Текст книги "Девятый круг ада. Шестая история из цикла: «Ах, уж эти мужики!»"

Девятый круг ада
Шестая история из цикла: «Ах, уж эти мужики!»
Василий Лягоскин

© Василий Лягоскин, 2017

ISBN 978-5-4485-1517-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

По кругам ада

 
Сей лютый зверь, смутивший грудь твою,
В пути своем других не пропускает,
Но, путь пресекши, губит всех в бою.
 

Валентине было так уютно в объятиях Николаича. И ростом, и весом, она превосходила мужа, причем довольно существенно. Но сейчас, казалось, Кошкина вся уместилась в мужских руках; и не было места в мире (особенно в этом безжизненном краю) надежней и теплее. Только вот в спину, которую Виктор Николаевич никак не мог прикрыть всю, в какой-то момент подуло вселенским холодом, какой-то жутью, какую не могла родить обычная северная финская ночь.

Валя осторожно, но очень настойчиво развела руки супруга, и медленно повернулась; теперь она, и боевые подруги, тоже почуявшие что-то неладное, заслоняли Кошкина общей спиной. Страшно и тонко визгнула шаманка, уставившаяся в практически потухший костер. Аборигены вокруг вдруг исчезли; или общее женское сознание перестало их воспринимать. Оно все было направлено в сторону черных поленьев и разлетевшихся вокруг угольков, резко контрастирующих на фоне утоптанного снега. Едва курившийся дымок вдруг ожил – словно зародившийся ветерок принялся раздувать костер по новой. Но странный это был ветер. В далеком детстве Валентины такие микроскопические «торнадо», гонявшие изредка пыль по улицам Геленджика, ребятишки называли ведьмиными воронками; считалось, что в них нельзя было попадать даже краешком ноги – злая колдунья могла унести душу – туда, откуда ей нет возврата. Эти детские страхи вдруг воскресли в душе Валентины Степановны. Поэтому, наверное, она и не отреагировала сразу – несмотря на крики, даже вой, подруг в душе – когда это торнадо одним мгновением выросло, и трансформировалось…

– Иблис! – первой завизжала Дуньязада, узнавая существо, которое встречается в сказках всех народов мира, и имеет столько разных названий.

Валентина не успела перевести: «Дьявол!», – как тот, разросшийся размером с самый высокий чум, вдруг резко дернул рукой, удлинившейся в несколько раз, в ее сторону. Кошкина почти физически почувствовала, как разрываются мышцы груди, раздвигаются ребра, и чужая плоть шарит в тайном убежище, где тщетно пытались спрятаться подруги. Что-то подсказало Вале, что этот стремительный бросок не был подобен забросу блесны рыбаком: «Авось, кто клюнет!». Нет – этот выпад был снайперски выверен, имел конкретную цель. Мгновением позже Кошкина догадалась, что это была за «рыбка». Арабская принцесса истошным криком и навлекла беду на свою венценосную голову.

Яростный порыв Валентины заставил ее дрогнуть всем телом, а потом встряхнуться, хоть и запоздало. Что-то выдернули из ее тела и души, и это что-то, невидное, но определенно существующее, дьявольское отродье с громким хохотом забросило за спину, в темную воронку, которая по-прежнему стремительно вращалась на месте костра. И уже оттуда, из беспроглядной тьмы, до Валентины, и остальных подруг, донесся слабый голос Дуняши:

 
Так верь же мне не к своему вреду:
Иди за мною: в область роковую
Твой вождь, отсель тебя я поведу.
 

Исчадие ада так и не захлопнуло рта, полного черных острых зубов; теперь она тянула к Валентине обе руки. Но встретила этот новый выпад не застывшая столбом женщина, а амазонка, наделенная благородной яростью Дон Кихота и волшебной силой Вещего Олега. Именно оружием этих великих героев прошлого была сейчас вооружена Валентина Кошкина. Свистнула тяжелая штага, и две полупрозрачные длани опали на снег, превращаясь в обгорелые поленья. Жуткий хохот не изменил своей тональности; казалось, стал еще свирепей и злорадней. Руки дьявола, обрубленные почти до самых плеч, стали расти снова – угрожающе быстро.

– Ах, так?! Получай!

Валентина выпустила из правой руки шпагу благородного идальго, и ухватилась покрепче за рукоять Олеговой секиры. Было ли это оружие намоленным, или напоенным вражеской кровью в жутком обряде? Или лезвие секиры было изготовлено из таинственного небесного металла? Эффект, что оно произвело, был ошеломляющим. Визг дьявола был нестерпимым – таким, что на ногах теперь стояли только сама Валентина, да Виктор Николаевич. Казалось – пара мгновений, и вертолет, который принес их сюда, сейчас взлетит, и умчится прочь – без всяких моторов и винтов. Теперь сатана явно чувствовал, как его плоть, принадлежащую иному миру, разрубается надвое; как черная кровь, от которой кипел и превращался сразу в пар утоптанный снег, потоками лилась из двух половинок уродливой фигуры, которые повалились по обе стороны вонзившейся в мерзлую почву секиры. И уже там, на бесплодной почве тундры, успевшей за несколько мгновений высохнуть до каменного состояния, эти половинки истаяли, оставив после себя лишь ощутимый запах серы.

– А еще! – вскричала в груди Дездемона, – рану в груди. Дуньязада, сестра моя, как же я без тебя?!

 
И как скупец, копить всегда готовый,
Когда придет утраты страшный час
Грустит и плачет с каждой мыслью новой.
 

– Не ной! – одернули ее сразу обе эллинки, – слезами горю не поможешь. Лучше мысль новую дай. Или внимай, что умные люди говорить будут. Слышала, что она крикнула на прощанье? «Иди за мною: в область роковую…». Вот и пойдем, и надерем кому надо («И кому не надо тоже!», – хищно добавила Ярославна) задницу! И в первую очередь вот ей!

Валентина, освободившаяся и от второго артефакта, который бесследно испарился, как только его помощь стала не нужна, в два прыжка оказалась рядом с шаманкой, распростершейся на снегу. В одно мгновенье колдунья стала вровень с победительницей дьявола; а потом и выше – когда сразу пять пар сильных женских рук вздернули ее за ворот кухлянки кверху.

– И как ты все это объяснишь? – пропела Валя.

Николаич за ее спиной содрогнулся. Он-то знал, что когда супруга спрашивает вот таким «ангельским» голосочком, нужно признаваться во всем – что делал, и чего не делал. Однажды в подобное мгновение Виктор Николаевич, сугубый гуманитарий, едва не доказал теорему Ферма. И доказал бы – если бы жена его попросила об этом. Валентина тогда задала вопрос много страшнее – куда Николаич дел премию, о которой (так он надеялся) жена никогда не должна была узнать.

Шаманка прониклась. Увы – обо всем, что она рассказала, наши героини могла сообразить сами. Стуча зубами – скорее от ужаса, чем от холода – дряхлая аборигенка продолжала что-то вещать о преданьях далекой старины, о злых духах, которые приходили за юными, самыми пригожими девушками…

Тут руки Валентины сами почувствовали, что держать на весу тяжелый груз нет никакого смысла, и разжались. Старуха рухнула вниз бесформенной кучкой, а Кошкина повернулась. Вместе с подругами она огляделась вокруг.

– Ну, и где тут юные и пригожие? – первой усмехнулась заметно успокоившаяся Дездемона, не отыскавшая в подступившей толпе аборигенов ни одного смазливого личика, – разве что Николаич?

– Николаича не трожь, – одернула ее Валентина, – у него сегодня другая роль.

– Какая?! – слитно выкрикнули подруги.

– Слышали ведь, что выкрикнула Дуняша? «Твой вождь!». Вот ты, Витенька, и будешь сейчас для нас вождем. А еще – учителем.

– Истории? – открыл рот Николаич, – так я…

– Вот каким! – сурово перебила его Валентина Степановна:

 
«Идем: крепка надежда в сердце новом —
Ты вождь, учитель, ты мой властелин!»
Так я сказал, и под его покровом
Нисшел путем лесистым в мрак пучин.
 

Увы – «лесистый путь», который нормальным языком называлась всемирная паутина Интернета, был далек от этой затерянной в тундре деревушки на пять чумов. Так что никто, даже «властелин паутины» Виктор Николаевич, не мог сейчас указать путь, куда пахнувший серой похититель уволок арабскую принцессу.

– Что же мы стоим?! – первой спохватилась Дездемона, – надо быстрее лететь в Хельсинки, а оттуда…

Вертолетчиков, которые проспали все действо, быстро выволокли на мороз; велели запускать двигатели. Слабое напоминание мужского вождя племени аборигенов о рыбе, которую по программе надлежало испечь на углях, Валентина отмела с пугающей усмешкой.

– На этих?! – ткнула она пальцем в костер, рядом с которым отпечатались контуры двух половинок дьявола, и программа сама собой подкорректировалась до минимума.

– Ну вот, – наконец, откинулась на мягкую спинку кресла Валентина, – поехали!

Увы – мотор пару раз чихнул, и умолк.

Как поняла неведомым чувством Кошкина, а за ней остальные подруги, навсегда.

– А вот шиш вам!

Так часто в своей новой жизни Валентина Степановна Кошкина не сердилась ни разу. Когда-то совсем недавно она начала обучение в автошколе. С первого занятия ей запомнилась одна фраза; с которой, как утверждал преподаватель, начинался всякий ремонт автомобиля.

– Открываем капот! – именно так начиналась эта фраза.

Вот и теперь она за шкирку летных курток сдернула обоих пилотов с сидений, буквально выкинула их наружу, а через пару мгновений нависла над ними грозной фурией.

 
С скамьи блаженной к пропастям земным —
Ты дал мне веру мудрыми словами
И честь тебе и тем, кто внемлет им!
 

Мудрые слова были такими: «Открывай капот!». И вертолетчики внемли им, хоть произнесено было «заклинание» на русском языке. Они сразу оба сунулись под тушку летающей машины, и отпрыгнули, когда какая-то дверца открылась, едва не достав до затоптанного снега. Теперь перед Валентиной было скопище трубок, каких-то железяк; посреди них – словно опутанное внутренностями – грузно торчало что-то монолитное.

– Мотор, – догадалась Валентина.

По нему она и стукнула несильно молоточком Пигмалиона, который неведомо как оказался в ее правой руке. Это для пилотов неведомо как, а пять женщин предполагали… нет! Они знали, что чудо придет им на помощь. Первым таким чудом было явление артефактов – меча, секиры; теперь молотка.

– Хорошо, что кошка со змеюкой не явились, – хохотнула Дездемона.

Она тут же замолкла в изумлении перед новым чудом, как и Пенелопа с Кассандрой, и Ярославна. Но больше всего поразились пилоты, когда двигатель без всякого их вмешательства вдруг чихнул, и заработал – чисто, и победно.

И только Валентина Степановна оглядела всех с деланным равнодушием:

– А что, вы сомневались? С моим-то опытом, и учебой в автошколе…

Лишь Виктор Николаевич, выглядывающий в окошко, мог объяснить, какое «волшебство» сейчас явила миру его жена. Он был на все сто уверен, что двигатель попросту испугался ярости Валентины…

Ставшие чрезвычайно предупредительными пилоты подсадили в салон достаточно тяжелую русскую леди (они же не знали, что вместе с ней в вертолет запрыгнули две гречанки, венецианка, и еще одна русская княгиня), и заняли свои места в кабине. И вот уже серебристая машина летит навстречу неведомому, навстречу первому лучу утреннего солнца. Этот луч ослепил вдруг Валентину, и она прикрыла глаза, а потом повернула голову к мужу, к его ликующему крику:

– Есть! Поймал!

Потом, уже спокойнее, он объяснил, что поймал, наконец, невидимый вай-фай, и тут же потребовал:

– Диктуй, что за строки теперь не дают тебе покоя… и мне тоже.

Валентина не стала жадничать, продиктовала – к явному удовольствию Кошкина:

 
Так сладостны твои мне повеленья,
Что я готов немедля их свершить
Не повторяй же своего моленья.
 

Николаич бодро застучал по клавишам. Ни дрожание летающей машины, ни грохот мотора не мешал ему. А Валентина Степановна устало откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. И открыла их – вместе с подругами – только когда двигатели в последний раз пронзительно взвыли и замолчали. Посадка была достаточна мягкой; она не разбудила женщин. А вот метнувшийся внутрь теплого салона снежный заряд, и какое-то напряжение, дошедшее до общего сознания, тут же заставили вскочить Валю на ноги. Напряжение явно привнес в эту небольшую, достаточно уютную полость летающей машины Кошкин. Он сейчас стоял у распахнутой дверцы, спиной к стылой и скучной столице Финляндии, и всем своим видом выражал решительное: «Не пущу!». И относилось это, как тут же поняла Валентина, не к Хельсинки, не к ее чистенькому, но такому унылому отелю, а к новому путешествию, на которое Кошкина с подругами настроились весьма решительно.

– Да хотя бы и в сам ад, к дьяволу, похитившему Дуньязаду! – кричали ее глаза.

И так же безмолвно Николаич ответил: «Именно туда!»…

Уже в отеле, разогревшись (Кошкин бокальчиком коньяка, а Валентина Степановна – содержимым огромного чайника с зеленым чаем) историк сообщил имя гения, «пригласившего» его супругу в смертельно опасное путешествие.

– Данте, – глухо произнес он, – Данте Алигьери, и его «Божественная комедия».

– Божественная? – улыбнулась немного разомлевшая Валентина, не испытывающая ни малейшего стыда оттого, что имя поэта, произнесенного мужем с видимым пафосом, она слышала… где-то… когда-то… и не больше того.

– Да, – с каким-то внутренним страхом вскричал Николаич, – но говорится в ней о путешествие в ад – по всем его девяти кругам!

– Да, – эхом воскликнула вслед за ним Кошкина, и подруги в душе согласно кивнули, – придется-таки побегать по этим кругам. Неплохо нашу Дуняшу спрятали…

– Да как ты не понимаешь!.. – начал было Николаич, но тут же умолк, остановленный усталым жестом Валентины.

Медленно, даже позевывая, супруга объяснила ему то, что он и сам прекрасно знал, но не хотел принять душой.

 
Светлей звезды в очах горел луч ясный,
И тихим, стройным языком в ответ
Она рекла как ангел сладкогласный.
 

– Сам понимаешь, Витенька, – ничто от нас не зависит. Как говорится – судьба. И она настигнет нас… меня и здесь, и в любой другой точке Вселенной. Да хотя бы и дома. Вот как покончим с этим приключением, вызволим Дуняшу, так сразу домой. Хорошо? Ты не соскучился по Герою?

Физиономию Виктора Николаевича осветила несмелая улыбка. Будь у него хвост, как у моравского маламута, Кошкин несомненно сейчас бы отчаянно завилял бы этой важной частью организма. А так – он прижал к груди голову Валентины, уже приготовившейся ко сну, и вместо сказки начал рассказывать о путешествии поэта в компании другого, Вергилия, в ад. Начал с первого круга, куда гений Данте поместил добродетельных язычников – Аристотеля, Эврипида; знакомого уже Николаичу, и эллинкам Гомера…

– Вот! – вскричала Дездемона, – вот здесь и надо искать Дуняшу. Заодно и Гомера девчата поправят, кое в чем…

– Второй круг, – продолжил Николаич, – там томятся пленники необузданной страсти – сладострастцы и блудодеи. Сам Данте приводит в пример красавицу Франческу да Римини, и ее возлюбленного Паоло…

– Куда этой Франческе до нашей Дуньязады, – фыркнула Ярославна, – вот уж где необузданная страсть!

Виктор Николаевич невольно покраснел; вспомнил, очевидно, что был невольным свидетелем, и даже участником первой «оргии» арабской принцессы. Он поспешно клацнул по кнопке, «переворачивая» страницу на экране ноутбука.

– Третий круг, – провозгласил он торжественно, – для чревоугодников!

Тут уж расхохотались царственные эллинки:

– Так больше нашей Дуняши никто не съест. В саму Валюшу уже ничего не лезет, а девчонка багдадская все тянет и тянет куски со стола. И выпить она не дура…

На четвертом круге ада Валентина Степановна заснула, так и не определив, в каком из них сатана спрятал арабскую принцессу…

 
Уж день светал, и солнце в путь вступало
С толпою звезд, как в миг, когда оно
Вдруг от любви божественной прияло.
 

– Витенька, – пробормотала Валентина Степановна, – потягиваясь, и освобождая от оков Морфея подруг, – уже утро?

– Утро, утро, – проворчал Николаич не своим голосом; и не по-русски, чего он обычно наедине с женой не делал.

– Ой, – взмахнула руками Дездемона, – где это мы?!

Тело, в котором проснулись красавицы, включая Валентину Степановну, было, как и предполагалось, мужским, и оно – поняли все – терпеливо дожидалось, когда гостьи в его душе проснутся.

– Проснулись, – буркнула отчего-то недовольная Кошкина, – можешь считать, что еще и умылись, в туалет сходили, и платьица поверх трусиков с лифчиками нацепили. Теперь ты рассказывай: «Кто таков, и чем можешь помочь в нашем горе?».

– Мое имя – Вергилий, – поклонился внутрь себя незнакомец, – а кто вы, прекрасные незнакомки, решившие свершить незабываемое путешествие столь необычным способом?

Валентина, а за ней и остальные подруги представились; последней это сделали две эллинки, чуть склонившие невидимые, но от этого не менее царственные головы.

– Кассандра, Пенелопа! – воскликнул проводник в царство мертвых, – рад приветствовать вас в… м.м.м, в общем, здесь. Не раз слышал о вас, а теперь… Так поспешим же вперед – туда, где вас помнят и любят.

Кассандра чуть хохотнула, заглянув глазами Вергилия в чудовищно огромный провал, откуда на всех дохнуло безысходностью:

– Обычно считается, что именно мы, живущие, помним об ушедших. Что именно они живут в нашей памяти.

– Никому не пожелал бы так «жить», – поежился поэт-проводник, – ни людям, ни зверям.

 
Так зверь во мне спокойствие потряс,
И, идя мне навстречу, гнал всечастно
Меня в тот край, где солнца луч угас.
 

Он шагнул на тропу, не спрашивая согласия попутчиц; скорее всего, он пока не подозревал, что может в любой момент потерять контроль над собственным телом, и что каждая из пяти женщин, отличавшихся, кроме божественной красоты, еще и поистине стальным характером, готовы сделать это – когда понадобится. Пока же они следовали воле проводника, и вспоминали тех, кого потеряли в своей жизни, и кто мог встретиться им в первом круге ада.

А тот уже наступил – совершенно незаметно.

– Как-то это на ад не похоже, – процедила сквозь чужие зубы Валентина, – эти оливковые рощи; сады, с которых можно сорвать спелый плод, скамьи, на которых сидят и вполне спокойно беседуют самые разные, незнакомые личности.

– Почему незнакомые? – Кассандра первой из подруг перехватила управление мужским телом, и устремилась к полянке, на которой не было никаких скамей, и где участники беседы разместились прямо на изумрудной шелковой травке. Ярославна успела на ходу сорвать с ветки налитой соком плод, и вонзить в него зубы Вергилия.

– М-м-м… какое вкусное это… адское яблочко, – расхохоталась она, вытирая липкий сок, брызнувший на чужой подбородок.

Между тем «хозяева» полянки неспешно вставали, и склоняли головы в почтении. В их глазах Валентина успела прочесть и легкое нетерпение, и обиду, выразившуюся в вопросе, который прежде остальных задала миловидная женщина в хитоне:

– Почему ты один, Вергилий? Почему не привел никого, способного усладить наш слух вестями их подлунного мира, из времен, которых мы не застали?

– Елена! – организмом, а значит, и речевым аппаратом поэта опять владела Кассандра, – старая ты потаскушка! А я думала, что ты легла в могилу дряхлой старушкой, не способной зажечь сердце даже столетнего старца…

– Кассандра! – ахнула виновница гибели Илиона, – ты?!

Елена Прекрасная каким-то чудом разглядела в обличье Вергилия свою старую подругу-соперницу. К ней тут же присоединились остальные – тут все имели какое-то касательства к троянской войне. И братцы Гектор и Парис, и великий герой Ахилл, и сам царь трои Приам, который не выдержал, и прижал к могучей груди чужую мужскую голову, которая сейчас вещала голосом его дочери.

 
И много тех, кто ныне в горнем свете,
Других спасенных не было до них
И первыми блаженны стали эти.
 

Сам Вергилий лишь переводил ошалелый взгляд с одного лица на другое; подруги троянской прорицательницы не стали вмешиваться в практически семейные посиделки; собрались в свой круг, чтобы обсудить очень важную проблему, которую озвучила Ярославна.

– А ответьте мне на такой вопрос: «А почему мы попали сюда, в мир, рожденный талантом великого Данте, хотя прочли, и выучили лишь малую часть его „Божественной комедии“? Только три круга ада – и вот эти страстотерпцы (она ткнула пальцем в грудь Елены, и та испуганно отшатнулась) в нашей памяти. Почему?».

– Может потому, – поначалу неуверенно, а потом почти радостно ответила Пенелопа, – что Дуняша ждет нас именно здесь – в одном из первых трех кругов? Что происходит в других – плоть до девятого – я не хочу себе даже представить!

Тело Вергилия ее стараниями все передернуло; Ярославна возразила подруге, обратив внимание как раз на проводника:

– Врага надо знать в лицо! И ты, дорогуша, нам сейчас расскажешь, что ждет нас в остальных кругах, и на самом дне этой чертовой воронки; вдруг нам придется спуститься туда? Вот сейчас Кассандра натешится воспоминаниями, и двинемся дальше. Меж двумя кругами и просветишь нас.

«Дорогуша» содрогнулся еще сильнее; было понятно – на самое дно адского провала ему путешествовать не хочется.

Параллельно прорицательница живописала о своих приключениях; она уже закончила с историей Древней Эллады (как она ее помнила), и теперь рассказывала внимавшим с жадностью землякам, какая счастливая, и прекрасная жизнь настанет в будущем, через тысячи лет после падения Трои.

– Ага, – перебила ее Валентина Степановна, – это если в кармане куча денег, или кредитных карточек. В двадцатом веке своих проблем хватает. И войны не в пример Троянской – одним ракетно-бомбовым ударом целые города уничтожаются. Давай, прощайся с родичами, и пойдем – Дуняша ждет. И не просто ждет… есть у меня своя версия насчет того, почему нам позволили не заучивать всю «Божественную комедию» наизусть.

Кассандра, которая успела расспросить земляков, и узнать, что великой танцовщицы Дуньязады тут не было, прочла в ее словах нешуточную тревогу, и принялась прощаться с отцом, братьями – со всеми, пообещав напоследок навестить их… хотя бы еще разок.

Валентина на это буркнула:

– Не беспокойся – все тут будем.

А потом, пока Вергилий, важно шествующий по дорожкам, да по траве, раскланивался с личностями, знакомой ей по учебникам истории – Аристотелем, Сократом с Платоном, и Диогеном с Гиппократом – выдохнула:

– Моя версия такая. Может, не было у нас времени учить толстенную книгу наизусть? Может, здесь для Дуняши каждая секундочка дорога, и если мы не успеем…

 
Там вздохи, плач и иступленный крик
Во тьме беззвездной были так велики
Что поначалу я в слезах поник.
 

– Так чего же мы плетемся, как старые клячи?! – воскликнула Ярославна; в голосе этой «железной русской леди» действительно проскользнула слезливая нотка, – шире шаг, проводник, и начинай вещать! Не пугая, а правдиво повествуя о том, с каким злом нам придется столкнуться там, внизу (она со злорадством ткнула пальцем Вергилия в сторону клубящейся тьмы ада) … в твоем теле.

Ноги проводника чуть запнулись – и не случайно; и страшновато было повторять уже раз пройденный путь, и по той причине, что приходилось выбирать дорогу поровнее. Компания путешественников уже покинула первый круг ада, и теперь спешила вперед по горной тропе, отделяющей ее от второго.

– Тут, если вы помните, – начал, наконец, Вергилий, – томятся вековечно грешники, не обуздавшие своих страстей в первом, тварном мире.

– Можешь пропустить, – милостиво разрешила Валентина Степановна, – и про третий тоже. Начинай сразу с четвертого…

– Скупцы и расточители, – тут же откликнулся поэт, – именно они бесконечно катят в гору громадные камни. Стенают от непосильного труда, а главное – от осознания того, что этот труд никогда не закончится. Нет им пути в Царство божие; не заслужили.

Валентина, а за ней Ярославна с Дездемоной, примерили к себе эти два слова: «Скупец», и «Расточитель». И решительно тряхнули головами (точнее, одной головой, взятой на мгновение напрокат): «Это не про нас. Мы где-то посрединке. И не скупимся в последнее время, и деньги направо и налево не швыряем, хотя возможность имеем».

– Еще в этом круге гневливые, – быстро подсказал Вергилий, – эти гниют в болотах.

– Это тоже не про нас! – теперь кивнули сразу все красавицы, – мы никогда не гневаемся! Мы за справедливость – если кто заслуживает получить по шее – пусть он и получит!

Проводник тем временем сошел с тропинки, чтобы тут же попасть в объятия какой-то женщины, налетевшей на него, словно ураган.

– Друг мой! – буквально кричала она, вцепившись руками в Вергилия, а значит, и в его попутчиц, – как долго я не была в мужских объятьях; не вдыхала аромата этого терпкого пота, обещающего немыслимые наслаждение для души и тела…

– Которого у тебя тут нет, Клеопатра! – прорычал кто-то за спиной Вергилия.

 
И я узнал, что это круг мучений,
Для тех, кого земная плоть звала
Кто предал разум власти вожделений.
 

Сильные руки оторвали от путника пальцы божественной царицы Египта; Валентина заставила онемевшее тело повернуться, и едва не вскрикнула от испуга. Впрочем, страшилище с бычьей мордой, которая торчала вперед, вырастая из вполне человеческих плеч, испугалось гораздо сильнее. Да и кто бы не испугался, не отшатнулся, когда перед блестящим черным носом мелькнули две молнии. Два стальных росчерка, выписанных остриями шпаги Дон Кихота и секиры Вещего Олега едва не заставили восторжествовать силы Природы, отделив бычью голову Миноса от человеческого тела.

– Так его, так! – закричали в азарте тени женщин, красоту которых поэты и художники воспевали вплоть до двадцать первого века.

Клеопатра и Семирамида, Франческо да Римини, которую больше других выделил в «Божественной комедии» Данте, и многие другие требовали сейчас смерти своего мучителя.

– Потому что, – объяснила все та же Клеопатра, выступив вперед, – он мучит нашу плоть, истязает ее – но совсем не так, как должно было!

Ее чувственные губы приоткрылись, и язычок промелькнул по ним так провокационно, что чудовище рядом с Вергилием поперхнулось готовым вырваться и бычьей глотки криком. Оно поспешило затолкать свой возглас обратно, в человеческие легкие – когда перед глазами опять мелькнули лезвия, и голос Кассандры, изумленной до глубины души (своей, а не проводника) заполнил весь круг ада:

– Елена! Ты и здесь?!! Как это можно – наслаждаться негой в первом круге, и подвергаться истязаниям здесь!

– Сама не знаю, – пожала плечами прекрасная эллинка, – и рада бы бежать отсюда, но нет мне ходу вверх, как и всем здесь. И мучения наши не только телесные: не только кости ломает, и жилы вытягивает это страшилище (пальчик Елены почти ткнулся в выпуклую грудь Миноса, сейчас смирно стоявшего рядом С Вергилием). Где-то здесь, рядом, наши возлюбленные – и мой Парис, и Тристан Изольды, и Паоло Франчески. Мы знаем об этом, но встретиться нам не суждено. Лишь уверены, что чудище тоже мучает их – денно и ночно.

– Ага, – вдруг хихикнула Клеопатра, – их-то как раз, наверное, так, как хотелось бы мне…

– Тьфу, ты, – не выдержала Валентина Степановна, – что за гнусные мысли ты в себе растишь?!

Ее плевок упал на благодатную почву (хоть и адскую!). Все вокруг задрожало, загудело, заволокло дымом с примесью серы, а когда Вергилий проморгался, возвращая остроту зрения и себе, и попутчицам, они снова стояли на тропе. Как правильно поняли подруги – ведущей уже к третьему кругу.

 
Ворвался в глубь моей дремоты сонной
Тяжелый гул и очнулся вдруг
Как человек, насильно принужденный.
 

– Однако, – восхитился Вергилий, какая силища (он явно имел в виду плевок)! Не слабее, чем шпага с секирою. Куда, кстати, вы их спрятали?

– В задницу! – хихикнула Дездемона.

Проводник закружился на месте, пытаясь разглядеть, не торчат ли рукояти грозного оружия из означенного места. Теперь женский смех стал общим и громким. Его не смог заглушить даже недалекий лай. В этом звуке, явно издававшемся из нескольких глоток, была неизбывная злость, и еще более глухой тоски.

– Ну, и правильно, – сделала вывод Валентина, ничуть не испугавшаяся трехглавой псины, выпрыгнувшей из-за громадного валуна, и разинувшей пасти на Вергилия, – это ведь и для тебя, песик, тюрьма, а не родная хата. Как шутят зэки про надсмотрщиков – они-то выйдут на свободу, а вертухаям век воли не видать. А ты, уродина, тут уже тысячелетия загораешь.

И она принялась бесстрашно почесывать за ушами сразу трех песьих голов – совсем как у Героя, которого совсем недавно вспоминала. Вергилий, чьи руки и одаряли адское создание этой нехитрой лаской, застыл в ужасе и изумлении. А потом воскликнул; осторожно, внутрь себя:

– Это же Цербер, призванный раздирать на части туши чревоугодников. Значит ли твое безумство, что ни ты, ни твои спутницы не ведают этого греха.

– Ну…, – протянула Валентина, и остальные согласно кивнули, – покушать мы любим. Но и ограничить себя можем – когда нужно. Дездемона, вон – талию назад вернуть пытается, а я, к примеру, недавно пить бросила.

А покушать, кстати, тут, в третьем круге ада, было чего – на зависть первым двум. Но столы, ломящиеся от яств, большинства из которых подруги не видели ни в своих прошлых, ни в нынешней жизни, тоже были элементом истязательств. Вокруг все было серым и унылым, с невидимых небес потоком низвергались потоки вечного дождя. В них, дрожали телесами, погруженными по колено в тягучую холодную грязь и нажратыми (иначе не скажешь) еще в тварном мире, бесчисленные толпы толстяков и толстух.

 
Я в третьем круге, там, где дождь струится
 Проклятый, вечный, грузный, ледяной
Всегда такой же, он все так же длится.
 

Тем, что раньше называлось сердцами, несчастные обжоры стремились к столам, на которые не проливалась ни капля дождя. Но что-то удерживало их, и было это «что-то» крепче и ужаснее клыков Цербера.

– Но мы-то не прокляты, – вполне резонно решила Дездемона, подняв правую ногу Вергилия.

Тот в ужасе заверещал; точнее попытался сделать это. Но что толку – рот его уже был занят чем-то невообразимо вкусным. «Адски вкусным!», – уточнила Кассандра, вполне одобрившая порыв венецианки, и теперь глазами проводника высматривающая, что бы еще такого вкусненького распробовать. А Пенелопа рядом уже и разглядела, и тащила ко рту немыслимо вкусный окорок. Полминуты – не больше – и только кость белеет в руке Вергилия. Толпа за спиной взвыла, не в силах терпеть такого издевательства. Цербер, напротив, вполне одобрительно гавкнул. Мужское тело с костью в руке медленно повернулось к отверженным. Валентина первой вычленила из этой студенистой отчаявшейся массы трех особо отвратительных толстяков, словно сошедших сюда, в ад, из одноименной кинокартины. Им она и бросила под ноги «угощение» (вспомнила, как главный из толстяков в фильме демонстрировал такой жест). Увы – истязаемые голодом и холодом не могли позволить себе даже такой подачки. Толпа отхлынула назад от кости, словно та была вырвана из самого дьявола. На освободившейся площадке тут же оказался Вергилий, который устами Кошкиной грозно вопросил:

– Не видел ли кто здесь арабскую принцессу? Плясунью, какую не видел свет… и ад тоже?

Толпа потрясено молчала.