Текст книги "Танкисты Великой Отечественной (сборник)"

Присутствующие с тревогой смотрели на него, понимая, что он играет с огнем, а майор вновь завалился на диван. Минут через 20 он вызвал комдива и доложил:

– Товарищ генерал! Пехота при поддержке танков пошла в атаку. Противник оказывает упорное сопротивление, ведет сильный огонь из рощи в 0,5 км юго-западнее станции Фельшесентыхван.

– Вот и хорошо, действуй активнее, смелее наращивай усилия. Докладывай!

– Будет выполнено!

Через час майор вновь докладывал:

– Товарищ генерал! Полк вышел на рубеж юго-восточнее станции Бодакатор, роща юго-западнее. Встретил упорное сопротивление. Пехота залегла. Ведет огневой бой.

Генерал, недовольный таким поворотом событий, приказал:

– Держись, майор! Проведи перегруппировку и продолжай наступление. Я подъеду к тебе.

– Что вы, товарищ генерал! Противник ведет ужасный обстрел. Все дороги и местность к нам хорошо просматриваются и простреливаются.

– Ладно, действуй решительнее!

– Есть! – облегченно вздохнул комполка.

Минут через 40 он вновь докладывал:

– Товарищ генерал! Противник силой до полка пехоты при поддержке 15 танков контратаковал. Полк с боями отошел на исходный рубеж, с трудом отбиваемся.

Тут генерал дал волю своим чувствам и в конце прокричал:

– Негодяи! Я выезжаю и на месте разберусь!

Майор был явно расстроен и тут же приказал готовить пехоту и танки к атаке. Вскоре на «Виллисе» подкатил генерал, в распахнутой шинели и папахе набекрень. Не выслушав доклада, командир полка ехидно спросил:

– Где твои воронки и бешеный обстрел?

– Кругом вас, – повел рукой майор, показал на окрестности. И, как по заказу, противник произвел огневой налет. Мощные взрывы потрясли землю, загнав генерала в окоп.

– Хватит дурить и втирать мне очки! Поднимай полк, и вперед! – приказал комдив.

– Есть! – глухо ответил комполка и подал сигнал к атаке. Пехота поднялась. Жиденькая цепь во главе с командирами батарей, рот и взводов с негромким криком «Ура!» пошла в атаку. Танки, на ходу обогнав пехоту, устремились к роще. Подпустив атакующих на дальность прямого выстрела, артиллерия, танки и пехота противника открыли ураганный огонь. Вот тогда грозный генерал почувствовал силу огня противника. Забившись в траншею, оставленную пехотой, он изредка высовывал голову и наблюдал, как идет атака. Не дойдя до обороны противника, понеся большие потери, пехота залегла. Остановились танки и самоходные установки. Загорелся впереди идущий танк, весь его экипаж погиб… Вспыхнули две самоходки… Атака захлебнулась в самом начале. Под огнем врага автоматчики отходили, вынося на плащ-палатках тяжело раненных. Большие потери понес стрелковый полк. Молодой майор стоял в оцепенении, мертвенно бледный, наблюдая, как по дурости комдива гибнут остатки дорогого ему полка. Я понимал, что он рисковал жизнью, обманывая генерала, ради сохранения жизни своих людей, заранее зная исход боя.

Лишь счастливая случайность спасла остатки полка и танкового батальона от полного истребления. Перейди противник в контратаку, несдобровать бы и ретивому комдиву. Но враг был уже не тот: он тоже вымотался и избегал активных боевых действий. Не дожидаясь отхода полка, генерал вылез из траншеи, сел в подскочивший «Виллис» и умчался, даже не попрощавшись с комполка.

– Вот так, капитан, – проводив комдива взглядом, горько промолвил майор. – Я хотел спасти людей. Не получилось.

Темнота покрыла весь ужас и позор бесславной атаки по прихоти самодура. Ночью подсчитали потери, вынесли и похоронили убитых, отправили в тыл раненых. Комполка приказал подать ужин. На стол легла нехитрая снедь. Мы подняли солдатские кружки с водкой, и майор глухо, с болью в сердце, произнес: «За невинно и бесславно погибших. И пусть они кровавой памятью будут на совести того, кто не внял голосу разума, посылая их на верную и бессмысленную смерть!» Все молча выпили.

Утром 9 февраля бригада получила приказ сдать участок обороны 68-й стрелковой дивизии и сосредоточиться в районе Чонград. В течение двух суток бригада находилась в занимаемом районе. Личный состав приводил технику и себя в порядок; из ремонта подошли 5 танков. Комбриг на собрании офицеров штаба, комбатов и их замов подвел итог боевых действий, особо остановившись на потерях. Они были большими: 27 танков и 10 самоходно-артиллерийских установок было сожжено или подбито. Противнику мы нанесли примерно такой же урон.

Снова в бой

12 февраля 170-я танковая бригада была выведена в резерв корпуса и сосредоточилась в районе Шарсентмиклоша. Четверо суток бригада находилась в резерве. Обстановка была спокойная. Мы приводили в порядок технику, ремонтировали и подтягивали подбитые и неисправные танки, изучали направления вероятных действий. 17 февраля по приказу комкора бригада выступила на Фельшесольгатьхаза, и 18 февраля сосредоточились: штаб и приданные полки в Сольгатьхаза, 1-й танковый батальон и батальон автоматчиков в Фельшесольгатьхаза, а 2-й и 3-й батальоны без танков остались в Адони. Утром в бригаду прибыл генерал-майор Говоруненко[19]19
  Звание генерал-лейтенанта было присвоено П.Д.Говоруненко 19 апреля 1945 г. (Прим. ред.)


[Закрыть] с генерал-лейтенантом Ремизовым, командующим БТиМВ фронта и опергруппой.

Начальник штаба бригады полковник Белозеров проводил рекогносцировку района, а потом заслушивал решения комбатов и начальников штабов батальона на наступление. Собрались на высотке. Доходит очередь до начальника штаба мотострелкового батальона, молодой женщины лет двадцати девяти по фамилии Дремлюга. Комбриг ее спрашивает:

– А что вы, мадам, какое ваше решение?

– Товарищ полковник, я решила…

Тут он не выдерживает и, передразнивая ее тоненький голосок, спрашивает:

– Что же ты, миленькая, решила?

Все закатываются от хохота. В это время со стороны Шерегейщ из-за поворота прямо на нас выскакивает немецкий мотоциклист. Он остановился и замер, и мы замерли. Он очухался быстрее нас – на одном колесе развернулся и рванул обратно! Мы за пистолеты схватились, но куда там! Он уже скрылся. Конечно, сразу выставили охрану. И вот как раз в это время подъехали комкор Говоруненко с начальником БТиМВ фронта генерал-лейтенантом Ремизовым. Это была моя вторая встреча с комкором, первая произошла после Ясско-Кишиневской операции. Тогда он ехал в штаб бригады и наскочил на расположение роты. Меня подозвали, я отрапортовал: «Командир роты старший лейтенант Брюхов». Он на меня долго смотрел, смотрел, потом спросил: «Где штаб бригады?» И я ему показал на карте. Потом мне ребята рассказывали, что он пришел к комбригу и спрашивает: «Что у тебя там за детский сад командует?!» Тот ответил: «Товарищ генерал, он скоро будет батальоном командовать. Парень такой боевой, воюет с Прохоровки».

Генералы были после завтрака уже хорошенько выпивши, веселые. Мы рассказали комкору про только что произошедший эпизод, и он отругал Белозерова: «Как вы могли не выставить охрану? Вы что?! Находитесь на бульваре в своем захолустном городке?!» Любил он хлестко сказать…

Белозеров прекратил занятия.

– Товарищ генерал, мы закончили. Решение приняли. Может, вы побеседуете с командирами? Не часто генералы приезжают.

Командующий БТиМВ говорит:

– Ну, давай, давай. Посмотрим, какие у них знания. Вот вы, – показывает на командира мотострелкового батальона, красивого парня капитана Московиченко, который недавно пришел с короткого курса академии, – расскажите мне организацию мотоциклетного батальона.

Тот молчит. Конечно, он не знает организацию! Мне бы задал такой вопрос, я бы тоже молчал.

– Не знаешь?

Тот краснеет, бледнеет, не может ничего ответить: стушевался перед двумя генералами. Тогда Ремизов обращается к Говоруненко:

– Слушай, Говоруненко, вот возьмут его в плен и спросят про организацию мотоциклетного батальона, будут пытать, а он ничего не говорит. Будут жечь его железом и под ногти иглы забивать, а он все равно молчит, ничего не скажет. Мычать будет от боли, но чего скажет? Он же ничего не знает! Потом его поведут, расстреляют, и немцы скажут: «Вот какой стойкий коммунист был. Пытки выдержал, расстрела не побоялся». А на самом деле он ничего не знает!

Надо сказать, что никто не смеялся, поскольку понимали, что и сами были бы в таком же положении.

– Ну, ладно, учитесь лучше…

Потом Говоруненко говорит:

– Ну, вот что, ребята, вы все молодые люди, давайте, занимайтесь, Устав учите. А если нужно, обращайтесь ко мне через штаб бригады. Я вас в любой момент приму с удовольствием, помогу вам, разъясню все положения, которые вам будут неясны. Можете обращаться ко мне с любыми вопросами, я отвечу, ну разве что по астрономии вам не смогу помочь, а на все остальные вопросы отвечу.

Я стоял и думал: «Вот какой командир корпуса! Все знает!» Правда, после войны я увидел его совсем другим, но об этом впереди.

По замыслу командующего 3-м Украинским фронтом[20]20
  Маршал Советского Союза Ф.И.Толбухин. (Прим. ред.)


[Закрыть], войска активной обороной должны были измотать, обескровить противника, создать условия для перехода в наступление, а затем перейти в решительное наступление на Вену. Сроком готовности обороны было определено 3 марта. Началась кропотливая напряженная работа. Круглые сутки личный состав работал в поле: бойцы отрывали траншеи, капониры для танков, броневиков и автомашин, ходы сообщения, огневые позиции для артиллерии.

Рано утром 6 марта поступило распоряжение: к 8.00 привести войска в полную боевую готовность и быть готовыми к отражению наступления противника. В 10.00 утреннюю тишину разорвали артиллерийские раскаты, и вслед за ними по всему фронту в воздух поднялись густые клубы темно-серого цвета. Вражеские мины и снаряды рвали согретую весенним солнцем венгерскую землю. Вслед за этим появились вражеские самолеты: они наращивали мощь огня, бомбили первую и вторую полосы обороны. Наступления немцев мы ожидали, готовились к нему, и вот оно, началось. Но как-то сложится очередная битва? Этот вопрос беспокоил и настораживал многих, но хорошо подготовленная и глубоко эшелонированная оборона вселяла надежду и уверенность.

Главный удар противник наносил западнее Шерегейеша, на Сексард, – по дивизиям первого эшелона 26-й армии. К концу второго дня наступления противнику удалось вклиниться в оборону на 4 км, и наши войска побежали… Комбриг получил приказ создать заградотряд, останавливать и брать в свое подчинение все отходящие подразделения и части. Полковник Чунихин прибыл к нам на наблюдательный пункт и поставил эту задачу капитану Клаустину. Комбат приказал мне создать заградгруппу из резервных экипажей, автоматчиков и радистов-пулеметчиков. Старшим группы назначили Рыбакова. Он заупрямился: «Почему опять я! Что я, в каждой бочке затычка?! Эту задачу поручить лучше одному из ваших замов: им сподручнее задерживать и останавливать отступающих, где будут и офицеры. Я-то старшина». Логика в его словах была, но Клаустин хорошо знал Рыбакова. Он подходил для этой роли лучше других – волевой, злой, решительный. Поэтому комбат твердо и решительно сказал: «Надо, Леша! И хватит рассуждать. Выполняй приказ!»

Собрали всех, кто остался без танков. С ними Рыбаков выдвинулся впереди батальона. Весна в 1945 году началась необычно рано: стояли погожие, удивительно теплые дни, в небе ни облачка. На исходе дня перед участком обороны бригады показалась первая отходящая группа – штаб минометного полка во главе с комполка в звании майора. За ними отходили минометчики. Вдруг, как из-под земли, появился здоровый и злой Леша Рыбаков в кожаной куртке, перетянутый офицерским ремнем, в танковом шлеме. За ним с автоматами наперевес стоял десяток дюжих молодцов в танковых комбинезонах и шлемах.

– Стой! Ложись, мать вашу так! – рявкнул Рыбаков. Видя столь разъяренного, волевого человека с пистолетом в руках, майор растерялся, сник, робко и неуверенно пытался доложить: «Товарищ подполковник!..», полагая, что его может остановить только офицер рангом выше.

– Пол-ков-ник! – тихо и зло оборвал Рыбаков.

– Товарищ полковник…

– Генерал! – единым духом и сквозь зубы выдавил Рыбаков.

– Товарищ генерал, разрешите доложить, – начал майор, но Рыбаков оборвал его на полуслове и рявкнул: «Ложись!» Майор и офицеры штаба беспрекословно выполнили приказ. Это отрезвило Рыбакова, жалкий вид отступающих охладил его. Он поднял их и приказал занять огневые позиции, указав их на местности.

– Ясно? – спросил старшина.

– Так точно, товарищ генерал.

– Выполняйте!

– Есть! – повеселев и немного оправившись от испуга и позора, козырнул майор и помчался выполнять приказ, в душе радуясь, что легко отделался.

Всю ночь старшина Рыбаков с заградгруппой останавливали одиночек, группы и целые подразделения пехоты стрелковых частей и укрепрайона. Старшина ставил им задачу и загонял их в траншеи, ранее подготовленные бригадой. Плотность войск на позициях бригады значительно возросла. И отступающим было невдомек, что останавливал и распоряжался их судьбой простой старшина – адъютант штаба батальона. Наутро разошлась молва о «генерале Рыбакове». Командир минометного полка, когда узнал, что его остановил старшина, прятался при каждом его появлении. А полковник Чунихин каждый раз, встречая Рыбакова, вспоминал эти события и, смеясь, говорил: «Ну, Леша, ну, молодец! Здорово ты расправился с «полководцами»!» Рыбаков же злился и был совершенно не рад такой похвале.

Утром 8 марта было тихо. Обе стороны затаились в ожидании. Каждый надеялся оттянуть время предстоящего кошмара, поэтому стон реактивных минометов неприятеля больно полоснул по сердцу. За Шерегейешем поднялись огромные клубы дыма, следом послышалась душераздирающая канонада. Убийственный огневой налет около 15 минут терзал район обороны бригады. Затем появилась вражеская авиация. Под ее прикрытием выползли и пошли в атаку танки и пехота. Мне показалось, что шли они как бы нехотя, не так уверенно, как прежде. Батальоны бригады приготовились к бою.

За время довольно длительных боев в Венгрии мы изучили тактику противника. После короткой и мощной авиационной и артиллерийской подготовки, при сопровождении артиллерии и авиации, мелкими группами выдвигались танки типа «Тигр». За ними на удалении 500–600 м шли штурмовые орудия, подавляя наши противотанковые средства. Фланги обеспечивались отдельными подразделениями более легких танков с небольшим количеством пехоты на БТР. Тяжелые танки избегали атаки в лоб, они усиленно искали стыки, фланги и старались обходить ротные опорные пункты и батальонные узлы сопротивления наших войск. Для борьбы с ними немцы оставляли артиллерию с пехотой и наводили на них авиацию. «Тигры» и «Пантеры» не закреплялись на достигнутых рубежах, а старались как можно дальше проникнуть в глубь нашей обороны, нанести удар по тылам и захватить наиболее важные рубежи в глубине нашей обороны. Этого правила немцы придерживались и сейчас, атакуя позиции бригады. Мы эту тактику знали и полагали, что в сложившейся обстановке она не особенно эффективна.

Командир дивизиона СУ-100, присланного на усиление бригады за день до этого, назойливо просил у комбрига разрешения на открытие огня, аргументируя это большой дальностью прямого выстрела его 100-мм пушек. Чунихин, затаив дыхание, наблюдал за движением противника и спокойно отвечал: «Подожди!» Молчали и танки нашего батальона. Только подпустив немцев на 500 метров, комбат дал сигнал на открытие огня. Наша оборона ожила. Открыли огонь все танки, самоходные установки и противотанковые пушки. Усилили огонь минометчики. В небе появилась наша авиация. Начался жестокий, смертельный бой. Немецкие танки, верные своей тактике, используя складки местности, искали в нашей обороне стыки и фланги, елозили на поле боя, медленно сближаясь с нами. К полудню первая атака противника была отбита. Потеряв 2 танка и 3 БТР, противник отошел и продолжал бой из укрытий. Во второй половине дня противник из Шерегейеша атаковал пехотным батальоном при поддержке 8 танков, но и эта атака была отбита. Обе первые атаки бригада отбила с небольшими для себя потерями, что придавало уверенности в своих силах. Ночью подвезли боеприпасы, подошли кухни, люди немного передохнули. Разведчики бригады изменений в группировке противника не обнаружили.

9 марта противник произвел небольшую перегруппировку и с утра силами двух пехотных батальонов при поддержке танков атаковал в направлении Корчмы и высоты 126. Упорный бой длился беспрерывно около трех часов. Потеряв танк и два БТР, противник отошел на исходные позиции. Враг был явно обескуражен и усиленно искал способ прорыва обороны бригады. Он быстро перегруппировал свои силы и без передышки атаковал высоту 128. Мы отбили атаку с фронта, но противник по лощине обошел высоту и атаковал нас с запада. Рота 1-го укрепрайона не выдержала, отошла, и противник овладел высотой. Противник подтягивал резервы и сосредоточивал их в районе Сорочень – Шаришад. Подтянули резервы и мы: 2-й танковый батальон получил 10 танков и 9 февраля занял оборону левее нашего батальона на рубеже высота 126 – Шендорф.

С утра 10 марта на участке обороны бригады гитлеровцы после получасовой артподготовки перешли в атаку из района «высота 128.0 – Сорочень» в направлении высоты 126 и со станции Шерегейеш на Корчму. Жестокий бой разгорелся на участке обороны 2-го танкового батальона. Он продолжался около четырех часов. Потеряв 2 танка, 3 БТР и несколько десятков человек, противник остановился и стал закрепляться на достигнутом рубеже; мы потеряли в этом бою один танк. Наш 1-й батальон вместе с батальоном автоматчиков и двумя батареями 1438-го самоходно-артиллерийского полка отражал вражеские атаки из Шерегейеша на Корчму. В ходе упорного боя противник потерял один танк и один БТР, остановился и стал закрепляться на достигнутом рубеже.

Противник, видимо, понял, что добиться значительных успехов действиями небольших групп танков и штурмовых орудий невозможно, и в ночь на 11 марта сосредоточил до трех пехотных полков и 50 танков в районе «господский двор Бель – Сорочень» и утром после авиа– и артподготовки перешел в наступление. К этому дню противник ввел в сражение все свои дивизии.

В бригаде оставалось мало танков. Располагались они на широком фронте, с большими интервалами, в которых оборонялись автоматчики, отошедшие с первой полосы, подразделения 1-го укрепрайона, самоходные и противотанковые орудия. Поэтому при выходе из строя даже одного танка в обороне образовывалась брешь, которая позволяла противнику проникать в глубь обороны.

Комбриг держал в резерве всего несколько самоходок, чтобы при необходимости закрыть «дыры». Спасала хорошо подготовленная в инженерном отношении оборона. Наши танки были глубоко закопаны в землю и замаскированы. На поверхности находились только башни, поразить которые в наступлении было не так-то просто. Пехота имела хорошо развитую сеть траншей и ходов сообщения. Кроме того, наши артснабженцы ночами успевали подвозить большое количество боеприпасов, и на каждом танке, у автоматчиков и артиллеристов было на день боя по полтора-два боекомплекта. Это позволило вести интенсивный огонь и успешно отражать атаки противника.

Все это противник знал, но слабостями нашей обороны не воспользовался. Видимо, он был уже не способен действовать на грани риска и тем самым облегчал нам выполнение задачи – мы прочно удерживали занимаемый рубеж. И на этот раз противник строго придерживался своей тактики ведения боевых действий: выдвигался и сближался с нашей обороной медленно, огонь открывал издалека и наращивал его при выходе на дальность прямого выстрела, рассчитывая на хорошие пушки и прицелы. А ведь большой перевес в силах и средствах давал ему возможность наступать и более решительно! Но нас это устраивало, ибо, будь противник порешительнее, вряд ли бы мы удержались на занимаемых позициях.

В середине марта стояла чудесная погода, которая позволила активно действовать авиации. Вражеские штурмовики поддерживали свои войска. Мы с надеждой ждали краснозвездные ястребки, а их все не было. Бригада с большим трудом отбивалась от воздушного противника. В одном из налетов немцы основательно потрепали нашу зенитно-пулеметную роту. Второй раз за войну была ранена и Мария Мальцева, но, к счастью, не тяжело. Танки противника, прикрываясь складками местности, упорно лезли вперед. Мне, только сдавшему роту, не сиделось в блиндаже. Я рвался к танкам, пытался вмешаться в действия командира роты Смолякова, но Юра Калустин сдерживал меня.

Дважды противник атаковал, и обе атаки были успешно отбиты. Оставив на поле боя горящий танк и 3 подбитых БТР, враг отошел. Наступила небольшая пауза, и, пока готовилась очередная атака, немецкая артиллерия вела беглый огонь, держа нашу оборону в напряжении.

Во второй половине дня противник в третий раз перешел в атаку. Полковник Чунихин находился в нашем батальоне и наблюдал, как развивается бой. В этот раз немцы шли в атаку более решительно, но, наткнувшись на плотный огонь, вновь сникли. Один их танк подбил Бикмулин, а экипаж Бурцева сжег штурмовое орудие. В этот момент комбрига вызвали к телефону. Взволнованным и даже испуганным голосом докладывал капитан Саркисян: «Товарищ комбриг! Танки, много танков».

– Ну и что? На 1-й батальон тоже идет много танков.

– Товарищ комбриг! В первом не то… На меня идет очень много танков! – Саркисян любил подчеркнуть свою исключительность, не удержался и на этот раз.

– Где конкретно? – с раздражением спросил комбриг.

– Вот как я стою, справа от меня!

Чунихин взорвался:

– Откуда мне знать, где и как ты стоишь… Отбивайся, – зло сказал он и положил трубку. Однако затем комбриг успокоился, отошел и приказал: – Давай, Брюхов, быстро махни к Саркисяну, уточни, что там делается, и доложи.

До наблюдательного пункта 2-го батальона было около полутора километров. Я забрал ординарца Петра Крашенинникова и по лощинке, подгоняемый обстрелом, быстро добрался до Саркисяна. Здесь действительно шел жаркий бой: до десятка вражеских танков и двенадцати БТР с пехотой заходили во фланг батальона, пытаясь пробиться в стык с обороной 110-й танковой бригады. Я подтвердил доклад комбата и указал, откуда и куда наносит удар противник. Для усиления батальона Чунихин направил Саркисяну из резерва две СУ-100, и с их помощью атака была отбита.

К исходу дня бой стих, противник остановился на достигнутом рубеже. С наступлением темноты в батальоны подвезли боеприпасы, подошли кухни: бойцов кормили сразу и обедом, и ужином. Рано утром, покормив людей завтраком, машины забирали раненых и убывали в тылы. Тыл нашего батальона располагался в Фельшесольгатьхазе. Возглавлял его старшина Селифанов, прибывший из госпиталя.

12 марта продолжались упорные бои. На участке обороны бригады противник силами пехотного батальона при поддержке 4 танков атаковал высоту 126, но не прошел. На следующий день после артналета и удара авиации противник утром перешел в наступление. До 20 танков и до двух пехотных батальонов атаковали высоту 126 с северо-запада и северо-востока. Около двух часов шел бой, но немцы так и не достигли успеха. Девятые сутки бригада удерживала занимаемый рубеж, отбивая все атаки противника. Напряжение нарастало. Фашисты любой ценой хотели сломить сопротивление батальонов. Интенсивно вела огонь их артиллерия, ежедневно бомбила авиация. Комбриг настойчиво просил представителя авиации вызвать наши истребители, но его просьбы оставались без внимания.

Противник вновь подтянул свежие силы и готовился к решительному наступлению. 14 марта немецкие войска предприняли еще одну попытку прорвать оборону войск фронта южнее озера Веленце. На направлении нашей бригады противник успеха не имел, но левее, на участке обороны 110-й танковой бригады, он несколько продвинулся вперед, форсировал канал Капоши и захватил Мезе-Комаром. Однако большего он сделать не смог.

За время длительных беспрерывных боев у всех накопилась моральная и физическая усталость. Люди стали раздражительными, легко возбудимыми. Требовался отдых или вдумчивый человеческий подход, чтобы снять напряжение и заставить людей выполнять поставленную задачу. Ожидание очередной атаки противника стало просто мучительным. Люди устали ждать! Нервы были напряжены до предела, и многие в душе проклинали фашистов за медлительность. Каждый хотел, чтобы быстрее начался бой. Так уж бывает, когда человек устал от длительных, тяжелых боев и когда жизнь потеряла для него смысл и ценность. Наконец-то утреннюю тишину разорвал грохот снарядов и мин. Все сжались, приготовились. После артобстрела перешли в атаку танки, штурмовые орудия, пехота на БТР. Немцы атаковали сразу высоту 126, Корчму и Шандор, – бои развернулись во всей полосе обороны бригады. Противник действовал решительно: чувствовались его серьезные намерения. Атаку противника активно поддерживала артиллерия и авиация.

Комбриг настойчиво требовал от представителя авиации вызвать наши штурмовики и поддержать бригаду. Майор авиации надрывался, запрашивая центральный пункт управления, и просил выслать авиацию. К нашей великой радости, вскоре в воздухе появились «илы». С наблюдательного пункта бригады в сторону противника полетели красные ракеты – установленный сигнал для взаимодействия с авиацией. Но неожиданно «илы» сделали разворот и стали яростно бомбить наши позиции. Я не выдержал, в ярости выскочил на бруствер траншеи и побежал вдоль нее, тряся кулаками и матеря летчиков. К счастью, разрывы бомб меня не тронули, но они не пощадили других. То, что не сумел сделать противник, сотворили наши летчики. Убитые и раненые были среди автоматчиков, пехоты укрепрайона, среди артиллеристов. Прямым попаданием был разбит танк комроты лейтенанта Талызина: погибли, пройдя всю войну, механик-водитель сержант Алексей Обирин, наводчик орудия сержант Арутюнян, заряжающий Михаил Качайкин. Лейтенант Талызин в начале бомбежки выскочил на бруствер, проклинал авиаторов и пускал красные ракеты в сторону противника. Здесь, на бруствере, он был сражен вражеской пулей, которая перебила ему позвоночник. Так нелепо оборвалась жизнь этого отважного офицера, любимца роты. Похоронили его у спиртзавода под Н.Перкатой.

Представитель авиации надрывался, по радио пытались перенацелить «илы» на противника. Но летчики не обращали внимания на его мольбы и оговоренные сигналы взаимодействия. Сбросив бомбы, они под наши проклятия отвалили и взяли курс на аэродром базирования.

Противник воспользовался ударом нашей авиации по своим, усилил натиск и овладел высотой 126 и Шандором. Впервые за время оборонительных боев бригада отошла и теперь заняла новые позиции вдоль железной дороги севернее Корчмы. Потеряв за день 8 танков, 16 БТР и до ста человек, противник остановился и закрепился на достигнутом рубеже. Наша бригада потеряла 4 танка, 1 СУ-100, несколько десятков автоматчиков и пехотинцев. Во втором батальоне в строю осталось всего четыре танка из десяти, прибывших пять дней назад, в нашем батальоне пять танков, в артиллерийско-самоходном полку – одна СУ-100. Были потеряны все противотанковые орудия. В ротах автоматчиков едва насчитывалось по 20 человек, в минометной роте вели огонь всего два миномета.

Ночью бригада закреплялась на заранее подготовленных позициях. 15 марта стал последним и самым драматическим днем оборонительного сражения. Обе стороны понесли большие потери. Немецкие войска выдохлись. Их активность резко упала, наступали они только на отдельных направлениях. На участке обороны бригады немцы начали атаку чуть позже обычного. После короткого огневого налета до пехотного батальона при поддержке 7 танков и 8 БТР из Шандора перешли в атаку против нашего батальона, и до пехотной роты при поддержке 5 танков из рощи в 1 км восточнее Шандора – против 2-го батальона.

Потрепанные, уставшие, на слабо оборудованных позициях, остатки бригады вступили в последний и решающий оборонительный бой под Балатоном. В этот раз противник атаковал робко, словно нехотя. Его танки открыли огонь с дальних подступов, но с уменьшением дистанции мощь огня нарастала, немецкая артиллерия вела беглый огонь. Мы немного выдвинули вперед танки Дзигунского и Потолицина, и они первыми вступили в схватку с немецкими танками. Уничтожив по одному танку противника, отважные экипажи погибли. Гитлеровцы устремились в пробитую брешь, но комроты Смоляков поспешил на помощь и с ходу подбил еще один танк, после чего уцелевшие немцы отошли. Батальон продолжал отбиваться. Смоляков поставил танк в центре боевого порядка и маневрировал по фронту, сдерживая атаки немцев.

Напряженный бой шел и на участке 2-го танкового батальона. Саркисян расставил оставшиеся три танка на широком фронте. Сам он сел в танк Емелина и занял оборону в центре, справа поставил танк Деева, слева – танк Бурлаки и приказал без его разрешения не стрелять. Противник наступал, постепенно все более усиливая мощь огня. Танки батальона молчали, выжидая. Лишь подпустив их на близкое расстояние, все три танка и автоматчики одновременно открыли сильный и прицельный огонь. Противник остановился, стал искать укрытие и вести стрельбу с места. Ему удалось подбить танк лейтенанта Бурлаки, но от огня Деева и Саркисяна загорелся и танк противника, а автоматчики Широлиева заставили пехоту противника повернуть назад.

Перед участком обороны бригады наступило затишье. Комбригу доложили, что в 1-м батальоне осталось четыре, а во 2-м – два танка, чуть больше десятка бойцов остались в ротах автоматчиков. Отбиваясь от противника, в ходе боя в Корчме была уничтожена наша последняя самоходная установка. Чунихин приказал драться до последнего… Именно в ходе этого боя Калустин был назначен заместителем начальника штаба бригады, а я принял командование батальоном.

Во второй половине дня противник предпринял очередную атаку. Используя старые капониры, я расставил танки на одной линии с интервалами 250 метров. Автоматчики заняли оборону в центре, чуть впереди танков. Подпустив противника на дальность прямого выстрела, все танки открыли сосредоточенный огонь по бронетранспортерам и танкам противника. Сразу остановились и замерли два БТР. Противник не стал испытывать судьбу, остановился и вел огонь с места, но дальше не пошел.

Драматически складывались события во 2-м батальоне. Саркисян приказал Чащегорову перевести штаб батальона из блиндажа чуть дальше, на опушку леса, связаться с комбригом и доложить обстановку. Поставив задачу командирам танков Емелину и Дееву, сам он отошел к стогу сена рядом с рощей и стал в бинокль наблюдать за развитием событий. Противник вновь шел в атаку медленно, робко, огонь открыл с дальних дистанций. Не дожидаясь подхода противника, ответный огонь открыли два танка батальона. Завязалась неравная танковая дуэль. Сближаясь, танки противника усилили прицельный огонь и довольно быстро подбили танк Емелина; его экипаж не пострадал. Теперь от противника отбивался лишь один танк Деева и автоматчики роты Широлиева. Противник продвигался медленно, от одного укрытия к другому. С подходом к рубежу обороны батальона огонь его артиллерии и танков усиливался. Кругом рвались снаряды и мины. В этот момент хладнокровие и разум покинули Саркисяна. Он сорвал с себя погоны, снял фуражку и зло бросил на землю. В возбужденном и почти невменяемом состоянии он приказал Чащегорову срочно доложить, что в батальоне остался один танк, противник наступает крупными силами, нужна срочная помощь, а он вызывает огонь нашей артиллерии на себя. Чащегоров пытался его облагоразумить, уговорить не делать глупость, но комбат еще больше распалился и более решительно повторил приказ – свернуть штаб и срочно отходить в тыл, а он остается с танком, будет драться до конца. Чащегоров понял, что сопротивляться бесполезно, забрал штаб, оставшиеся без танков экипажи, автоматчиков и под огнем противника стал отходить. При отходе группа наткнулась на заградотряд, который всех положил на землю, но после короткого объяснения всех отпустили, и вскоре, голодные и усталые, они добрались до штаба бригады.