Текст книги "Ультиматум президенту. Вторая книга о Серой Мышке"

– Слеза, – поняла Наталья, – этот здоровый сильный человек плачет, потому что…

Ее потемневший взгляд остановился на кожаном диванчике у боковой стенки, на котором сидела, скромно сжав коленки под длинной юбкой, женщина средних лет. С двух сторон к ней прижимались дети; две девочки, погодки, лет семи-восьми – поздние, и от того особо лелеемые, если только эта женщина была их матерью, а полковник Сорокин… отцом. Строки личного дела командира поезда промелькнули перед глазами быстрой, практически пулеметной очередью, и Крупина с острой жалостью в сердце кивнула:

– Да, это их дети. И этот громила с кривым ножом, что стоит перед ними, совсем не шутит. И другой, что отнял наконец трубку рации от уха и уставился на них с Джамалом, тоже не шутил, богохульствуя на весь вагон и – через трубку – на бородатого араба.

– Впрочем, – теперь она оглядела уже противников, – они все бородаты в разной степени. А этот, на крики которого меня приволокли – спасибо, кстати – орал совсем не на Джамала. Он визжал, через слово поминая грязных животных…

– Этого я делать не буду, – глухо, в пол, повторил – очевидно не в первый раз – полковник Сорокин.

– Будешь, – одним мгновением успокоился Джамал, отпуская руку Крупиной, – еще как будешь.

– Ийе, – удивился рядом бородач помоложе, – ты кого привел, Джамал?

– Кого надо, – грубо оборвал его главарь, которым очевидно и был первый среди арабов знакомец Крупиной, – бери младшую девчонку; начнем с нее – по очереди.

Парень закинул автомат за спину и шагнул к диванчику. Полковник арабского языка скорее всего не знал; но страшный смысл слов Джамала уловил. Он дернулся приваренном к полу стуле, к которому был притянут ремнями и уронил голову на металлическую столешницу, глухо завыв. И Крупина забыла и о своем обещании насчет цитаты из Корана, и о всяком милосердии. Словно безжалостный тайфун пронесся по вагону. Арабов было восемь – и семь из них упали уже мертвыми. И это было милосердием для них, потому что Джамал все-таки еще мог услышать священные строки в последний раз. Но перед этим ему предстояло пройти через такие муки, о которых он даже не подозревал. И выложить все тайны, что знал, и о которых давно позабыл.

Этого длинного, но стремительного движения агента три нуля первый ни полковник, ни его жена с детьми не заметили и не могли заметить. А сама Крупина, которая остановилась за спиной Сорокина, замучилась бы объяснять, отчего у абрека, только что поигрывающего ножиком страшного вида, этот ножик торчит в груди – прямо напротив сердца. И почему у молодого, но уже достаточно бородатого, эта самая борода покорно торчит набок, вместе со свернутой головой. И почему не шевелятся все остальные, кроме мычащего в бессилии Джамала.

На первый вопрос поднявшего наконец голову Сорокина Наталья ответила, даже не дождавшись его:

– Я – подполковник Крупина, Наталья Юрьевна; спецотдел.

Чей это отдел, и какими делами он занимается, полковник спрашивать не стал. Он теперь по настоящему заплакал; беззвучно, и потому страшно. И Крупина отступила в сторону; она поняла, что помочь этому человеку прийти в себя не сможет; что ему сейчас нужны не слова утешения, а родные объятия. Наталья легонько подтолкнула к отцу и мужу сразу троих, и к слезам тут же добавился общий женский плач.

В очередной раз подивившись своему жестокосердию – эта картина если и заставила сжаться сердце, то лишь на несколько долгих мгновений – она продолжила работу «спецотдела». Спрашивать полковника о чем-то сейчас было бесполезно. Гораздо важнее было «зачистить» состав, а потом вдумчиво, хоть и безо всякого удовольствия допросить Джамала. Крупина лишь захватила со столешницы ту самую связку фигурных ключей, опустила из в собственный карман, которому оказывается нашлось место в остатках брюк и пошла – как сама себе призналась «веселиться». Потому что «под ноль» больше никого зачищать не собиралась – так, намять бока и обездвижить, пока «террористами» не займутся по подведомственности. Вообще-то, с зачисткой можно было подождать – запереться внутри бронированной капсулы, в сердце состава, и ждать помощи. Но была еще одна проблема – Лидка.

Ее злой визгливый голос Крупина услышала еще за два вагона. Она успела по ходу обезоружить и отправить в долгий сон всего двух охранников. Пленных солдатиков, которых заперли в собственных кубриках, тревожить пока не стала – пусть разбирается собственное командование. А остальные «террористы» сейчас столпились в том самом вагоне, где Лидию Кочергину прижал к углу прапорщик. Впрочем, сказать «прижал» было бы не совсем верно. Лидка как раз сейчас наступала на него из своего угла, готовая пустить в ход крепкие кулачки. И автомат, которым заслонился от нее прапорщик, совсем не смущал разбушевавшуюся торговку. Она кричала, как и было договорено в «штабе»:

– Я тебе дам… Я тебе сейчас такой пи.., – тут она увидела стоящую с довольной физиономией Крупину и вроде как засмущалась, проглотила последнее слово; а потом заорала совсем оглушительно, – гони деньги вперед, паразит! Гони, как обещал!

Под этот крик Наталья и уложила на пол безжалостными ударами еще четверых ренегатов во главе с прапорщиком. А потом, подмигнув Кочергиной: «Молодец, девка!», – унеслась в хвост состава, продолжать зачистку. Там нашелся лишь один арабчонок – тоже бородатый, но хилый. И этого, последнего живого соплеменника Джамала она пожалела, лишь сломала несколько очень важных костей, что гарантировало – этот человек больше в бандитских налетах участвовать не будет.

Лидка так и стояла с открытым ртом и вытаращенными в ужасе глазами. Крупина помазала перед ее застывшим лицом ладонью:

– Ау, подруга, очнись, – и добавила, поняв причину такого ступора, – да живые они все, девочка, живые. Полежат немного, и встанут…

Наталья открыла дверцу вагона, высунулась в вечернюю свежесть, и пробормотала, так, чтобы не услышала ни Кочергина, ни майор Рычков, уже готовый запрыгнуть на ступеньку впереди своих десантников:

– Если им разрешат подняться. А про тех, в командирском вагоне, тебе знать совершенно не обязательно.

Крупина на мгновенье замерла, подставив лицо вынырнувшему из-за взявшейся непонятно откуда тучки солнцу. И тут же ее лицо – несколько мгновений удивительно благостное – сменило выражение, стало жестким, погнало от себя волну предостережения и холодной ярости к вершине серого здания, что нависало над привокзальной площадью – даже выше недостроя, где ждали ее русский генерал с американским полковником. Феноменальное чутье подсказало – ее кто-то буквально сверлит взглядом, причем взглядом вооруженным. Что это было? Может, и прицел снайперской винтовки! И она шагнула назад, в полутьму тамбура, понимая, что в эту дверь она ни за что не выйдет.

Глава 4. Москва. Ресторан «Плакучая ива»
Шунт, Волчара и Серый

Шунт развалился на диванчике с довольной улыбкой. В ладонях он грел высокий бокал с пивом, на которое «подсел» в последнее время. Себя он успокаивал:

– Не на наркоту же мне подсаживаться; я ее для других целей тоннами в Москву привожу.

Да – Шунтиков действительно мог назвать себя теперь наркобароном, и ничуть не тяготился таким сомнительным достижением. Впрочем, сам он сомнительным его не считал. А всем недовольным мог показать этот самый бокал с пивом, которое ему специально привозили из Баварии. И еще сказать:

– Ничего личного – просто бизнес. Кто-то торгует пивом, кто-то прокладками с крылышками, а я – афганским герычем.

Ближайшие помощники Шунта – Волчара с Серым, пиво не уважали. Они могли себе это позволить; точнее сам Шунтиков позволял им такое послабление. Серыйсидел за столом и неторопливо потягивал виски двадцатилетней выдержки. Волчара не пил совсем – из крепкого, конечно. После давнего ранения он осунулся; скулы теперь выпирали вперед так, что между них терялся хищный нос. Волчара теперь еще больше напоминал свирепого хищника. Здоровье он поправил очень быстро, а вот душевного равновесия так и не вернул. И не мог вернуть; по крайней мере до тех пор, пока в его руках не окажется красотка, самым бесцеремонным образом обобравшая – нет, не его! – Шунта. Но тот миллион был под охраной опытного бандита, и Волчару не успокаивало даже то обстоятельство, что босс не предъявил ему никаких претензий. Больше того – обеспечил своему главному боевику самое лучшее лечение. Даже лично пару раз приезжал в израильскую клинику, где раненый бандит проходил курс реабилитации.

Впрочем, Волчара подозревал, что босс прилетал на Землю обетованную не только ради него; даже не столько ради него. Были у него, наверное какие-то делишки в Тель-Авиве. Да хотя бы на знаменитом средиземноморском пляже косточки погреть.

Волчара внешне выглядел невозмутимым; он вяло ковырял вилкой в каком-то салате, полном морепродуктов, которые он откровенно не любил. Внутри же он был заполнен нетерпением – и сам он, и Шунт с Серым ждали курьера из Коврова. Из города, про который босс, может и забыл, а самому Волчаре напоминала каждый вечер ноющая грудь, из которой хирурги два года назад вытащили пять пуль.

Наконец в дверь осторожно постучали. Босс ответил сам:

– Давай!

Давай – в смысле запускай… сюрприз для самого доверенного помощника. И Волчара действительно вскочил, ощерившись как самый настоящий лесной четырехлапый разбойник. Он одним громадным скачком оказался у двери и навис над жалкой, какой-то изломанной в самых неожиданных местах фигуркой. Только голова у этого человека не претерпела никаких изменений. По ней Волчара и узнал Голову, которого теперь – вполне ожидаемо – называли Квазомодой; именно так, в женском роде.

– Ты, – зарычал в гневе двуногий волк, – почему ты еще жив?!

Он схватил несчастного за горло, от чего тот страшно захрипел, и повернул лицо к боссу, с той же претензией:

– Почему он еще жив?!

Шунт вяло махнул рукой, и железные пальцы тут же разжались; «волк» хоть и был свирепым, но достаточно дрессированным. А Шунт снизошел с объяснением, не вставая с дивана. Он допил последние глотки пива, посмотрел зачем-то в пустой бокал и сказал:

– Пусть помучается еще немного. Отработает, как и обещал, каждый цент из того миллиона.

Квазимода глухо закашлялся – и разминая гортань, едва не смятую сильными пальцами Волчары, и продолжая (про себя) слова босса – те самые слова, что Шунт произнес, стоя над скулящим от боли и ужаса Головой:

– Принесешь мне голову этой девки и будем в расчете. Я еще и на лечение для тебя разорюсь.

Шунт тоже вспомнил тот разговор; как оказалось не напрасный.

– С чем пришел? – внешне так же лениво процедил он сквозь зубы.

– Приехал, – не удержался от уточнения Квазимода, – из Коврова. Вот.

Он испуганно втянул голову в кривые плечи, но не смог увернуться от звучного подзатыльника, которым все-таки наградил его Волчара, опять зарычавший от ненавистного названия. Правой рукой Квазимода протянул коробочку, которую тут же выхватил боевик. Он понял, что именно эта видеолента, а вовсе не бывший Голова является настоящим сюрпризом, обещанным ему боссом.

После небольшой заминки администрация «Плакучей ивы», которая с недавних пор стала очень уважать господина Шунтикова – после того, как он выкупил половину бизнеса у хозяина ресторана – нашла видеодвойку, на которой можно было просмотреть практический ушедшую в прошлое видеокассету. Первые кадры не сильно вдохновили Шунта и его помощников; боевики они видели и покруче, а на экране несколько российских десантников стояли спиной к анонимному пока оператору, тупо пялясь на закрытые двери вагона. День там – в непонятном пока явно документальном фильме – клонился к вечеру; потому и сам вагон, и площадка перед ним, и фигуры вояк, застывших в напряжении, были серыми, хотя видеодвойка, как и полагалось такому солидному заведения, была импортной, цветной.

– Это что? – лениво, без всякой угрозы в голосе спросил Шунт, следя за цифрами в углу экрана, которые отсчитывали секунды, а потом и минуты.

– Четыре минуты назад, – ответил Квазимода, тоже не отрывавший взгляда от этих цифр, – в этот вагон вошла та самая… Крупина, Наталья Юрьевна.

Именно это имя было написано на обороте фотографии, что бросил на грудь покалеченного Головы босс; и именно ее инвалид, вынужденно влачивший жалкое существование в Коврове, ненавидел больше всего на свете – больше даже, чем босса, и тех ребят, что ломали ему кости.

– Вот! – наконец воскликнул Квазимода.

Дверь вагона медленно распахнулась – прямо навстречу лучам солнца, которые наверное пробились из-за невидных зрителям туч. На пороге на мгновение – на самое короткое мгновение показалась девушка; точнее женщина в откровенно завлекающем наряде. Она словно устремилась вся к этим лучам… А потом что-то случилось, и мечтательное выражение с ее лица словно смыло водопадом холодной воды. Оно стало таким же холодным, даже жестким, не предвещающим ничего хорошего зрителям. Крупина на экране словно тоже увидела их – и все, даже Волчара – невольно поежились от ее предостережения. А потом наваждение схлынуло; женщина кивнула кому-то внизу, явно приглашая в вагон и исчезла.

Никто не сказал ни слова; действо на экране продолжалось – теперь уже совсем не скучное. Десантников на экране прибавилось; появились какие-то большезвездные командиры, среди которых зрители с изумлением узнали и иностранных; точнее американских. Всю эту толпу вагон врядли мог уместить.

– Хотя.., – протянул вслух Шунт.

Квазимода понятливо подхватил:

– Там двадцать четыре вагона. Ядерный поезд.

– Так прямо и ядерный?! – хмыкнул босс.

– Своими глазами видел, – горячо зашептал Квазимода, опасливо покосившись на Волчару, – как за полчаса до этого, до появления у поезда тетки, Крупиной, у одного вагона раскрылась крыша и взлетела ракета. Громадная – рядом даже дома дрожали.

– А зачем ты вообще начал снимать все это? – теперь жестко и требовательно спрашивал Волчара, – кто информацию слил.. про НЕЕ?

– Никто не слил, – вынужденно сознался Квазимода, – случайно наткнулся на нее. Как раз, когда она вот с этой девкой разговаривала.

Палец инвалида ткнулся в экран, на котором по ступеням вагона легко спрыгнула еще одна тетка – значительно моложе Крупиной, с простой толстощекой – какой-то деревенской – физиономией.

– Хотя.., – протянул про себя Шунт, – если смыть с нее откровенно бл… кую штукатурку и нарисовать все в нормальном салоне, получилось бы что-то вроде одной голливудской актрисы. Как ее там?..

Наряд на этой женщине был почти таким же откровенным и провоцирующим, как у Крупиной. А лицо – то самое, деревенское – растерянным. Но не испуганным; можно было рассмотреть как ее губы что-то шепчут, словно подсчитывают.

– Да хотя бы вот эти тела, трупы, накрытые какими-то покрывалами! – это уже Серый вступил в разговор.

Мимо незнакомки одно за другим проплыли восемь мест страшного груза; потом провели несколько понурившихся парней в форме, с руками, скованными за спиной. Следом спрыгнули высшие офицеры – русские и американцы

– А один даже генерал, – разглядел глазастый Серый.

Только вот той, кого жаждали увидеть и наркобарон, и его боевики, они так и не увидели – до самого конца съемки. Экран осветился, заполнился серой рябью и три лица вопросительно уставились на Квазимоду. Тот пожал плечами, отчего стал совсем жалким:

– Она так и не вышла. Я до ночи сидел на крыше многоэтажки; дождался, когда состав отгонят. Но ее больше не видел.

– Осторожная тварь, – прокомментировал тут же Волчара, – что-то заметила, а скорее просто почуяла. Такое бывает.

– А сам ты, – прищурился Шунт, наливая из огромной стеклянной колбы, наполовину заполненной янтарной жидкостью, еще один бокал пива, – сам сможешь вот так же, за сотню метров почуять западню.

– Нет, – честно признался Волчара, – не смогу. А вот устроить западню, в которую она попадется, постараюсь. Вот с ее помощью.

Он сейчас требовательно давил на кнопку пульта, заставляя кадры с бешеной скоростью сменять друг друга в обратном направлении. Как и ожидал почему-то Квазимода, с такой скоростью он пролетел мимо нужного кадра, и остановился как раз на том, с которого их о чем-то безмолвно предупреждала Наталья Крупина. Страшно выругавшись, Волчара погнал кадры опять по ходу действия, теперь уже много медленней. И остановился как раз, когда незнакомка в экране закончила счет телам, завернутым в темный покрывала.

– Вот эта девка, – почти кровожадно воскликнул Волчара, – кто она?

Квазимода был безумно рад, что на этот вопрос у него оказался ответ, пусть неполный.

– Да Лидка это, – осторожно махнул он рукой, – семечками у вокзала торгует.

– Семечками? – недоуменно протянул босс, отхлебнувший очередной глоток пенного напитка, – как же она в поезде оказалась? И что там, в Коврове, все торгуют в таком виде. Я бы у этой не только семечки попробовал. Волчара, после всего привезешь ее сюда.

Он захохотал, и вслед за ним несмело улыбнулся Квазимода, он же наполовину уже Голова. Улыбнулся, потому что на этот вопрос у него тоже был ответ.

– Так они с этой Крупиной знакомы, – сообщил он, опасливо косясь на Волчару, – они еще до этой, до ракеты мило побеседовали. Лидка – это торговку так зовут, ее первой узнала. Так и назвала – Натальей Юрьевной.

Волчара рук больше не распускал. Последнему факту он явно обрадовался, хотя и постарался не показать этого на своем угрюмом лице. Но босс его знал слишком хорошо; таким внутренне возбужденным Волчара не был давно; пожалуй после ранения – ни разу. И Шунт порадовал своего помощника, с которым начинал когда-то давно свой опасный, но невероятно прибыльный «бизнес».

– Собирайся в Ковров, Волчара, – поставил он уже пустой бокал на стол, – и этого… Голову с собой возьми. Пригодится (он никак не отреагировал на отвергающий жест Волчары, скорчившего рожу в отвращении). Привезешь мне эту девку – я не торговку имею в виду, про нее отдельный разговор, а саму Крупину, получишь бабки, как и было обещано. И бойцам так скажешь. Сколько с собой возьмешь?

– Десятка хватит, – ответил глухо Волчара; потом сморщился и добавил, покосившись на Квазимоду, – этого не считаю.

– Хорошо.., – Шунтиков выдержал очень длинную паузу, словно что-то прикидывал, – бабки, что я обещал – это за мертвую. За живую плачу вдвое.

Волчара кивнул совсем безразлично; ему нужна была совсем другая награда, и ее он надеялся добыть собственными руками…

Глава 5. Ковров – Осипово
Лидка Кочергина. Еще ничего не кончилось

Лидка летела домой словно на крыльях. Впрочем, у этих крыльев было вполне земное название – автомобиль УАЗ, полноприводный, в армейской комплектации. Кочергиной такие подробности были ни к чему; главное – это был генеральский автомобиль, и совсем скоро, как она надеялась, ее с триумфом проводит до калитки бравый капитан, которого генерал Семенов выделил ей в сопровождение. У соседней калитки, как она опять-таки надеялась, будут сидеть старушки-соседки, и среди них баба Клава, главная осиповская сплетница.

– Эх, – вздохнула она полной грудью, сейчас прикрытой десантским камуфляжем (еще одна тема для сплетен!), – вот если бы вместо этого капитана сейчас сидел тот сержант! Здоровый, черный; такой экзотичный. Баба Клава точно язык проглотила бы. А потом…

Лидка сидела одна на заднем сидении, но оно сейчас показалось тесным, когда Кочергина широко развела руки, и вдохнула грудью уже столько воздуха, что в кабине кажется стало нечем дышать. По крайней мере и капитан, и водитель резко обернулись назад и уставились на ее грудь, от которой с громким щелчком отлетела пуговица. Она чуть не попала в нос водителю, и он дернулся, поворачиваясь к рулю, к пустынной в вечерней полутьме дороге. Его еще подстегнул и окрик Кочергиной, мгновенно выдохнувшей воздух, и восстановив этим давление в салоне:

– Чего уставился, солдатик?! На дорогу смотри – чуть в кювете не оказались. Да и поворот вон, не проскочи.

Солдатик-срочник, не успевший еще ни разу прыгнуть с парашютом, заметно покраснел, и аккуратно вписался в поворот. Ровно через минуту он остановился у калитки, которую Лидка открывала с трудом. Покосившийся столб и был первопричиной разлада в семейных отношениях, который закончился грандиозным скандалом – под заинтересованным и даже одобрительным взглядом все той же бабы Клавы. Потому что пик скандала пришелся на ухоженный тогда двор и выплеснулся за калитку – к большому удовольствию любителей бесплатных развлечений. А таких в древнем селе Осипове было большинство.

В дом Колька – бывший муж – больше не вернулся. Как предполагала Кочергина, Колька такому решению супруги обрадовался не меньше, чем она сама. Он вернулся к маме, а Кочергина стала жить одна. С тех пор прошло почти два года. Лидка считалась завидной невестой со стабильным доходом, намного превышающим средний по селу – если бы кто взял на себя труд подчитать таковой. А двор, в который капитан так и не вошел, за эти годы пришел в запустение; зарос травой, которую никто не косил. Вот внутри дома – да, показать было не стыдно. Потому что в обустройство своего гнездышка Кочергина больше года вкладывала почти все, что давал семечковый бизнес. По сути это была квартира, какую редко можно было встретить даже в Коврове. Единственную проблему – с газом, которого не было и неизвестно когда должен был появиться – Лидка обошла элегантно и нагло. Запитала все от электричества – и отопление, и горячую воду. Мимо счетчика, конечно; нашла умельца, который гарантировал безопасность от любых проверок.

Кочергина скользнула в никогда не закрывавшуюся до конца калитку, повернулась, чтобы улыбнуться на прощание капитану и солдатику, чье лицо маячило за ветровым стеклом УАЗика. На лице Володи, капитана, она прочла явное сожаление от такого скоротечного прощания. Но приказ генерала был предельно конкретным – доставить девушку до дома и тут же назад. Уже с высокого крыльца девушка увидела, как УАЗик лихо развернулся на щебенке, погнав облако пыли на тут же заругавшихся бабок, и умчался – навсегда, как предположила Лидия.

Все – сказала она себе, с глубоким вздохом перешагивая порог своего персонального рая, – приключения кончились.

Генералы, ракеты, негры с пачками стодолларовых купюр – обо всем можно было забыть.

– Стоп! – остановила она себя посреди коридора, в котором зеркал было больше, чем чего-либо другого, – про доллары я это зря. Вот они, родимые!

Только теперь Кочергина пересчитала купюры, что ждали своего часа в большой, такой удобной сумочке.

– Шесть тысяч! Шесть тысяч долларов за испорченное платье и несколько минут приставаний нахального прапорщика. Вот это я сегодня подкалымила! Жаль еще Наталья Юрьевна помешала этого шаромыжника раскрутить. Были у него деньжата – по глазам видела, были!

Душа пела, а кто-то расчетливый внутри, контролировавший все и вся, стремительно подсчитывал, хватит ли этих денег вместе с заначкой, которая росла очень медленно, на иномарку – такую, чтобы не надо было каждый месяц гонять ее в сервис. По всему выходило, что хватит, и Кочергина, уже совсем счастливая, бросила испоганенное платье, и все, что было под ней, в корзину для белья и погрузилась в ванну. Последняя успела наполниться теплой водой, пока Лидка пробежала по комнатам, чтобы убедиться – идеальный порядок в них никто не нарушил. Ванна, и так огромная, какой не было больше ни у кого в селе (так утверждала баба Клава, хитростью проникшая однажды в уютное гнездышко Кочергиной), стала зрительно еще больше – когда и воду и белевшее в ней тело молодой женщины скрыла пушистая шапка мыльной пены. Из нее, словно в мифе об Афродите, вытянулась ножка, не менее стройная и белоснежная, чем у древнегреческой богини. И Лидке вдруг отчаянно захотелось, чтобы по ней, смахивая клочья пены, пробежалась крепкая и шаловливая ладонь.

– Да хоть бы и черная, – вспомнила она опять американского сержанта, с опозданием приплюсовав к заветной сумме еще сотню баксов, – главное, чтобы была ласковая и надежная.

Про ладони бывшего мужа Лидка, засыпая прямо в ванной, даже не вспомнила – этим критериям они никак не соответствовали..

Следующий день у Кочергиной был выходным. У нее вообще график был свободный – потому, наверное, выходных она себе практически и не устраивала, а об отпуске даже не мечтала. Но тут наложилось сразу многое – и то, что она проснулась (не в ванне, а в кровати, аналогов которой в селе тоже не было) уже далеко за полдень; и то, что настроение было такое празднично-нерабочее. А главное – отсидеться хотя бы пару деньков дома ей посоветовала Наталья Юрьевна. Так что Кочергина еще повалялась еще немного в постели, заправила ее и устроила шикарный обед, словно ждала в гости кого-то. Увы – ни Ник Бэском, ни Крупина, ни генерал Семенов… да хотя бы тот же капитан, Володя, так и не появились. Так что Лидка, женщина сложения крепкого, но пока вполне стройного, даже без зачатков целлюлита, смогла себе позволить наесться до отвала. Была мысль сгонять в город, к знакомому пареньку, что гонял подержанные иномарки из Европы, но…

В общем, вечер грозил закончиться так же, как вчера – опять ванна, в которую несколько раз пришлось добавлять горячую воду, затем огромное махровое полотенце. А потом – в отличие от вчерашней ночи, когда полусонная девушка даже не заметила, как перебралась из ванной в спальню, она повесила полотенце на изогнутые никелированные трубы сушилки, и потянулась, стоя обнаженной перед огромным зеркалом. Зрелище понравилось даже самой; Лидка, чтобы уже совсем походить на русский вариант Кетрин Зэты-Джонс, приподняла тяжелые груди ладошками, почему-то представив опять, что ладони эти очень темные. От природы, а не загоревшие под беспощадны флоридским солнцем.

Из-за спины действительно протянулась черная рука, а над головой Кочергиной, в которой росту было метр семьдесят шесть – без обуви – в зеркале отразилось лицо сержанта Бэскома. Но радость и сладкая истома не успела заполнить распаренное тело. Потому что темное лицо сейчас, в отличие от вчерашнего полудня, не было ни любезным, не заинтересованным.

– Нет, – отстраненно зафиксировал все тот же счетчик внутри, – заинтересованность как раз таки есть, но холодная, никак не связанная с соблазнительными девичьими формами. Хотя…

Темная рука поползла по покрывшейся враз испариной бедру, животу; задели все-таки груди, и остановились на шее, подавляя крик, который готов был невольно вырваться из уст Кочергиной.

– Тихо, – к великому удивлению Лидки на чистейшем русском, без всякого акцента, языке, прошептали толстые губы сержанта прямо в ее правое ухо, – тише, Литка. Все будет с тобой хорошо. Ответишь на пару вопросов, и я так же незаметно исчезну. Договорились?

Ответить Кочергина не могла – та самая рука, что не давала глотнуть напоенного влагой воздуха ванной комнаты, не позволила сейчас вытолкнуть короткое: «Да!». Ничего другого сказать девушка не решилась бы; для этого ей хватило единственного взгляда в глаза негра – жесткие, заполненные какой-то безальтернативной решимостью. И эта решимость никак не относилась к роскошным Лидкины формам. Она лишь согласно кивнула, насколько это позволили те же ладони, и пошла впереди сержанта. Как ни странно – туда, куда сама собиралась, в спальню.

Глухо стукнула дверь, отрезая этот уголок, предназначенный для неги и страсти, и Кочергина полетела, коротко вскрикнув, на собственную кровать. И там извернулась, спряталась сразу под покрывалом. Теперь Бэкхом видел лишь ее лицо, да разметавшиеся по подушке волосы. Ни то, ни другое сержанта не интересовало.

– Мне нужны ответы на два вопроса, – холодно, так же безупречно по-русски отчеканил Бэском, – ответы исключительно правдивые и полные. А вопросы эти такие: «Что произошло в ядерном поезде?», – и: «Кто такая… Наталья Юрьевна Крупина?». Можешь начать со второго вопроса.

Лидка изображать из себя героическую партизанку не собиралась, но сержант очевидно решил подкрепить серьезность момента и те самые правдивость и полноту, что ждал от девушки, весьма необычно и болезненно. Его ладонь метнулась к покрывалу – туда, где под ним угадывались девичьи ступни. Глаза его стали в этот момент страшными, предостерегающими от необдуманных поступков. Крик Кочергиной застрял в ее горле, еще помнившим тепло черных ладоней. Хотя зародился он в то же мгновение, как большой палец правой ноги оказался в железных клещах, с которыми вполне могли соперничать руки Ника. Кочергиной даже показалось, что она услышала, как громко хрустнула, ломаясь, кость – ее собственная кость. Но провалиться в забытье ей не позволил все тот же предостерегающий взгляд и вопрос:

– Итак, кто такая Наталья Юрьевна Крупина?

– Вот именно, кто она такая? – этот вопрос отголоском донесся от двери, и негр буквально взвился в воздух, оказываясь лицом и к двери, и с человеку с хищной физиономией, в которой звериной беспощадности было, пожалуй, побольше, чем в самом Бэскоме.

– Да ты не мельтеши, Уголек, – так же бесстрастно успокоил сержанта незнакомец, – к тебе претензий нет. Ответишь, откуда взялся и зачем девке палец сломал, и свободен. А с ней мы и без тебя поговорим

Сержант опять взвился в воздух – в прыжке, который должен был снести из проема незнакомца, втоптать его в мягкий ковер, радующий своим теплом и спокойными тонами в коридоре дома, построенного еще Лидкины дедом. Деда давно не было на свете, и дом, срубленный его собственными руками, он сейчас бы не узнал – по крайней мере внутри. Но об этом могла подумать разве что его внучка, которая с ужасом натянула на голову покрывало – как будто оно могло спасти от пуль. Еще тот самый счетчик, который не пропускал ничего, успел порадоваться необъятным размерам тела Ника Бэскома. Которое и приняло в себя три пули из негромко кашлянувшего пистолета. Оружие держал в руках человек, которого сержант просто не заметил за спиной Волчары. Звали этого человека Николаем, но в банде, которую Шунтиков называл просто: «мои парни», – его называли Стрелочником. Наверное потому, что он уже не одному десятку конкурентов наркобарона переправил стрелку; на тот свет.

Не меняя бесстрастного тона, Волчара спросил:

– Кончил что ли, Стрелочник.

– Нет еще, – вывернулся из-под его плеча невысокий мужичок, выглядевший неожиданно франтовато, даже изысканно для своего рода занятий. Стрелочник склонился над упавшим прямо у кровати негром, и показал пальцем, чуть не касаясь заокеанского камуфляжа:

– Коленка раздроблена – не убежит; правый локоть – это чтобы не размахивал зря своими граблями.

– А третья? – остановился рядом Волчара; его место у двери тут же занял другой боевик.

– Вот, – объянил Стрелочник, – застряла в загривке. Болевой шок минимум на полчаса обеспечен. Сейчас его никто не сможет «разбудить» – как не старайся.