливай ещё по одной, – заволновался Димон, – расскажешь, как правильным пацанам на зоне сидится.

– Таким творческим, как ты, – Саня с выразительной усмешкой взглянул на бегающие глаза Димона, – которые по вольной привычке в соседских тумбочках начинают крысятничать, отдельный стол накрывают с коцаной посудой, а могут и вообще в конверт упаковать.

– На лесоповал баба отправила? – спросил я Саню, чтобы он перестал запугивать Димона. – Это я к тому, что в ансамблях вроде бы гопников не держат и своих музыкантов просто так ментам не сливают, а если уж Макаревич прогнулся под изменчивый мир и слил тебя, видать, серьёзное что-то, раз на десять лет из коллектива в осадок выпал.

– Я же не спрашиваю, почему у тебя в Новый год рука сломана, – гитарист криво усмехнулся и разлил водку по стаканам, – но, в принципе, ты прав, не каждый может измену простить, шерше ля фам, как говорят французы, ищите женщину.

– Ты прости за бесцеремонность, – стал извиняться я, – мы тут пьяные все, никак от миллениума отойти не можем, если задел за больное, извини, не обижайся.

– Да, ладно, чего там, – отмахнулся Саня, – я сам такой же. Давно пьёшь?

– С тех пор, как растяжка сработала, – я повернулся к нему левым боком и задрал пиджак с водолазкой, – видишь? Осколков шестнадцать штук, минус почка.

– Хреновая арифметика, – музыкант спрятал губы в бороду, – шрам на королевскую печать похож, а с одной почкой опасно канку хлебать.

– Бывает, ещё больше пьют, чем с двумя, – вспомнил я мудрое наставление прапорщика Солодухи, – главное, самопал не употреблять.

В это время Димон решил опять привлечь к себе внимание.

– Я тут разбанковал в ёмкости, – он с пьяной развязностью придвинул к Сане полный стакан, – предлагаю за Егора в том смысле, что у него вчера тоже бабу замочили, а рукой в гипсе он мне проклятую жизнь спас.

– Я тоже бью только два раза, – Саня выдохнул и с бульканьем вылил содержимое в свои геологические волосяные джунгли, после чего сощурился, положил на бутерброд щепотку рубиновых ягод и отправил эксклюзив вслед за водкой.

– Как это? – заинтересовался вор.

– Обыкновенно, – объяснил Саня, вытирая усы, – сначала по лбу, потом по крышке гроба! Пойду гитару принесу.

Достав инструмент из видавшего виды брезентового чехла, музыкант сначала бережно подержал гитару на весу, любовно, как женщину, погладил её округлые бока, потом склонил голову и стал внимательно вслушиваться в каждый звук, который издавали чуткие струны от лёгкого прикосновения к ним.

Закончив ритуальные манипуляции, Саня устроился на диване поудобней, узловатыми пальцами с жёлтыми обломанными ногтями пробежал профессионально по чёрному обшарпанному грифу и объявил нарочито громко и с пафосом:

– «Облака»!

Потом добавил чуть тише, словно смущаясь:

– Создал, когда катушка на размотке была. На воле исполняется впервые.

Скучающая публика никак не отреагировала на его конферанс, продолжая кто лениво дремать, вытянув перед собой ноги, кто жевать, кто разглядывать за окном вокзальную суету или просто смотреть в экран телевизора, где мелькали известные личности.

Однако хрипловатый прокуренный голос певца заставил всех повернуть головы в нашу сторону, а барменша даже убавила в телевизоре звук.

 
Время крутит свои колёсики,
И кончается даже срок.
По таёжной кедровой просеке
Я шагаю, не чуя ног.
 
 
Облака, облака —
Белоснежное чудо по` небу,
И улыбка ярка`
От сияния фикс рандолевых.[1]1
  Стихи автора.


[Закрыть]
 

Горка ярко-красной клюквы, подтаивая сверху, истекала алым соком на белом фарфоре неглубокой тарелки, и казалось, что это не сок вовсе, а чья-то свежая кровь сверкала и искрилась под яркими лампами. Зрелище невольно завораживало, притягивало взгляд…

Неожиданно для себя я обнаружил, что небольшой зал с прекрасной акустикой погрузился в тишину, нарушать которую люди позволили только хрипловатому прокуренному голосу.

 
Десять лет я себя обламывал —
Чифирил у костра и спал.
А сегодня родился заново,
Покидая лесоповал.
 
 
Облака, облака —
Белоснежное чудо по небу,
И улыбка ярка
От сияния фикс рандолевых.
 
 
Я сегодня родился заново —
К чёрту лагерную тоску.
Хоть в Рязань могу, хоть в Иваново,
Захочу – и махну в Москву!
 
 
Облака, облака —
Белоснежное чудо по небу,
И улыбка ярка
От сияния фикс рандолевых.
 
 
У меня теперь всё разрулится,
У меня теперь горя нет.
Эта просека, словно улица,
И по ней мне зелёный свет.
 
 
Облака, облака —
Белоснежное чудо по небу,
И улыбка ярка
От сияния фикс рандолевых.[2]2
  Стихи автор.а


[Закрыть]
 

Несколько мгновений после окончания песни тишина ещё царствовала под сводами, густея и набухая, словно впитывая в себя накопившиеся человеческие чувства; вот она стала вполне осязаемой – и вдруг взорвалась оглушительными аплодисментами!

Артист встал с дивана и, не выпуская гитару из рук, раскланялся во все стороны. Глаза его возбуждённо блестели.

– Видал? – Саня со скрытой гордостью провёл рукой по бороде. – Теперь будем дела делать! Хватит уже лес пилить.

Что-то заставило меня оглянуться, и я увидел, как створки массивных дверей распахнулись и в зал вошла Ксения. Она сразу направилась к нашей компании, на ходу стягивая перчатки.

– Я на крыльях к нему лечу, опоздать боюсь, а он здесь кутит напропалую, – её шутливый тон сбил с толку музыканта, который в недоумении уставился на девушку, а она присела с краю, красиво сжав колени, обтянутые плотными дорогими колготками, сняла белую вязаную шапочку и широко улыбнулась, – всё те же лица и маэстро в придачу!

Саня прислонил гитару к колонне, взял Ксению за руку и галантно поцеловал тыльную сторону её ладошки.

– Как зовут королеву? – пробормотал он.

– Ксения, – ответил я за девушку, – а это Саня, из «Машины времени», видишь, сколько клюквы нам презентовал на закуску! Тебя ждали.

– А Инга где? – спросила «королева», двумя пальчиками принимая от Сани аппетитный бутербродик.

– Ща, вещи Егора привезёт, – Димон подобострастно протянул девушке полный стопарик водки, – держи штрафную за миллениум, за отъезд и за знакомство!

– Три в одном не пойдёт, – запротестовал музыкант, – будем пить как положено!

Ксения подняла стопку, затем наклонилась ко мне, прикоснувшись прохладными с мороза губами к уху, и шепнула: «Я люблю тебя», а вслух громко объявила:

– С Новым годом!

30

– Ты чего тут пургу гнал? – выпив, Саня строго посмотрел на Димона, затем, с умилением, на Ксению. – Такую живую и симпатичную чуть не похоронил!

На розовом от алкоголя и уличного январского холода лице девушки отразилось искреннее недоумение.

– Я не её имел в виду, – стал оправдываться вор, – тут Санта-Барбара, типа в мыльном сериале. Пусть Егор сам разбирается, без протокола.