Текст книги "Бетховен. Биографический этюд"

Если представится возможность симфонию гравировать раньше, чем я мог надеяться, тогда можете ее иметь скорее. Ответьте поскорее, чтобы не задерживать меня, во всяком случае, будьте уверены, что я предпочитаю всегда вашу фирму всем остальным и впредь предпочитать буду.

С почтением ваш покорный слуга Л. в. Бтхвн.

Вена, 18 ноября 1806 г.

Некоторые из тех же рукописей автор в письме, составленном на французском языке одним из приятелей, предложил Томсону, издателю в далекой Великобритании, щедростью которой Бетховен не раз пользовался.

К Георгу Томсону в Эдинбурге.

1-го октября 1806 г.

Милостивый государь!

Маленькая поездка, которую я совершил в Силезию, причина тому, что я до сих пор откладывал ответ на ваше письмо от 1 июля. Наконец я возвратился в Вену и спешу вам сообщить свои соображения и решение относительно вашего предложения. При этом буду откровенен и точен, что вообще предпочитаю в делах, и чем предотвращаются жалобы с одной и другой стороны. Итак, милостивый государь, ниже излагаю вам свои объяснения.

1. В общем, я не прочь согласиться на ваши предложения.

2. Постараюсь сделать композиции легкими и приятными, насколько могу и насколько это можно соединить с той высотою и оригинальностью стиля, которые, по вашему собственному выражению, характеризуют мои произведения с выгодной стороны, и от коих я никогда не отступаю.

3. Я не могу решиться писать для флейты, так как этот инструмент слишком ограничен и несовершенен.

4. Чтобы издаваемым вами композициям придать более разнообразия и чтобы для себя оставить более широкое поле действия – в тех случаях, где они должны быть легкими и где это условие меня постоянно стесняло бы, обещаю вам только три трио для скрипки, альта и виолончели; также 3 квинтета для 2 скрипок, 2 альтов и одной виолончели. Вместо остальных трех трио и трех квинтетов пришлю вам три квартета и, наконец, две сонаты для фортепиано с сопровождением и один квинтет для двух скрипок и флейты. Одним словом, я вас просил бы в отношении затребованных вами композиций второго выпуска вполне довериться моему вкусу и моей исправности; уверяю вас, что останетесь вполне довольны. Если вам, наконец, эта замена ни в коем случае не желательна, то я не хочу упрямо настаивать на ней.

5. Мне будет приятно, если второй выпуск моих композиций выйдет в свет через шесть месяцев после первого.

6. Мне нужно точное объяснение выражения, которое я нашел в вашем письме, чтобы ни один экземпляр моих произведений не был бы ввезен в Великобританию; потому что, согласитесь, если эти композиции должны быть изданы в Германии и даже во Франции, то каким образом мог бы я помешать ввозу их в ваши страны.

7. Наконец, что касается гонорара, то я ожидаю, что вы мне предложите 100 фунтов стерлингов или 200 венских дукатов золотом, но не в венских банковых билетах, каковые при настоящих обстоятельствах слишком много теряют, и сумма эта в билетах так же мало соответствует произведению, которое я вам пришлю, как и гонорару, который я вообще получаю за все свои остальные композиции. А гонорар в 200 дукатов золотом не был бы чрезмерной платой за выполнение всех ваших требований.

Наконец, лучше всего было бы платежи установить так, чтобы к тому времени, когда я вам вышлю первую и вторую серии произведений, мне каждый раз высылали бы почтой вексель в сто дукатов золотом на какой-нибудь торговый дом в Гамбурге, или, если вы поручите кому-нибудь в Вене каждый раз выдавать мне такой вексель при получении от меня первой и второй серии.

Вместе с тем сообщайте мне день выхода каждого выпуска, чтобы я мог обязать издателей, которые выпустят те же произведения в Германии и во Франции, сообразоваться с этим сроком.

Надеюсь, найдете мои объяснения основательными и устанавливающими наше соглашение. В таком случае было бы хорошо заключить формальный контракт, каковой будьте добры приготовить in duplo, причем я возвращу вам один экземпляр, подписанный мною.

Ожидаю только вашего ответа, чтобы приступить к работе, с отменным почтением,

милостивый государь, ваш преданный слуга Луй ван Бетховен.

Р. S. С удовольствием исполню ваше желание и снабжу мелкие шотландские песни гармоническим сопровождением; ожидаю в этом отношении более определенного предложения, так как мне известно, что господину Гайдну платили за каждую песнь фунт стерлингов.

Вероятно, с целью заработка написаны Бетховеном в конце 1806 года 32 вариации (сер. 17 № 20) для фортепиано, подобных которым композитор издал немало, сознавая, в то же время, что это плоды работы заурядной, вынужденной, лишенной выдающихся художественных красот. Посетив, спустя несколько лет, приятеля, фортепианного фабриканта Штрейхера, Бетховен заметил, что его дочь бьется над какой-то знакомой ему пьесой

– Что это за вздор? – спросил он девицу.

– Ваши 32 вариации, – ответила смущенная пианистка.

– Мои?.. Это моя пошлая пачкотня!.. О, Бетховен, каким ослом ты проявил себя!

Таким эпитетом, вероятно, не раз величал бы себя гениальный симфонист, если бы полностью осуществились его оперные вожделения.

В конце 1806 года барон Браун принужден был сложить с себя звание директора королевских театров, и управление последними было поручено комитету, в состав которого вошли князья Лобкович, Эстергази и Шварценберг, покровители Бетховена. Это обстоятельство вновь возбудило в последнем мечты о возобновлении «Фиделио»; он уже рисовал в воображении своем полный зал зрителей, шумный успех, огромные сборы; фантазия подсказывала ему возможность получить звание придворного оперного композитора, писать постоянно драматическую музыку, иметь обеспеченное положение, достаточный оклад жалованья, бесплатную квартиру и т. п. Неотвязчивая мысль об осуществлении этого намерения привела композитора к составлению прошения, поданного в дирекцию театров, где он предлагает ежегодно сочинять для театра что-либо, даже Gelegenheitsstuck или piece d’occasion, шаблонное произведение, обыкновенно небольшое по размерам, написанное по случаю чествования какого-нибудь события.

В дирекцию придворных театров.

Нижеподписавшийся смеет льстить себя надеждою, что в продолжение своего пребывания в Вене успел приобрести благосклонность и расположение как со стороны высшего дворянства, так и остальной публики, а также встречал постоянно лестный прием своим произведениям здесь и заграницей.

При всем этом приходилось бороться с различного рода препятствиями, и до сих пор не посчастливилось ему создать себе здесь положение, которое соответствовало бы его желанию посвятить себя исключительно искусству, развить свои способности в еще более высокой степени совершенства, что должно составлять цель всякого истинного художника, и обеспечить себя для независимой жизни в будущем определенным доходом, каковой до сих пор был только случайным. Так как нижеподписавшимся издавна руководили вообще стремления не только к добыванию хлеба насущного, сколько влечение к искусству, развитие благородства в стиле, полет своего гения к высшим идеалам, к совершенству, то поэтому нередко приходилось ему приносить выгодное и прибыльное в жертву музе. Тем не менее произведения его стяжали ему таким путем в отдаленных государствах славу, которая обеспечила ему благосклонный прием во многих известных странах и положение, соответственное его талантам и познаниям.

Несмотря на это, нижеподписавшийся не может скрыть, что проведенный им здесь ряд лет, расположение и поощрение, оказанные ему со стороны всех слоев общества, желание вполне осуществить надежды, которые ему посчастливилось пока только возбудить, и, да позволено будет ему заявить, патриотическое чувство немца, делают для него дальнейшее пребывание здесь более желательным и более удобным, чем где-либо в ином месте.

Поэтому, прежде чем решиться оставить настоящее, дорогое ему местопребывание, и принять приглашение, которое его светлость, владетельный князь Лобкович, милостиво сделал ему, нижеподписавшийся вынужден высказать желание, дабы почтенная театральная дирекция благоволила ангажировать его на службу в подведомственных ей театрах на подходящих условиях и предоставила бы должность, приличествующую его положению и соответствующую его намерениям относительно развития своих способностей. Так как таковы желания нижеподписавшегося, то последний, вместе с готовностью принять должность, позволяет себе почтительно предложить уважаемой дирекции благосклонно принять следующие условия:

1) он принимает обязательство ежегодно сочинять не менее одной большой оперы, либретто коей он выбирает совместно с почтенной дирекцией. За это он требует себе определенное годовое жалованье в 2400 гульденов и в пользу свою полный сбор с третьего представления каждой подобной оперы;

2) он обязуется безвозмездно доставлять, по требованию почтенной дирекции, ежегодно небольшую оперетту или дивертисмент, либо хоры, или же какие-нибудь пьесы на случай, хотя надеется, что почтенная дирекция, во всяком случае, дозволит ему за подобную добавочную работу устраивать ежегодно один бенефисный концерт в одном из театров.

Если принять в соображение, сколько требуется труда и времени для сочинения оперы, совершенно исключающей всякое постороннее умственное занятие; если затем иметь в виду, что в других городах автор и его семейство пользуются правом на известную часть дохода с каждого представления, что одно удачное представление разом может осчастливить автора; если принять в соображение невыгодный денежный курс и высокие цены на все предметы первой потребности, с чем должен считаться здешний музыкант, которому, впрочем, открыт путь за границу, то вышеозначенные условия, наверное, не покажутся преувеличенными или неумеренными.

Во всяком же случае, будет ли настоящее предложение принято почтенной дирекцией или нет, нижеподписавшийся присовокупляет еще просьбу: предоставить ему на один день одно из театральных зданий для устройства концерта, ибо, на случай принятия его предложения, нижеподписавшемуся необходимо было бы немедленно посвятить свой досуг и силы сочинению оперы, и он не имел бы возможности работать для побочных доходов. В случае же непринятия настоящего предложения, нижеподписавшийся считал бы дозволение устроить концерт, разрешенный ему еще в прошлом году, но вследствие различных препятствий не состоявшийся, последним доказательством высокого благоволения и просил бы в первом случае назначить ему день Благовещения, а во втором – какой-нибудь день на предстоящих Рождественских праздниках.

Людвиг ван Бетховен ш. р.

Вена, 1807 года.

Быть может, провал «Фиделио» послужил поводом для членов дирекции отклонить предложение знаменитого композитора; или их смущала все более возраставшая его глухота; или члены дирекции, вроде графа Пальфи, недолюбливавшего Бетховена, повлияли на участь прошения. Во всяком случае, его не удостоили даже ответом, хотя предложение композитора было не окончательное, он готов был уменьшить свои требования, что видно из записки к неизвестному лицу, вероятно, поэту или либреттисту, Коллину или Трейчке, принимавшему участие в осуществлении его проекта; в этой же записке говорится, между прочим, о воспалении пальца, от чего Бетховен сильно страдал в это время и едва не лишился его.

Милостивый государь, господин собрат, я согласен на это, если только удастся получить письменное ручательство в уплате 2000 фл. за оперу. Охотно отказываюсь от права пользования театром один раз в течение года, хотя заранее убежден, что такие дни будут даны также в этом году только недостойным; что же касается концертного зала, то я подумаю.

Милостивый государь, собрат мой, прощайте! Отправьтесь в ваши светлейшие, королевские, поэтические страны; я же не менее позабочусь о своих музыкальных. Колики уже проходят, но мой бедный палец должен был пережить вчера сильную операцию ногтя. Вчера, как я вам писал, он выглядел ужасно, а сегодня совершенно ослабел от боли.

NB. Сегодня я не могу еще выходить, но надеюсь быть завтра в Г.

Чтобы развлечься и удалиться хоть временно от места, где все напоминало о печальной участи оперы, Бетховен, несмотря на свой тощий кошелек, собирается в поездку по Венгрии и Силезии, где намеревается погостить в имениях своих венских покровителей. Его брат Иоганн незадолго перед тем поселился в Линце, открыл там аптеку и положил основание впоследствии изрядному достатку; к нему-то обратился композитор за помощью и занял необходимую для путешествия сумму.

«Бетховен, – писал Стефан Брейнинг, – находится теперь во владениях графа Лихновского, где намерен остаться до конца этого октября. Его положение довольно шаткое, потому что оперу его, вследствие интриг, ставили очень редко, и она ему не дала почти ничего. Настроение духа его вообще меланхоличное, но, судя по письмам его, пребывание в деревне не имело того благотворного влияния, о котором он мечтал».

Раздражительность его вызвала преждевременный выезд из имения Лихновского. Однажды вечером хозяева и гости, состоявшие большей частью из офицеров победоносной французской армии, стали упрашивать Бетховена сыграть что-нибудь, но упрямый артист, не способный неволить свою музу и далеко не склонный услаждать слух врагов своего отечества, нашедших радушный прием в замке австрийского владетельного князя, решительно отклонял все просьбы; тогда хозяин, изощрявшийся в стремлении faire bonne mine au mauvais jeu, заметил ему, шутя, что в своем владении он пользуется значительными правами и может заключить в тюрьму непокорного виртуоза. Бетховен, возмущенный такой угрозой, в ту же ночь отправился в ближайший город Троппау, взял там почтовых лошадей и через день уже был в Вене.

Ливень сопровождал беглеца и промочил не только его, но даже рукопись, оконченную им в деревне и уложенную в дорожный сундучок; это была соната ор. 57, обширная по размеру и величественная по стилю, что не помешало издателю прицепить к ней кличку Appassionata, сохранившуюся поныне.

О первой части этого произведения Бисмарк, вообще страстно любивший сонаты Бетховена, сказал: «Если бы я чаще слушал эту музыку, то был бы гораздо мужественнее». Относительно происхождения финала этой сонаты Рис рассказывает:

«Скитание зимою по улицам Вены, по крепостным валам и пригородам, а летом по лесам и долам было страстью Бетховена; в жаркий полдень он шагал по тропинкам на склоне Каленберга, скидывал с себя сюртук, потом жилет и, привязав их к палке, нес на плече до ближайшего леса, где ложился в тени деревьев, предаваясь мечтам и вдохновению. Однажды, – продолжает Рис, – я гулял с ним (вероятно, в 1804 году) долго и только поздно вечером, поблуждав по полям, возвратились мы в Деблинг; он все время что-то мурлыкал, а я, конечно, молча следовал за ним. Войдя к себе, он направился к фортепиано, и целый час подбирал что-то. Взор его все становился радостнее, пламя вдохновения вспыхивало в нем; обратившись ко мне, он сказал:

– Сегодня я не могу дать вам урока, мне надо работать, я нашел финал сонаты».

Это был финал сонаты F-moll ор. 57.

Еще не успела рукопись обсохнуть, как композитор понес ее к известной пианистке того времени, Марии Биго, с просьбой сыграть сонату. Имя этой артистки стоит в ряду красавиц, которыми Бетховен увлекался, а потому нелишним считаем сказать о ней здесь несколько слов.

Мария Кине родилась в Кольмаре, 3 марта 1786 года; в восемнадцатилетнем возрасте она вышла за Биго, библиотекаря графа Разумовского, в двадцать лет уже славилась своей виртуозностью, в 1809 году переселилась в Париж, где умерла 16 сентября 1820 года. Старик Гайдн, впервые услышав ее, был вне себя от восторга.

– Дочь моя, – воскликнул он, – вы играли не мое сочинение; это ваша музыка! При этом он сделал надпись на нотах исполненной пьесы: «20 февраля 1805 года Иосиф Гайдн был счастлив». В другой раз, играя одну из сонат Бетховена, она вызвала аналогичное восклицание автора, менее галантного и менее щедрого на похвалу.

– Я совершенно не думал придавать этой пьесе того характера, который вы подчеркнули; хотя это не мое, но, пожалуй, еще лучше.

Восхищение артисткой не замедлило перейти в увлечение красавицей, затем последовали странные выходки композитора, не всегда скрывавшего свои сердечные волнения; пошли сплетни, вызвавшие разлад среди приятелей. Сохранившиеся письма Бетховена к мужу и жене Биго (1808 г.) достаточно рисуют их взаимные отношения.

Мой милый, добрый Биго!

Я хотел вчера прийти к вам, чтобы исполнить свой долг, но мне помешали. Так как, может быть, сегодня также я не буду в состоянии прийти, то обращаюсь письменно. Прошу вас поблагодарить г-жу Моро за то удовольствие, которое она доставила мне. Впрочем, помимо ее старания, я провел бы вечер с вами приятно. Прощайте и не целуйте вашу жену слишком часто

весь ваш Бетховен.

Господину Биго.

Лишь только возвратился я домой, как получил от моего издателя это письмо, полное упреков относительно задержки концерта – пришлите, пожалуйста, фортепианную партию его – вскоре все получите обратно. Как мне было жаль сегодня, что не мог идти с вами, но необходимо было переговорить с князем Лихновским. Я знаю, вы не поверите, что я пожертвовал бы князем ради вас и милейшего для меня общества ваших, нет, не правда ли, вы этого не сделали бы. Я опять забыл, в котором часу придут к вам завтра З. и К., напомните мне еще раз.

Целуйте чаще вашу жену – не могу упрекать вас за это – передайте поклон упряменькой Каролине и скажите, что завтра опять приду, чтобы слушать ее игру.

Г-же Марии Биго, урожд. Кине.

Многоуважаемая и любезная моя Мария!

Погода так хороша; а кто знает, будет ли так завтра? Предлагаю вам поэтому прогулку в экипаже, для чего зайду за вами сегодня около 12 часов. Так как Биго, вероятно, уже нет дома, то мы не можем, конечно, взять его с собой; но он сам не захотел бы, чтобы из-за этого мы отказались от прогулки. Теперь лучшее время до полудня; почему не воспользоваться минутами, так быстро исчезающими. Просвещенная и образованная Мария не способна отказать мне в величайшем удовольствии, из боязни каких-либо сплетен. О, какие бы причины вы не привели, не приняв моего предложения, я все припишу только недостатку доверия по отношению к моей личности; и никогда не поверю, что вы относитесь ко мне вполне дружественно. Закутайте Каролину в пеленки с головы до ног, чтобы с нею не случилось чего. Ответьте мне, милая моя М., можете ли вы, я не спрашиваю, хотите ли, потому что последнее не может быть в мою пользу, итак, напишите только в двух словах: да или нет. Прощайте и постарайтесь, чтобы я удостоился удовлетворить свой эгоизм, наслаждаясь красотами чудной природы в обществе двух лиц, в которых принимаю столь близкое участие.

Ваш друг и почитатель Л. в. Бетховен.

Супругам Биго.

Дорогая Мария, дорогой Биго.

Одно лишь глубочайшее сожаление испытал я, узнав, что самые чистые, невинные чувства часто могут быть непонятны. Вы принимали меня так радушно, что я мог себе объяснить это только тем, что вы дарите меня своей дружбой. Вы должны были бы считать меня очень тщеславным и мелочным, если бы предположили, что внимание такой превосходной личности, как вы, могло бы навести меня на мысль, будто я завоевал ее расположение. Во всяком случае, один из главных моих принципов – не быть в иных отношениях с чужими женами, как только в дружественных; я не хотел бы, ради подобных обстоятельств, наполнить свою душу сомнениями по отношению к той, которая, быть может, разделит когда-нибудь со мною судьбу, и осквернить столь прекрасную, непорочную жизнь. Может быть, иногда я шутил с Биго недостаточно прилично; но ведь я вам сказал сам, что бываю иногда очень невежлив. Со всеми моими друзьями я бываю совершенно прост и ненавижу малейшую принужденность. Биго же я причисляю к своим друзьям. Если он находит во мне что-нибудь возмутительное, то дружба требует того, чтобы вы или он сказали мне об этом. И я постараюсь впредь не огорчать его. Но возможно ли, чтобы добрая Мария так зло относилась к моим поступкам.

Что же касается моего приглашения проехаться с вами и Каролиной, то после того как днем раньше, Биго воспротивился вашей поездке со мной, с моей стороны было естественно думать, что вы оба находите это неприличным и предосудительным. И если я вам писал, то хотел дать понять, что не нахожу в этом ничего, настаивая на том, чтобы вы мне не отказали, я хотел только побудить вас воспользоваться прекрасным, чудным днем. При этом я больше думал о вашем удовольствии и об удовольствии Каролины, чем о своем, полагая, что таким путем т. е. если скажу, что буду обижен вашим недоверием или отказом, почти заставлю вас исполнить мою просьбу. Вам следовало бы, право, подумать о том, как вознаградить меня за то, что испортили мне этот чудный день, как в отношении моего настроения, так и в отношении прелестной погоды. Ваше теперешнее мнение обо мне показывает, что я был прав, когда говорил, что вы меня не понимаете, и что я даже не думал о том, что вы в этом случае представляли себе. А когда я сказал, что ничего плохого не могло бы быть, если бы я пришел к вам, то ведь это была скорее шутка с целью показать вам, как меня все тянет к вам, и что во мне нет большего желания, как жить всегда близ вас; и это – правда. Предположим даже, что во всем этом был умысел, но ведь в самой идеальной дружбе часто может иметь место тайна; даже в этом случае вы не должны были так толковать тайну друга, потому только, что ее нельзя было отгадать сразу.

Милый Виго, милая Мария! вы никогда, никогда не можете найти во мне отсутствия благородства. С детства уже научился я любить добродетель и все прекрасное и высокое. Вы причинили моему сердцу много страданий. Пусть же все это послужит только к тому, чтобы упрочить нашу дружбу. Мне, право, сегодня скверно и трудно повидать вас. Со вчерашнего дня, после квартетов, мне все кажется, что я причинил вам неприятность; этою ночью я пошел в Редут, чтобы рассеяться, но напрасно: всюду преследовали меня образы всех вас и твердили мне о том, что вы так добры и страдаете из-за меня. С негодованием поспешил я оттуда. Напишите мне несколько строк.

Ваш истинный друг Бетховен обнимает вас всех.

Библиотекарю Биго.

Любезный Биго!

Уже несколько дней меня мучит лихорадка и в ту минуту, как я хотел зайти к вам, у меня начался сильнейший приступ и лежу теперь в постели – последствия простуды – в тепле мои силы восстановятся и потому, надеюсь, завтра будет уже лучше, вот причина моего ухода.

Всего лучшего вашим от вашего

вполне преданного вам Л. в. Бетховена.

Так как не могу представить вам cahiers моей премудрости, моей начитанности и т. п., то посылаю вам кое-какие cahiers моей фантазии. Вчера вечером хотел пойти к вам, но вовремя вспомнил, что по субботам вы не бываете дома, я вполне понимаю, что должен бывать у вас или очень часто, или вовсе нет, не знаю на что решиться, но почти уверен, что надо выбрать последнее, потому что этим раз навсегда избегну обязанности бывать у вас

весь ваш Бетховен.

Когда композитор возвратился в Вену из имения Лихновского, то отношения между ним и семьею Биго были еще дружественные. Все еще мокрую рукопись сонаты ор. 57 автор поспешил отнести к талантливой пианистке, которая с листа безошибочно сыграла всю пьесу, за что получила в подарок от автора один из первых печатных экземпляров.

В том же году написано другое выдающееся произведение – увертюра «Кориолан», также проникнутое величественностью и мощью.

«Это – сравнительно мало популярная пьеса великого поэта-музыканта и безусловно одно из замечательнейших произведений его, – говорит Р. Вагнер. – В хорошем исполнении она может произвести глубокое впечатление на слушателя, знакомого с содержанием ее». Этой симфонической поэмой (ор. 62), написанной в одну ночь под впечатлением трагедии драматурга и либреттиста Коллина, композитор, быть может, имел намерение склонить последнего к совместной работе; по крайней мере вскоре после первого исполнения увертюры (в декабре 1807 г.) Коллин приступает к обработке либретто «Макбета» для Бетховена, отделывает первый акт, строго следуя изложению Шекспира, но затем бросает эту работу, найдя сюжет драмы слишком мрачным для музыкальной иллюстрации; предпочтя содержание другого произведения, «Брадаманте», Коллин усердно занялся составлением либретто, но и тут работа оказалась безуспешной, так как композитор вскоре отклонил этот фантастический сюжет.

Я знаю, что вы, почтеннейший мой Коллин, хотите осуществить мое высшее желание и вместе с тем ваше намерение. Несмотря на всю готовность, выраженную мною вам словесно, я теперь еще очень занят, причина только в этом, а не в невнимании к вам. Вот вам «Армида»; по миновании надобности, прошу прислать обратно, так как она не принадлежит мне.

Ваш истинный почитатель Бетховен.

Получив такую записку, Коллин отправляется к другому композитору, Иоганну Рейхарду (1752–1814), ныне более известному своими литературными трудами по музыке, и начинает с ним переговоры об опере. Об этом узнает Бетховен и вновь напрашивается Коллину в сотрудники, уверяя его, что его ноты (Noten) не принесут беды (Nothen) либреттисту.

Господину фон Коллину.

Это письмо 8 дней тому назад написано, но не отправлено.

Великий и гневный поэт, оставьте Рейхарда – позвольте мне положить на музыку ваши стихи; уверяю вас, что не пожалеете о таком положении. Я теперь очень занят своим концертом, но надеюсь, что все пройдет вполне удачно, и как только освобожусь, то приду к вам, и мы займемся оперою, она вскоре прозвучит. Впрочем, о ваших жалобах относительно меня, которые раздаются повсюду, поговорим при встрече, если же вы серьезно решили поручить Р. сочинение вашей оперы, то прошу вас немедленно сообщить мне.

С почтением преданный вам Бетховен.

Моя квартира 1074 Krugerstrasse в первом этаже у графини Эрдеди.

К нему же обращается Бетховен с просьбой о содействии в получении театра для своего концерта, что в значительной степени зависело от фон Хартля, ближайшего помощника и уполномоченного дирекции королевских театров.

К г-ну фон Коллину, придворному секретарю.

Дорогой друг, обращаюсь к вам с просьбою. Вы помните, вероятно, то письмо, что мне написали, когда г. ф. Хартль дал вам поручение относительно концерта в пользу бедных артистов театра. Сообщение это было для меня настолько радостно, что я сейчас же отправился с этим письмом к моему другу Брейнингу, чтобы показать ему. Но случилось так, что я его там оставил. Насколько я припоминаю, содержание его было такое: «вы мне писали, что говорили с г. ф. Хартлем относительно дня концерта, и что он вам поручил написать мне, что если в нынешнем году я дам концерт в пользу нуждающихся театральных артистов и сам буду дирижировать выдающимися произведениями, то могу сейчас же назначить день концерта в театре “der Wien” и мог бы также ежегодно один раз иметь театр на этих условиях. Vive Vale». Я уверен, что письмо было именно таково. Надеюсь, вы не откажетесь его написать теперь вновь. Не нужно ни дня, ни числа. С этим письмом я хочу пойти к г. ф. Хартлю.

Может быть, оно произведет некоторое впечатление, и я получу то, что он обещал мне и вам. Через несколько дней увижусь с вами. Работа и неприятности мешали мне сделать это раньше.

Весь ваш Бетховен.

Поразительны энергия и трудоспособность композитора, пережившего в эту эпоху немало неудач и разочарований и все же создавшего ряд своих лучших произведений с яркими чертами оригинальной индивидуальности и самобытности автора, не понятыми многими современниками.

По времени сочинения и по своему характеру соната ор. 57, как и ор. 54, родственны трем квартетам ор. 59, посвященным графу Разумовскому, русскому послу при венском дворе. Квартеты были встречены всюду недружелюбно, даже знакомые нам приятели автора, игравшие в так называемом квартете Шупанцига и вполне освоившиеся с манерой и стилем Бетховена, сыграв № 1 (F-dur) этой серии, стали смеяться над композитором, якобы задумавшим позабавиться несообразным нагромождением звуков. Композитор Гировец, встретив приятеля, купившего квартеты ор. 59, заметил ему, что это брошенные деньги. В 1812 году, при исполнении квартета № 1 у графа Салтыкова в Москве, один из партнеров, знаменитый виолончелист Бернгард Ромберг, бросил свою партию на пол и стал топтать ногами «навязываемую ему чепуху».

Переход от квартетов ор. 18 к ор. 59 кажется крайне резким, непонятным, странным, если не иметь в виду целого ряда композиций иного рода, симфоний, фортепианных сонат и т. п., составляющих связующее звено; после шестого квартета ор. 18 этой незамысловатой гаммы настроений, проникнутых наивной лаской, детским задором, здоровым, беззаботным юмором в строгих рамках, предписанных наставниками, седьмой квартет Бетховена (ор. 59, № 1) поражает глубиной замысла, независимостью, величием и мощью, до тех пор неведомыми в области камерной музыки. Там, в ор. 18, перед нами был молодой композитор, находивший удовольствие в создании произведений, подобных тем, которыми Моцарт и Гайдн услаждали слух современников; здесь – опытный мастер, искусившийся в создании ряда замечательных произведений, уже признанный публикой, с определенно сложившимся характером философски мыслящего и высоко благородного борца за идеал, уже испытавшего удары судьбы; полет его фантазии, стесненный традиционными рамками, еще не разрушает форм, завещанных наставниками, но расширяет и развивает их, вливает в них то бесконечно богатое содержание, которое отныне становится истинным достоянием камерной музыки и в этом виде остается образцом для всех последующих композиторов.

Квартет F-dur в своей 1-й части полон разнообразия настроений, неожиданных оборотов музыкальной мысли, то нежно ласкающих, то героически смелых; в пределах установившейся формы, сочетания и колориты звуковых масс производят впервые впечатление симфоническое, оркестровое, напоминающее местами валторну и арфу; еще более замечательна 2-я часть, в красивых, законченных, смело развитых формах заключающая обилие музыкальных идей, разбросанных в виде коротких тем, то механически переплетающихся, то органически свивающихся в одну из лучших звуковых картин, в наиболее вдохновенное, чарующее скерцо. В отношении художественности еще выше стоит 3-я часть, по количеству и строению тем представляющая контраст 2-й части; там их добрая дюжина, там они порою бледны, мало содержательны, там они кратки и лишь своими сплетениями создают красивые звуковые узоры; здесь, в 3-й части, лишь две темы, из которых первая – певучая, длинная, интересная, с определенным, выдержанным настроением; начинается она 1-ой скрипкой как-то робко, мечтательно, затем переходит к виолончели, где повторяется более решительно, более выразительно, в более высоком регистре. Насколько вторая тема, представляющая собой разложение двух основных трезвучий на протяжении двух тактов, неинтересна сама по себе, настолько же поразительно ее развитие, ее переливы по верхним регистрам скрипки и виолончели, переходящей, после спокойной, плавной кантилены, в необыкновенный лихорадочно-возбужденный аккомпанемент pizzicatto тридцать вторыми. В 1-й скрипке встречается здесь другая оригинальность: в конце этого adagio она, будто подражая руладам россиниевских опер, мчится шестьдесят четвертыми на протяжении шести тактов и затем останавливается педалью на доминанте к основному тону 4-й части, чтобы своей трелью в 8 или 9 тактов набросить фон для прелестного звукового узора, исполняемого виолончелью. Было ли то просто в угоду графу Разумовскому, которому посвящены три квартета ор. 59, или иные соображения руководили автором, осталось невыясненным; тем не менее в финале 1-го и в allegretto 2-го квартета встречаются народные русские мелодии, взятые в почти неизменном аутентичном виде, но обработанные в совершенно немецком стиле, без малейших признаков couleur local. Впрочем, Карл Черни объясняет появление этих русских мелодий в квартетах ор. 50 статьями «Всеобщей музыкальной газеты» о русской музыке, которыми Бетховен зачитывался, и нотные приложения к которым он описывал, высказывая намерение в каждом квартете впредь разрабатывать по одной русской мелодии. Плясовая мелодия, начинающая 4-ю часть 1-го квартета, полная энергии и стремительности, в блестящей разработке Бетховена и в исполнении таких артистов, как «Чехи», точно обуреваемые избытком жизненных сил, производит впечатление волшебного каскада, в брызгах которого отражается калейдоскоп самых причудливых звуковых арабесок. В заключение 1-я скрипка растягивает эту плясовую тему в adagio (9 тактов), тема точно теряется в ppp, sempre perdandosi, но следующие 9 тактов presto и if достойно завершают эту бесподобную звуковую картину.