Текст книги "Боярский сын. Часть первая: Владимирское княжество"

Глава 2

Разбудил боярича петух. Самый обыкновенный, как и много раз до того. Точнее, припомнилось ему, именно вот в этой комнате с минимумом удобств он когда-то и просыпался под истеричный крик пернатого будильника.

– Может быть, того самого, – подумал он лениво, потягиваясь теперь осторожно, – хотя… два года прошло. Чего уж там. Прежний, наверное, давно в суп попал.

И Виктор Николаевич спорить на это утверждение не стал. Очевидно, что мозг во сне работать не перестал. Может, на подсознательном уровне. Но проснулся Добродеев с твердой уверенностью, что там, в подсознании, как-то получилось договориться, и теперь сознанию придется ощущать себя именно бояричем Николаем Ильичем. Пока бесфамильным. Хотя на самом деле сознание было именно добродеевским. А вот знания и навыки сразу нескольких личностей, почти никак себя не проявляющих, и медленно распаковывающиеся…

– И как это могло случиться? – задал он себе вопрос, окончательно решив обращаться по новому имени даже внутри себя, – как – как?! Да просто. Это называется попал. Нет – ПОПАЛ! Как в книжках. Которые я не читал, но содержание помню. Если напрячься. Да не одного такого «бестселлера», а чуть ли не сотен. И чему там учит наука «попаданчество»? Самое главное – поначалу не высовываться! Судя по всему, тут, в этом мире, есть одаренные. Попросту говоря, маги. И я каким-то образом, самым краешком это явление зацепил. Хорошо это, или плохо? Судя по ужасу на лице, с каким ночной мститель отползал от меня, не очень. Может, под запретом тут магия? Церковь, инквизиция, и все такое?

Он вспомнил еще и невнятное бормотание «мстителя»: «Свят, свят…», и как специально где-то совсем рядом зазвонили колокола. Да так чисто и глубоко, что Николаша чуть ли не прослезился. Кто внутри него именно так сердечно воспринял этот малиновый звон, разбираться не стал. Если честно – просто наслаждался. Тем более, что к близкому, как бы не на соседней улице, звону, присоединились еще – и дальние, и такие же близкие. Выделялся какой-то едва слышный, басовитый, который обновленное сознание боярича отнесло уже ко Владимиру. Виктор Николаевич, захоти он опровергнуть это предположение, или утверждение, делать этого не стал бы. Не таким великим знатоком географии родного края являлся, но то, что от поселка Боголюбово до центра губернского города Владимира, до его Успенского собора рукой подать, знал. А теперь, собственно, и в километрах мог подсказать кому-нибудь.

Но подсказывать тут было некому, а разбираться с предполагаемым попаданчеством было самое время. В смысле, пока не явились посетители.

– Давай дальше, – продолжил он, – но для собственного употребления, втихаря использовать-то можно? Вон как ночью неплохо получилось. Что называется: «Чем тебя убил, тем и воскресил». Что-то не вспоминается такой вот вид магии. Стихийные, лекарские всякие; жизнь-смерть помню, а… хотя понятно, что это что-то электрическое. О! Вспомнил. Ядро. Где-то под ребрами. Медитация, ага. Еще бы знать, как это… А впрочем, знаю. Учился у китайского мастера Ли. Кто-то учился, но я помню. Даже язык немного освоил. Как там начинать?

Боярич принял лежа более удобное положение. Расслабился так, словно был готов вот-вот расплыться по всей плоскости тощего матраса. И на удивление свободно скользнул сознанием внутрь себя. Будто у него и внутри пара глаз выросла. Которая, к тому же, могла блуждать по телу, разглядывая и докладывая мозгу о состоянии внутренних органов.

Вот тут общее сознание дало некоторый сбой. Теоретические знания о внутренних органах человеческого тела были, а вот практические… Ну легкие колышатся, дыша; сердце дергается в спокойном ритме. Нормально дергается? Нет? Эта вон жировая прослойка на нем, это тоже нормально?

– О! Это то, что прописали!

Вот этого органа ни сам, ни с чужой помощью представить себе прежде не мог. Разве что описательно, из тех самых книг. Только описание, как оказалось, было не совсем точным. Точнее, далеко не точным. Писатели почему-то представляли себе и всем остальным главный магический орган в виде ядра-шара; ну и каналы от него по всему телу. Здесь же…

– А есть-таки ядрышко, – чуть не вслух вскричал Коля, – размером так, с грецкий орех. А почему сразу не увидел? Так оно скрыто облаком… нет – это пелена какая-то из искорок.

Действительно, меж нижних долей легких вполне себе уютно чувствовал орган, окруженный бесчисленным сонмом микроскопических частиц. Коля, задумавшись, включил ту часть своего восприятия мира, которое сопровождалось музыкой и ржанием лошадей из «Что? Где? Когда?».

– Поздравляю, – задумчиво протянул он, разглядывая это мельтешение, – кажется мы… я первый человек, который собственными глазами увидел в натуральном виде электрон. И могу, наверное, отделить один такой… не как волну, или частицу, а как вполне себе натуральный объект. А ну, милай!

«Милай» – отдельная частичка, которую Николай каким-то образом выделил среди остальных – действительно вырвался из общего кружения танца себе подобных, и стремительно пролетел по сложной траектории, которая заканчивалась на самом кончике указательного пальца правой руки. Ну, а уж наружу он выпустил ее, открыв глаза. На том самом кончике вполне ухоженного пальца действительно зародилась искорка, которую заметить можно было, обладая исключительным зрением. Да еще зная, что она там появится.

Сочтя эксперимент удавшимся, боярич решил усложнить его. Сделать, так сказать, более зримым. Слабый голосок противодействия, который, скорее всего, был представлен самим Виктором Николаевичем, был задушен в корне. И парень теперь выпустил уже целый сноп искр. Так что невольно испугался – не устроить бы здесь пожар.

Но азарт, как говорится, приходит во время игры. Как-то быстро пришло понимание, что это вообще такое – электричество. В натурном, так сказать, его проявлении.

– Что-то вроде «упорядоченного движения электронов», для начала. Это то, что там, у нас, по проводам течет. Тут, кстати, никаких проводов и не видать. Молнии – простые и разветвленные. Шаровые. Ага, – вспомнилось с треском в голове и тем самым неповторимым запахом озона, – электрическая сварка. Электрическую дугу, кстати, прямо сейчас могу показать.

Кто кому обещал показать? Непонятно. Но показал. Николай свел два указательных пальца, подал в каждый из них по крохотной порции искорок, а потом, увеличивая подачу, начал разводить их. И ведь получилась! Самая настоящая электрическая дуга. Хорошо, ничего металлического рядом не было. И живого тоже. Кроме самого боярича. На которого свое, родное электричество никак не влияло.

– Устал, кстати, – резюмировал Коля, откидываясь головой на подушку.

Ее он, кстати, прежде и не примечал. Скорее всего, по причине того, что на матрасе такой квадратный блин был практически незаметен.

– Ну, давай дальше, – предложил он самому себе, – с чем еще предстоит столкнуться? Чего остерегаться? Ну, судя по титулу – боярич – принадлежу к старинному аристократическому роду. Обедневшему, скорее всего. Почему? Да вы посмотрите вокруг – это боярские палаты? Да даже одежку какую не принесли. Вымазался, наверное там, в могиле, вот и выбросили. Да нет, скорее почистили, постирали, да погладили. Почему сюда не принесли? Да чтобы не сбежал. Мало ли как может себя повести недоросль, ушибленный на всю голову. В прямом и переносном смысле, кстати. А я еще, наверное, в прежнюю здешнюю «отсидку» показал себя соответствующим образом. Вспомнить бы, чем я вообще занимался. Кто я по жизни такой – боярич Николай Ильич?

На прямой ответ подсознание ответило. Щелчком и целой очередью картинок «нелегкой» жизни боярского сына. Выпускника губернской дворянской школы (нет – еще чуть больше месяца до выпускных экзаменов), озорника, бабника и… И все. Никаких планов на будущую жизнь парень не строил. Строил, скорее всего, отец, Илья Николаевич, но вот его не стало, и…

– Мы это поправим, – пообещал сам себе боярич, – жирок растрясем, по школе подтянемся… общими усилиями. Знать бы еще, какой статус теперь у нас… у меня. После смерти батюшки-то. Он-то был у меня ого-го!

Тут и с магией определился. Была она тут, была. Вполне официальная и почитаемая. Боярин Илья Николаевич Шубин аж шестого уровня достиг из двенадцати. По Земле работал. Вот и замок себе отгрохал – считай, в одиночку. Боевой был офицер. С прошлой войны с германцем как раз такую идею и привез, с замком. Но строительство Коля помнил смутно, как и мать свою. Померла, оставив боярина с единственным сыном трех лет. Информации было много, очень много. Главным же сейчас был вопрос, который он себе уже задавал. Что дальше? Появившиеся знания про попаданцев несколько… страшили. Там, как правило, сиротам к совершеннолетию ничего из наследства не оставалось. Если они вообще до него доживали.

Близких родственников Коля почему-то не помнил. Дальних… тоже как-то смутно.

– Значит, надо узнать. Спросить. Кого? Да вот у Никиты Сергеича и поинтересуюсь осторожно. Может, кого знающего в здешних законах посоветует. А пока… пожрать бы. Сколько я уже не ел? Да еще драка эта, черт бы ее побрал. Ну и поэкспериментировал. Сколько энергии; в смысле – вольт с амперами угрохал напрасно. Сбегать что ли, попросить?

Нет, напрашиваться боярич не стал. Откинулся на кровати, и снова расслабился, утопая сознанием внутри себя. Интересно было, и завораживающе. Особенно за ядром да облаком наблюдать. А вот каналы…

– Или я их просто не вижу, или настолько они не разработанные. Кстати, вспомнил – бездарным Николай Ильич числился, лишенным всякой магии. Потому и такая неопределенность в будущем. Одаренному, вспоминается, прямая дорога в армию нонешнего состава. В смысле, во Владимирский губернский полк, где и батюшка служил. Хорошо это, или плохо? С одной стороны армия по идее – защита от всяких поползновений. Если есть, конечно, что защищать. Ну, замок точно есть. И земли какие-никакие. На месте подробней узнаю. А пока не отвлекаемся.

Николай Ильич, в своих скромных мечтах будущий великий архимаг-электрик, приступил к первой своей осознанной тренировке. Инструкций и учебных пособий, конечно, не было. Кроме теоретических, придуманных знаний из книг. Но что-то получалось. Получалось разогнать облако искр по периферии, а потом собрать его обратно. Причем в разные части тела, не выпуская наружу. Что интересно, само облако никак не растворялось, не заканчивалось. Определенно, оно подпитывалось из ядра, размер которого визуально никак не уменьшался.

А каналы Николай все же разглядел. Бесцветные ниточки, совершенно не совпадающие с кровеносной системой, и проявляющие себя лишь в те моменты, когда по ним осуществлялось то самое «упорядоченное движение».

На этом тренировка и закончилась. Вместе со скрипом двери, в которую добрая и вполне себе миловидная по утру волшебница тетушка Анна принесла поднос с едой. Насколько она была вкусной или, напротив, отвратной? Боярич не понял. Не успел. Понял только, что ее было мало. Очень мало. Как говорится, даже недозаморил червячка. И теперь весь его вид не говорил, кричал во весь голос: «Тетушка, еще!». Вслух он, естественно, ничего не сказал. Но Анна Николаевна (вот откуда он мог узнать ее отчество?) вопрос поняла, и даже немного успокоила:

– Вот ужо скоро дядька твой, Мишка-казак, подойти должон. Он-то каждый день с полной сумой приходит поутру, да с ней же и уходит.

Последнее прозвучало очень укоризненно. Утверждающе так: «Мог бы и оставлять, для других болящих. Не обеднели бы, бояре-то». В чем боярич был с ней согласен, так это в том, что суму, и то что в ней было, дядька мог оставлять. Не для других, конечно. Какое дело Николаю Ильичу до них? Но вот сам сейчас с удовольствием и вчерашнего поел бы. Особенно приготовленного бабой Нюрой, главной по кухне в замке.

– Ага, – довольно кивнул боярич, – значит, не совсем обнищали. Своя кухарка есть, да не одна. Дядька еще. Казак.

Тут почему-то зачесалось пониже спины. Вспомнилось не самое приятное, связанное с этим самым дядькой. Начиная с того дня, как батюшка показал на него пальцем в своем кабинете. Показав на сына, и велев казаку, который как бы уже таковым не был, не щадить боярское чадо в обучении. Чему? А всему, чему опытный пластун Михаил Дементьев, приставленный особым приказом к ценному специалисту, его сиятельству майору Илье Николаевичу Шубину, сам знал и умел. Получилось чего? Сам Коля сейчас признавал – не особо. И потому опасался – дядька Михаил был первым, кто мог распознать изменения в парне. И не только связанные с магией.

– Ну, пороть себя теперь точно не дам, – чуть воспрял духом Николай, – да и не за что будет… надеюсь. Так что жду. Даже с нетерпением.

И дядька его надежды оправдал. Явился очень скоро, еще до утреннего осмотра. Если он тут, конечно, был. Коля успел напрячь память, и внутренне кивнул – да, тот самый Никита Сергеич болящих каждое утро обходил. По крайней мере к нему, боярскому сыну, обязательно заглядывал. Теперь же заглянул, и какой-то скользящей походкой внутрь проник тот, кого и ждал юный наследник рода Шубиных.

Проник, и остановился в шаге от прохода, нахмурив брови. Скорее всего от вида того, во что превратилась к утру кровать. Николаю его вид был знаком до мельчайшей морщинки на лице, Но теперь сознание в теле было совсем иным, и потому он с интересом разглядывал дядьку. Словно в первый раз его увидел. Ну, что сказать? Классическим казаком – с чубом, висячими усами, необъятными шароварами и шашкой за кушаком – Михаил Васильевич Дементьев не выглядел. Был чисто выбрит, коротко острижен, что было видно под головным убором, которому боярич сейчас сходу названия не дал. В селе такие называли… да никак не называли. Это был дядькин трофей с последней военной кампании. С той самой, два с лишком года назад, с которой отец, боярин Шубин, вернулся надломленным; медленно, но верно теряющим свой дар. Больше всего убор этот походил на тюбетейку, и был, по утверждению самого Мишки-казака, изделием штучным, магическим. Впрочем, на эту тему сам дядька распространялся мало, а боярич старался держаться от него подальше. Когда это получалось, конечно.

Лицо загорелое, скуластое; шрам над левой бровью. Ну, и глаза необыкновенные – ярко-голубые при характерной внешности жгучего брюнета. Коля предполагал, что в молодости дядька был ходоком не меньшим, чем сам боярич теперь.

– А может, и большим, – невольно улыбнулся он, – если только у него такого же строгого дядьки не было.

Эта его улыбка заставила, наконец, отмереть пожилого казака. Но прежде, чем лицо его приняло привычное отеческо-строгое выражение, боярич огорошил его словами, которые и сам только что не собирался произнести. Почему вырвалось? Да потому что понял – если и есть кто в этом мире, кому мог безраздельно доверять юный Шубин, так это вот этот человек. Ну, всей подноготной сегодняших событий Коля выдавать, конечно, не стал, но самое важное именно для Михаила выпалил:

– Дядька, кажется дар у меня проснулся.

Казак может и не поверил, но обрадовался сильно. Кажется, даже глаза его выплеснули в мир порцию энергии синего цвета.

– А может, и не кажется, – чуть помотал головой боярич, словно прогоняя видение, – мне-то не говорили об этом. Но что дядька Миша сильнее и ловчее обычного человека, это точно. Может, не только в тренировках тут дело. И в книгах было писано, что есть у казаков свое колдунство. Характерниками таких называли. Спросить, что ли?

Но первым спросил дядька:

– Как понял-то, Николай Ильич?

Спросил, и сам вроде как устыдился; ну, и юношу в смущение ввел. Потому что так вот, по отчеству, его в первый раз назвал. Прежде-то, с подачи боярина, только по имени, да бояричем. Николай смущение преодолел первым. Ну, или просто очередь его пришла, отвечать. Дядьку он встречал сидя, и вытянув ноги вперед. Теперь же, вскочив на ноги едва ли не так же ловко и стремительно, как это делал дядька, ткнул себя под ребра:

– Вот тут словно появилось что-то… теплое. Словно наружу просится.

– И?..

– Ну, я и выпустил. Гляди.

Искры, что выплеснулись фейерверком уже привычно из пальца правой руки, заставили казака шагнуть назад. И Коля не сказал бы, что они очень обрадовали дядьку. Но Николай продолжил, озвучивая то, что только что сам заметил:

– И еще. Ночью кулак об кровать рассадил, – он чуть смущенно улыбнулся, – а теперь вот.

Теперь почти в лицо не дрогнувшего дядьки ткнулся кулак. Хороших таких размеров. Главное, на нем действительно не было никаких последствий от вчерашнего не совсем просчитанного удара. Тут же родилась теория; не на пустом месте, кстати. Все из тех же книжек.

– Это все от моих тренировок утренних, – решил боярич, – искры, получается, не только жалить могут, но и излечивать. По крайней мере, своего… носителя. Ну, или хозяина. А что – не даром говорят, что в малых дозах любой яд – лекарство. А электричеством, кстати, вполне себе лечат. Электрофорез там, и все такое.

Лицо казака несколько разгладилось. Не от лицезрения кулака под носом, конечно. Очевидно, целительский эффект от непонятной магии воспитанника шел последнему в плюс. Но, покачав головой, дядька Михаил все же остерег парня:

– Ты бы, Николай Ильич, пока подождал с признанием-то. Осторожней надо, не дай бог…

Тут познания боярича Шубина были скудными. Знал только лишь, что есть запретные области для одаренных. Куда соваться не то что не рекомендуется, а вовсе смертельно опасно. В прямом смысле этого слова. Отец почему-то не учил. Только вздыхал, расстраиваясь, после очередной проверки в школе. Которых на памяти Коли было ровно восемь. Столько же, сколько длилось обучение во Владимирской дворянской школе. Как раз перед началом нового учебного года, в октябре, такие проверки и проводились. И за все восемь лет выявлено было среди однокашников четверо Одаренных. Ага – вот так, с большой буквы. Два парня и две же девицы. Одна из них, дочка графа Разумова – Светочка, а точнее, по-здешнему, Светлана Юрьевна – премиленькая, надо сказать, девица – на вкус боярича Шубина. Но тут, как говорится: «Видит око, да глаз…». Свяжешься с такой, себе дороже выйдет. Парень предпочитал отношения легкие, и достаточно кратковременные. Ну, и ни к чему не обязывающие, конечно. Таких и без графских дочек хватало. К тому же к старшим классам эта четверка обособилась от остальных и ходила, задрав нос кверху, как только возможно. Разве что к племяннику князя Владимирского, Андрюшке (конечно, Андрею Алексеевичу!) Столетову, относилась с почтением.

Подхватив вторую половину курицы, Коля погрузился в нужный сейчас пласт воспоминаний. Собственно в проверку на одаренность. Проходила она в торжественно-мрачной обстановке; отдельно для каждого школяра. Перед глазами парня поочередно промелькнули лица комиссии. Особенно задержался он на бородатом, аскетично-строгом лице священника, который буквально впился взглядом в испытуемого, когда тот приложил ладонь к последнему камню; черного цвета. Всего таких камней на столе перед бояричем тогда (как и всегда, впрочем) было шесть. И назначение каждого объяснил как раз батюшка, Илья Николаевич. Он сам когда-то проходил такую процедуру не единожды – до тех пор, пока на прикосновение его ладони не отреагировал камень коричневого цвета. Земля – так Одаренных и называли. А еще были камни голубого цвета – Воздух; синего – Вода; красного – Огонь; Белого – Жизнь. Ну, и черного, про который сейчас парень вспомнил с таким содроганием. Смерть.

Ходили, ходили по школе шепотки, когда в начале третьего класса вдруг исчез мелкий дворянчик с муромского уезда. Боярич и имени теперь вспомнить не смог. Но, как говорилось, ни с кем из однокашников младший Шубин близко не сошелся, и всякие страшилки прошли практически мимо него. Но осадочек остался. Вот сейчас этот осадок и взболтался в душе парня. Он как раз держал в руке глиняный кувшинчик с теплым еще отваром, который принесенному тетушкой Анной дал бы сто очков наперед. Заглянул внутрь; никакого осадка там не обнаружил, и поднял голову. Казак смотрел на него чуть ли не с умилением, но и с какой-то настороженностью.

– Стареет, однако, – подумалось бояричу, – курицу-наседку тут из себя изображает. А может, рассуждает – чего теперь от меня ждать. Батюшка-то теперь между нами не стоит.

Дядька словно вернулся к реальности из глубин своих размышлений. Как-то суетливо пошарил в опустевшей почти суме, и протянул парню полотенце. Обычное, без всяких вышивок. Зато чистое. Боярыч кивнул, оттер жирные пальцы, и примерился к пирожку, начинка которого была пока неведома.

– Но вкусный, чертяка, – улыбнулся Коля, – у бабы Нюры других не бывает.

Подхватить пирожок с импровизированной столешницы, добрую часть которой занимали обглоданные, и частично разжеванные куриные кости, не успел. В комнату без стука, по хозяйски вошел доктор. Никита Сергеич. Халат светло серого цвета доходил ему до колен, и был застегнут под горло. Так что другой одежды его, кроме самого низа прямых брюк, да массивных, но на удивление бесшумных туфель Николаша не разглядел. Почему акцентировал на этом внимание? Да потому что иначе, как вот в таком, наглухо упакованном лекарском наряде он доктора и не видел. Но голос – мягкий, успокаивающий – вспомнил тут же.

– Что тут у нас, больной? – буквально проворковал Никита Сергеич, – вижу, идем на поправку. Очнулись; аппетит нагуляли. Ну-ну.

– Да я уже совсем здоровый, – Коля даже не сделал попытку вскочить на ноги; затруднительно это было, не снеся стула с остатками снеди, – выписывать уже пора. Чего я тут место занимать буду?

– Ну-ну, – повторил доктор привычно для себя, – посмотрим. Вот как докушаете, так и досмотрим.

Так же бесшумно доктор покинул палату. А парень взял с «поляны» пирожок. Но, прежде чем откусить от него половину, и разобраться, наконец, с начинкой, спросил:

– Доктору тоже не будем ничего говорить?

– Он, конечно-о-о…, – протянул казак, – человек хороший. Но-о-о… я бы спешить не стал. Но решать все равно тебе, Николай Ильич.

– Значит, не будем, – утвердил боярич, – если только он сам об этом не спросит.

Было у парня такое подозрение. Тут он все же откусил полпирожка: «Ум-м-м!», – отключил на время мыслительные способности. Баба Нюра для любимчика своего расстаралась. Знала, что он пироги со сладкой начинкой, конечно, любит, но… Куда вкуснее были вот такие – с мясом, картошкой и луком в равных пропорциях. Да со специями; с соком, который надо уметь не пролить ни капли, а вкусить весь, с наслаждением. Коля умел. Что сейчас и продемонстрировал, краешком сознания все же отметив: «Куда там до этого пирога всяким пиццам, самсам, да шаурме?!». Боярич эти творения нерусской кухни явно никогда не пробовал; до сегодняшнего дня даже не слышал о них. Но вкус каждого… нет – не стал перебивать себе аппетит, который помог с успехом «подмести» со скатерки все, что привез дядька.

Последний такой аппетит обычно приветствовал, но и гонял потом парня усердней обычного. И вот что интересно – никакого отторжения сейчас у боярича это не вызвало. В теле энергия забурлила сама собой. Хотелось не прилечь на раскуроченную кровать, а вскочить, и побегать; может даже на кулачках немного с кем помахаться.

Тут все же «проснулся» несостоявшийся пенсионер Виктор Николаевич Добродеев. Он, кстати, после такого завтрака точно придавил бы на ухо… минут на двести-триста. А что – имеет право, на работу идти не надо. Но здесь вам не там, и Виктор Николаевич опять согласился с насущной необходимостью называть и ощущать себя бояричем Шубиным.

Наконец, завтрак – первый за три дня – был закончен, и Николай, освободив себя из плена четырех ножек от стула, кивнул казаку, сноровисто собравшему жалкие остатки пиршества в ту же суму:

– Зови доктора, дядька Миша. Выписываться будем.

Тот лишь кивнул, определил отощавшую суму на пол, у двери, и вышел. И вернулся так быстро, словно Никита Сергеич все это время стоял там, за дверью.

– А если и стоял, – усмехнулся парень, тоже утвердившийся во весь свой немалый рост, – что он мог услышать? Как я пирогами чавкал? Или отваром прихлебывал? Да полно! К чему такие подозрения? Или есть повод?

Повод, как оказалось, был. Не совсем тот, о котором размышлял боярич, но тоже вполне весомый. Подойдя к парню, который стоял посреди комнаты точно в том виде, в каком совершил ночную вылазку из палаты, он коснулся пальцем груди пациента. Для чего ему пришлось поднять руку как раз на уровень своих глаз. Которым – как показалось Николаю по несколько ошарашенному лицу эскулапа – сам не поверил. Потом доктор приложил к груди уже всю ладонь; ну точно, как сам Николай ночью к другой, гораздо волосатей. Но молнией не шарахнул. Напротив – от его ладони в грудь потекло что-то теплое, успокаивающее. Что-то незримое, бодрым ручейком втекающее в магический источник боярича. Последний с трудом удержался, чтобы не нырнуть опять сознанием внутрь себя, да посмотреть на то, как ядрышко с молниями реагируют на чужую магию.

– Это ведь точно магия? – задал себе вопрос Николай, и ответил, – конечно. Никита Сергеич известный целитель. Его и сам князь Владимирский, Александр Сергеевич Столетов, на службу ко двору приглашал. Не согласился.

Боярич как-то даже разговор подслушал – бабки в селе вечерком сплетничали – что доктора при монастыре Боголюбовском похоронят. Несмотря на то, что тот женский. Когда помрет, конечно. А еще – святым объявят. Хотя на вид обычный дядька. И от платы два года назад, которую ему в конверте отец в ладошку сунул, не отказался.

Сейчас же Николай постарался улыбнуться как можно беззаботней, и спросил:

– Ну что, доктор? Здоров? Готов к службе?

– Школу закончите поначалу, Николай Ильич, – чуть нахмурился эскулап, – да поприличней. Родных своих… к-х-м… земляков, значит, порадуйте. А что касается здоровья, то правы вы – здоровее я давно не видел. Что и удивительно.

– Что же тут удивительного? – вполне натурально изумился парень, – полежал, отдохнул, сил вашими усилиями да молитвами набрался. Что еще? Батюшка вот…

Он опять-таки непритворно потупился.

– Да-да, – зачастил словами доктор, – примите, Николай Ильич, соболезнования. Царствие небесное батюшке вашему. Доброй души и сердца человек был. Больнице нашей не раз помогал.

– Я это, – боярич чуть растерянно оглянулся на разрушенную кровать, – возмещу, не сомневайтесь.

– Да бог с ней, с кроватью, – махнул рукой доктор, – не велика ценность. А вот насчет здоровья… Вот тут (он опять коснулся рукой груди) ожог был глубокий. Говорят – крест святой расплавился, когда вы там… ну, на похоронах…

Боярич прижал подбородок к груди так, чтобы охватить взглядом как можно больше пространства; ничего на коже не обнаружил и пожал плечами.

– Не ищите, Николай Ильич, – доктор сделал рукой едва приметное движение; словно махнуть хотел, но передумал, – нет никакого следа. Кожа чистая, как у младенца. Даже волосяной покров… м-м-м… не поврежден. Что и удивительно.

Доктор потупился, и Николай, словно по наитию, спросил:

– Что-то еще, Никита Сергеич? Ну, не томите, говорите.

А целитель теперь резко махнул рукой. Словно говорил: «А, была не была!».

– Событие это, Николай Ильич… ну, с крестом святым… никак мимо Церкви пройти не могло. Приходили тут, целой процессией. Сам настоятель Успенского собора соизволил.

– И что? – поторопил его боярич, внутренне холодея.

– Водой освященной покропили: молитвы целую ночь читали, – гордо, словно сам отстоял всенощную, – продолжил доктор, – сказали, что отмолили вас Николай Ильич. Между собой же говорили, что отметил вас Господь Бог. С тем и ушли.

– Как отметил?

– Так ожог-то, в виде креста и был…

– Дела…, – протянул Николай.

Дальше он, очевидно потрясенный не столько самим фактом вмешательства в его жизнь высокопоставленных иерархов Церкви, сколько будущими проблемами от такого внимания, ослабил контроль за сознанием. Которое бесконтрольно вторглось в источник, заставив облако вокруг него забурлить искрами, и ринуться в нужном им направлении.

Доктор ахнул, и отступил на шаг, крестясь и шепча что-то едва слышимое. Боярич же кинул взгляд на дядьку, который, стоя у двери, повторял действия Никиты Сергеича практически один в один, и только потом еще раз свершил манипуляцию с головой, прижав ее к груди. И успел таки отследить последнюю фазу творения, которое со стороны никак иначе, чем божественным назвать было нельзя.

На мощной мускулистой, с тонкой прослойкой подкожного жира, груди проступал крестик. Размерами точь-в-точь как тот, с которым парень прожил почти шестнадцать лет. Крестик был намоленным, привезенным матушкой из самого Иерусалима. Вот теперь он и вернулся, таким необычным способом. Причем Николай был уверен – захоти он, и то же магическое электричество «сотрет» его безо всякого следа. Но нужно ли? Парень решил, что спешить не будет. Перед Церковью самая настоящая отмазка, а перед другими… Другим и показывать не обязательно. В бане разве что, ну так туда он абы с кем ходить не собирается.

– Ну так что? – прервал боярич затянувшееся молчание, – выписываете, Никита Сергеич?

– Выписываем, выписываем, – кивнул доктор словно витая мыслями далеко-далеко; и тут же встрепенулся, – только…

– Что только? – спросил Николай чуть нервно.

– Сходили бы вы, Николай Ильич, завтра в храм, на воскресную службу. И батюшку помяните, и вообще.

– Схожу, – склонил голову боярич, – обязательно схожу.

– Ну, тогда, с Богом.

Доктор повернулся, но выйти не успел.

– Дядька! – высказал боярич так повелительно, что даже сам удивился.

– Конечно, – закивал головой казак, «ныряя» рукой за пазуху.

Оттуда на свет появился какой-то бумажный сверток, вроде конверта. Сколько там отстегнул от щедрот боярской казны управляющий… э-э-э… Арсентий Павлович Поляков, парню было неведомо. Да он на этот счет, что говорится, «не парился». И даже не удивлялся уже таким вот словечкам, рожденным новым сознанием.

Сверток поменял хозяина, оказавшись в ладони целителя.

– За кровать пришлю отдельно, – пообещал боярич, – и… спасибо вам, Никита Сергеич, за лечение. Будет нужда какая, обращайтесь, не стесняясь.

– Хорошо, – усмехнулся доктор, явно успевший вернуть себе спокойствие, – спасибо и вам на добром слове. Вас приглашать не стану. Разве что чаю попить. Храни вас Господь.

Еще раз перекрестившись, целитель вышел из палаты.